Текст книги "Умножающий печаль"

АЛЕКСАНДР СЕРЕБРОВСКИЙ: РУКОПОЛОЖЕНИЕ

– Все равно не понимаю! – помотал головой Ордынцев.

– А чего тут понимать? – усмехнулся я. – Ты там, у себя, наверное, читаешь «Пари-матч», а надо читать Гете…

– Бу-сделано, – отрапортовал Серега и отдал мне честь. На правом запястье мотнулся его браслет-амулет – шесть пулек в кованой золотой цепочке. – Сегодня перед сном сразу же подчитаю маленько Гете. Только скажи, с какого места, чтоб врубиться поскорее. Спиши слова, как говорится…

– «Я – часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо», – со значением сказал я.

– Ага! Понял! – кивнул Сергей и участливо спросил: – Не наоборот?

– Как случается… Иногда получается наоборот, – пожал я плечами.

Серега посмотрел сквозь бокал на пляшущий в камине огонь и совершенно твердо разочаровал меня:

– Не стану я, пожалуй, читать на ночь твоего заплесневелого дедушку Гете…

– Что так?

– Он ведь, помимо баловства стишатами, был, кажется, премьер-министром в какой-то там Вюртембургской Швамбрании. А из поэзии заведующих мне больше по душе творчество нашего бывшего премьера Виктора Степаныча. Есть у него душераздирающее место, когда Мефистофель предлагает ему душу в обмен на «Газпром», а Черномырдин говорит: «Я – часть той силы, что вечно хочет блага и вечно совершает как всегда!..»

Я захохотал:

– Дурак ты, Сережка! Правильно про вас, ментов, говорят: ничего святого, кроме зарплаты.

Серега истово перекрестил пупок:

– Только от испуга, господин президент! Мне с непривычки показалось, что жизнь страшноватая.

– Ну, это ты не прав! Жизнь замечательная! В России сейчас самый шумный карнавал за всю историю. Удивительная, похожая на сон шикарная оргия! Людям при коммуняках было невыносимо скучно. Жизнь была серая, как солдатское исподнее…

– А сейчас?

– А сейчас – невероятно интересно! Люди громадные деньги крутят, все суетятся и торгуют, ловчат и развлекаются! Тучи «мерседесов», ночные клубы, бардаки, наркота и пьянь, стрельба и взрывы – бандиты кого-то все время мочат, – невозмутимо пояснил я. – Всегда война – не слишком опасная, не очень кровавая, но жутко прибыльная…

– Любопытно, – покачал головой Сергей и серьезно спросил: – Шахтеры, учителя, врачи, которым не платят зарплату, тоже веселятся на этом карнавале?

– Вряд ли. Но они присутствуют на этом празднике. И видимо, одобряют…

– С чего бы это?

– Если бы не нравилось – они бы прекратили эту гулянку. Они все – избиратели в свободной стране. Но все избегают резких движений – всем есть что терять. И вообще, не радей ты, Христа ради, за народ – это выглядит смешно…

Сережка хмыкнул, потряс льдинки в бокале, и пульки в его браслете глухо стукнулись. Так же серьезно он спросил:

– Санек, а что в этом смешного?

– В любой придури есть нечто смешное, – сказал я. – Ты свое сострадание народу отправляешь шифровками из Парижа – это придурь…

– Из Лиона, – поправил Серега. – Моя контора в Лионе. Улица Шарля де Голля, дом 200.

– Тем более, – заверил я его. – Вот давай выйдем с тобой на улицу и побредем, как калики перехожие, и весь встречно-поперечный народ российский будем спрашивать: ой вы, гой еси, добры молодцы, сограждане наши дорогие, компатриоты любимые! Не хотите ли вы с завтрева стать лицами швейцарской национальности? Али любезнее вам быть датчанами? Судьба вам будет сладкая – сытая, спокойная, тихая. Как думаешь, согласятся?

– Не знаю…

– А я знаю. Пошлют они нас с тобой – дальше не бывает. Потому что знают: богоносничать там – ни Боже мой! Воровать – ужасно невозможно. Пьянствовать – только попробуй! За Ампиловым по улице бегать – только на карнавале. Вот и ответь по совести: так жить можно?

