Текст книги "Лондон должен быть разрушен! Русский десант в Англию"

– Вы дрались с русскими в Индии, генерал. Каковы они?

Уильям Питт сразу перешел к делу после короткого обмена дежурными фразами, да и не для того он вызвал в ночной час прославленного, молодого генерала, чтобы говорить о всяких банальностях, уместных лишь при неторопливой беседе за чашкой чая.

– Это опасные враги, сэр. Я сражался с ними при Хайдарабаде. – Генерал Уэлсли вздернул подбородок, по которому протянулся глубокий шрам, свежий, с розоватой кожей. – Они расстреливали нас, сэр, со своих дьявольских картечниц. Сипаи падали сотнями!

– Надеюсь, наши солдаты выстоят под таким убийственным огнем?

– Осмелюсь доложить, сэр, под таким градом пуль не выстоит никто. Страшно губителен их огонь. У русских новое оружие, все солдаты имеют шестизарядные барабанные винтовки, которые дают на порядок больше выстрелов, чем наши штуцера. Мы победим московитов, если будем иметь точно такое же оружие.

– К сожалению, генерал, нам придется воевать тем, что мы имеем. И действовать нужно решительно и быстро. Русские высадили десант в Эдинбурге неделю тому назад, к ним примкнули восставшие хайлендеры…

Питт говорил глухо, но каждое его слово словно падало тяжелым камнем, и, добавляя нервозности, в кабинете громко пробили часы, отмеряя еще один прожитый королевством тяжелый час.

– Восстание в Шотландии, как и в Ирландии, нужно подавить немедленно, генерал, не считаясь с потерями! Промедление для нас смерти подобно, ибо высадка на Остров назначена через месяц!

– Я готов, сэр!

Артур Уэлсли вытянулся, выдвинув вперед волевой подбородок, Питт посмотрел на него с нескрываемым уважением. Именно такие, не знающие страха и сомнений джентльмены и создали империю.

– Принимайте командование над всеми войсками, находящимися на севере. Залейте горы кровью по самые вершины! Не дайте восстанию разрастись! Ибо мы получим удар в спину, когда русские с французами попытаются высадиться на Остров. Хотя я искренне надеюсь, что флот Его Величества не позволит им сделать этого!

– Кто их знает, этих моряков… – после короткой паузы пробурчал в ответ генерал. В его словах отчетливо просквозила неприязнь, которую испытывают армейские вояки к флотским. Но тут же его лицо затвердело, и Артур Уэлсли с непреклонной убежденностью добавил:

– Однако, сэр, если нашим врагам удастся повторить подвиг Вильгельма Завоевателя, то мы их сбросим своими штыками в море!

– Надеюсь, до этого не дойдет! – негромко произнес Питт. – И скопище лоханок, которое они собрали по ту сторону канала, постигнет судьба «Непобедимой армады»!

– Я тоже надеюсь на это, сэр! – Теперь в голосе не было неприязни, а лишь твердая убежденность в правоте.

– Когда вы сможете выехать, генерал?

– Завтра с утра, сэр! У меня отличные лошади!

– Берите все войска, генерал! И не теряйте времени…

Доггер-банка

– Ничего, мы им еще покажем…

В словах видавшего виды старого морского волка вице-адмирала Ольферта Фишера прозвучала нешуточная, еле сдерживаемая ярость, а блеклые уставшие глаза вспыхнули огнем ненависти.

Два года назад огромная британская эскадра вероломно напала на Копенгаген, потопив на рейде пять датских линкоров и разнеся из своих пушек столицу.

Адмирал хорошо помнил ту ожесточенность датских моряков, с которой они сражались против коварного врага. Но, как правильно говорят русские, сила солому ломит. В той бойне погибли все датские линкоры, ибо три совершенно изувеченных корабля, оставшихся на плаву, пришлось разобрать. Прошло два дня, и старый моряк хорошо познал другую русскую поговорку: «Как аукнется, так и откликнется».

