Текст книги "На поле брани. Эпизоды и рассказы из первой половины нынешней войны"

Конь прибавляет все больше и больше рыси, усталый долгой ездой, адъютант предвкушает все удовольствие хорошо выспаться, отдохнуть среди своих. Вспомнилась в эту минуту ему вся важность порученных документов, горделивая улыбка мелькнула на его губах.

Он сознавал, что удаче своей поездки обязан в большей мере своей новой лошади, другой конь не вынес бы такого дальнего пути и мало ли что могло случиться в это время.

Хорсек уже предвкушал награду. Он знает, что генерал не скуп на них. А там дальше, дальше, радужные мечты все больше и больше овладевали молодым офицером.

– Стой! откуда, куда? – послышался грубый оклик на русском язык.

Хорсек от неожиданности чуть было не свалился. Одна нога даже выскочила из стремени, когда он покачнулся, натянув поводья.

Что такое случилось? Где он находится, почему его спросили не по-вентерски или по-немецки?

Сразу все перемешалось в голове мечтательного австрийца. Он никак не мог предположить, что попал к русским, и ничего не ответил на предложенный вопрос.

Послышался звук взведенного курка, но выстрела не последовало. Еще минута, и злосчастный австрийский офицер оказался в кругу бородатых казаков.

В следующее мгновение он был снят, как ребенок, с седла, у него отобраны сабля и револьвер, крепкие руки держали Хорсека.

– Эй, да это наш приятель Турханчик, это ты, милый, – послышался из темноты обрадованный голос Панкратьича, – ай да умница, к своим вернулся, да еще гостинец привез. Дай-ка я тебя в морду поцелую.

– Вот так конь, истинно значит, свой, не продал русских за австрийский ячмень, – отозвался кто-то из сотни.

Героя-коня все обнимали, точно это было не животное, а человек, а рыжак не утерпел и бросился к полковнику.

– Ваше высокородие, Турханчик-то…

Занятый разговором с другим офицером, полковник с изумлением спросил:

– Какой «Турханчик», что тебе, Василий?

– Да мастачек-то, ваше высокородие, что после нашего сотника остался, утеряли которого в прошлый раз…

– Ну, сказывай, что дальше, – нетерпеливо перебил его полковник.

– Вернулся сам, да австрияка еще привез, нате, мол, вам, землячки милые, подарок от меня, вы меня зря в беде оставили, а я этого не помню, сам сумел вызволиться, – торопливо рассказывал казак, его рыжая борода тряслась от удовольствия.

Заинтересованный рассказом станичника, полковник велел привести к себе лошадь.

Поусердствовали казачки. Вместе с лошадью доставили и пленного австрийца.

Смущен был последний. Все его розовые планы разлетелись. Поручение, которое ему было дано, такое важное, должно было погибнуть. Неприятно чувствовал себя в эту минуту тщеславный Хорсек. Он готов был провалиться сквозь землю.

Полковник небрежно посмотрел на щеголеватого адъютанта, улыбнулся и спросил по-немецки:

– Куда это вы катались так поздно ночью, господин офицер?

Ничего не ответил ему австриец. Краска стыда залила все его лицо.

Рассветало. Казаки продолжали миловать Турханчика, притащили сена, довольный конь радостно пофыркивал, очутившись среди своих.

– В тороках что-то есть, ваше высокородие, – объявил Панкратьич и, вытащив злополучный пакет, принес его полковнику.

Блеснули глаза старого казака. Лицо оживилось, едва только он прочитал надпись на конверт.

– Сейчас же ординарца!

Минуту спустя последний несся на горбоносом мастачке, увозя найденные документы в близлежащий штаб.

А вечером того же дня неожиданным нападением конницы весь хитроумный план австрийцев был разрушен, и они в испуге принуждены были отходить, оставляя в руках русских множество пленных, орудий и обозов.

Под Звуки колоколов…

Мне удалось присутствовать при чрезвычайно трогательном событии…

Старый, уже давно сформированный полк ушел со своей постоянной стоянки на войну. От него остался кадр офицеров и солдат; возвратились запасные, недавно еще отпущенные в запас; развернулся новый полк.

