Текст книги "Окрашенное портвейном (сборник)"

Георгий Янс
Окрашенное портвейном (сборник)

Окрашенное портвейном

Глава первая
Досадные недоразумения

– Здравствуйте. Я ваш новый учитель. Зовут меня Юрий Иванович. Давайте будем знакомиться, – этими словами я начал вчера свой первый в жизни урок.

– … Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республики объявляю вас мужем и женой… – позавчера я первый раз в жизни стал мужем.

Связи между этими событиями никакой. Или почти никакой. Если не считать, что и школу, и женитьбу я рассматривал, как досадные недоразумения, которые со временем рассосутся: я стану свободен от школьных и семейных уз. Я не очень ясно представлял, как это может получиться, но очень надеялся на прилет какого-нибудь волшебника, который скажет мне: «Ты свободен».

Для кого-то такое стечение обстоятельств могло оказаться счастливым: любимая работа, любимая жена, а у меня все с частицей «не», поэтому и ощущал себя глубоко несчастным человеком, тихо и недовольно бурча себе под нос на свою неудачную жизнь. Может быть, если бы эти события были разведены во времени, я бы переживал чаще, но не так глубоко.

О том, что я должен жениться, знал примерно за полгода до свадьбы. «Должен» не в том смысле, чтобы грех прикрыть. С Маняшей у нас все было по правильному: дочка родилась через девять месяцев после свадьбы. Просто я пообещал Маняше, что женюсь на ней. И пусть тысячу раз сожалел о своем обещании, но отказаться от своего слова не мог.

31 декабря 1979 года. Последний студенческий Новый год. За последние три года состав костяк компании не менялся, по крайней мере, мужская ее часть. Может быть оттого, что нас было мало, и мы дорожили своей дружбой. Женская часть была более мобильна: каждый праздник всегда появлялись новые девчушки – хохотушки. Разнообразие девичьих лиц без ложной скромности скажу, моя заслуга. Нет, конечно, почти у всех были девушки, но на каждый праздник новая – только у меня. Как поздравительная открытка. Изображение новое, а содержание? Что содержание. «Дорогой друг поздравляем тебя с праздником»…

Этот Новый год отмечали мы на даче. Дощатый домик, но с печкой. К трем часам дня был полный сбор. Растопили печку, стали готовить стол и периодически выпивать. Особой изюминки в наших празднествах не было, все, как у всех: выпивка с незамысловатой закуской, песни с анекдотами, танцы с постелью. Просто нам казалось, что мы самые веселые и жизнерадостные. Иногда порядок действа менялся, в частности у меня: я от первого номера программы сразу переходил к последнему, минуя танцы. Это не было связано с какой-то повышенной моей сексуальностью. Просто я очень быстро напивался, и меня укладывали спать. Но были, были моменты просветления, когда рядом ощущалось чье-то плечо. Правда, не всегда женское.

Из-за того, что праздник предстоял долгий, в целях экономии сил я пару раз прикладывался подремать, но даже такой рациональный подход меня не спас: окончательно сломался и заснул на рубеже старого и нового годов.

Проснулся потому, что успел выспаться и замерз. Тонкие стены не очень-то держали тепло. Открыв глаза, понял, что в постели не один. Рядом на спине со сложенными на груди руками лежал Андрей, он не спал, уставившись глазами в потолок.

– Ты давно здесь? – спросил я его.

– Точно не знаю.

– Ты с прошлого года здесь или с нового?

– С нового.

– А я?

– Про тебя трудно сказать. Головой ты был в старом, а ногами уже в новом.

– Это как?

– Соображать ты перестал задолго до Нового года, а ножками еще несколько минут двигал в новом. – Андрей ехидно хихикнул.

– Я чего-нибудь наколбасил? – уже заранее знал ответ на свой вопрос, но хотелось подробностей.

– А когда ты не колбасил. Пришел с Наташей. А сам приставал к Машке. Прохода ей не давал.

– Е – мое. И Наташа чего?

– Чего – чего. Глаза вытаращила. И не знает, то ли плакать, то ли смеяться.

– А Машка чего?

– Как обычно. Ни в чем тебе не отказывала.

– И чего ей от меня надо?

– Тихой семейной гавани, – Андрей снова хихикнул

Обрывки новогоднего вечера, смазанные и неотчетливые, всплыли в памяти. Машины губы были в салате и ощущение, что не целовался, а закусывал. Наверняка, первая ко мне полезла. Неуютно поежился от неприятных воспоминаний и холода.