Находясь среди ликующих горожан, он собственными глазами видел, как угловатые, несуразные посудины без привычных моряку парусов, с коптящими небо длинными трубами, вдребезги разнесли добрый десяток английских кораблей, прежде грозных монстров, а теперь разом превратившихся в беззащитных фазанов.

И когда после полудня подошли паровые линкоры русских, то избиение британцев превратилось в бойню…

– «Вахтмейстер» горит!

Старый датчанин скривил губы, пристально разглядывая черные клубы дыма, вырывающиеся из недр корабля. Да, шведы – старые враги, но сейчас они стали союзниками, причем верными и преданными, ибо королевы двух государств – родные сестры, дочери великого императора. И те одиннадцать кораблей, точнее уже девять, шедшие под его командованием, пять датских и шесть шведских, ранее были построены на верфях северного соседа: в Стокгольме, узнав о гибели датского флота, благородно передали почти половину своих парусных линкоров.

Хотя сам адмирал не обольщался на счет такой неслыханной щедрости, и, как ни было больно ему признавать, он хорошо понимал, что на море наступил век пара.

Да и легко быть щедрым, когда взамен рухляди Россия помогла построить полдюжины броненосцев и четыре новейших паровых линкора по типу «Великого Новгорода», чья гибель, полная героизма и отваги, произвела на датских и шведских моряков неизгладимое впечатление.

– Принять два румба вправо! Отойдем к мели…

Отдав приказ разомкнуться от неприятельской линии, Фишер не отклонялся от боя, а лишь оттягивал неизбежную гибель. Несмотря на всю самоотверженность северных союзников, потомков отважных викингов, участь была предрешена.

При равных силах британцы имели большее число пушек на палубах, выставив в линию даже трехдечные корабли. Их флагман, «Принц Уэльский», вообще нес добрую сотню пушек, то есть почти вдвое больше, чем многие корабли датско-шведской эскадры. Да и сами 40—48-фунтовые пушки, установленные на нижних деках, были куда мощнее 24—36-«фунтовок», что стояли на палубах его кораблей.

Адмирал прищурил глаза, осматривая идущие в кильватерной колонне линкоры. И хотя над всеми белели полотнища парусов, старый моряк с пронзительной отчетливостью понимал, что сражение проиграно: в отличие от союзников, старавшихся лишить вражеские корабли рангоута, а значит, и хода, англичане били исключительно в корпус, разбивая тяжелыми ядрами борта, приводя к обширным затоплениям трюмов через пробоины.

Балтийские линкоры прямо на глазах усаживались в воду, «тяжелели» и теряли ход. А британцы уже отошли, дабы в течение часа починить поврежденные мачты, поставить паруса и снова наброситься на его эскадру, которая уже не сможет ни уйти, ни драться.

Остается только одно: погибнуть с честью!

Но надежда все жила в его сердце, и губы тихо прошептали, задавая себе один и тот же вопрос, мучивший его уже два дня:

– Но где же русские?

Кадис

Вице-адмирал Фредерико Гравина хмурился от невеселых мыслей, что витали в салоне флагманского 136-пушечного линейного корабля «Сантисима Тринидад» – самого мощного из всех, когда-либо построенных на испанских верфях.

Как бы горячий кабальеро ни хотел нанести поражение чопорным англичанам, которых он, как всякий истовый испанец, ненавидел всеми фибрами души, вот только в исходе предстоящего боя старый моряк сомневался, раздираемый самыми противоречивыми чувствами.

Испанский флот давно перестал быть повелителем океанов, потеряв в самом конце XVI века свое господство. Английские корсары, это алчное порождение океанов, нанесли невосполнимый ущерб соединенному королевству Кастилии и Леона.

Золотой поток, что хлынул из Нового Света в Европу, их грязными руками был старательно перенаправлен, вначале ручейком, а затем и полноводной рекой прямиком в закрома лондонского Сити. Да тот же Френсис Дрейк, получивший за свои разбои титул рыцаря из рук блудливой королевы, вернулся на берега Темзы на своей «Золотой Лани», что чуть ли не по орудийные порты ушла в воду от тяжести награбленного золота!

