Текст книги "Русалочка"

Но моя история совсем не об этом, и, возможно, это вас разочарует. Что поделать.

Моя история о ком-то.

Сейчас, многое время спустя, я вспоминаю этот домик, себя тогдашнего, свои впечатления, и понимаю, что никогда уже не вернется и не оживет в полной мере (пусть даже на этих страницах) тот молодой человек, которым я был в ту пору. Нет его больше. Он стал как призрак. Я ведь и разговаривал и даже думал тогда не совсем так, как о том сейчас описываю. Я это понимаю, и я пытаюсь вернуть ему голос, но никак не получается заглушить себя настоящего. Я опираюсь на зыбкую память, но ведь это не то, не совсем то, или совсем не то. Иногда он (я) кажется мне совсем посторонним. Потерян, почти потерян. Это грустно. Возможно, я нарочно от него (себя) отдалился. Бессознательно, но нарочно.

Но тогда выходит, что и она потеряна.

Тогда я постараюсь. Я изо всех сил постараюсь. Потому что, как я уже сказал в самом начале, эти времена не ушли далеко. Все это где-то здесь, близко. В сущности, ничто не бывает слишком далеким. Если не бояться протянуть руку. Наверное, только мой страх пытается укрыть от меня прошлое спасительной пеленой забвения. Но я никогда не умел подчиниться этому в полной мере. А значит, все былое еще где-то живет во времени.

Такие вот парадоксы.

Закончим с отступлением.

Итак, мое жилище на ближайшие летние дни.

Невысокое крыльцо, темное, просевшее и хлипкая старая дверь с дужками для навесного замка, но покосившаяся так, что никакой замок уже не навесишь; за дверью что-то вроде сеней или веранды – справа когда-то была небольшая кладовка с полками по стенам, а впереди еще одна дверь– собственно, вход в дом, в жилое пространство.

Здесь я обернулся и с непонятной мне самому робостью посмотрел через заросший дворик. Елена Владимировна осталась на улице за хлипкой калиткой, отчего-то не пожелав заходить со мной. Сейчас она с неопределенной улыбкой провожала меня взглядом, опираясь на трость– простую ветку, отполированную руками до лакированного блеска. «Батожок», – как она его назвала.

В легком сумраке веранды я немного помедлил, но потом все же открыл вторую дверь, которая натужно поддалась – без скрипа, но словно с негромким вздохом. Не уверен, но кажется, по загривку таки пробежали холодные мурашки. Я вошел. Что я ожидал увидеть? В принципе ничего особенного, и это я и увидел. Не совсем пустая, но – как бы это сказать? – опустевшая комната, отчего-то погруженная в полумрак, хотя на противоположной от входа стене и на стене слева мутно светились два запыленных окна. Справа от меня прямо у двери высилась побеленная печка или то, что от нее осталось – выглядела она какой-то потрескавшейся, в пятнах сажи или чего-то похожего. За печкой – еще одна комната или просто печь отгораживала зоны одного не слишком большого квадратного помещения. Вот и все. По сути, планировка была практически такой же, как и в доме Елены Владимировны. Я прошел вперед по добротным широким доскам с облупившейся краской, остановился в центре, откуда дом был виден практически весь. В доме было четыре окна: два здесь, в столовой, как я ее мысленно назвал, и два в спальне, в той половине, что за печкой. Спальней она стала потому, что я увидел там две голых койки с поржавевшими пружинами, почему-то лежащие на боку. А здесь, где находился я, к боковой стене под окном был прислонен грубый деревянный стол, а рядом валялась, опять же, опрокинутая лавка. У стены что напротив входа, справа от окна сиротливо стоял весьма винтажный на вид сервант с печально распахнутыми дверцами, а рядом с ним на оборванной веревке болталась сероватая выцветшая занавеска. Помимо этого, был еще всякий хлам навроде пожухлого, свернувшегося по углам настенного календаря, но я сейчас не особо вдавался в подробности. В общем, решил я, ничего особенного. И все же каждая деталь по отдельности и все они вместе словно бы кричали о запустении. Печально и даже тоскливо, а мне и без того было не по себе. Поляковых, как я понял, не стало по весне, и как же быстро покинутое жилище становится каким-то чуждым и пугающим. Будто бы тоже умирает. И даже запах здесь был подобающий: не сказать, чтоб откровенно отталкивающий, но все же немного затхлый, отдающий при этом плесенью и сыростью.

