Книга: Пикник - Герберт Бейтс

Г.Э. Бейтса впервые напечатали в Советском Союзе в 1943 году, когда чеканная формулировка "англичанка гадит" на время забылась. Впоследствии произошло то, что произошло, и из всего наследия Бейтса: двадцати с лишним романов, тридцати с лишним сборников рассказов, трех томов автобиографии, и прочего, и прочего - на русский переведены те самые очерки о Королевских ВВС Великобритании, одна повесть и две компиляции из произведений 60-х годов. А между тем сама судьба велела набожно переводить и штудировать этого выходца из Мидлендса. Потому что в нашей литературе последователей Чехова назвать едва ль возможно, а Бейтс - чистый чеховец. Беспримесный. Искренний. И абсолютно британский.

Возьмём первый изданный рассказ Бейтса: "Тихий, скромный, симпатичный". Молоденькая официантка ждёт свидания, мужчина не идёт, ей предлагают "махнуться вечерами", какая тебе разница, с кем ужинать? Антон Павлович! "Полинька"! Магазин "Парижские моды"! У вас на глазах… слезы! Пойдемте к корсетам, я вас загорожу, а то неловко. Так же и в угрюмом плотнике Гримшо ("Мёртвая красота") узнаётся гробовщик Бронза из "Скрипки Ротшильда", в Пей-Гуляе из одноименной новеллы - почему-то лакей из "Рассказа неизвестного человека", в девочках из "Этюда с цветами" и их игре, где проступают ценности всего общества - "Детвора" и знаменитое лото на копеечку. А бейтсовские женщины? От "бестолковой немки"-бонны ("Как горестна тщеславия цена") до целеустремлённой Олив, которая даже не синий чулок, а "один чулок синий, другой зелёный" ("Перевёрнутый мир"), от активной и растерянной собачницы мисс Кингсфорд в страшном "Голосе зимы" до почти бессловесной мясничихи Клары Корбет в "Пурпурной розы лепесток уснул", который я вообще считаю лучшей немелодраматической историей несбывшейся любви. Заброшенность, неудовлетворённые чувства, одиночество... Как не влюбиться? Любят упрекать за мелкотемье. Но - в тысячный раз подтвердить, что не бывает мелких тем, а бывают мелкие писатели, - чем не сверхзадача? Опять-таки Чехов: Ну и уважай в себе честного малого, и знай, что честный малый - не ничтожность.

А у нас середины нет: либо "звучит гордо" вне зависимости от поступков, либо уничижаться без границ. Найти в себе честного малого и зауважать его - попробуйте! Социум не допустит. Вам или докажут, что в 1998 году вы взяли с работы авторучку и уже поэтому не смеете претендовать на статус честного, или призовут к самоуничтожению в смирении. Универсальный рецепт, знаете ли, - самоуничтожиться. Это есть и у Бейтса. В "Жёлтом крабе" двое честных малых, смахивающих на Томми и Таппенс у Кристи, но гораздо менее удачливых, расследуют убийство и узнают об убитом неприятные подробности. Например, он садистски бил управляющего, а потом оплачивал побои золотом. Управляющий прощал по-христиански. До поры, до времени. Выгодная продажа своего Я, того, что ценишь в себе, что уважаешь. В некий момент она перестанет быть выгодной. Дьявол у Бейтса является за душой не в ореоле пламени и дыма, а очень скромно, тоже в чеховском духе. Стоит Кларе из "Рождественской песенки" выбрать не Шуберта и зыбкое одиночество, а противные ухаживания "надёжного кавалера", стоит Фрэнки из новеллы с говорящим названием "Как горестна тщеславия цена" соблазниться блестящей, красивой и богатой швалью - нет, ничто не провалится в тартарары. Никаких Апокалипсисов. Только уйдет что-то, уйдёт. Что-то, пусть незначительное, уйдёт навеки. Нравственный выбор - он везде нравственный выбор, даже если это выбор, шить или не шить шляпку удачливой сопернице ("Весенняя шляпка") и... насколько красивой её шить.

Поэтому Бейтс как огня избегает нравоучительности и слезливой задушевности. Юмор? Да, но не ради юмора. Точно так же как Картошка и Пальчик в лучшей новелле сборника, "Старушки и вечность", отмечают Рождество в старом бомбоубежище не ради выпивки и закуски, а хитроумная тётя Леонора в "Пикнике" устраивает рыбалку отнюдь не ради склизких окушков. Весь сборник - это Рождество в бомбоубежище, под крыльями вечности. Не напоказ. Без вызова. Очень по-английски. – Все-таки как-то жутко думать, что видишь своими глазами вечность, правда, Картоша? – Правда. Но ведь и мы с тобой тоже, по-моему, немножко принадлежим вечности.