Испанцы отчаянно сражались, отстаивая свое право, но гибель «Непобедимой армады» окончательно поставила крест на возможности на равных разговаривать с англичанами. И вот уже два столетия корабли под красно-желтыми флагами ничего не могли поделать с англичанами – былой славы не вернуть.

Всесилие Острова пришлось не по нраву не только гордым кабальеро, но и их заклятым врагам голландцам, что восстали в давние времена против короны.

Впервые испанцы поступились толикой чести, желая победы вероломным бывшим подданным. Нидерланды яростно оспаривали могущество британцев, их адмиралы де Рейтер и Тромп даже громили из пушек Лондон – и не раз трепали эскадры туманного Альбиона.

Вот только мелководье голландских гаваней сыграло злую шутку – жители «низменной земли» изначально строили корабли куда более слабые, нежели на противоположной стороне Канала. Исход войн был предрешен – торговцы уступили первенство на морях пиратам.

Следующий вызов бросила Франция, активно строившая флот со времен министерства Кольбера и по настоянию «короля-солнце» Людовика XIV.

Однако, несмотря на блестящие успехи каперов, его страна постоянно теряла корабли в линейных баталиях. Единственным лучом света промелькнул Абукир, когда полтора десятка кораблей эскадры Брюэя навалились на полудюжину британских.

Момент был удачным донельзя – в бухте оказалась ровно половина английской эскадры, а других Нельсон уже увел против русских в Дарданеллы. Но невероятное везение продолжилось – четыре линкора стояли на якорях, а два проходили килевание, а потому в бою не участвовали, спустив флаги после обстрела.

Только этот бой стал одним-единственным сражением, когда французы одержали победу, ухитрившись при подавляющем, более чем в тройном, перевесе потерять и два своих линкора.

Однако все было тщетно – через полмесяца англичане зашли в бухту и уничтожили всю французскую эскадру, за исключением линкора «Женеро», что сумел спастись бегством.

Гравина тяжело вздохнул. Как ни было больно для самолюбия, но он не мог не заметить очевидного – все враги Британии с пугающей периодичностью терпели поражение…

Эдинбург

– Теперь я верю, мой генерал, что у Шотландии будет свой король и моя страна обретет независимость!

Патрик Гордон чуть ли не задыхался от радости, с восторгом глядя на расцвеченные улицы Эдинбурга. Среди разноцветья флагов выделялись синие, с косым белым крестом Святого Андрея, который издревле считался покровителем Шотландии. Под таким гордым флагом погиб два года назад капитан Кроун, доблестно сражаясь с британцами в проливе у Копенгагена. И именно сейчас, как никогда раньше, шотландцы обрели союзника в русских, только завидев, пусть с обратной расцветкой, но почитаемый каждым местным жителем косой крест…

– Вы правы, майор!

Михаил Богданович Барклай де Толли улыбнулся, но самыми краешками губ. За эти пять дней, проведенных в Шотландии, на своей исторической родине, он убедился, насколько горцы свободолюбивы и независимы. Ненависть к англичанам, давним поработителям их родины, никогда не утихала в сердцах, лишь на время, словно раскаленные угли под тонким слоем пепла, притихала, дожидаясь очередной охапки сухой соломы в костер взаимной вражды.

За последний год Барклай де Толли почувствовал себя настоящим шотландцем, находясь в постоянном общении с хайлендерами Гордона, что еще на Соловках отказались служить Англии.

Сорокалетний генерал, порядком обрусевший, словно губка впитывал в себя традиции далекой родины. И сейчас уже без усмешки смотрел на голоногих мужиков в килтах и с пониманием взирал на расцветку тартанов – затейливого узора из клеток и разноцветных полосок, что символизировал принадлежность к тем или иным кланам.

Особенно поразило генерала то, что высадка весьма немногочисленного десанта и вид дюжины кораблей под Андреевским флагом немедленно вызвали всеобщее возмущение, которое, впрочем, как он догадывался, готовилось очень давно, и нужен был только толчок.