Но странным образом мне вдруг представилось, как бы это все выглядело живым, я даже вообразил себя сидящим за этим столом – не знаю – с кружкой молока и краюхой домашнего хлеба. Не самая плохая получалась картина, и я неожиданно почувствовал себя как-то спокойней. В душе еще оставались сомнения, и все казалось странной, плохой игрой, но на улицу я вышел в довольно приподнятом настроении.

– Ну как? – спросила меня Елена Владимировна из-за хиленькой ограды.

– Неплохо, – отвечал я, щурясь от света.

Солнце шпарило вовсю, но откуда-то временами поддувал приятный ветерок. Там в доме, меня окружили пустота и безмолвие, но как легко они изгоняются солнечным светом и распахнутой дверью. «Останусь пока», – решил я. Я даже не задумался, каково это будет провести здесь ночь, но вместо этого вдруг отчетливо осознал, что все последнее время жил в перманентном стрессе, что давно нуждаюсь в покое и что именно сейчас могу позволить себе небольшой отдых. Времени вагон, почему бы и нет?

– Вот и ладно, – кивнула бабушка. – Пошли обратно. Обед уж скоро. Самойлов обещался заглянуть, он тебя с утра видал.

Пока мы медленно-медленно брели эти пару десятков метров до ее дома, бабулька не умолкала, перескакивая с одного на другое:

– Матрас, перину, еще там чего я тебе дам. Устроишься. Поможем, чего ж не помочь. Алиска прибежит, так заставлю ее прибраться. Не спорь, она баба здоровая, молодая. А у сестер-то, у Поляковых я редко бывала. В последние годы совсем нет, а по молодости иногда захаживала. Не скажу, что дружила с ними, а так – по-соседски. Они и сами-то ни с кем не дружили. Здрасте да здрасте. Неуютно у них было, как щас помню. Вот посадят тебя, чаем поят, а сами сидят, молчат и смотрят. Ух. Но дом-то не виноват, правда? Просто дом, и ты ничего не бойся.

– Чего бояться? – спросил я.

– Не знаю. Может, ты суеверный.

«Ого!» – подумал я, внутренне улыбнувшись.

– А чего? – рассмеялась бабулька. – Алиска моя всегда «фигу» прятала, когда сестер видела. Ведьмы, говорит, они.

– Все в порядке, – покачал головой я, так и не поняв про «фигу». – Я не верю в ведьм… и в призраков. Мне здесь нравится.

– Значит, оставайся.

– Погощу пока, коли не гоните, – сказал я, сам заметив, что перехожу на какой-то «былинный» язык. Попытался тут же исправиться. – Меня скоро ждут вообще-то, но немного времени есть.

– Это уж как сам надумаешь. Места у нас и вправду хорошие. Тебе понравится. Глядишь, и уезжать не захочется.

Этому я тоже не поверил, но – для разнообразия – в чем-то готов был согласиться. Я действительно почувствовал здесь некое спокойствие, простоту, что ли. То, чего мне не хватало.

Но лучше бы я уехал сразу же. Часто ли мы обращаем внимание на предчувствия, если они нас посещают. В моем случае я даже не помню ни о каких предчувствиях. Может, это вообще бред. Может быть, мозг задним числом пытается выстроить какие-то взаимосвязи и закономерности в том, чего нет. Но очень жаль, честное слово.

5

Баба Лена (а я уже мысленно приноравливался звать ее так, потому что «Елена Владимировна» – слишком долго и официально) возилась у газовой плиты со сменным баллоном, а я сидел рядом за кухонным столом и мимоходом пытался как-то обмозговать свою ситуацию. Я все еще чувствовал себя слегка пришибленным. Весь сегодняшний день был похож на сон. Так бывает, когда в жизни происходят неожиданности. Посмотрим, как всегда говорил я себе в таких случаях.