Серега заметил:

– Вообще-то говоря, я и живу в этих обстоятельствах. И жизнь эта бывает часто мучительна…

В кабинете было очень тихо. Только дрова потрескивали в камине. Сполохи пламени перебегали по дубовым панелям стен, жарко мерцали отблески на ковре винно-красного цвета, вспыхивали на золоте старых картинных рам. Я люблю эти полотна. Старая русская школа – Боровиковский, Венецианов, Тропинин. Я держу их не из-за цены. Пусть они будут у меня.

Мы молчали долго, а потом Серега, механически покручивая на руке свой заговоренный браслет, тихо спросил:

– Слушай, Хитрый Пес, а где брат твой – Бойко?

Вот он и наступил, этот тягостный и отвратительный момент – время разговоров, откровений, воспоминаний – все, что я так ненавижу и к чему приговорен неотвратимо, ибо имя мне – безвинно проклятый Мидас.

И сказал я как только мог просто и ровно:

– Не брат я больше сторожу моему… Не знаю. Пока не знаю…

– А узнаешь? – напористо спросил Серега.

– Конечно. Я это должен знать…

– Почему? Вы же больше не братья?.. – И спрашивал он меня не как друг, а как мент.

– Потому что он хочет убить меня, – уверенно сказал я.

Долгая пауза повисла в сумеречно освещенном кабинете. Такие паузы умеют строить только Станиславский и наш президент Борис Николаевич – эмоциональная дыра, когда конец прошлой фразы забыт, а новая еще не придумалась.

– Ты боишься? – спросил Сергей.

– Нет, – покачал я головой.

Как это можно объяснить? Я ведь действительно не испытываю страха. Какое-то совсем другое, противное чувство, ощущение опасности, животной тревоги…

– Вообще-то меня несколько раз пытались убить. Да руки коротки, – сказал я.

– А почему ты думаешь, что Кот хочет убить тебя? – Серега пристально всматривался в меня, словно психиатр, принимающий решение: симулянт или полный чайник?

– Я знаю.

– Но вы же были как братья?! Мы же друзья были! – почти крикнул Ордынцев, и я услыхал тоску и боль.

Я неопределенно хмыкнул:

– Выражаясь научно, бизнес и дружба – явления разнохарактерные. Как соленое и квадратное… К сожалению, у богатых не бывает друзей.

– Из-за этого ты меня вызвал в Москву? – Серега помолчал, подумал и ответил себе на собственный вопрос: – Да.

Он сделал большой глоток коньяка, откусил кусочек меренги, простодушно спросил:

– Посоветоваться со мной не хотел?

– Нет.

– Ну там, знаешь, как бывает – спросить моего согласия?

– Нет, Серега, времени нет советоваться. Я не сомневался, что ты согласишься.

А он смотрел на меня с искренним удивлением:

– Но почему? Почему ты так уверен?.. Ведь дело это…

Я перебил его:

– Потому что так будет правильно! Серега, ты уж поверь мне! Я – системный математик, а по профессии – бизнесмен. Я оцениваю ситуацию проверенными формулами, где вместо непредсказуемых человеческих чувств подставлены цифры реальных фактов…

– И в какую формулу ты подставил мое неполученное согласие? – спросил он без подначки, без вызова. С каким-то грустным любопытством.

Я катал по столу стакан, раздумывая, как объяснить внятно невероятную сложность происходящего, и, понимая невозможность растолковать что-либо даже близкому и любящему человеку, медленно и жестко сказал:

– Это очень длинная формула. Если ее записать на бумаге, получится занимательный роман…

– А если коротко?

– Коротко не получится, – вздохнул я. – Но решение любой проблемы – это поиск разумного равновесия включенных в нее интересов. Серьезный бизнесмен способен разрушить глупый парадокс, будто овцы не бывают целы, если волки сыты…

– А еще проще? – досадливо переспросил Серега. – Излагай на моем, на ментовском уровне.

– Не придуривайся! – поморщился я. – Будет ужасно, если моя ретивая служба безопасности пристрелит Кота…

– Это будет ужасно, – согласился Ордынцев, глотнул коньяка и сочувственно вздохнул. – Я думаю, что твоя служба безопасности не пристрелит Кота. Промахнутся…

– Мне кажется, ты их недооцениваешь.

– Возможно, – развел руками Серега. – Я ведь их не знаю. Но насколько я знаю Кота, он не даст им прицелиться.