Из семи шотландских полков, находившихся на службе английской короны, комплектуемых исключительно горцами, два, дислоцированных в самой Шотландии, немедленно восстали.

Судьба остальных полков была неизвестна, но Михаил Богданович не сомневался, что крови англичанам они порядком попортят, как только горцы узнают, что происходит на родине. Хотя мало кому из мятежников удастся пробиться на север – у британцев в армии, даже после потери Индии, насчитывалось до сотни полков, так что сил хватит для уничтожения мятежных хайлендеров.

Вплоть до высадки генерал считал, что ввязался в самоубийственную авантюру – с двумя тысячами солдат воевать против британцев на их же земле сродни безумию, а надежда на восстание была эфемерной. И почувствовал себя счастливым, когда понял, что все его опасения оказались разбитыми тем невероятным энтузиазмом, что проявили горцы, поднимая это, неизвестно какое уже по счету, очередное восстание.

За последние дни мятежная армия увеличилась до пятнадцати тысяч человек – привезенного из России оружия уже не хватало. Жители равнин и гор древней Каледонии охотно стекались под андреевские знамена – Эдинбург, Данди, Абердин и другие города, словно по команде, начали формировать ополчение.

Барклай посмотрел на рослых горцев, что спокойно и без суеты получали нарезные штуцера, доставленные на русских кораблях. Так же обстоятельно подбирали снаряжение, вешали на плечи тяжелые патронные сумки. В своих удивительных беретах – бонетах, а также килтах и чулках эти рослые парни, на взгляд старого солдата, смотрелись необычно, но в их решимости и отваге русский генерал нисколько не сомневался.

Каждый из горцев имел за своим правым чулком нож, на рукояти которого был выгравирован цветок чертополоха. Михаил Богданович уже познакомился с этой традицией – ни один уважающий себя горец не будет ходить без ножа. Но если мирные люди носят его с внешней стороны, то волонтеры прикрепили с внутренней, а по древней шотландской традиции это означало начало войны…

Булонь

– Молодой человек, вы что творите?

Петр деланно нахмурился, изображая сильное недовольство. Стоявший перед ним молодой гусарский поручик вытянулся, при этом ухитрившись покаянно опустить глаза долу. Но, судя по хитровато блестевшим глазам, виновным молодой гусар себя отнюдь не чувствовал. И вот такое поведение вызвало короткий признак старческой раздражительности, как мысленно отметил про себя Петр.

– Ваше стихотворение «Клеветникам» мне понравилось, не спорю! Особенно строчка… – Петр наморщил лоб, припоминая, и через секунду нараспев продекламировал: – «Только жребий мой иной, вы оставлены на племя, я же брошен на убой». Вы что этим наплели, молодой человек?! Мы сражаемся против злейшего врага России, которого обязаны победить. И принять смерть за Отчизну не просто святой долг, но и право каждого русского. Вы хотите сказать, что я своих солдат и офицеров на убой бросаю?!

– Никак нет, ваше императорское величество! – Молодого поэта пробрало от выволочки, лицо немного побледнело. – Государь, просто рифма оказалась хорошей, вот я ее и привел… Уж больно хотелось словами этих клеветников поразить, что вас дерзнули порочить…

– Нашелся тоже защитник государевой чести! Я что, сам себя защитить не могу?! Да и врешь ты порою!

Петр очень редко переходил на «ты» с дворянами при беседах, даже конфиденциальных, потому такое его обращение все воспринимали как знак чрезвычайного расположения.

Денису Давыдову это тоже понравилось – доверием старого императора можно было гордиться. Но вот упрека во лжи он, как всякий уважающий себя русский офицер, перенести не мог. Редкие юношеские усики, которые обязан иметь каждый гусар, встопорщились, лицо побагровело, и поэт хрипло задышал:

– Ваше императорское величество, в своей жизни я ни разу не прибегал ко лжи, и ваше…

– Постойте, поручик! – Петр резко осадил начавшего закипать офицера. – Разве я говорил о лжи?