В то же время мы не прекращали, как говорится, мило беседовать. Я всегда был общительным, но в этом бабушка, по-видимому, намного превзошла меня, поскольку сейчас я в основном слушал. Она с неожиданным проворством сновала от стола, по которому щедро рассыпала муку, до плиты и обратно и все говорила, говорила. Я узнал еще много занятных подробностей о здешней жизни, казалось бы, столь далеких от меня, несущественных, но совсем каких-то нескучных. Мне было даже интересно. Один раз я попытался заикнуться, что не стоит ради меня разводить такие хлопоты, имея ввиду все эти обеденные приготовления, но получил суровую отповедь.

– Пирожков бабушкиных хоть поешь, – заключила баба Лена. – Алиске тоже нравятся. Может, еще прискочет сегодня. Почует пирожки-то поди.

На ее морщинистом лице мелькнула удивительно светлая улыбка, и невольно я тоже заулыбался, буквально ощутив ее искреннюю и глубокую любовь к внучке, несмотря на то, что за последнее время я немало услышал о непутевости молодой «козявки».

Клянусь, мне уже тогда хотелось с ней познакомиться. Но я не представлял, конечно же. Часто судьба оберегает нас неведением перед будущим.

Некоторое время спустя, когда я, обоняя вкусные запахи, вдруг обнаружил в себе прямо-таки волчий голод, бабушка наконец принялась накрывать на стол. Глядя на то, сколько простой, но аппетитной на вид снеди появляется на нем, я не мог отделаться от чувства, что оказался на каком-то празднике.

«Простое деревенское застолье», – думал я про себя с иронией умудренного опытом двадцатитрехлетнего молодого человека.

Скрипнула дверь.

– Тук-тук-тук, – раздался следом мужской голос. Отдернулась легкая тюлевая занавесь, и в доме показался усатый мужик.

Сразу стало как-то тесновато. Не то, чтобы он был здоровенный – обычный мужик средних лет, – просто… не знаю даже, как объяснить… слишком много народу.

«Самойлов», – сразу догадался я. Вангую, как говорится, но тут и экстрасенсом не надо быть.

Выглядел он приветливо. Двинулся ко мне от порога сразу с протянутой рукой, при этом широко улыбаясь. Что поделать, я тоже улыбался. Пожатие вышло крепким, и он все время пристально смотрел мне в глаза. С улыбкой, но что-то в его бесцветно-серых маленьких глазах было такое, что мне сразу не понравилось. Что-то скользкое, какая-то неуместная настороженность. Поймите меня правильно, я вырос практически один, и подобные вещи чувствовал инстинктивно. Закадычными друзьями мы точно не станем, хотя… не все ли равно? В мире полно людей, и неужели все должны друг другу нравиться? Не знаю, к каким выводам пришел в это же время Самойлов относительно меня, но он продолжал широко улыбаться и вообще всем своим видом демонстрировал, что он свой в доску. Если бы не этот его взгляд… а, впрочем, разве его нельзя понять?

– Леха, – представился он по-простецки, хоть и был чуть ли не в два раза меня старше.

– Гоша, – так же просто отвечал я.

– Не часто к нам гости заглядывают. В наши-то края. Тем более, городские. Ты же с города?

– Да погоди ты с расспросами, балабол, – вмешалась баба Лена. – За стол хочш сядем.

– И то верно, – согласился Самойлов. – Я тут захватил с собой.

На нем была какая-то синяя курточка навроде спецовки, и сейчас он полез за пазуху и ловким движением вынул и продемонстрировал мне горлышко бутылки.

Моя улыбка тут же скисла, и я сам это понимал.

– Да я не пью, – признался я.

Самойлов поднял брови.

– Так и я не пью. За знакомство?

Учитывая мою предыдущую работу, я довольно уверенно научился отказывать в таких вот именно просьбах, а сейчас прямо и не знал, что ответить. И я ведь действительно не пил, ну разве что изредка и совсем чуть-чуть – бокал вина, скажем. Я играл по ресторанам, где было столько возможностей, и считал, что бухать на работе – это последнее дело. Мы все так считали. В конце концов, это была наша репутация. Мы с одним товарищем так и распрощались в свое время.