– Хочешь сказать, что скорее Кот пристрелит меня? – спросил я его с интересом.

– Я это допускаю, – мотнул башкой Сергей.

– Это будет еще хуже, – сказал я, а Серега откровенно заухмылялся. – Что ты смеешься, дурачок! Я кормлю около миллиона человек. Умру, и вмиг разрушится все, что я построил. Нельзя мне умирать, нельзя…

– Это я понимаю! – засмеялся снова Сергей. – Совершенно нельзя и абсолютно неохота! Но я-то тебе зачем сдался?

– Встать между Котом и мной.

– Заманчивое предложение, ничего не скажешь! И как ты это себе представляешь?

– Я возьму на жесткую сворку свою службу безопасности, а ты найдешь Кота и прикроешь меня, – твердо сказал я.

– А что обо всем этом скажет мое начальство? – поинтересовался Серега.

– В подробности мы их посвящать не станем, а в принципе они охотно поддержат твои усилия. Я говорил с твоим министром.

Ордынцев растерянно смотрел на меня.

– Знаешь, Сань, я, наверное, маленько зажился за рубежами. Что-то я не врубаюсь во многие вещи…

– А что тут врубаться? Одним звонком я могу поднять сто лучших сыскарей страны. Завтра могу вызвать охрану из агентства Пинкертона. Но мне нужен ты…

– Лучше всех, что ли? Тоже мне – комиссара Мегрэ сыскал!

– Не знаю, может быть, ты и не лучший. Но ты – единственный, кому я доверяю. И единственный, кому поверит Кот Бойко…

КОТ БОЙКО: ПРИЯТНАЯ НЕОБЯЗАТЕЛЬНОСТЬ НОЧНЫХ РАЗГОВОРОВ

До тошноты мне хотелось добраться до места и бросить якорь, а все равно не поддавался себе и монотонно командовал водиле:

– …теперь направо, ага, возьми налево, еще квартал вперед, вот этот дом объедем и чуток направо…

Водила оборачивался ко мне и озабоченно спрашивал:

– Так мы же здесь уже были никак?

– Нет, тут мы не были… Обман зрения – тут ведь все дома и кварталы одинаковые.

И поношенная, серая, как крыса, «шестерка» продолжала петлять в лабиринте жилых коробок спального района Теплый Стан. Ночь, неуверенные огни желтых фонарей, пусто и тихо на улицах, сонно шелестит тополиная листва в скверах, редкие освещенные окна в домах – в спальном районе спят.

Решив, что теперь водила и на Страшном суде не сможет показать, где я вылез, скомандовал остановку:

– Эй, земеля, тормози лаптем! Приехали… Тут, на уголке, прижмись.

Протянул деньги, водила быстро пересчитал, восторженно заблекотал:

– Ну-у, побаловали, господин хороший! Спасибо!

– На здоровье! – Я выбрался из тесной машинки со своим здоровенным баулом. – Рад помочь развитию малого бизнеса столицы.

– Да какой там бизнес! – усмехнулся водитель. – Я, вообще-то говоря, инженер. Смех сказать – сплошная вялотекущая бедность… Вот эта лошадка только и кормит!

– Не грусти, мы еще увидим небо в алмазах. Якутских… – пообещал я ему уверенно и попер свою неподъемную сумку к дому. Водитель, до глубины инженерной души растроганный «бетимпексовскими» деньгами, высунувшись из окна, крикнул:

– Вы хоть номер корпуса знаете, подъезд? А то давайте помогу…

– Да вон он, тут он, родимый… – показал я рукой и открыл дверь подъезда.

«Шестерка» завизжала своим раздолбанным сцеплением, сорвалась с места и помчалась по длинному пустому проезду с такой скоростью, будто ночной инженер-извозчик опасался, что я могу вернуться и отобрать деньги безвременно усопшего сторожевого мерина Валеры.

А я долго глядел ему вслед через стекло входной двери, дождался, пока габаритные огни машины исчезли из виду, и вышел из парадного снова на улицу. Огляделся, прислушался – было тихо и пусто. Тогда пошел через дорогу в другую сторону – к домам напротив.