– Но вы же сказали…

– Я лишь отметил, что ты иногда врешь! В своих стихах… Ну, конечно, не во всех… Но отдельные строчки имеются!

– Какие строчки вызвали ваше недовольство, государь?! Позвольте осведомиться, ваше императорское величество. К тому же некоторая поэтическая вольность не есть огульное вранье! Это весьма допустимая фантазия, к которой прибегают все поэты!

– Какая, на хрен, фантазия и вольность, поручик?! Ты недавно вызвал на дуэль трех человек в Петербурге и всех трех заколол саблей, как жуков булавкою! Так?

– Я убил всего лишь мерзавцев, ваше императорское величество! Тех людей, что посмели нагло клеветать на вас, государь, и Россию!

– Зачем в военное время дуэли стали устраивать?! Вы знаете, что вам за это грозит?

– Готов принять любое наказание, государь! – Поручик вытянулся и замер, в глазах светилась непреклонная воля.

– Так бы и расстрелял тебя! Если бы по глупости, по дурости и амбициям за клинок схватился… Убил ты, конечно, сволочей изрядных, петимеров, шаркунов паркетных… И хоть мы избавляемся повсеместно от этой погани, но ее до сих пор много!

– Не так уж и много, государь. – Поручик улыбнулся, вот только улыбка была недоброй, злой. – Настоящие дворяне в армии и на флоте служат! Мы вам, ваше императорское величество, и государству Российскому присягали, на смерть пойдем, а они…

Поручик недоговорил, его лицо скривилось в такой гримасе омерзения, что он даже хотел сплюнуть от презрения на пол. Но вовремя остановился, сообразив, что такой нарочитый плевок может быть воспринят как знак неуважения монарха.

– Горяч ты, Денис, но честен, а потому наказывать тебя не буду. Вообще-то, нет худа без добра. Что дрался на дуэли – нехорошо, а потому усмири горячность, и чтоб до конца войны я об этом больше не слышал. Кровь проливать нужно в баталии, и тебе такая возможность скоро представится!

– Скорей бы! – со вздохом произнес поручик. – А то уж надоело здесь торчать, да и конь мой застоялся.

– Ты всего две недели в лагере, гусар, а уже застоялся! Тоже мне жеребец нашелся… Да ладно уж, открою тебе тайну: завтра уже будешь туманом аглицким дышать…

– Так высадка будет, государь? – радостно выпалил гусар.

– Будет, – добродушно произнес Петр. – Все тебе будет! Так что дуэли больше не устраивай и саблей тут не маши, а то сам нарвешься. У французов умельцы изрядные есть, хоть Гош и приструнил их. Езжай к князю, скажи, чтоб на военный совет немедленно пожаловал.

– Есть, ваше императорское величество!

Гусар снова вытянулся, демонстрируя хорошую строевую выправку, и, лукаво сверкнув глазами, не удержался от вопроса:

– Государь, прошу вас, скажите мне, в какой я строчке солгал?

– В предпоследней, Денис, в предпоследней, – добродушно засмеялся Петр. – Ты их не на племя оставил, а зарезал! И правильно сделал – на хрена такой погани потомство производить. В последней тоже солгал… Правда, наполовину… Убить тебя, конечно, могут, но и славу обрести тоже можно. Иди уж, гусар, у меня и без тебя дел много…

Кадис

«На погибель эскадры не поведу!» – ударив кулаком по столу, твердо решил про себя Вильнев и невидящим взглядом уставился на лежащее перед ним письмо Первого консула республики.

Генерал Гош требовал немедленного отплытия союзной эскадры в пролив Ла-Манш, причем не позднее 29 июня, независимо от того, смогут прийти в Кадис русские корабли адмирала Ушакова или не смогут. А такой приказ означал только одно – высадка на Остров будет произведена через две-три недели и флот требуется на ее прикрытие.

Адмирал до ужаса боялся предстоящего сражения с английским флотом, хотя прекрасно знал, что союзная эскадра имеет полуторный перевес не только по числу кораблей и пушек, но и по качеству самих линкоров.