Полковая машина сразу наладилась: прямо не верилось, что этот полк только что народился. Пришел и за ним черед.

Нужно отправляться в действующую армию. Назначен день выступления, все приготовлено, длинные обозы потянулись на ближайшую станцию железной дороги, молодежь простилась со своими матерями, женами, не было слез, слышались только молитвы, родители благословляли сыновей, жены – мужей, отпуская их на брань со врагом за честь страны родной, на ее охрану.

Старый полк ушел со своего становища с развернутым знаменем, уже перенесшим немало боев в двух предыдущих кампаниях. У него был и хор трубачей, ведь он был давно сформирован и послужил немало родине.

Молебен на базарной площади в г. Тотьме перед отправкой полка на фронт

У нового же полка еще ничего нет.

Страстно жаждали солдаты получить от Государя Императора знамя, ожидали его, но приходилось пока выступать с места стоянки без оного.

После полудня назначено было выступление. Нужно переправить через реку на пароме немало людей, это займет долгое время, а еще предстоит переход до железнодорожной станции.

Молча, сосредоточенно стоят молодые солдаты; выровнялись рядами на площадке перед старинным храмом, тихо все…

А душа рвется нарушить эту тишину, проявить свой пыл…

Забили барабаны в поход. Неожиданно для всх, распахнулись широкие двери храма, и оттуда потянулась золотая лента крестного хода.

Затрепетали под дуновением ветерка шелковые хоругви, запел согласно хор певчих, на ступенях храма показался пожилой священник. Он спустился к стоящему перед полком молодому командиру, но уже испытанному в боях полковнику и, подавая ему большой серебряный крест, проговорил трогательно.

– Вот вы все идете на великий подвиг, на борьбу с неприятелем, объявившим войну нашей родине. Ваш полк только что сформировался, народился… Как каждого рожденного в мир человека наша святая церковь воспринимает и благословляет крестом, так и я благословляю вас, воины, ваш новорожденный полк этим крестом, носите его с собой и храните. Да будет он благословением вам от Русской Земли и да спасет он вас от бед и напастей.

Как офицеры, так и солдаты слушали это трогательное напутствие со слезами на глазах.

– Тот прежний полк, из недр которого народился ваш, в настоящее время уже в боях. Он ушел отсюда с развернутым знаменем при звуках труб. У вас же нет их. Пусть же вместо звуков последних вас сопровождает церковное благовестие.

– Дети мой, – воскликнул растроганный священник, – церковные колокола радостно, как в день святой Пасхи, зазвонят вам вослед. Пусть этот звук сопровождает вас всегда, он будет призывным к победе и напомнит вам об оставленных вами здесь близких.

По знаку священника с колокольни раздался торжественный трезвон колоколов, они звонили, точно в Пасху. Звонкая медь переливалась, звуки ее далеко летели через реку, пропадали где-то там далеко, в лугах, висли здесь в старинной роще и красивым гармоническим аккордом отдавались в стенах полковых зданий.

Точно один крик, вырвалось из этой многотысячной толпы громогласное «ура». Труба заиграла поход, и полк бодро начал сбегать по пригорку, к реке, где его уже ожидал паром.

Во всей этой картине было необычайно трогательное, глубоко западавшее в душу настроение. Если и было у кого-нибудь уныние, так оно в эту минуту исчезло, как отлетает темная тучка с лучезарного небосклона.

За обедом у императора

Император перенес свой штаб в Люксембург, но не остановился в самом городе и не занял ни одного из городских помещений. Его превосходно приспособленный для быстрого передвиженя барак был раскинут около моста Адольфа, на скате холма.

Никто из приближенных не решился возразить суровому властелину. Боялся ли император оставаться в самом городе или находил для себя лучшим поселиться вблизи своих полков, – это трудно было решить.

Большой разборный барак быстро сложили особые саперы, которым он был поручен, и спустя часа-полтора времени император, весело разговаривая с приближенными, вошел в уютное помещение.