Но, если уж быть откровенным до самого конца (а иначе зачем я все это рассказываю?), нельзя сказать, что я был прям такой весь из себя. Я, например, неплохо покуривал в те дни. А что, играть это не мешало. Мне казалось, что наоборот. Впрочем, ладно, это к делу особо не относится.

Пока я пребывал в сомнениях, с улицы донеслись характерные звуки подъезжающего мотоцикла: рев, хлопки, а потом все стихло.

«Вот тебе и мертвая деревенька», – подумал я. Чувствовал я себя неловко.

Елена Владимировна всплеснула руками.

– Говорила же, почует пирожки! Аж вдвоем примчались!

Я покосился в сторону окна, но видна была только задняя часть двора с уличным сортиром в дальнем углу. Повернувшись к двери, я, как мог, приготовился встречать очередных посетителей. Как-то все быстро завертелось, даже слишком быстро. Тогда я, само собой, не мог знать, что именно эти самые секунды разделяют мою жизнь на «до» и «после». Это мне только предстояло узнать и еще очень нескоро.

Самойлов что-то крякнул и смелым жестом выставил бутылку на стол: прозрачная пластиковая «полторашка» с прозрачным же содержимым. Я мысленно покривился. Самогонка, а как иначе. Кажется, во мне в очередной раз начало подниматься сожаление о своем опрометчивом решении задержаться в этом месте. На самом деле все, чего я желал и чего ожидал, это немного тишины и покоя. Ведь именно это меня соблазнило. Возможность побыть одному и, быть может, разобраться в себе самом, в своих устремлениях, в смутных планах на будущее. Теперь все это было под вопросом.

Но несколько мгновений спустя, ровных и неизбежных как сердцебиение, все перестало быть важным.

Как все работает во Вселенной? Как устроено? Я сейчас не о физике, не о Копернике или Эйнштейне, я о том, какой в этом смысл? Он действительно есть или мы только обманываем себя? Я уже говорил о судьбе, и можно сказать, что я верю в нее, поскольку все, что со мной происходило, только укрепляло эту веру, но насколько она на самом деле реальна? Может быть, нет никаких предопределений и закономерностей, и мы сами создаем их для себя, потому что именно так наши мозги и работают? Возможно, все на свете – череда случайностей, которые тянут за собой следующие случайности, и в таком вот хаотичном потоке и проходит вся твоя жизнь.

Банальные, порядком изжеванные мысли, но, если по-настоящему вдуматься, станут ли они менее пугающими от бесконечных повторений?

Даже случайности вынуждены случаться.

Она вошла.

6

Я вдруг понял, что мне действительно тяжело говорить об этом. Но я обещал себе. Я обещал.

Да ладно, что за сопли? Я затеял все это не для того, чтобы ныть. Просто мне нужно выговориться.

Итак, она вошла. Что может быть проще? Разулась (как и все мы) на крылечке, и сейчас предстала перед нами босая, в каком-то простом легком платьице до колен, похожем на халат, которое я сразу окрестил про себя деревенским. Она тоже улыбалась уголками губ, но еще в ее глазах сквозило смутное беспокойство.

– Ба, у тебя гости? – спросила она.

А теперь давайте поподробнее.

Нельзя сказать, что я онемел, но по-сути состояние мое было где-то близким к тому. Когда она вошла, я сначала увидел ее голые босые ноги: белые, сияющие, длинные и не такие, знаете, худые, как я привык. Потом я поднял взгляд, машинально оценив ее сочную, с широкими бедрами полногрудую фигуру (черт, никакое невзрачное платье с непритязательным геометрическим узором не могло скрыть эту грудь). В свои небольшие годы я познал уже немало женщин – самых разных, но ни одна из них не была похожа на нее. В основном всех моих женщин объединяло то, что они были городскими, усталыми от жизни, с какими-то своими заморочками, и все они были худые (иногда просто болезненно худые). Они могли быть простыми или сложными, пытаться казаться гламурными или такими и быть, но ни в одной из них не было того, что я увидел сейчас. И я не знаю, как назвать это неуловимое, что я не столько даже увидел, сколько почувствовал. Словно сама природа коснулась меня.