– Пойду печку растоплю, а то задубеем совсем.

– Я с тобой. Заодно и перекусим.

Мы вылезли из кровати. Я огляделся. Судя по скошенным потолкам комнаты, находились на втором этаже.

– Я сам сюда добрел или как?

– Или как.

Андрей – самый близкий человек мне в институте. Во время таких мероприятий он всегда опекал меня. Наверняка он оттащил меня в постель. Наша дружба – гармоничное слияние несовместимостей. Мы воспринимали друг друга, как данности, которые ни в коем случае не надо исправлять. Он знал всех моих девушек, я его – не одной. Я за день успевал сделать тыщу дел, а он – одно, но всегда основательно, у него водились деньги, и он охотно ссужал в долг, у меня тоже водились, но почему-то постоянно брал в долг. Лишь любовь к выпивке и к книгам делали нас похожими. Мы много пили, но еще больше читали.

Тихо, стараясь не шуметь, стали спускаться вниз. Какая же крутая лестница. Вся наша компания крепко спала. Заняты были все места, на которых хоть как-то можно примоститься. Спали парами и по трое. Причем сочетания были самые диковинные. Павел приехал с Леной, а спал с моей Наташей. Коля вообще приехал один, а спал с Машей и Сергеем. Спали все в одежде, для верности накинув на себя сверху одеяла и пальто. Я теперь хорошо понимаю ту женщину, которая решительно сказала в телевизор, что в СССР секса нет. Какой может быть секс при таком обилии выпивки и одежды.

Мы осторожно прошли на кухню и занялись растопкой печки. Печка еще хранила тепло, поэтому огонь занялся легко и быстро. Минут через пятнадцать почувствовалось первое тепло, самочувствие улучшилось, захотелось жить дальше

– А не перекусить ли нам Юр? – предложил Андрей, оглядывая остатки праздничного стола.

– И выпить, – внес я встречное предложение.

– Само собой разумеется. Иначе, какой смысл перекусывать. Давай портвешком пройдемся.

Я наполнил стаканы нашим любимым напитком. Что нас еще больше сближало с Андреем, мы оба любили портвейн.

– Чтобы сегодня нам было лучше, чем вчера, – предложил Андрей тост.

– И чтобы его всегда было в избытке, – показал я на бутылку портвейна.

Мы закусили остатками салата и уже заветрившейся «докторской» колбасой. Тепло стало не только от печки, но и изнутри. Закусив, дружно закурили. Организм ослаб, и от выпитого меня «повело».

– Вот, скажи мне, Андрюш, – начал я обычную в таких случаях застольную беседу, – почему мы с тобой предпочитаем пить портвейн, а не водку.

– Очень просто. Портвейн предполагает беседу, и беседу, в общем-то, длительную. Вот мы с тобой сейчас вмазали по стакану портвейна и ничего, беседуем. А представь, выпили бы по стакану водки, и все, были бы уже в отрубе. Здесь же без закуски можно обойтись.

– И, из «горла» выпить, – добавил я. – Наверно, все так. Мне еще кажется, что портвейн у нас вроде, как религия. Как у хиппи – марихуана. Ты понимаешь, о чем я. Портвейн – составляющая нашей жизни. Без портвейна мы были бы другие.

– Трезвые были бы.

– Я серьезно. Без портвейна мы были бы правильные, занудливые что ли. А портвейн раскрепощает. Не забыться хочется, а что-то сотворить.

– Большое и чистое. Ты вчера и натворил. – Андрей продолжал ехидничать. – Хорошо, что быстро отрубился.

– Вот видишь, выпивка спасает от больших глупостей. Был бы просто пьяный, такого натворил.

– Ладно, идеолог. Давай лучше наливай.

Мы выпили еще. Уже хотелось не только поговорить, но и острых ощущений. Из острых ощущений были только спящие девочки.

– Пойду посмотрю, как там Наташа – собрался я выходить из стола.

– Или Маша. Сиди, – приказал Андрей. – Выпьешь и сразу к бабам. Успеешь еще. Давай лучше поспорим.

– Давай. Только о чем?

– Давай поспорим, что ты в этом, 1980 году не женишься.

– А чего спорить. Я что похож на больного? Скорее коммунизм построим, чем я женюсь.