Барак германского властелина представлял собою самое последнее слово удобств подобного рода сооружений. Не говоря уже о том, что в комнатах его был настлан паркет, висели зеркала, стояли столы, имелись даже на окнах гардины, он сейчас же соединялся отовсюду электрическими проводами, и на походной плите, хитроумном изобретении друга самого Вильгельма, заводчика Круппа, быстро поспевал обед или ужин, смотря по времени дня.

На этот раз Вильгельм переменил свою штаб-квартиру после полудня, и когда вошел в с свое помещение, то матовые иллюстриюны, расположенные по стенам, проливали в комнате мягкий, но сильный электрический свет.

– Мне кажется, генерал, мы сегодня достаточно поработали, чтобы иметь право на хороший отдых, – заметил император, покровительственно глядя на стоявшего против него генерала, – французы получили сегодня урок и, вероятно, не полезут к нам сейчас же.

С легкой усмешкой Вильгельм прошел дальше в свою спальню, кинул на кровать тяжелые краги-перчатки, сбросил головной убор и, осторожно сняв саблю, внимательно посмотрел на нее и только затем поставил в угол. Он не любил, чтобы на походе ему прислуживали в этих случаях.

Минута раздумья, мимолетный взгляд в висевшее над умывальником зеркало, привычный жест пальцами, приподнявший немного опустившиеся усы, и император, прищурив глаза, решительно вышел в большую комнату, где его ожидали генералы и свита.

– Обед наш сегодня немножко запоздал, господа, ну, что ж делать, тем вкуснее он нам покажется, – послышался голос властелина.

– Шлобитен, я хочу дать тебе маленькое, но щекотливое поручение, – обратился он к своему любимому генерал-адъютанту.

Последний весь превратился в слух и, слегка склонив голову, ожидал.

– Мне кажется, господа, что среди нас не хватает одного элемента, – шутливо прибавил Вильгельм, окидывая глазами присутствовавших, – неужели вы не догадываетесь, на что я намекаю? В нашем обществе отсутствуют дамы.

– Ваше величество, мне кажется, это едва ли вам интересно в настоящее время, – вкрадчиво отозвался один из коронованных гостей императора.

– Ну, ты стал слишком большим пуристом, Рудольф, хотя ты не понял мою мысль верно! – свысока отозвался император.

Он опустился на кресло, в голове стола, и движением руки пригласил остальных последовать его примеру.

– На полях сражения мечтать о дамском обществе никто из закаленных воинов не должен, но тут дело идет о совершенно другом, – и, снова кивнув головой Шлобитену, прибавил:

Ты возьмешь автомобиль и отправишься во дворец к великой герцогине.

Вильгельм насмешливо подчеркнул последний титул и остановился, ожидая эффекта, как опытный актер.

– … От моего имени ты пригласишь её сделать честь отобедать с нами здесь, у меня!

Звонко отчеканивая слова, Вильгельм старался придать каждому из них особое значение.

Дона-Шлобитен отдал честь венценосному хозяину и сейчас же вышел.

– Присутствие этой дамы нам не будет мешать, надеюсь, господа? – с легкой иронией в голосе спросил император.

Никто из присутствовавших не посмел возразить, только на лицах некоторых появилась льстивая улыбка.

– Ваше величество, я не понимаю, для чего она вам понадобилась? – слегка сдвинув брови, спросил наследный принц баварский.

– Ай, какой ты, Рупрехт, еще юный, тебя волнует присутствие молодой хорошенькой женщины! Неужели ваши патеры заставляют вас так сурово смотреть на женщин? – шутил Вильгельм.

Своей болтовней он старался заглушить охватившее его волнение от неприятного известия, полученного им незадолго перед возвращением в штаб-квартиру. Французы не только не отступили, но даже угрожали передовым позициям германцев, которые сдерживали натиск врага с большими усилиями.