На неуловимую, надеюсь, секунду задержавшись на ее груди, на этой ложбине в вырезе платья, я поднял взгляд выше. Ее глаза. Есть такое понятие – «волоокая». Никогда раньше особо не задумывался над тем, что оно значит. Насколько вообще у коров красивые глаза? Но сейчас почему-то именно это слово первым выскочило в моей голове. Я смотрел в ее глаза – большущие, удлиненные, небесно-голубые, с пушистыми ресницами, и что-то необратимое происходило во мне в этот момент. Она тоже смотрела на меня с любопытством и тем самым легким беспокойством, которое я сразу заметил. У нее было круглое лицо с этаким восхитительным румянцем, и, что несколько выбивалось из образа, ее пшеничного цвета волосы были подстрижены довольно коротко, и локоны едва достигали плеч. Ну, понимаете, можно было бы ожидать какую-нибудь тяжелую косу, но нет.

Надеюсь, я не слишком откровенно пялился. Может показаться, что то была любовь с первого взгляда. Это не так, совсем не так. Любви там не было. Была страсть, но и она, видимо, разгорелась не сразу. Я просто с первого же мгновения отметил, что хочу эту девушку, причем отметил так – просто гипотетически, без каких-либо реальных планов. Как обычно, в общем, при взгляде на красивую девушку. Единственное отличие было в том, что на сей раз эта мысль упала в меня неожиданно глубоко, превращаясь в занозу. Я этого еще не понимал, но по тому, как замерло сердце, можно было кое о чем судить, во всяком случае я почувствовал себя очень необычно. Я как будто перестал видеть все вокруг, кроме нее. Это длилось бесконечно. Это длилось пару секунд.

– Здрасте, – сказала она с немного несмелой улыбкой.

«Забор покрасьте», – подумал я. Иногда ничего не могу поделать со своей реакцией, какой бы неуместной она ни была. И я волновался. Я что-то пробормотал в качестве приветствия, а потом сам себя мысленно обругал. Что со мной? Никогда ведь я не был таким. Как будто оробел перед девушкой, а ведь я сроду не испытывал подобных трудностей. Некоторые даже говорили, что я слишком много болтаю, а после признавались, что болтаю я в принципе очаровательно. Да уж.

– Здорова, малая, – поздоровался в свою очередь Самойлов (или называть его Лехой?), – здорова, Гриша.

– Прискакала, козявка, – проворчала баба Лена, но ее напускной тон никого не мог обмануть. Если бы голос можно было увидеть, он бы сиял. – Вот, Гошенька, знакомься, внучка моя, Алиска. С мужем.

Здесь чувство перспективы наконец вернулось ко мне (как к истинному художнику, ха), и я увидел, что за спиной внучки маячит невысокий тип – тот самый, надо полагать, муж. Отчего-то мысль об этом неприятно отозвалась во мне – словно я уже имел к этому какое-то отношение.

Алиса кивнула мне (и мы смотрели в глаза друг другу, и, кажется, настороженность уже покидала ее), а ее муж тем временем выступил-таки на передний план и направился в мою сторону, протягивая руку. Был он, как я уже сказал, невысок, даже немного ниже жены. Ну, скажем, если в ней было около ста семидесяти (примерно), то в нем – сто шестьдесят с копейками. Наверное, он был на несколько лет меня старше, но все равно молодой, хотя и обзавелся уже довольно заметными залысинами. А еще он выглядел каким-то худосочным, щуплым, со впалой грудью. В ту пору я и сам был худым, но по сравнению с ним мог сойти за атлета. Впрочем, это впечатление оказалось обманчивым, и я понял это по неожиданно крепкому рукопожатию. В армреслинге я бы с ним не стал состязаться.

– Гриша, – сказал он.

– Гоша, – сказал я.

Алиса почему-то хихикнула.

– На нашей улице сказали, машина какая-то в эту сторону вчера проехала, – продолжил ее муж, пожимая руку Самойлову.

«И вот поэтому вы здесь», – догадался я. Тем не менее, это был какой-то вариант светской беседы, и я не мог ее не поддержать.