– Нет, давай поспорим, – чувствовалось, что Андрей тоже основательно «поплыл.

– Спорим. Только на что? На интерес?

– Зачем на интерес? Если ты женишься, я даю тебе триста рублей, если нет, ты целый год по первому моему желанию идешь в кино.

– Это же обалденные деньги. Откуда?

– Оттуда. Ну, так спорим.

Я легко согласился. Мы оба были убеждены в бессмысленности спора. Женить меня практически невозможно, а в кино я с ним и так почти всегда ходил с удовольствием.

С дачи разъехались только к вечеру. Наташа на меня обиду не таила, и остаток дня мы провели в мире и наслаждениях.

22 апреля 1980. Вождю мирового пролетариата сто десять лет. Очередной юбилей. По этому случаю у нас коммунистический субботник. Из всего «советского» я любил шампанское и субботники. Шампанское действительно было очень хорошим, а субботники – тепло – весенние в приятной компании и с привкусом портвейна. Даже милиция не трогала пьяных в дни субботников. Скорее трезвые вызывали подозрение, так как не были «в едином порыве» и не «проявили трудового энтузиазма.

Нам выдали метлы, лопаты, совки и поручили убирать территорию перед главным входом в институт. Мы сидели на лавочках, разморенные теплом и предвкушением кайфа ничегонеделания, пока не показался куратор группы, Владислав Николаевич, про которого на факультете говорили: «Слуга царю, отец солдатам». Он искренне любил все советское: родину, колбасу, студентов. При этом был энциклопедически образованным человеком, никогда не повышающим голоса. Увидев, что мы сами по себе, а уборочный инвентарь сам по себе, с показным недоумением воскликнул:

– Братцы, а что мы сидим? Хотите в «черный список» попасть перед самым окончанием? Хотите в школу пойти работать?

Желающих работать в школе не оказалось, мы дружно взялись за метлы и лопаты, но с тем же кайфом «ничегонеделания», начали демонстрировать видимость деятельности: наши девочки справа налево и слева направо мели по асфальту, а мальчики взад вперед шаркали лопатой. Владислав Николаевича наши дворницкие потуги вполне удовлетворили, вряд ли посмеет, кто теперь сказать, что мы не участвуем в ленинском субботнике, и с чувством законного удовлетворения преподаватель скрылся в здании института.

Мы еще по инерции полчаса мели и шаркали по асфальту, пока я не предложил:

– Чувство законной гордости в эти минуты переполняет весь советский народ. Одна половина прогрессивного человечества смотрит на часы: «А не пора ли в магазин?» Другая половина удивляется: «Что разве еще не сходили?»

– Ты забыл главное. Если партия говорит: «Надо». Комсомол отвечает: «Сейчас сбегаем», – заметил Андрей.

– Ребят, вы чего, очумели? Давайте, хоть еще полчасика поработаем, – возмущается Мария, наш комсомольский вожак и моя будущая супруга, та самая с привкусом салата.

– А давайте посоветуемся с коммунистом Бахиревым. Что он скажет, наш старший товарищ? – предложил Андрей.

Бахирев был нас старше на несколько лет. Отслужил в армии, там же попал в партию. Но не кичился ни тем, ни другим. Он был не только старше нас, но и рассудительнее. Кому-то это казалось тугодумством. Но, уж, если он заводился, остановить его было практически невозможно. В отличие от нас, юнцов, он мог уже уходить в запой. Эта слабость руководством факультета ему прощалась за то, что совмещал в себе несовместимые вещи: он был не только коммунистом, но и порядочным человеком. Вот и сейчас, прежде чем ответить, он задумался, производя в голове, как выяснилось позже незамысловатые арифметические расчеты.

– Что я мужики скажу. Я всегда «за». Но только, если в «легкую». Вы же понимаете, скоро пойдут сплошные майские праздники, а мне обязательно надо продержаться. Фигня получится, если я накануне окончания сорвусь. Да, и вообще, никому сейчас не след нарываться на неприятности. Так что давайте только в «легкую», и по домам.