В непроницаемо черной тени большого мусорного контейнера я остановился, достал из кармана сотовый телефон. Замечательная игрушечка! Включил, нажал светящиеся кнопочки цифр. В маленьком пластмассовом тельце бушевала тайная, удивительная жизнь – он тихонько попискивал и шуршал, он испускал невидимые трассирующие очереди сигналов, которые неощутимыми, но очень прочными нитями должны были меня с кем-то связать, мне что-то навязать и как-то круто повязать. Потом на зеленоватом подсвеченном экране всплыли четкие цифры: 717–77–77.

Гудок, еще гудок, и как через треснувший картон – приволокли ко мне электронные ниточки хрипловатый голос:

– Слушаю…

– Николай Иваныч, прости, это тебя Кот Бойко беспокоит… Ты велел звонить, если что…

– Что-нибудь случилось? – В его голосе полыхнула тревога.

– Как тебе сказать… Парню твоему, Валерке, плохо стало…

– В каком смысле?

– В прямом. Мне кажется, он умер…

– Что-о? – Электрончики в трубке возбухли в алый, кипящий гневом и испугом шар.

– Что слышал. Сначала был очень здоровый, а потом стал совсем мертвый…

Николай Иваныч помолчал несколько минут, в телефоне, как в трубочке стетоскопа, было слышно его тяжелое сдавленное дыхание, потом грозно спросил:

– Ты понимаешь, что ты натворил? – И говорил он так сердито и так страшно, что я испугался, как бы телефончик от такой страсти не разлетелся мелкими дребезгами.

– Нет. Не понимаю.

– Вот и мне кажется, что ты этого не соображаешь. Ты где? Надо срочно встретиться!

– Прекрасная мысль! Я уже соскучился по тебе, – засмеялся я вполне доброжелательно. – Мне вообще нравится, что ты такой умный. Жаль, меня за полного козла держишь…

– Да ты послушай меня!.. – крикнул он.

– Остановись! – сказал я быстро, как плюнул. – И не продавай мне больше ситро за шампанское. Ты меня с кем-то спутал. Слушай внимательно: ты пошли чистильщиков в гостиницу, пусть номер приберут, намарафетят все это поганище. «Бетимпексу» и тебе лично такая вонь без надобности. А меня ты не отлавливай – произойдет большая бяка…

– Ты черный, страшный человек, – жалобно-зло сказал Николай Иваныч. – Плохо кончишь…

– Не преувеличивай! – усмехнулся я. – Мы все кончим более-менее одинаково… А засим, как говорят на автоответчике, абонент временно недоступен…

Он что-то там разорялся еще, телефончик прыгал в моей руке. Он был живой. Он брызгал в меня электронными слюнями. Маленький, а злой какой! С размаху бросил я его на асфальт, для верности топнул по трубочке каблуком, поднял расплющенный корпус и швырнул в мусорный контейнер.

И с легким сердцем пошел я в непроницаемый сумрак бесконечных, соединяющихся друг с другом дворов.

МИНИСТРУ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ

РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

СРОЧНОЕ СПЕЦСООБЩЕНИЕ

От оперативного дежурного ГУВД г. Москвы

Около двадцати одного часа на Московской кольцевой автомобильной дороге в районе сорок шестого километра совершено нападение на милицейский конвой, этапирующий из аэропорта «Шереметьево-2» экстрадированного из Франции преступника, гражданина России Василия Смаглия. По имеющейся неподтвержденной информации с места происшествия, начальник конвоя подполковник Фомин и три сопровождавших Смаглия офицера погибли. Арестованный Василий Смаглий скончался в машине «скорой помощи». По показаниям очевидца на месте происшествия, нападение было осуществлено тремя машинами: «опелем-астра», полуфургоном «Газель» и неустановленной марки большим тяжелогрузным грузовиком. Государственные номерные знаки автомобилей не установлены. Экипаж автомобиля сопровождения ГИБДД – старшие лейтенанты Жуков и Орешкин – тяжело ранены и доставлены вертолетом санитарной авиации в госпиталь Министерства внутренних дел.

Вся поступающая информация будет незамедлительно передаваться в министерство.

Ответственный оперативный

дежурный по г. Москве

полковник Н. Сорокин

Москва, 21 час 27 минут

15 июля 1998 г.

СЕРГЕЙ ОРДЫНЦЕВ: КОРПОРАТИВНЫЙ КОНТЕКСТ

Когда мы шли по коридору офиса, один охранник топал перед нами, а двое – в нескольких метрах за спиной. Я спросил Сашку:

– Скажи на милость, тут-то они зачем? На этот этаж посторонних не пускают.