– Так, значит, мы через два-три дня, самое позднее, в Париже, господа? – пытался новой бравадой заглушить свое волнение державный вождь немцев. – Они нас ожидают, первый мой приказ – в захваченной нами столице Франции поставить на сцене Гранд-Опера оперу – «Берлинский Роланд» – вы ее слышали?

И, не ожидая ответа, он продолжал:

– Текст – мой, а музыка милейшего и прибавлю, одного из самых талантливых авторов во всем мире, маэстро Леонкавалло.

– Ну, а если у них нет нот? – пошутил кто-то из присутствовавших, осмелившийся на это, замечая настроение Вильгельма.

– Ну, мы им дадим некоторые дипломатические ноты, и я уверен, что французские певцы постараются исполнить эту оперу превосходно.

– А гимн Эгиру вы не заставите их разучить, ваше величество? – грубоватым тоном спросил один из венценосных союзников.

– О, я совсем забыл про него… разумеется, французские трубы должны исполнить германский победный гимн, – громко выкрикнул император и, нажав пуговку электрического звонка, сказал появившемуся на пороге комнаты метрдотелю:

– Шварцбах, не забудьте, что сегодня у нас обедает дама, позаботьтесь о чем-нибудь сладком, но настоящем немецком блюде. Что вы можете нам предложить?

Бритое лицо пожилого кулинара расплылось в прятную улыбку и он поспешил ответить:

– Ваше величество, у меня есть великолепный кенигсбергский марципан, он сладок и нежен изумительно.

– Превосходная идея! Нужно приучать наших новых подданных к немецким кушаньям, а кенигсбергский марципан прекрасное блюдо; я помню, еще когда был ребенком, и даже пожалуй позднее, я постоянно выпрашивал у моей матери это бесценное лакомство.

– Ваше величество, когда я был в Москве, то помню, что меня угощали каким-то лакомством, слегка напоминавшим марципан, но оно было еще мягче и душистее, – поднял голос один из принцев.

Вильгельм развел руками.

– Ну, я не знаю его; во всяком случае, я уверен, что нам удастся отведать это хваленое блюдо и, вероятно, скоро! Долго во Франции нам нечего задерживаться и тогда, господа, мы настоящей лавиной обрушимся на наших милых русских соседей.

– Разумеется, ваше величество, я вполне уверен, что задержки для этого не будет, – льстиво поддакнул грозный с седыми бакенбардами полный генерал, с лентой прусского орла через плечо.

– Мы победным маршем пойдем прямо к Петербургу, ошибки Наполеона я повторять не стану: забираться дальше, в Москву, это было бы слишком глупо, мы из Петербурга продиктуем все условия мира.

За тонкими стенами барака послышался шум колес автомобиля. В дверях комнаты появился Дона-Шлобитен.

Император вскинул глаза на прибывшего.

– Ты один? А где же великая герцогиня? – тем же тоном спросил он.

– Ваше величество, она чувствует себя нездоровой, не может явиться, с легким замешательством промолвил посланный.

– Ах, эти дамы, с ними всегда что-нибудь случится. Но я не верю ее болезни. Милый Шлобитен, поезжай еще раз и подтверди от моего имени, что мое желание видеть великую герцогиню здесь у себя за столом стало еще настойчивее. Ты понимаешь, мой милый? Я стремлюсь увидеть прелестную даму среди нас во что бы то ни стало!

Генерал-адъютант понял, что император не отступится ни перед чем, чтобы заставить упрямую девушку приехать, он знал хорошо своего повелителя.

Сузившиеся глаза последнего, их настойчивый – металлический блеск – ясно говорили, что Вильгельм не шутя сердится.

Не ожидая нового приказания, Дона-Шлобитен отправился за упрямой герцогиней.

Шутливое настроение, которое старался разлить император среди присутствовавших, угасло. Он сам нервно постукивал ладонью руки по столу и, устремив взор на дверь, нетерпеливо ожидал возвращения своего генерал-адъютанта.

– Господа, в ожидании обеда, не выпить ли нам по кружке хорошего немецкого пива? – послышался голос Вильгельма, по своей привычке подчеркнувшего слово «немецкого». – В наших новых владениях еще не научились варить такое превосходное пиво.