Бахирев, конечно, прав. Желающих пройтись в «легкую» набралось человек восемь. Девчонки также проучаствовали. Их вклад в общее дело всегда приветствовался: выпьют на копейку, а денег вносят наравне, а то и поболее. Деньги собрал Андрей, и мы с ним потрусили в магазин. В магазине застряли почти на час, так как вся страна в едином порыве приняла участие в коммунистическом субботнике. К шести благоприобретенным бутылкам портвейна мы присовокупили еще шесть сырков «Дружба», триста грамм «Докторской» колбасы, порезанной на ломтики и буханку черного хлеба. Наше возвращение совпало с окончанием коммунистического субботника. Метла и лопаты были сданы. Ильич может гордиться нами.

– Куда пойдем? Как обычно, в скверик? – поинтересовался кто-то.

– А куда еще же, – заметил Бахирев. – В теньке у пруда сядем. Сольемся с природой, так сказать.

В теплую погоду скверик был нашим ритуальным местом. Если хотелось в уединении почитать, выпить в компании, назначить девушке свидание, всегда шли туда. Уже через десять минут мы были в скверике, и на двух впритык расположенных скамейках, расставляли бутылки и раскладывали более чем скромную закуску. Когда все уже было готово к завершению коммунистического субботника на оптимистической ноте, выяснилось, что у нас отсутствуют емкости для питья.

– Будем пить из горла. Нам не привыкать, – крикнул кто-то из девчонок с комсомольским задором.

Я же лишний раз убедился в преимуществе портвейна перед другими напитками. Сухое вино – это напиток не для компании. Пьешь много, а толку мало. Водка – напиток в целом неплохой, но для нее требуется более – менее сносная закуска, да и из горла особенно не попьешь. А портвейн всем напиткам напиток! Не требователен к закуске, легко пьется из горла, очень хорошо развязывает языки, неразборчив к компании и месту выпивки.

На пару с Андреем ловко и синхронно срезали пластиковые пробки и передали бутылки нашим девушкам. Их было всего трое, и пьют быстро, и понемногу. Я, может быть, излишне подробно рассказываю, но это ключ к моей будущей женитьбе. В этой женитьбе виноват я, и только я, но никак не портвейн, который так легко в этот день лился из «горла» в горло. После «первого круга» мы весело и радостно смеялись, беззлобно подтрунивая друг над другом, перемывая косточки преподавателям и отсутствующим однокурсникам, после «второго круга» стали рассказывать анекдоты, которые слышали друг от друга не один раз, но все равно было смешно. После третьего выяснилось, что портвейн закончился, и неплохо бы взять еще.

Когда я вернулся, компания уменьшилась на два человека, что было и не так уж плохо. Я был очень жадный до портвейна и не любил делиться. Сделав глубокий глоток и, занюхав корочкой хлеба, прикидывал, с кем из наших девушек мне сегодня обломится. Мелькнула даже запредельная мечта, чтобы обломилось со всеми сразу и прямо сейчас. Сделав еще глоток, я заметил укоризненный и печальный взгляд Андрея. Он не любил, когда я уходил на «облом», считая предательством нашей дружбы, скрепленной портвейном. В ответ я лишь лихо подмигнул: «Мол, не волнуйся Андрюх, все будет тип – топ!»

Очнулся оттого, что кто-то сильно и противно тряс меня за плечо. Приоткрыв глаза, увидел человека, похожего на женщину, раскрыв глаза пошире, убедился окончательно, что передо мной точно женщина. Я уже пытался что-то произнести, как подкатила волна тошноты, и меня слегка вывернуло. Чтобы легче выворачивало, приподнялся и положил голову между ног. В такой незамысловатой позе я пробыл минут пять. Подняв голову, я понял, что эту женщину зовут Машей, наш комсомольский вожак и моя будущая супруга.

– А где все? Где Андрей? – спросил я.

– Все уже давно разошлись.

– А я что? Остался? – вопрос был глупый, но что можно было еще спросить.

– Как всегда. Нажрался и заснул, – абсолютно беззлобно пояснила Маняша.

– Как же мне херово.

– Ничего, скоро полегчает.