– Понятия не имею, – пожал плечами Серебровский. – Я не могу перепроверять действия всех моих служб, я обязан доверяться профессионалам. У режимщиков наверняка есть какие-то соображения…

Сашка без стука открыл какую-то дверь – просторный, в строгой офисной красоте кабинет. Непрерывно дышит, тихонько пощелкивает компьютер, стрекочет-выщелкивает распечатанные странички принтер, радиоприемник на милицейской волне хриплой скороговоркой, отрывистыми позывными создает постоянный негромкий бурчащий шум.

И во весь этот деловой интерьер был очень точно вписан крепкий, военно-выправленный мужик в партикулярном темно-сером костюме с очень знакомым лицом. Ба-а! Не может быть!..

– Привет, Кузьмич! Привел к тебе своего старого дружка. – Серебровский сделал шаг влево, пропустил меня вперед, и я в некоторой растерянности остановился посреди кабинета, неуверенно прикидывая – поручкаться, откозырять, заключить в объятия?

– Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант, – сказал я вяло.

Цивильный генерал подошел, обнял за плечи, с ласковой усмешкой сказал нараспев:

– Запаса, Сережа, генерал-лейтенант запаса. Пенсионерить скучно и неуютно. Вот я здесь у Александра Игнатьевича и пребываю на покое…

Этот ласково-мягкий тон напряг меня – генерал Сафонов похож на закончившего с отличием церковное училище матерого бульдога.

– Ну-ну, не прибедняйся, Алексей Кузьмич! – со смешком заметил Серебровский. – На покой только архиереи безгрешные уходят. А ты у нас, как бронепоезд, – на запасном пути…

– Как я погляжу, – сказал я ему, – у вас тут черт не разберет, где пути магистральные, а где – запасные…

– Фу, Серега, не говори, как иностранец, – «у вас», «у нас»! – все так же мягко, но очень уверенно поправил меня Алексей Кузьмич. – У нас! Только «у нас»! Здесь все радости и горести – все наши…

– И не вздумай спорить, Верный Конь! – хлопнул меня по плечу Сашка. – Кузьмич – вице-президент и шеф службы безопасности. Он, как бывший замминистра, знает столько, что и мне не все сообщает… А, Кузьмич, правильно говорю?

Серебровский пронзительно вперился в генерала, смотрел без улыбки, и нельзя понять было, шутит он шутки или всерьез предупреждает его.

– Обижаешь, Александр Игнатьич! – притворно возмутился генерал. – Мусором, пустяками стараюсь тебе голову не засорять, зря нервы не трепать.

– Ага, я так и понимаю это, – процедил Серебровский. – Я схожу в дилинговый зал, а вы тут пока пошепчитесь…

– Сердится, – мотнул головой Кузьмич в сторону закрывшейся двери и тяжело вздохнул. – Конечно, прав он, крупный кикс мы сделали…

– В чем? – поинтересовался я.

– Проблема у нас, – озабоченно забурчал Кузьмич. – Недоглядели мы Кота Бойко.

– То есть?

– Ему еще два года сидеть было. Год, десять месяцев, двенадцать дней. Там он у нас был под приглядом, – вздохнул Сафонов. – Не отследили мы ситуацию…

– Не пришибли, что ли? – поинтересовался я.

– Нет, так вопрос вообще не ставился. Но Гвоздев, хозяин «Бетимпекса», сумел ему провернуть помилование. Ну, мол, с учетом личности осужденного, выдающихся прошлых заслуг и примерного поведения. Через комиссию по помиловке и Администрацию Президента продвинули мгновенно и бесшумно…

– А что, у Кота действительно было примерное поведение?

– Ага, как же! – зло крякнул генерал – Примерное поведение! Бойко с первого дня – вождь лагерной отрицаловки! А мы ушами хлопали, пока Гвоздев шустрил под ковром… Срам!..

– А зачем это «Бетимпексу»?

– Как зачем? – удивился вопросу Кузьмич. – Тебе Серебровский еще не объяснял?

Я покачал головой – не объяснял.