– Да, думаю, это был я. Я, знаете, особо не знал, куда еду. Просто… э-э-э… фактуру присматривал. Я художник.

Сейчас я уже не чувствовал никаких угрызений совести, и ложь далась на удивление легко, словно я и сам в нее верил. Все дело в том, что мне очень хотелось произвести впечатление. На нее, на остальных мне было плевать. Я даже украдкой покосился на Алису, которая в это время подошла к бабушке, чтобы помочь с последними хлопотами по кухне.

Черт, это действительно тяжело – говорить о ней. Но я продолжу.

Мы сидели за столом, выпили по одной, потом еще по одной (я решился), вели беседы. Я понимал, что от меня ждут некой презентации, поэтому вкратце обрисовал свою биографию. Не забыл про свою маленькую ложь, вскользь упомянув, что некое издание ждет от меня набросков (и даже не покраснел), но в основном говорил правду, ибо она лучше всего обрамляет ложь. Упомянул даже о том, что играл в группе – вроде как хобби у меня такое.

– А у меня гитара есть, – обрадовался Самойлов. – Покажешь какие-нибудь новые аккорды?

– Покажу, – легко пообещал я. Сейчас, после пары стопок, он начинал мне нравиться.

– Да, – непонятно вздохнул Гриша, который с самого начала показался мне хорошим парнем, – вот же люди! А мы тут… живем. Наливай по третьей, что ли, и пойдем покурим.

– Нет, я все, – сказал я, уже чувствуя легкий шум в голове.

– Че две-то? На похоронах, что ли?

– Эй! – ткнула его в бок Алиса.

Она сидела прямо напротив меня, и я никак не мог понять, отчего мне так неспокойно. Словно что-то грызло меня изнутри. Нет, я, конечно, немного расслабился в ходе наших посиделок, но ни на секунду не забывал, что она рядом. Большая часть моего внимания была сосредоточена именно на ней, хотя я и старался не подавать вида. Алиса почти все время молчала (но мне почему-то казалось, что она та еще болтушка), иногда смеялась (ох, какой это был чистый, сильный и непринужденный смех), потому что я очень старался шутить и вообще казаться этаким рубахой-парнем – самогонка действовала. Но один вопрос она мне задала, и я отметил и запомнил, что именно она об этом спросила:

– А девушка у тебя есть?

– Нет, девушки нет. Пока что, – отвечал я, глядя ей прямо в глаза.

– Ох, уж эти бабы! – хохотнул Гриша. Он ничего не понял. – Все бы им сплетни собирать.

Баба Лена сказала:

– Ладно, давайте еще по одной, и хватит всем. Дел еще столько. Самойлов, прячь бутылку.

Гриша, как я заметил, посмотрел с некоторой тоской. Баба Лена продолжала:

– Вон у меня для Алиски какое задание. Возьмешь веник, тряпку, тазик, понятно?

Я решил вмешаться, и язык у меня, конечно, уже развязался:

– Да вы не беспокойтесь, я заплачу. Это же нормально? Мне кажется, это нормально. Только я не знаю… тысячи хватит?

– За глаза, – отвечал почему-то Самойлов. – И это нормально. А что? Это нормально. Труд должен оплачиваться, я так считаю.

Я вдруг понял, что было такого в его взгляде. Расчетливость. Он всего лишь оценивал меня с точки зрения продавца (а может, и афериста), хотя я и не знал, что за товар он собирается мне впаривать. Я посмотрел на Гришу, и он тоже выглядел довольным. Я решил, что внезапно пришедшая мне в голову идея с деньгами была действительно нормальной. Но, глянув на бабу Лену и ее внучку, я засомневался. Они обе одинаково хмурились, и в этот момент я уловил в них определенное фамильное сходство, несмотря на то, что внучка была на голову выше и весьма крупнее щуплой старушки.

– Ерунда какая, – наконец медленно произнесла Елена Владимировна. – Мы же… не за ради денег.

Мне стало неловко, и захотелось оправдаться.

– Да что вы! – воскликнул я не совсем трезво. – Я же от чистого сердца! Не смейте отказывать!