Я не нуждался в утешении, мне хотелось домой, улечься на кровать, вытянуть ноги и положить голову на подушку. Я сделал попытку встать, но не получилось. Ноги не слушались, наверное, затекли от долгого сидения – лежания в неудобной позе. Чтобы не упасть окончательно, пришлось опереться на Марию. Сколько еще раз она будет вот так подставлять мне свое плечо. У Маняши ко мне перманентная любовь с первого курса: за годы учебы мы не раз сходились – расходились. Расходясь со мной, ей всегда попадались достойные парни. Но то ли у них достоинств было чересчур, то ли и я не так уж плох, Маняша всегда пыталась вернуться ко мне. По первости я гордился и тяготился одновременно ее возвращениями. Потом привык. И встречаясь с ней, даже не скрывал, что у меня имеется другая девушка. Вот и сию минуту я пьяно подозревал, что должно состояться очередное возвращение. Но мне не хотелось женщины, мне хотелось домой, в чистую и холодную постель. И об этом я как раз и намеревался сказать. «Не рассчитывай, сегодня на меня Маша. Я не совсем в форме».

– Все, пока. Я поехал домой.

– Куда ты такой пьяный поедешь. Тебя же в милицию заберут. Тебе это надо?

– Не надо, – охотно согласился я. – Тогда возьми мне такси.

– У тебя деньги есть на такси?

– Не знаю, но думаю, что нет.

– А как же ты собираешься ехать?

– Не знаю. Я просто хочу домой.

– Посиди еще полчасика. Немного протрезвеешь и поедешь. Я с тобой посижу.

– Давай посидим.

Этот разговор утомил меня. Захотелось немного подремать. Я положил Маняше голову на плечо, намереваясь заснуть. Маняша голову мою приняла, но заснуть не дала. Ей хотелось поговорить за «жизнь».

– Юр, ты хоть понимаешь, что своим пьянством можешь погубить свое будущее. Ты, что действительно хочешь попасть в школу?

От слова «школа» я вздрогнул и икнул. Вновь меня пугают школой.

– Нет, не хочу. Я домой хочу. Отвези меня, пожалуйста. Ну, очень домой хочу.

– Хорошо. Я тебя отвезу. А как мне потом возвращаться? Пока до тебя доедем, метро закроют.

– Не закроют. А, если закроют, я у мамы денег попрошу на такси. Она обязательно даст. Она все поймет и даст тебе обязательно денег на такси. Она все поймет, – меня вновь неудержимо клонило в сон.

– А не проще ли мне у тебя остаться. Скажешь ей, что я твоя невеста.

– Скажу. Все скажу. Только поехали быстрей. Я очень хочу домой.

– Значит, ты на мне женишься?

– Женюсь, женюсь. Поехали поскорее домой.

Я плохо помню, как мы добрались домой. Утром я проснулся с тяжелой головой и обрывками воспоминаний о субботнике. Марии в квартире не было. Значит, привиделась она мне вчера. Хоть одной проблемой меньше. Но, встав с постели, я заметил, что мать не очень по – доброму смотрит на меня.

– Что, сынок, с помолвкой тебя.

– С какой помолвкой.

– Ты ж вчера с невестой приехал.

– Я? С невестой?

– И зовут ее Мария. И свадьба у вас в конце лета. Ты вчера очень ярко живописал, какая будет свадьба.

– Какая?

– А такая! – мама рассвирепела. – Ноги моей не будет на твоей свадьбе. Ты хоть что-нибудь можешь сделать по – людски?

– Мам, это какое-то недоразумение. Ты, наверное, что-то не так поняла. И потом, я был пьян. А какой с пьяного спрос?

– Я все так поняла. А за свои слова отвечать надо. Ты что из Маши дуру делаешь.

– Эх, мам, Это не она дура, а я полный дурак.

На следующий день после занятий мы с Маняшей пошли в ЗАГС и подали заявление на конец лета.

Сразу после диплома, собрав бригаду, я уехал на заработки в дальнее – дальнее Подмосковье. Надо было готовиться к свадьбе, заработать денег и сменить обстановку.

Лето 1980 года было очень необычным. Москва готовилась к Олимпиаде. По значимости события олимпиада приравнивалась к наступлению коммунизма. Нет, не так. Олимпиада – это «Фанта», «салями», одноразовая посуда и почти образцовый порядок. Это будет даже покруче коммунизма. Так как я не был большим поклонником коммунизма, то шабашка в глухомани была почти идеальным вариантом: и денег к свадьбе подзаработаю и на природе побуду. И на работу я удачно распределился. Меня оставили в институте освобожденным работником комитета комсомола. Работа не бог весть, какая, но максимально приближенная к кормушке, из которой хлебали только избранные.