– Гвоздев – это наш Гитлер, – сообщил Кузьмич с чувством. – Гвоздев – акула империализма, коммунист, враг народа, политическая проститутка, наймит сионизма, фашист, уголовник, миллиардер и бессовестная гадина…

– Понятно, – засмеялся я. – Одним словом, ваш основной конкурент и враг. Зачем ему Кот?

– Не «ваш», а «наш»! Наш враг! – напомнил напористо Кузьмич и взял со стола потрепанную папку. – Это копия лагерного дела Бойко. Опустим детали… По донесениям лагерной агентуры, Бойко неоднократно грозился убить Серебровского, как только окажется на свободе. Я думаю, что в устах Бойко это не пустые угрозы. Наверняка Гвоздев потратил сумасшедшие деньги, чтобы выпустить Кота на боевую тропу.

– Как вы, Алексей Кузьмич, представляете себе развитие событий?

– А чего тут представлять? Как доска просто… Они будут держать Бойко на коротком поводке – ему нужны укрытие, деньги, транспорт, оружие. Реальной связи с «Бетимпексом» они ему никогда не дадут, он вообще может не знать, кто его наниматели. Им важно вывести его на покушение, тогда дело, можно сказать, сделано…

– Для этого покушение должно быть успешным, – осторожно заметил я.

– Совсем необязательно, – отрезал Кузьмич. – Удачное покушение – это для них запредельный успех. Если оно удалось, в тот же день Бойко угрохают – шандец котенку, больше никаких концов нет. При этом надо помнить, что в любом случае во время покушения наши бойцы набьют Кота свинцом, как водолазный башмак. Допрашивать некого будет, следов, поверь, тоже не останется…

– Не понимаю, Алексей Кузьмич! Им же Серебровский нужен, а не Кот!

Генерал помолчал, задумчиво побарабанил пальцами по столу, потом негромко спросил:

– Тебя самого никогда охотники за флажками не гнали? Облаву на себя представить можешь?

– Только в общих чертах…

– Тогда и я в общих чертах постараюсь объяснить тебе кое-что. Серебровский – отечественного розлива финансово-промышленный магнат, их у нас еще олигархами кличут – для убедительности. Ежедневно ему приходится принимать решения ценой в десятки или сотни миллионов, и от их правильности зависит жизнь невероятного количества людей.

– Вот как раз эту часть мне Серебровский объяснил, – признался я.

– Но он тебе, наверное, не объяснил, каково принимать эти решения, когда в затылок тебе наведен карабин… Вот для этого Гвоздев выволок из клетки вашего боевого Кота.

– И что, вся ваша грозная контора не может обеспечить безопасность Серебровскому?

– Раньше – могла.

– А теперь?

– Теперь – не знаю. Два новых обстоятельства возникли. Первое – Бойко. Там, у Гвоздева, сидят ребята не пальцем деланные, вызволить Бойко на оперативный простор – это они гениально удумали…

– В чем гениальность-то?

– В том, что Бойко – не вонючий наемный киллер. Сейчас киллеров в Москве толчется, как раньше лимитчиков… Вопрос цены. Но как бы магнаты ни воевали между собой, никто из них не станет нанимать на конкурента киллера – риск катастрофического скандала слишком велик. А Бойко – самонаводящееся оружие. Наши психологи сделали анализ – психодинамическая модель называется…

– Кот бы умер от хохота, кабы знал…

– Может быть. От хохота приятней, чем от пули. Правда, хорошо смеется тот, кто смеется без последствий, – мрачно сообщил генерал.

– И что эта самая модель показала?

– Максимальную степень опасности. Установить какую-то связь Бойко с «Бетимпексом» будет практически невозможно. Бойко – стрелок высочайшего класса, оптимально подготовлен физически, он спортсмен мирового уровня. Двадцать пять лет дружил с Серебровским и знает его, как самого себя. И самое главное – он не корыстный наемник. Он упертый двужилистый чемпион, и цена победы ему безразлична. Ему важно это сделать, доказать, победить! Сейчас он живет одной сверхценной идеей – показать всем, что он разрушил магната Серебровского! Что он – Кот Бойко – сильнее хитрости, денег, власти. Он – судьба! Его цель – это и есть Божья воля..

– Алексей Кузьмич, это вы так думаете или это модель ваших психологов? – спросил я осторожно.

– Так думают психологи. Мне пока нечего им возразить.