Тот же французский «Редутабль» по стоимости был намного дороже любого двухдечного «англичанина», корпусом крепче и быстроходнее, благодаря чему корабли выдержали жестокий шторм, когда его эскадра совершала переход от Марселя до Кадиса. Вот только этого нельзя было сказать о командах – адмирал воочию убедился, что французские моряки подготовлены не просто плохо, а совершенно отвратительно.

– Не морская мы нация, не морская… – глухо пробормотал адмирал, чувствуя, как скулы сводит от нехорошего предчувствия. Он был прекрасным администратором, но не флотоводцем, и более того – прекрасно понимая это, все же согласился принять командование союзными эскадрами.

Ведь самая страшная беда для любого военачальника – не только не верить в победу, но и в собственные силы. А в мозгу постоянно свербила только одна мысль: «Сражаться с англичанами БЕСПОЛЕЗНО!»

Перед выходом Вильнев провел анализ результатов всех сражений с британцами, которые приняли за два столетия французы, испанцы и голландцы. Они оказались просто удручающими. Цифры потерь линейных кораблей соотносились как один к десяти. Случайные же победы, вроде Абукира, были редчайшим и счастливым исключением, за которым чаще всего следовал быстрый и беспощадный разгром.

– Один к десяти! – прошептал Вильнев и помрачнел еще больше.

Имея такие шансы на успех, выходить в море ему совершенно не хотелось. Но не выполнить приказ Гоша было не менее страшно.

Он на секунду представил, как сорвут с плеч эполеты и отправят под суд, и содрогнулся от нахлынувшего ужаса. Выбор оказался кошмарен: выйти в море – принять смерть и погубить два десятка линкоров, с чрезвычайным трудом построенных республикой, а остаться – значит предать свое имя бесчестью и получить на него несмываемое клеймо труса и изменника.

– Что делать, что делать?! – в отчаянии вскричал адмирал, вскакивая со стула. В волнении он прошел несколько шагов по салону и неожиданно остановился – в голову пришла ослепительно-счастливая мысль, разом решавшая все трудности выбора. Расползающимися в улыбке губами адмирал негромко произнес, прищурив глаза от удовольствия:

– А ведь это выход! Да еще какой…

Доггер-банка

Командующий Восточной эскадрой вице-адмирал Роберт Кальдер, с непривычным для европейцев, но обычным для англичан титулом первого баронета, с усмешкой взирал на сгрудившуюся в отдалении датско-шведскую эскадру, представлявшую собой жалкое зрелище.

– Смешно представить, но эти люди когда-то наводили ужас на Британию! И куда делись потомки свирепых викингов?!

Командир 98-пушечного линейного корабля «Принц Уэльский» Томас Харди только пожал плечами, молчаливо соглашаясь со своим адмиралом.

Сражение уже было выиграно, и это понимал даже самый тупой юнга, а то, что враги, вздумавшие бросить вызов флоту Его Величества, отошли на мелководье, не слишком спасало их положение. Они были обречены – поражение теперь могло обернуться полным разгромом.

Дело в том, что Англия, которой настоятельно требовалось наличие огромного флота, вынуждена была экономить, особенно после захвата русско-французским корпусом Бенгалии, этой житницы всей Индии. Посему Адмиралтейство старалось закладывать только двухдечные корабли, на палубах которых можно было разместить до 72 пушек.

В отличие от тех же французов, принимавших все силы, чтобы иметь единицы кораблей баталии намного более сильных, чем британцы, и тем самым нивелировать преимущество последних в выучке, Королевский флот никак не мог позволить себе подобной роскоши. Потому стопушечные «Виктория» и «Принц Уэльский» были исключением в огромной эскадре британских линкоров. И вот теперь такая экономия на «дешевых» кораблях, имеющих гораздо меньшую стоимость, а соответственно размеры и осадку, сыграла свою роль.