Так что отправился на заработки с легким сердцем, только одна проблема слегка отравляла мое существование – предстоящая свадьба. Во мне жила очень хиленькая надежда, что за два месяца что-нибудь случится, и свадьбе не быть. Я не очень себе представлял, что должно произойти, но очень хотелось, чтобы Маняша передумала выходить замуж. Но уж если свадьбе быть, то и это, в конце концов, не так плохо: семьянин – хороший трамплин для карьеры. Партия любит семейных. Штамп в паспорте, как клеймо благонадежности. Семейный человек никаких фортелей себе не позволит. Да и, триста рублей лишними не будут. Андрей подтвердил, что эти выигранные деньги будут его свадебным подарком.

Но шабашка у нас не заладилась. Работу нам давали мелочевую, и не каждый день. К тому же зарядили дожди, поэтому мы много читали и пили. В нашу компанию как-то бочком примостился местный пастух Николай, который вне зависимости от погоды всегда ходил в длинном до пят брезентовом плаще. Он подъезжал к нам на стройку на жеребце по кличке Цыган, не встревая в разговор, слушал наши заумные беседы и терпеливо ждал, когда и ему нальют стакан. Если погода была хорошая, он выпивал пару стаканов «красного крепкого», пойла, которому невозможно подобрать аналог, но очень дешевого и забористого, говорил «спасибо», садился на Цыгана и отправлялся к своему стаду. Если же лил дождь, мы укрывались под навесом и пили до вечера. Николай напивался, мы его клали на лошадь, и умная скотина отвозила пастуха к стаду, при котором неотлучно находилась его жена.

В один из таких дождливых дней нам не хватило выпивки, а до магазина около трех километров. Обычно выпивку довозил нам Николай, но сегодня он уже был никакой. И единственное, что он смог более – менее членораздельно произнести: садитесь на Цыгана, он сам довезет до магазина. Гонцом выбрали меня. Из всех не умеющих скакать на лошади, я был самым трезвым. Общими усилиями меня взгромоздили на лошадь и отправили в «Светлый путь». Так назывался колхоз, на центральной усадьбе которого и располагался магазин. Этот путь Цыгану был хорошо знаком, и уже минут через двадцать он домчал меня до магазина. С лошади я слезать побоялся, поэтому попросил мужиков, околачивающихся возле магазина, купить мне вина. Мужики удивились, но просьбу мою выполнили. За не имением другого надежного места, куда можно было положить бутылки, я засунул их в сапоги. Уже через час мы благополучно напились.

Недели через три, поняв, что заработать в колхозе нам не удастся, мы, получив под расчет по сто рублей, засобирались домой. На железнодорожную станцию прибыли загодя, разложили на траве стандартную закуску и выпили настоящего портвейна, который по случаю приобрели в райцентре. Портвейн хоть и был настоящий, но местного розлива, поэтому гадость удивительная. Но все равно, как легко и радостно пилось. Может быть, от предстоящего возвращения домой, где будет теплая ванна и чистое белье, а может быть, только оттого, что на этикетке было написано «портвейн белый», и одна эта надпись давала иллюзию легкости и радости пития. Так или иначе, но нам не хватило. Ощущение недопития выразилось в быстром подсчете денег и отправке меня в магазин с напутствием: «Юр, ну, ты давай, беги. Не будет портвейна, возьми «Лучистого». Во мне еще велик был юношеский задор, который гармонично сочетался с желанием выпить. Быстро, быстро купил четыре бутылки «Лучистого», хотя в магазине имелся и портвейн. Но уж очень название «бормоты» подходило к моему состоянию, такому же светлому и лучистому.

Лучистое настроение пропало, когда, вернувшись, увидел, что на травке одиноко лежал Андрей.

– А где ребята?

– Уехали. Электричка раньше пришла.

– А как же мы теперь?

– А чего мы? Билеты есть, выпить есть. Поедем на следующей электричке. Она примерно часа через полтора будет. Ты, что расстроился?

– Да, нет вроде. Просто думал…

– А ты, Юрок, не думай. Жизнь прекрасна. Выпьем и быстрее их дома окажемся.

– Это как?

– Заснем здесь, а проснемся в Москве. Время для нас сожмется всего лишь до одного вдоха – выдоха.