– А какое второе обстоятельство? Вы говорили о двух обстоятельствах…

– Второе – самое главное. Раньше я бы от Бойко как-нибудь отбился – и намордник бы ему нацепил, и босса прикрыл. Но Серебровский решил участвовать в губернаторских выборах, а вот это – полный ахтунг! Публичный политик на выборах не может быть стопроцентно прикрыт. На выборах он привлекательная и легкая мишень.

– Это я понимаю. Митинги, хождения в народ, пресс-конференции, массовые гуляния…

– Вот именно. Это просто. Шведский стол для киллера – выбирай что нравится… У нас свободная страна, а в свободной стране политик должен быть доступен всем. И убийце…

– Вы не пробовали это объяснить ему?

Кузьмич засмеялся:

– Я не знаю случая, чтобы кто-либо когда-нибудь в чем-то переубедил Александра Игнатьевича Серебровского. Он свои решения не пересматривает. Если бы это было возможно, он бы не вызвал тебя в Москву.

Я поинтересовался:

– А соперники на выборах у него серьезные?

– Довольно серьезные, – вздохнул Сафонов. – Главный противник – нынешний губернатор. Ворюга, финансово-политический бандит. Он со своими прихвостнями там все растащил, они край до вечной мерзлоты выгрызли…

Милицейское радио затрещало громче, и сипловатый голос дежурного внятно сообщил:

– Внимание! Внимание!.. Всем постам, службам… Объявляется операция «Перехват»… На 46-м километре Московской кольцевой дороги совершено вооруженное нападение на милицейский конвой, перевозивший опасного преступника. Имеются убитые и раненые. Предположительно нападавшие скрылись в направлении Алтуфьевского шоссе…

КОТ БОЙКО:

МОСКВА, ТЕПЛЫЙ СТАН, «ШЕРАТОН»

На полутемной лестничной клетке седьмого этажа, где стояли картонные коробки, сломанные детские велосипеды и утлые остатки продавленного дивана, а атмосфера вплотную приближена к Юпитеру – ни грамма кислорода, только запах старой космической пыли, желтые вихри мочевины и метановые облака из капустных щей, где царила тишина обморочного сна и вялого шуршания коммунальной нежити, – вот в этой приподнято-праздничной, нарядно-красочной обстановке я и закончил наконец свою кругосветку.

Как какой-нибудь там Магеллан, вышел я отсюда года три тому назад и отправился вокруг света. Кстати, тогда тоже не было фанфар, транспарантов, шампанского, орудийного салюта.

У этой стартовой линии для столь героического похода было всего лишь одно преимущество – маленькое, но весомое. О существовании квартиры номер 79, перед дверью которой я присел обессиленно на замученный диван, не знал ни один из моих знакомых.

Я совершенно не настаивал на всей этой помпезной прощальной суете и шумихе – может быть, потому, что в моем скромном атташе-кейсе лежали зубная щетка, роман Полины Дашковой, электробритва «Браун» и карта Острова сокровищ. Ну, естественно, не пожелтевший пергамент с рисунком кривого куска тверди с долготой, широтой и золотым жуком в пустой глазнице черепа. Ежу понятно!

Нет, конечно! Да и ценности, которые искали одноногий Сильвер и Билли Бонс, были денюжки вполне даже пустяковые, средневековые, как бы несерьезные.

Моя карта имела вид довольно толстой папки с пропастью всяких документов – платежки, гарантии, официальные поручения, титульные списки фирм и организаций, копии правительственных постановлений, решений, разрешений и указаний. Короче, это была о-очень серьезная карта целого архипелага сказочных островов оффшорных сокровищ.

Смешно – в то утро я уехал отсюда на леваке, так же как и приехал сейчас. Судьба, наверное.

Маршрут боевой и трудовой славы – «Шереметьево-2», Франкфурт, Париж, Нью-Йорк, Кайманы, Гонконг, Москва. Когда меня взяли на въездном паспортном контроле в аэропорту, карты со мной уже не было. Да и вряд ли она бы помогла кому-нибудь – сокровища были откопаны, расфасованы и перезанычены.

Господи, какое счастье этот современный финансово-электронный прогресс! Хорош бы я был, таскаясь по миру с десятью тоннами всяких там пиастров, дублонов, цехинов и прочих гиней!..