– Они думают укрыться от нас на мелководье, – усмехнулся Кальдер. – Напрасная затея. Как только мы поправим рангоут, подойдем к ним поближе и перетопим, как паршивых котят!

– Я согласен с вами, сэр. – Харди с нескрываемым злорадством посмотрел на вражеские корабли, что заметно «потяжелели». – Вот только, сэр, как бы они не затонули до того, как мы с ними свалимся…

Договорить капитан не успел, так как повсюду раздались громкие крики моряков, которые наперебой засуетились и столпились у левого борта, возбужденно размахивая руками.

– Черт побери!

Харди обернулся – из серой дымки тумана, уже изрядно прореженной ветром, в милях четырех от британской линии, медленно выползали, один за другим, ненавистные корабли со знакомыми каждому британцу длинными трубами, из которых валил черный дым. С убранными парусами, отчего их мачты казались переплетенными крестами, русские, а это могли быть только они, неумолимо шли на британскую эскадру.

– Один, второй… пятый… седьмой…

Томас Харди медленно и громко подсчитывал вражеские корабли, которые длинной кильватерной колонной неумолимо надвигались из серой дымки. Перевес врага был просто чудовищным, да и появившиеся на арене сражения линкоры являлись гораздо более опасным противником, чем потомки викингов.

– Проклятые коптилки! Акульи потроха!

Адмирал покрыл руганью очередную превратность судьбы: чувствовать себя победителем и неожиданно столкнуться с ненавистным врагом в тот момент, когда корабли еще не готовы к бою, – не самая ласковая гримаса капризной фортуны.

– Капитан, подгоните бездельников! Нужно быстрее поставить все паруса! Иначе, дьявол меня раздери, они навалятся и угостят нас своими «сатанинскими копьями»!

Кадис

– Я надеюсь, вы понимаете, дон Фредерико, что наш выход в море сопряжен с боем, исход которого предугадать невозможно?

Вильнев говорил осторожно, старательно отводя взгляд от испанского адмирала. Но тот уже давно понял, к чему идет этот разговор, и расплылся в улыбке, довольный своей догадкой.

– Позвольте узнать, мон альмиранте, каково ваше решение?

За эти дни испанский адмирал успел понять главное – его французский коллега являлся совершенно никудышным флотоводцем. Он был бы хорош в качестве морского министра на кабинетной работе среди груды бумаги, великолепным начальником порта, у которого все было бы в исправности, от арсеналов до парусных мастерских, но никак не командующим объединенной союзной эскадрой.

Гравине совсем не улыбалось состоять под его началом, ему самому хотелось стать капитан-генералом. Но таково было настоятельное требование Парижа, которое в Мадриде поддержала королевская чета, надеясь на помощь союзников по Антанте. Так что приходилось терпеть, в молчании стиснув зубы, и молить Всевышнего, чтобы Вильнев не решился на выход из Кадиса раньше, чем в бухту придет из Мальты эскадра Ушакова.

Именно с этим русским адмиралом испанский флагман связывал свои надежды. Во-первых, Ушаков старше по возрасту и чину, так что и он, и француз просто обязаны встать под его командование. Во-вторых, и это главное, но, как ни крути, за эти два года он сделал невозможное – несколько раз побеждал англичан, причем с блеском.

Гравина, как всякий истовый моряк, с некоторой долей пренебрежения отнесся к рассказам о кургузых судах, обшитых толстыми полосами железа, от которых отскакивали даже самые тяжелые ядра.

Эти первые броненосцы не были морскими судами, малейшее волнение могло привести к фатальному исходу, но как оружие, особенно в узостях и бухтах, оно оказалось чудовищно опасным против любого многопушечного парусного линкора. Потрясло адмирала и то, с какой легкостью эти утлые ковчеги топили британские корабли в Константинополе семь лет назад и совсем недавно: у Копенгагена и в Чесменской бухте.