Проснулся я на следующее утро от холода и боли в суставах. Лежал на бетонном полу, а голова покоилась на точно такой же бетонной приступочке. Рядом лежал Андрей и спал. С другой стороны тоже кто-то лежал и противно храпел. Тупо, но внимательно я стал осматривать помещение: небольшое оконце с решеткой впритык к потолку, голые стены серо – зеленого цвета, и все. Нет, еще было чудовищное сочетание запахов перегара и грязных носков. Принюхавшись, понял, что носки мои, а перегар соседский. Я встал, пытаясь, осмыслить увиденное, и размять суставы. С удивлением обнаружил, что в брюках нет ремня, а в ботинках шнурков. Надо же потерял где-то. Попытался восстановить события дня. Только какой день: сегодня это вчера или завтра? Или все-таки сегодня. Но, собственно говоря, какая разница? Ясно одно, что это не мой дом, да и у Андрея квартира поприличнее будет: у него в квартире точно стул и тумбочка есть. Ага, дело было так. Я вчера или сегодня напился. Мы с Андреем не поехали в Москву, а заночевали в местной гостинице. В хороших номерах мест не было, и нам дали вот такой номер на трех человек. И все-таки что-то в моем объяснении меня тревожило. Уж больно мрачный какой-то гостиничный номер, и главное, где тумбочка с графином воды? И вафельного полотенца нет. И писать очень хочется.

Я растолкал Андрея.

– Андрюш, мы, где находимся?

Андрей приподнял голову и удивленно посмотрел на меня.

– Ты, че? Ничего не помнишь?

– Помню, но очень и очень плохо.

– Да, нажрались мы с тобой вчера. В милиции мы с тобой.

– В какой милиции?

– В самой обыкновенной московской милиции.

– Так значит, мы доехали до Москвы?

– Как видишь. Доехали, – Андрей невесело усмехнулся.

– А за что нас. Хулиганили, дрались?

– Да, нет. Мы на открытие Олимпиады с тобой попали. Вчера, оказывается, было открытие Олимпийских игр, и Москву чистили от всяких нежелательных элементов, вроде нас с тобой. Если бы не открытие, мы бы точно до дома доехали. А так, вот видишь.

Андрей встал и потянулся. Брюки медленно сползли на колени. Ремня в брюках не было.

– У тебя тоже нет ремня? – я показал на брюки.

– Конечно, ты, что порядков не знаешь. У задержанных все изымается, на чем он может повеситься.

– Это правильно. У меня, как раз желание повеситься. Когда нас выпустят?

– Думаю скоро.

В подтверждение его слов через минут десять гулко открылась тяжелая дверь и нас позвали:

– Эй, студенты на выход.

– Здравствуйте.

– Что проспались. Проходите в дежурную часть, там протокол на вас составят, – сказал милиционер, выпустивший нас из камеры.

Мы прошли в дежурную часть. Перед нами сидел капитан, который, судя по цвету лица и возрасту, уже никогда не станет майором.

– Так, так. Что ж вы граждане студенты общественный порядок нарушаете? Ты ведь, – он показал на меня пальцем, – всю платформу заблевал. Да еще в такой день.

– Я не знал, что был такой день.

– Не знал. Ты. Что не советский человек? – удивился капитан.

– Советский, просто я забыл.

– Ладно, сейчас напомним. Значит так, граждане студенты мы оштрафуем вас и в комсомол письмо направим. Пусть вам там память восстановят.

– Может только штраф, без комсомола обойдемся? – робко попросил я.

– Ты, засранец, нашего сотрудника всего облевал, пока он тебя вел. И облевал в такой важный для всей нашей страны политический момент. Эти суки, американцы, бойкотируют Олимпиаду, политическую диверсию организовали. Хотели, бляди, нам праздник испортить. Ничего не получилось у них. Наша милиция никому не позволит праздник испортить. Благодари бога, что еще так легко отделался. А мог бы на пятнадцать суток загреметь

Из милиции мы вышли подавленные. Точнее я, а Андрей пытался утешать меня. Но я был безутешен. Именно в эти минуты я окончательно осознал, что накрылась не только моя карьера, но возможность убежать из – под венца. Уж лучше бы коммунизм наступил, чем эта гребаная Олимпиада.

Деньги у нас еще оставались. Мы купили бутылку настоящего портвейна московского розлива. И не таясь, выпили ее прямо около магазина. Портвейн на вкус был просто удивителен.

– …Именем Российской Советской Федеративной Социалистической Республик объявляю вас мужем и женой.

– Здравствуйте. Давайте знакомиться. Меня зовут Юрий Иванович. Я ваш новый учитель истории.