Бабушка покачала головой, как бы поражаясь нынешним меркантильным временам.

– Делайте, что хотите, – наконец смилостивилась она, отошла и вытащила из-за печки разлохмаченный веник.

На том и порешили. Грише это определенно понравилось (как я узнал позже, он, работая на ферме на частника, имел ежемесячную зарплату в десять тысяч рублей). Самойлов, Леха, кажется, немного завидовал, но улыбался и все поглядывал на меня, должно быть, что-то просчитывая в голове.

Должен заметить, что я действительно пока был при деньгах. Я уже упоминал, что мне удавалось кое-что откладывать долгое время, а тут еще и квартиру удачно пристроил. Квартирку, не бог весть какую, выделила мне в свое время администрация, но все-таки это было жилье, а цены на него сами знаете какие. Собираясь к дяде, я начал подыскивать жильцов на длительный срок и нашел подходящих – молодую (порядочную, как я запрашивал в объявлении), пока бездетную семью. Кстати, они тоже были деревенские, но подались в город и благополучно нашли в нем работу. Так что, по здешним меркам, я был почти богат. Правда, основная часть лежала на карте, но и налички сколько-то было.

Баба Лена, несмотря на то, что передвигалась с трудом, шаркая по полу шерстяными носками, умудрилась развить бурную деятельность: нагрузила всех, кого чем – кого матрасом, кого подушкой и постельным бельем, кого посудой и пирожками. «Это так, перекусить, если что. Кушать-то у меня будешь». Мне даже пожертвовали банку молока, привезенную только сегодня. Еще выделили несколько толстых свечей. «Знаю я вас, полуночников».

– Что еще? – все время задумчиво вопрошала бабушка. – Даже не знаю. Спросишь, если чего надо.

Я слабо отнекивался, с неловкостью и стыдом подозревая, что предложенная мной тысяча похожа на какую-то насмешку.

«Надо будет ее как-нибудь по-хорошему отблагодарить», – думал я.

– Ладно уж, – сказала баба Лена, – это так, на первое время. А там, глядишь, обустроишься по-хозяйски. Москва тоже не сразу строилась.

Этакой своеобразной процессией мы все двинулись к бывшему дому сестер Поляковых. Елена Владимировна снова осталась за калиткой, остальные вошли – я впереди, как истинный хозяин. Это было даже немного смешно, но в то же время шутка казалась затянувшейся.

– Я здесь в первый раз, – призналась Алиса, понизив голос и на секунду замешкавшись у входа. Потом она прошла вперед, быстро осваиваясь. – Вот, значит, как здесь. Ничего-то и нет.

Она пожала плечами словно бы с каким-то облегчением, а я продолжал украдкой бросать на нее взгляды, отчего-то злясь, и сам не понимал, чем эта смутная злость вызвана.

Сгрузили ношу и снова вышли во двор. Самойлов засобирался домой.

– Пойду до своих, – сказал он, пожимая мне руку. – Дела сами не делаются. Ты заходи ко мне запросто. С моими познакомлю, хозяйство мое посмотришь.

Я пообещал, что непременно зайду, зная, что по законам приличия этого не избежать в любом случае.

– К вечеру баньку истоплю, – сообщила баба Лена. – Гришка, пойдем воды бабушке натаскаешь.

Они неспешно удалились, и мы с Алисой остались на крылечке вдвоем. Посмотрели друг на друга. Она улыбнулась уголками губ, заставив мое сердце пропустить удар, и я вдруг понял, что меня в ней злило. Она была такая… черт, как можно быть такой? Это не просто злило, это буквально выбешивало. Потому что я хотел ее, и хотел ненормально, сумасшедше – до дрожи, до судорог. Как тут не злиться, тем более, что ничего подобного я никогда не испытывал? Помнится, с моей последней городской девушкой (у нее был проколот нос, пупок и имелась татуировка во всю спину) у меня тоже вроде как был бурный роман, но он не шел ни в какое сравнение с тем, что я испытывал сейчас. Я бы сказал, что на фоне моих теперешних чувств, он был похож на стариковские обнимашки, да и только. Вы понимаете, есть много красивых девушек, очень красивых, милых, симпатичных, да каких угодно, и у каждой, я считаю, есть своя изюминка, которая может свести кого-нибудь с ума, но то, что происходило со мной сейчас, было совершенно особенным. Не потому, что у меня, наверное, уже месяц (с тех пор, как я расстался с той подругой с китайским драконом на спине) никого не было. Это, конечно, было одной из причин, но оно не объясняло всего. Я словно бы ощутил некую вибрацию струны, которая вызвала во мне отчетливый резонанс. Не знаю, как рассказать об этом более внятно. Впрочем, повторюсь, это не было любовью, как я ее понимаю. Знаете, той единственной, всеобъемлющей и огромной. Нет. Потому что я не видел ее рядом с собой ни в одном из вариантов своего неведомого будущего. Мы были из разных миров, и это было другое. Более темное и более нетерпеливое.