Минута, и на столе перед каждым запенилась увесистая кружка пшорбира.

– Ну, что, Рупрехт, я думаю; наш берлинский пшор не уступить вашему мюнхенскому? – обратился к наследнику баварского престола император.

Рупрехт спокойно посмотрел на хозяина; ему, видимо, не нравились шутки последнего.

– На войне, ваше величество, можно быть довольным даже лувенским пивом.

Изрезанный морщинами лоб властителя Германии нахмурился. Он уловил насмешку в словах принца, напомнившего ему о разрушенном Лувене, за что чуть ли не вся Европа назвала немцев современными варварами.

Присутствовавшие заметили недовольство монарха, и кто-то из генералов сказал.

– Мне кажется, ваше величество, что августинер-брей не уступит пшору!

Вильгельм благосклонно кивнул говорившему.

– Нет, генерал, он слишком сладок, – и, слегка повысив голос, император приказал вошедшему на звонок метр-д’отелю – Дайте нам потом августинер-брей, – коротко добавив: – скорее обедать!

Вильгельм прошел к себе в кабинет и закрыл двери. С ним удалился один из его любимцев. Остальная свита и приглашенные генералы остались в столовой; не желая беспокоить своего властелина, отделенного от них только тонкой дверью, собравшиеся говорили вполголоса.

Проворные слуги быстро сервировали обед. Любимый камердинер Вильгельма, принес большой букет роз и поставил на стол.

Император скоро вернулся из своей комнаты. Он успел переодеться. Вместо мундира, на нем была венгерка из мягкого темного драпа. На шее красовался только один орден роur le meritе. Он зорко окинул своих гостей, точно выискивая кого-то, и затем нетерпеливо произнес:

– Что же наша милейшая герцогиня не приезжает? Должно быть, этот плут Шилобитен плохо ухаживает за ней!

Нотка нетерпения сменилась в голосе императора недовольством.

– Сядемте за стол, господа, не моя вина, что им обоим придется есть простывшие кушанья.

С немецкой тактичностью присутствовавшие уселись бесшумно за стол, император аккуратно засунул за ворот венгерки салфетку и слегка хлопнул в ладоши. Сейчас же принесли суп. За окном снова зашумел автомобиль. Монарх насторожился, глаза его уставились на дверь. Чуткое ухо уловило шелесть женского платья. Точно легкое облачко, на лице императора проскользнула саркастическая усмешка.

В комнату вошел Дона-Шлобитен, впереди него шла молодая, цветущая девушка, с бледным лицом и с закушенной губой. Глаза ее смотрели строго.

Вильгельм, опираясь руками на стол, чуть привстал и склонил голову, приветствуя вошедшую.

– Наконец-то вы удостоили нас своим посещением, – обратился он к прибывшей, не называя ее титулом: – прошу!

Генералы подвинулись, по левую сторону хозяина образовалось – свободное место.

Великая герцогиня принужденно села. Она не снимала перчаток. – Сейчас видно, сударыня (gnadides Fraulein), – с иронией заметил Вильгельм, – что вы живете вблизи Франции, и усвоили все ее чопорные манеры. Ну, как же вы будете есть суп в перчатках?

Мария-Аделаида, великая герцогиня Люксембургская (1894–1924)

Девушка посмотрела на своего венценосного соседа и нашлась ответом:

– Ваше, величество, я не только могу обедать в перчатках, но умею, не снимая их, стрелять из револьвера!

– Ого, какая вы воинственная, я совершенно не знал этого! Но теперь, когда вы находитесь в союзе немецких государств, я надеюсь, вы станете более женственной. Я постоянно говорю императрице: Ты должна, Августа, помнить, что женщина обязана знать только кухню, детей и…

Гордо откинулась герцогиня на спинку стула.

– … И свою честь, ваше величество, – резко опередила она говорившего.

Вильгельм сузил глаза. Это доказывало, что он сердится.