Однако сейчас на броненосцы не следовало надеяться. Зато у русского адмирала находились под началом новейшие паровые линкоры, и то, как эти коптящие махины легко расправились с линкорами Нельсона и Паркера под Борнхольмом и Яффой, расстреляв их из чудовищных бомбических пушек и поразив чудесными самодвижущими минами, приводило Фредерико Гравину в состояние радостного возбуждения: «Дождаться бы русских! А уж там можно выходить в море и рисковать, и Господь пошлет победы правому!»

Эта мысль все более крепла в голове испанского адмирала, и он молил небеса, чтобы француз не выкинул какой-нибудь дурости.

– Я решил, сеньор адмирал, – Вильнев слегка поклонился, золото эполет чуть сверкнуло своей мишурой, – дождаться прибытия русской эскадры, передать командование Ушакову и уже объединенным флотом нанести поражение британцам. Нас ждут в Ла-Манше, сеньор!

– О да, я с вами полностью согласен, мон альмиранте! – Гравина постарался скрыть вздох облегчения. – Против наших соединенных сил англичане не выстоят! И я уверен, что небеса пошлют нам победу!

Лондон

– Наши враги начнут высадку через месяц, никак не раньше, милорд. Для этого им еще нужно привести свой линейный флот из Кадиса да еще подождать там русскую эскадру из Мальты, если адмирал Коллингвуд не перехватит ее в Гибралтарском проливе…

Уильям Питт говорил очень осторожно, тщательно подбирая слова. Его собеседник был как раз из той самой плеяды славных старых джентльменов, что создали великую империю, с честью пронеся флаги Святого Георгия по всем морям и океанам. А потому следовало относиться с особым почтением к седовласому флотоводцу, дожившему не только до весьма почтенных лет, но и сохранившему здравие и острый язвительный ум.

– Я тоже так считаю, сэр…

Последнее слово в устах старого адмирала Джона Джервиса прозвучало несколько язвительно, но граф Сент-Вицент мог себе позволить и не такое, ибо свой звучный титул он получил за морскую победу, стяжав славное имя подвигами, пойдя, как и многие другие английские моряки, по пути знаменитого Френсиса Дрейка.

Другое дело политики, те люди, что считали себя вершителями судьбы великого королевства, но на самом деле выполнявшие им предначертанное и закреплявшие победы адмиралов флота Его Величества. И обращение к ним как «милорд» в официальной переписке, но отнюдь не в разговоре тет-а-тет, было особой данью традиции, по которой лишь настоящие лорды королевства, те, кто мечом расширял его пределы, заслуживали это, а отнюдь не всякие политические «стряпчие».

К последним британские аристократы и военные моряки относили даже министров, включая премьера, если тот не был владельцем весомого титула. Да оно и понятно – в Палате общин могут болтать что угодно, но влияние на дела «владычицы морей» отнюдь не у этих болтунов.

– Они хотят оттянуть наши силы по разным местам! – Голос адмирала хотя был уже чуть скрипучим от старости, но звучал так властно, что Уильям Питт почтительно подобрался. – Для того и высадили десанты на западе и у скоттов. Ну что ж, наша армия может преподать этим проклятым мятежникам такой урок, что запомнится ими навечно и впредь отобьет охоту поднимать мятежи!

– Но, милорд! Если высадка…

– Вы это о чем, сэр?

Лорд Сент-Вицент в таком нарочитом недоумении выгнул почти седые брови, что сердце Питта застучало в бешеном ритме. Этого он и ожидал от маститого адмирала и теперь знал, что руки у него развязаны полностью. В Ирландию и Шотландию можно отправить большую часть армии и усмирить бунтовщиков самыми жестокими репрессиями.

Премьер-министр раскрыл было рот, чтобы задать мучивший его вопрос, но старый адмирал перебил его своим зычным голосом, которым он не раз отдавал приказы офицерам и матросам:

– Даже если Коллингвуд оплошает и через три недели сюда припожалуют союзники, то их утопим в Канале. Под моим флагом три десятка линкоров, да и сам барон Катберт, как тот старый терьер, бросится догонять убежавшую от него шуструю крысу… Ха-ха… Я жду наших врагов здесь, им не помогут все их дьявольские штуки!