Страсть разгоралась во мне, и этот огонь было уже не потушить. Я не знал, заметно ли что-либо по моему виду, и никак не мог угадать, что таится в ее спокойном, безмятежном взгляде, что тоже не способствовало моему душевному равновесию.

– Ух, дела сами не делаются, прав дядя Леша, – сказала Алиса. Она вошла в дом. Я – следом.

7

– Принеси еще воды, – сказала Алиса, выплескивая грязную воду прямо на сорняки во дворе.

Я послушно взял ведра и в очередной раз пошел, почти побежал к дому бабы Лены, вернее, к ее колодцу.

За последние пару-тройку часов мы с Алисой, кажется, нашли общий язык. Она оказалась общительной и разговорчивой еще похлеще своей бабушки. И много смеялась, потому что обаяние и остроумие я включил на полную. Конечно, мое дикое, изводящее желание никуда не пропало, и я все время поглядывал на нее с жадностью, например, когда она мыла пол, но мне удалось немного задвинуть свою страсть ради приличия и простого общения. И вот тогда пропали злость и скованность, и оказалось, что с Алисой удивительно легко. Занимаясь делом, мы беседовали как старые близкие друзья. Не таким другом я хотел ей быть, но пока наслаждался и этим. Да, мне хотелось махнуть рукой на все рамки и впиться в ее пухлые от природы губы, целовать ее румяные щеки и курносый носик, схватить ее за пышную грудь, развести ее крепкие бедра и так далее, но в целом эти побуждения глухо ворочались где-то в моей голове и почти не мешали общению.

«Не сейчас, – говорил я себе. – Иначе я все испорчу».

Выходит, у меня уже тогда имелись какие-то неоформленные планы.

В один момент мне подумалось, что это могло бы быть первым свиданием. Мы как бы притирались, как бы обнюхивали друг друга, знакомясь.

Алиса желала знать обо мне больше подробностей, чем я поведал за столом, и это с одной стороны было приятно, с другой же, мне не особенно хотелось изливать душу, тем более, я старался не забывать, что я вообще-то художник, и это делало мой рассказ донельзя фальшивым, пускай об этом знал только я. То есть, рассказывая о себе, я постоянно чувствовал некоторый дискомфорт. Ох, и дернул же меня черт ляпнуть про себя такое!

В свою очередь Алиса говорила о себе достаточно открыто и просто, и все, что касалось ее жизни, было мне, само собой, весьма интересно. Например, я узнал, что ей только девятнадцать, а замужем она уже чуть более года. «Он позвал, а я пошла». Детьми еще не обзавелись, но жили хорошо, не знаю, как там насчет любви (что-то такое в ее словах меня зацепило и даже вызвало какое-то злорадное, мрачное удовлетворение), но жили хорошо. «Гриша послушный и добрый».

Ах, да, Гриша. Был же еще Гриша.

Скажу так: кое-каких принципов у меня в ту пору не было. От слова совсем. И вообще, эта история не о благородстве, и я в ней совсем не положительный персонаж, и не ждите счастливой концовки. Все будет плохо, все будет очень плохо, и меня каждый раз трясет от воспоминаний, и я не знаю, как смогу об этом рассказать. Но я продолжу шаг за шагом, и будь что будет. Может, мне удастся освободиться в конце концов.