– Честь – это очень растяжимое слово. Для меня лично честь и слава Германии выше всего, – напыщенно заключил он.

Чтобы переменить разговор, видимо, обострявшийся, император взял из стоявшей перед ним вазы роскошную розу и передал ее своей соседке. Роза была ярко-красная.

Не заметила ли герцогиня протянутого цветка, или намеренно не взяла его, но рука кайзера небрежно опустила розу на салфетку гостьи. На белоснежном полотне роза казалась чудовищной каплей крови.

Бойкая девушка сделала вид, что испугалась.

– Что с вами, сударыня? – участливо спросил монарх.

– Мне показалось, что моя салфетка обагрена кровью…

– Кровь там, на полях сражения, а мы здесь находимся в мирной беседе между друзьями, – слегка нахмурившись, проговорил властелин.

– Я не вполне этому верю, ваше величество, – не унималась бойкая девушка, – друзья так не поступают, как поступаете вы!

– Вы сердитесь, фрейлейн, какая тому причина? – строго спросил Вильгельм.

– Ваше величество, когда ваш передовой отряд появился перед моим городом, я выехала к нему навстречу, и вот здесь недалеко, на мосту Адольфа, стала ожидать его.

– Вы хотели защищать ваше государство? – насмешливо протянул император.

– Да, у меня было это намерение, но ваш офицер, подскочив к моей коляске, позволил себе сказать мне, чтобы я уехала прочь. На это я ему ответила, что останусь здесь и не двинусь с места. Он выхватил револьвер и грубо крикнул мне, что будет стрелять. В кого? В беззащитную женщину! Разве это рыцарский поступок? Где же тут пресловутая германская честь, которой вы так гордитесь, ваше величество? – блестя глазами спросила герцогиня.

Смущение на одно мгновение овладело Вильгельмом, но он сейчас же попытался обратить все это в шутку.

– Успокойтесь, милая ферейлейн, он никогда бы вас не застрелил, мои солдаты не воюют с женщинами.

– Это неправда: Льеж, Лувен и множество других городов и селений доказали противное, – не унималась герцогиня.

Присутствовавшие чувствовали себя неловко, некоторые наклонились к тарелкам, делая вид, что заняты своим супом, другие слегка отвернулись, только Дона-Шлобитен пришел на помощь к своему повелителю. Он вовремя нажал пуговку электрического звонка и громко заметил вошедшему метр д’отелю:

– Его величество приказал подавать следующее блюдо!

Водворившееся было молчание прервалось. Вильгельм нашелся.

– Мне так надоела политика, что я рад отдохнуть хотя немного здесь, среди моих друзей. Вы, генерал Мольтке – обратился он к племяннику знаменитого полководца, – расскажете нам что-нибудь интересное, веселое! У вас такой неисчерпаемый запас анекдотов…

Какой-то бес овладел молодой герцогиней.

– Позвольте: мне рассказать, ваше величество, я знаю один очень интересный анекдот! – послышался ее голос, прежде чем Мольтке успел ответить.

Рука Вильгельма нервно закрутила ус.

– Это было давно, ваше величество, при вашем деде… Дядя генерала, фельдмаршал Мольтке… – я рассказываю со слов моего покойного отца…

– Интересно, что вы знаете про моего дядю? Что-нибудь новое, чего мне не приходилось слышать? – любезно спросил генерал.

– Да, генерал, интересное, хотя далеко не новое, – отозвалась герцогиня. – Ваш покойный дядя, великий стратег, – имя, которое ему дано историей, – сказал незабываемые слова: «Отыми от врага все, что ему дорого, оставь ему только глаза, чтобы он мог оплакивать потерянное». Неправда ли, веселый анекдот, господа? – звонко выкрикнула девушка и, торжествующим взглядом окинув всех присутствовавших, остановила его на лице венценосного хозяина.

– Дерзкая! – вырвалось у императора.

В телеграмах европейских газет недавно проскользнуло известие, что герцогиня Люксембургская выселена в Германию и заточена в замок, близ Нюренберга.