Так и поехал налегке из Шереметьево в Лефортовскую тюрьму, потом в Бутырки, оттуда в спецколонию № 11 Пермского областного управления исправительно-трудовых учреждений, пока сегодня меня не доставили обратно в Москву, погуляли в шикарной гостинице, а уж после этого довелось мне добраться на «шестерке» крысиного цвета сюда – на финишную отметку моего увлекательного путешествия.

И в точном соответствии с жанром сумасшедших гонок я почувствовал, что у финишной ленточки силенки, видимо, кончились совсем.

Я подтянул к себе ближе свой огромно-неподъемный баул, держась за ручку, как за поручень, рывком поднялся с чужого дивана. Тело, намученное, загнанное за сегодня, выло пронзительно, тонко плакало и жалко стонало. Тело вело себя недостойно – я не уважал его. Я знал, что это позорное поведение тела – от страха. Оно боялось, что за дверью никто не ответит на звонок. Я сказал скулящему телу, своей якобы могучей тренированной плоти – плевал я на тебя! И на твои пустые страхи!

И нажал на пуговку звонка. Длинно, нахально. Как бы уверенно. Как к себе домой.

Шелест шлепанцев в прихожей, приглушенный щелчок выключателя, писклявый и нахальный голос за дверью:

– Ну, кого там среди ночи несет?

– Ужин из ресторана заказывали? – строго спросил я.

– Что-о? Совсем охалпели… – Дверь распахнулась. Вот оно – длинное, худощавое, золотисто-рыжее, конопатое, востроносое, с модными кручеными дужками очков, в джинсовых рваных шортах и короткой маечке – не то повязка на сиськах, не то просторный лифчик. А из-за ее спины, из комнаты будто звуковой пар вздымается музыкой – кричит, ликует и страстно жалуется в эфире Любовь Успенская: «Пропадаю я, пропадаю…»

Не верю! Это я пропадал, пропадал, да, видно, не судьба мне пока – выбил дно и вышел вон.

– Ты кто? – спросила она, улыбаясь еле-еле заметно, только уголочками губ.

– Кот в пальто.

– Ага! Пальто, наверное, в этом роскошном портпледе?

– Как же! Личные вещи следуют отдельно международным багажом. Что с местами в вашем «Шератоне»?

– Зависит от срока проживания…

– На часок. На денек. На неделечку… А?.. – Я стоял, опершись плечом на дверную раму, с удовольствием глядя на нее. Наверное, единственного человека, который ждал меня в этом злом и отчаянном городе.

– Если надолго – скидка полагается. Предпочитаю – навсегда… На всю жизнь…

– Для меня часок – это и есть навсегда. А денек – вся оставшаяся жизнь.

Она молча смотрела на меня, вглядывалась пристально, будто все еще не верила себе.

– Можно я тебя покиссаю? – спросил я вежливо.

– Можно, – кивнула она. – Поцелуй меня…

Она взяла меня за лацканы моего измочаленного муарового пиджака, втянула в квартиру, обняла и поцеловала. Господи, Боженька ты мой! Так пьют в жажду холодную воду, так вдыхают чистый воздух в удушье, так смотрят в забытьи сладкий сон.

Черт его знает! А может быть, я ее люблю?

Потеряв дыхание, весь трясясь, я сильно прижимал ее к себе левой рукой, забыв, что в правой у меня по-прежнему баул. Она оторвалась от меня только на миг, быстро приказав:

– Да брось ты свой дерьмовый рюкзак!

Ишь ты какая! Брось! Я осторожно опустил свою суму переметную, а ее подхватил на руки, внес в комнату, освещенную зеленой настольной лампой и нервно мерцающим экраном компьютера.

Шикарный однокомнатный «Шератон» в многоквартирной трущобе в Теплом Стане – нежданно-негаданная прибыль на безумный поступок. Это когда я дал ей несколько лет назад – беспомощной, беззащитно-одинокой, бездомной, загнанной, да и мне почти незнакомой, – денег на покупку этой хибары. И мысли тогда не допускал, что станет она стартом и финишем моей кругосветки, а теперь – единственным для меня укрывищем, лежбищем и охотничьей засидкой…

Мы двигались по комнате в недостоверном танце, будто плыли под крик Любы Успенской, которая все грозилась пропасть, и глаза мои были закрыты, а она быстро и счастливо бормотала: