Текст книги "Операция «Северный полюс». Тайная война абвера в странах Северной Европы"

Однако в «Гранд-отеле» форменная одежда не привлекала внимания. Народу здесь было больше, чем в любой мирный сезон, но довоенный интернациональный калейдоскоп уступил место сверкающему узору национальной формы – от синей морской, голубовато-серой и серой полевой до обильно представленной и вожделенной «державно-коричневой» партийной формы с массой золота. Более того, «разнообразие» полов среди посетителей отеля было почти невообразимым…

Четыре недели я жил как отпускник, пока не удалось переселиться в комнату в служебном здании, откуда я мог полностью контролировать всю организацию IIIF. В эти первые недели вопиющая нужда в новых хороших работниках не давала мне ни минуты покоя. С 1940 года поле деятельности абвера расширилось от Нордкапа до Бордо, от Финляндии до Афин, а в последнее время до России и Северной Африки, и ситуация с опытным персоналом стала критической. Мы повсюду искали людей с подходящим складом характера, со знанием иностранных языков и с достаточным здравым смыслом. Они ни в коем случае не должны были быть «партийными мальчиками», да и те, кто питал слабость к СД, тоже нам не годились. В 1940 году я сумел собрать в своем парижском офисе команду, замечательную смешением военных и штатских элементов. Там были представлены дельцы и музыканты, аристократы и моряки, ученые, члены Иностранного легиона, авантюристы и буржуа – причем все немцы, – а также военные в разных чинах. Но это последнее различие не играло особой роли, поскольку, с моей точки зрения, у меня в офисе собрались не просто офицеры, сержанты и рядовые. Более важным было различие между «специалистами абвера» и «прочими». Низшие чины отчасти получили офицерскую подготовку, и не было ничего необычного в том, чтобы одеть старшего матроса в форму капитан-лейтенанта, снабдить всеми соответствующими бумагами и регалиями и отправить его разыгрывать офицера в разных конторах и службах, поскольку он был вполне способен на это. Даже люди, отличавшиеся независимостью мыслей и поведения, после подобной тренировки вскоре осознавали необходимость в корпоративном духе и дисциплине, которая не сводилось лишь к тому, чтобы отдавать и получать приказы. Стремление добиться успеха значило для них гораздо больше, чем подчинение жестким инструкциям, а признательность шефа – больше, чем осязаемые награды.

Мне пришлось оставить всех их в Париже на попечение своего преемника, но через две недели до меня дошел крик о помощи. Сменивший меня достойный майор Федер не сумел поладить с людьми, которые уважали начальника за его способности, а не чин. Дела шли из рук вон плохо, но «команда» не собиралась обращать особого внимания на приказы Федера – так не организую ли я перевод в Голландию нескольких людей, которые мне там пригодятся?

Я отправился к оберсту Хофвальду.

– Господин оберет, пожалуйста, отправьте меня на три дня в Париж!

– Вы только что оттуда. Зачем вам возвращаться?

– Господин оберет, здесь у меня нет ни одного человека, который сумел бы успешно внедриться во вражескую курьерскую или агентурную сеть, а я не сомневаюсь, что эти сети протянулись от Парижа и Брюсселя до Берна и Мадрида. Однако в Париже есть надежные люди, которые сидят там сложа руки, потому что не могут поладить с майором Федером. Я хотел бы перевести их сюда, так как вскоре здесь появится несколько вакансий.

– Вакансий? Откуда они возьмутся?

– Оттуда, господин оберет, что завтра-послезавтра я попрошу о переводе некоторого количества лишнего персонала. По моему мнению, IIIF – не место для щеголей с эполетами и без эполет, которых заботит лишь то, чтобы получать жалованье.

Хофвальд бросил на меня резкий взгляд. Это выпад в его собственный адрес или в адрес начальника Аста? Или, может, поспешность моих поступков покоробила осторожного дипломата? Его застали врасплох, уязвили его гордость? Он не терпел ничего, что не соответствовало его утонченным и продуманным представлениям о жизни. Любое торопливое решение, принятое без учета всех соответствующих факторов, пробуждало в нем недоверие.

Неуютная пауза затянулась надолго.

– Отложите вашу поездку, Гискес, до тех пор, пока не приедет шеф, – сказал он наконец. – Мы не знаем, что получится из его визита, и в любом случае мне хочется, чтобы следующие несколько дней вы были под рукой. После этого сможете отправляться в Париж. А сейчас давайте чуть углубимся в проблему персонала. Я не хочу, чтобы новички повторяли прежние ошибки.

– В этом вопросе я прошу вашего доверия, господин оберет. Мне нужен небольшой, но опытный штаб, без пассажиров. Если мы действительно хотим защититься от нависшей над нами неведомой угрозы, то самое первостепенное значение имеет надежность и тщательный выбор материала. Лично я не верю, что англичане заснули в ожидании, когда Гитлер проглотит их. Они уже слишком дорого поплатились за беспечность. Для тайной войны за нашей спиной у них есть все козыри, и вскоре они пустят их в ход. У них было много времени на необходимые приготовления, а я не хочу оказаться с пустыми руками, когда все придет в движение.

Хофвальд, как всегда дружелюбный, явно полагал, что я рисую слишком мрачную картину, но я видел, что произвел на него впечатление. Десять минут спустя я поговорил по прямой линии с майором Федером в парижской штаб-квартире абвера и договорился о визите на первой неделе сентября.

В промозглом холоде раннего сентябрьского утра роса широкими ручьями стекала по ветровому стеклу машины и капала на меня со старых деревьев, нависших над «наполеоновской» дорогой между Бредой и Антверпеном. Пограничный пост в Вюствезеле остался за спиной, и деревья по обе стороны от дороги улетали назад подобно частоколу. В таком темпе я прибуду в Париж как раз к обеду в штаб-квартире абвера в отеле «Лютеция». В этот раз срочных дел у меня не было, и быстрая езда служила долгожданным расслаблением после напряжения нескольких предыдущих дней, оставивших у меня массу впечатлений, в которых еще предстояло разобраться. Двухдневный визит шефа – адмирала Канариса – закончился накануне вечером официальным обедом в Ауде-Делене. Обед прошел превосходно. В дюжину гостей входили глава полиции безопасности и представители штабов вермахта. Когда после обеда гости разбились на группки, Канарис воспользовался возможностью спокойно поговорить по душам с Хофвальдом и Харстером, а затем, верный своему обычному распорядку, ушел в десять часов. Этот разговор дал нам всем пищу для затянувшейся до полуночи дискуссии. Каждый из участвовавших в ней четырех членов нашего маленького кружка подавал реплики в саркастическом или деструктивном духе, в зависимости от своего личного стиля.

Канарис подчеркивал необходимость работать в тесном контакте с ЗИПО и предупредил нас: «Смотрите, чтобы ваши раздоры не доходили до моих ушей в Берлине». Посвященным стало ясно, что он беспокоится за будущее абвера, рассматривая его как противовес тоталитарным амбициям штаб-квартиры имперской безопасности. Канарис мог делать свое дело лишь до тех пор, пока отношения между отделениями абвера и соответствующими органами ЗИПО и СД оставались мирными, без фундаментальных разногласий. Один конфликт взглядов на сферу деятельности абвера и разведслужбы рейха уже закончился признанием точки зрения имперской безопасности: такой результат был неизбежен, поскольку последняя занимала сильную позицию, а Кейтель, глава Верховного командования вермахта, был известен про-партийными настроениями.

Мы часто обсуждали личность Канариса, с его зачастую противоречивыми приказами и порой непостижимыми намерениями. Этот низенький человек с копной седых волос, должно быть, прекрасно смотрелся на мостике корабля, а его большие голубые глаза, неизменно умные и бдительные, выдавали в нем офицера старого имперского флота. Он пользовался любой возможностью, чтобы сменить свою адмиральскую форму на штатское платье. Утром в день своего прибытия он устроил смотр встречавшему его строю офицеров. Ему называли имена, а он пожимал каждому руку, приветствуя старых сотрудников кивком и взглядом прищуренных глаз. Канарис избегал произносить готовые речи и ограничивался немногими энергичными, порой забавными фразами, умея парой предложений кристально ясно выразить свою точку зрения. В разговоре с двумя-тремя людьми с него быстро спадала маска отчужденности, и тогда он раскрывался как великий знаток человеческого ума. В его приятном, мягком голосе звенела сила внутреннего убеждения, за которым стояли десять лет успешной работы в разведке. Перед войной видная английская газета, намекая на греческую фамилию и происхождение Канариса, писала: «Главой своей военной разведки Гитлер сделал самого восточного из своих офицеров». Это был смелый выпад в адрес нацистов с их расовым комплексом, но относительно Канариса автор попал в самую точку, вероятно не зная этого. Сочетание в Канарисе непроницаемости, ума и хитрости казалось его врагам тем более тонким, поскольку оно редко встречалось у старших офицеров вермахта. Но никто не знал Канариса до конца, даже самые близкие к нему люди. Сразу же после войны начались бесконечные дискуссии по поводу мотивов, которыми он руководствовался, но в тот момент мы знали лишь то, чего он не хочет – а именно какого-либо нарушения неписаных законов гуманности. В этом отношении он никогда не отступался от решительного отрицания ложных ценностей, которым поклонялись в Германии времен Третьего рейха, хотя, как опытный солдат, он хорошо знал, что война диктует свои законы.

Канарис одобрительно выслушал мои довольно общие рассуждения о положении IIIF в Нидерландах и спросил, каковы мои впечатления от нескольких проведенных здесь недель.

– Только старайтесь покороче, – сказал он. – Всем известно, что ничей предшественник никогда не справлялся со своими обязанностями.

Все одобрительно усмехнулись, обрадовавшись, что избавлены от необходимости обсуждать неприятные вопросы.

На этот раз Канарис снова остановился в Вассенаре у своего старого друга, капитана Ричарда Патцига. До 1937 года этот почти семидесятилетний человек, известный как «дядя Ричард», был одной из главных фигур штаба абвера при ОKB в Берлине, где в то время возглавлял отдел контрразведки. С 1938 года Патциг, удивительно хорошо сохранившийся, жил в Вассенаре, где за ним присматривала «тетя Лена» – его экономка, секретарь и доверенное лицо, посвященная во все его служебные тайны. Перед войной Патциг из этого эльдорадо отпускников и бездельников под личиной представителя немецких железных дорог растянул свою паутину для борьбы с английской разведкой, действовавшей в Голландии. На картах в Берлине станция «П» отмечалась как источник многих сверхсекретных сведений, почерпнутых из докладов Патцига. После мая 1940 года и учреждения Аст-Нидерланды станция «П» получила официальный статус. Но она по-прежнему сохраняла подотчетность непосредственно Берлину, и никто из нас толком не знал, чем занимается старый дядя Ричард.

Его дружба с Канарисом насчитывала почти сорок лет, с того времени, когда Канарис был кадетом на имперском флоте, а Патциг – его офицером-инструктором. После Первой мировой войны оба они перешли на работу в разведку, с которой Канарис познакомился еще в 1916 году, возглавляя в Мадриде службу морского шпионажа, целью которой была слежка за действиями союзников на Средиземном море. О подвигах Канариса во времена Первой мировой войны ходили бесчисленные легенды. Когда его крейсер «Дрезден» был потоплен в 1915 году, Канарис был интернирован в Чили, но сбежал и в 1916 году пробрался в Германию через вражеские посты, выдавая себя за чилийского коммерсанта. В 1917 году его взяли в плен и приговорили к смерти итальянцы, но он сумел вернуться в Испанию в своей обычной авантюрной манере.

Машина исправно бежала вперед. Брюссель, Мобеж, Ле-Като, Лаон, Суассон – все напоминало о Первой мировой войне. Не потому ли эти воспоминания были такими четкими, что эта богатая холмистая страна с древними усадьбами и полупустыми деревнями составляла резкий контраст с ухоженной и крайне благообразной Голландией? Над всем Иль-де-Франсом светило солнце, и, глядя на нежные бледно-голубые тени на южном горизонте, я снова и снова возвращался в мыслях к цели своего пути – к Парижу.

Немецкий военный патруль у ворот Сен-Дени почти не обратил на меня внимания – штатские немцы в машинах с французскими номерами стали здесь обычным явлением… На этот раз я хотел побывать в Париже как гражданское лицо и остановиться на своей старой квартире, где домохозяйка знала меня как господина Герхардтса, «месье доктора». По этой причине перед выездом из Гааги я повесил на машину французские номера. У меня имелось специальное письменное разрешение производить такую замену в любой момент по своему желанию – это был пропуск, выданный начальником штаба армии во Франции, позволявший свободно ездить с немецкими либо французскими номерами, как в форме, так и без нее. Более того, я имел право пересекать границы Германии и оккупированных стран в любое время и в любом месте и посещать любые запретные зоны и военные объекты. Лицам, сопровождавшим меня, не требовались пропуска, если я поручусь за них. Этот всеобъемлющий документ нес на себе печати и подписи начальников патрульной службы во Франции, Бельгии и Голландии. Как правило, я пользовался обычными командировочными предписаниями и проездными документами, чтобы не злоупотреблять этими привилегиями, но когда – особенно в более поздние годы – приходилось быстро действовать и переправлять лиц разной национальности через границы и запретные зоны, не тратя времени на общепринятые формальности, мой пропуск оказывался весьма полезным. Разумеется, он не был выдан на конкретное имя, а начинался со слов: «Лицо, отвечающее вышеприведенному описанию…» Благодаря этому я всегда мог пользоваться различными псевдонимами, на которые мне выписывались другие пропуска. Нельзя было позволять, чтобы неизбежные и разнообразные контакты с местным населением за долгий период оккупации превратились в бреши, через которые вражеская разведка могла бы проникнуть в немецкую антишпионскую организацию.

Я все равно что вернулся домой, снова оказавшись в Париже – где, в отличие от всех других городов мира, чужестранец находит вторую родину. Ведь как было в мае 1940 года? Не успели затихнуть последние отзвуки боев, как Париж сам с поразительной легкостью и быстротой покорил пораженных победителей. Мы вторглись незваными пришельцами, и никто не мог бы сказать, что нас ждал теплый прием, однако ничто не могло помешать нам пасть жертвами неотразимого парижского очарования.

Через переполненный ресторан отеля «Лютеция» я прошел к своему старому столику, по пути обмениваясь приветствиями. Каждый из тех, кто обедал за этими маленькими столиками, работал на абвер. Здесь были офицеры, секретари, ассистенты. Почти все мужчины – старше сорока или пятидесяти, почти ни одной женщины старше тридцати. Пестрая мешанина ярких летних платьев, официальной или спортивной одежды и аккуратных форменных мундиров.

Большая лысая голова «папы» Федера была полна забот, которые ему доставляла команда плутов, оставшихся от меня в наследство, и он едва дождался кофе, поданного ему в кабинет, прежде чем начать разговор. Кресло зловеще поскрипывало под тяжестью его тела, покрывшегося потом, пока он возбужденно изливал жалобы на моих друзей и бывших сотрудников. Было ясно, что мне следует вылить масла на это бушующее море возмущенной казенщины и оскорбленного достоинства. Напряжение слегка ослабло, когда я задал Федеру пару вопросов о том, как обстоят дела с некоторыми важными контактами, которые я оставил ему в наследство. За время моего отсутствия не произошло ничего существенного, но он с удовольствием ухватился за эту возможность, чтобы оседлать любимого конька в присутствии коллеги-профессионала.

Немного погодя я без труда сумел убедить его в необходимости разделить «команду». Арно и Освальд отправлялись со мной в Голландию, а остальные окончательно включались в состав отдела IIIF Аст-Париж. Это соглашение было скреплено вечерней пирушкой с моими людьми.

Дззз… дззз… дззз…

В послеполуденную воскресную дрему ворвался пронзительный звонок прямого телефона из отеля «Лютеция» на мою квартиру на авеню Габриэль. Я ответил, назвавшись псевдонимом, под которым жил здесь.

– Говорит дежурный офицер «Лютеции». Это доктор Герхардтс?

– Слушаю.

– Для вас из Гааги пришел срочный совершенно секретный сигнал. Хотите получить его лично?

– Спасибо. Сейчас прибуду.

По дороге я пытался догадаться, что все это значит. Должно быть, что-то особенное и срочное, иначе Вурр просто попросил бы меня позвонить ему в Схевенинген. Может быть, служба пеленгации засекла того парня? Двухнедельный срок, который обер-лейтенант О. дал радисту UBX, уже истек.

Я оказался прав. Послание гласило: «UBX захвачен сегодня в 8.00. Радист и помощник арестованы. Шифры и обширный шпионский материал остались в неприкосновенности… Когда вы возвращаетесь? Обер-лейтенант Вурр».

Я соображал быстро. Это наш первый важный ход в Голландии, и, если им правильно воспользоваться, он будет иметь далеко идущие последствия. Как глупо с моей стороны прохлаждаться в Париже, когда я должен быть в Схевенингене! Уже через час я снова мчался на север через Ле-Бурже. Дежурный офицер в «Лютеции» передал в Схевенинген, чтобы меня ждали к 22.00.

Арест радиста прошел успешно благодаря точным пеленгам, которые получил обер-лейтенант О. Интересно, что перехватывающее устройство продолжало записывать позывные передатчика в тот момент, когда полиция безопасности вломилась в подозрительный дом, и благодаря этому Вурр, находившийся рядом, догадался обыскать летний домик, стоявший на том же участке.

Большая комната внизу пуста. Ничего подозрительного. Быстро наверх! В полутемной комнате Вурр видит перед собой двоих людей, от неожиданности вскочивших на ноги. Он мгновенно оценивает ситуацию, и по его команде «Руки вверх!» те застывают рядом со своим аппаратом. Это позволило последовавшим за Вурром людям из службы пеленгации захватить приемник с разнообразным оборудованием и всеми текстами радиограмм. В тот же вечер я получил от Вурра подробный доклад. Захваченные шпионские материалы – стопка машинописных листов – представляли собой примерно сорок пронумерованных докладов с префиксом «АС» и сотни отдельных сообщений.

– Хорошо. Завтра мы изучим их повнимательней. Имена арестованных известны?

– Полиция безопасности еще ничего не сообщала, – сказал Вурр. – Передатчик и все оборудование находятся в распоряжении лейтенанта Гейнрихса. Сейчас его люди воссоздают шифр. Гейнрихс придет с докладом завтра в 9.00.

– Штаб абвера в Берлине поставлен в известность?

– Я уже отправил в Берлин сообщение от вашего имени.

Мы расстались с сердечным рукопожатием. Занимающийся новый день должен был принести много интересного.

Следует признать, что перспективы ответной радиоигры представлялись пока весьма смутно. Радиоигра состоит в том, чтобы продолжать работу на этом передатчике в интересах нашей контрразведки, скрыв факт захвата передатчика от врага и поддерживая у того уверенность, что его агент по-прежнему спокойно работает. Такая игра была фундаментальным принципом немецкой военной контрразведки, и все прочие соображения и мотивы должны были отступить, когда появлялась возможность наладить с врагом радиосвязь, которую тот считал бы абсолютно подлинной. Послания вражеской разведки, отправленные на попавший к нам приемник, могли бы дать ценные сведения о намерениях врага. Каждое задание, порученное агентам, каждый переданный им вопрос и каждый обмен посланиями становился километровым столбом на дороге, ведущей к цели контрразведки – проникновению в сердце вражеской разведки. В нашем нынешнем положении это, вообще говоря, был единственный шанс быстро получить достоверное и полное представление о ситуации. Пока сердце и мозг союзных западных держав находились в Лондоне, физическое проникновение наших агентов на укрепленный остров было связано с таким риском и с такой потерей бесценного времени, что становилось практически неосуществимым.

В этом отношении враг, безусловно, занимал более выгодное положение. Ему было гораздо проще проникнуть в Германию и оккупированные страны через Швейцарию, Швецию и Испанию, не говоря уже о поддержке, которую вражеские агенты получали от жителей оккупированных стран и от множества иностранных рабочих в Германии. В то же время, смирившись с тем фактом, что в Англии для нас ничего не светило, мы тем более продуманно занимались игрой с врагом посредством радиопередатчиков – эту игру мы уже вели различными способами в 1941 году во Франции и на первых порах получали хорошие результаты; и, хотя мы так и не узнали, каким образом разведка в Лондоне так быстро раскрыла нашу игру, это не мешало нам совершенствовать свои тактические методы.

Из доклада лейтенанта Гейнрихса стало ясно, что шифр, которым пользовался радист UBX, отмечался некоторыми особенностями, о смысле и назначении которых оставалось только догадываться. Нам удалось расшифровать многие послания UBX, перехваченные ранее, но у нас было недостаточно информации, чтобы начать игру на этом передатчике. Шифр, применявшийся на нем, был того же типа, что использовался на голландском флоте.

Я еще не получил никаких сообщений из ЗИПО о результатах допроса радиста, который мог бы дать новую информацию, и меня охватывало нетерпение. Длительная задержка сильно осложняла игру на передатчике. Радист всегда может пропустить один-два регулярных сеанса связи, но более долгое молчание возбудит у противника подозрения – и поэтому я отправил Вурра в ЗИПО за новостями.

В полдень Вурр вернулся и сказал, что ЗИПО пока не может сообщить нам ничего полезного – они ведут обычный полицейский допрос, начинающийся с родителей и места рождения. Вурр столкнулся с полным непониманием наших требований, и ему дали понять, что абверу лучше бы не совать свой нос в дела полиции. Прошлый опыт научил меня не ожидать ничего иного. В то время ЗИПО обычно не принимало во внимание военные аспекты вопроса, если имелась надежда раздуть из захвата агента громкое уголовное дело, которое имело бы дальнейшие последствия и привело бы к новым арестам. В традициях ЗИПО было доводить подобные случаи до грандиозных показательных процессов. ЗИПО страшно радовала такая возможность ликвидировать внутреннее сопротивление и, в первую очередь, связать с этим делом то или иное имя из списка своих политических противников. Во Франции условия для работы абвера были куда более благоприятными, поскольку в этой стране право ареста и допроса имела лишь тайная полевая полиция, подчинявшаяся военному главнокомандующему, который охотно шел навстречу во всех вопросах, затрагивавших интересы вермахта.

Я вкратце обрисовал ситуацию Хофвальду, но тот смотрел на происходящее скептически.

– Вам следует получше ознакомиться с местной ситуацией, друг мой, – сказал он. – Мне известно из надежных источников, что в лице представителя ЗИПО мы сталкиваемся с человеком, которого интересуют главным образом грязные политические делишки и полицейская работа. Его зовут Шрайдер или как-то в этом роде. Постарайтесь переубедить его. Возможно, он даже начнет сотрудничать с вами при условии, что эта идея получит одобрение наверху.

Этот совет немногого стоил, но к нему следовало прислушаться.

В тот же день Вурр отправился в ЗИПО, в результате чего господин советник Шрайдер выразил готовность нанести мне следующим утром визит и ознакомить меня с результатами расследования. Пока же на запрос из берлинского штаба абвера о том, удастся ли начать игру с передатчиком, я ответил уклончиво.

На следующее утро в мой кабинет вошел низенький мужчина с тяжелой, круглой, почти лысой головой в форме штурмбаннфюрера СС и протянул мне вялую, ухоженную маленькую руку. Он вышел впереди меня на террасу, расположился в кресле, скрестив короткие ноги. Во время последующего обмена общепринятыми банальностями я имел удовольствие изучить его более внимательно. Возраст его определить было трудно – вероятно, около сорока лет. Слегка выпуклые крысиные глазки оживляли бледное лицо, а красный нос выдавал пристрастие к бутылке. Этот упитанный человечек источал жизнерадостность, а слегка провинциальный акцент с подчеркнуто теплыми южными нотками создавал впечатление, будто собеседник обрадовался, совершенно неожиданно встретив старого любимого друга. Он излучал ту благожелательность, которой отличаются некоторые криминальные следователи, – ее хватило бы, чтобы растрогать до слез даже убийц из романов Эдгара Уоллеса.

Так вот каков человек, которого, по мнению оберста Хофвальда, я должен заинтересовать военными вопросами! Судя по его задушевным манерам и дружескому «дорогой товарищ Гискес», с которым он постоянно ко мне обращался, эта задача не представляла особых сложностей. Кроме того, я мог быть вполне уверен, что Шрайдер уже выяснил мою подноготную и досконально знаком с моими личными обстоятельствами и политическим послужным списком. Поэтому я сразу же перешел к делу, подчеркнув, что прошло уже двое суток с момента ареста агента, а следствие еще ничего не сделало для того, чтобы можно было начать игру с передатчиком, – и это единственная интересующая меня сторона дела.

– Дорогой товарищ Гискес, – начал Шрайдер. – Пожалуйста, будьте уверены, что я сделаю для вас все, что не противоречит полицейским требованиям. Радист, несмотря на свою молодость, – крепкий орешек и не сломался при первом натиске. Пока мы сумели вытянуть из него лишь то, что он – голландский кадет, работающий на шпионскую сеть, которой управляет из Лондона голландский адмирал Фюрстнер. Радист утверждает, что два месяца назад его высадили с торпедного катера на голландское побережье, и с тех пор он со своим радиопередатчиком безвыездно находился в Билтховене. Он ничего не говорит об организации, которая забирала и расшифровывала перехваченные сообщения, личность его помощника также еще не выяснена. Тот не был в Англии и, похоже, является связным шпионской организации. Он рассказал нам пару баек о том, как к нему попали шпионские материалы, и сейчас мы проверяем его россказни. Пока же я привез вам выдержки из протоколов допросов, которые могут вам пригодиться, а если всплывет что-нибудь еще, поставлю вас в известность.

Оставалось лишь заверить Шрайдера, что я убежден в разумности такого подхода и ценю его откровенность.

Впоследствии я получил несколько выдержек из протоколов допросов арестованного агента, из которых не извлек буквально ничего, кроме того, что его настоящее имя, по-видимому, Зомер. Чем кончилось это дело, мне стало известно лишь девять месяцев спустя, когда Зомер и большая группа голландцев, обвиненных в шпионаже, предстали перед немецким трибуналом и были приговорены к смерти. Исходя из приобретенного опыта, я понял, что в следующий раз следует попытаться самому захватить радиста, даже если за это придется дорого заплатить.

Похоже, на первых порах работы в Голландии фортуна отвернулась от меня – в течение следующих месяцев одна неудача следовала за другой. План захвата радиопередатчика ТВО, действовавшего из Гааги, полностью провалился. Радист, вероятно встревоженный захватом UBX в Билтховене, был куда более осмотрителен. Точная пеленгация указывала на то, что передатчик находится в квартале около станции Статс-Спор в Гааге, где все квартиры имели отдельные входы. Голландец, служивший в IIIF, получил задание под видом представителя электрической компании снять показания со счетчиков электричества в квартале во время радиопередач. Под этим предлогом он мог ненадолго выкручивать в каждой квартире пробки, посредством чего мы надеялись выяснить, в какой части квартала находится передатчик, исходя из неожиданных перерывов в его работе.

Дежурный офицер, следивший за дверями из дома напротив, точно знал, где находится «электрик» в каждый конкретный момент, и поначалу все шло превосходно. Радист вел передачу, группа пеленгации слушала, а «электрик» вошел в первый подозрительный квартал. Через минуту передача внезапно прервалась, но, когда две минуты спустя «электрик» появился на улице, вместе с ним вышел молодой человек с ящиком под мышкой, сел на велосипед и укатил. Люди из группы пеленгации ворвались в дом и обнаружили, что гнездо опустело. Им оставалось предположить, что велосипедист и был радистом. Позже стало известно, что в тот момент, когда «электрик» вошел в дом, дочь домовладельца предупредила радиста, и ему хватило двух минут, чтобы отсоединить провода и скрыться. Его бегству помогло то, что за домом следило мало людей, и, пока мы спохватились, он был уже далеко.

За этим случаем сразу же последовала буря в Берлине, и мы получили в свой адрес немало грубых упреков. Поскольку в тот несчастный день мы не планировали захват радиста, ЗИПО, естественно, не было поставлено в известность, и жалобы на это сыпались на меня со всех сторон. Но неудача могла ожидать нас в любом случае. Ведь если бы мы раскрыли ЗИПО свой план с «электриком», они бы, как всегда, пригнали множество машин и людей, и радист, будучи предупрежден, наверняка вообще не притронулся бы к передатчику, в результате чего операция также окончилась бы провалом. Я утешался мыслью, что передатчик ТВО прекратил работу и эфир над Нидерландами снова «чист».

Каждый отдел IIIF имел в своем распоряжении отряд наемных агентов под кодовым названием «Хаускапелла» – специалистов, которым всегда можно было поручить особые задания. Когда я прибыл в Схевенинген, местная «Хаускапелла» состояла из четырех молодых людей из НСБ под предводительством энергичного лысого толстячка – шестидесятилетнего Босса, который предложил свои услуги в первую неделю после моего появления. Босс и его команда возбудили во мне серьезнейшие подозрения. Я слышал много зловещих рассказов об их прежних подвигах и планировал избавиться от них всех при первой возможности. В числе прочих инструкций, полученных от меня Боссом, было и требование, чтобы лишь он один приходил на Хогевег. Ранее же вся команда приходила и уходила в любой момент, когда ей заблагорассудится. Через несколько дней после того, как Босс получил этот четкий приказ, я услышал в коридоре голландскую речь – это был один из наемников. Мой следующий разговор с Боссом можно было легко расслышать через обитые двойные двери моего кабинета, но в этом имелся и плюс – до всех дошло, что мои приказы следует исполнять. Однако вскоре произошел кровавый инцидент, внезапно и драматически прервавший существование «Хаускапеллы».