Текст книги "Я сбилась с пути"

Глава 2
Все хорошо

«Все хорошо», – пытается сказать Натаниэль.

Только оказывается, говорить он не может. И двигаться. И связно мыслить. И взглянуть на склонившегося над ним человека, который гладит его по лбу и просит очнуться.

Но ему нравятся эти прикосновения.

Чего не скажешь об остальном.

– Ты меня слышишь? – спрашивает голос. – Можешь пошевелиться?

Голос красивый. Он осознает это даже в таком состоянии. Если бы голос мог выделять аромат, тот пах бы как финики.

Бабушка Мэри часто покупала сушеные финики. Они ели их и выплевывали косточки во двор в надежде, что прорастет дерево, но финики растут в пустыне, а он живет в лесу.

Жил в лесу.

Натаниэль ощущает на шее дыхание, теплое и щекочущее. А потом оно говорит:

– Открой глаза. Очнись. Пожалуйста, – просит дыхание.

И это «пожалуйста» помогает. В нем слышится нечто настоящее, печальное. Как тут не подчиниться?

Он открывает глаза и ловит на себе взгляд. Взгляд самых прекрасных глаз на свете. И грустных. Совсем как его, только эти карие, а его глаза – глаз – зеленый.

– Как тебя зовут? – шепчет ему на ухо Спасительница. Этот голос. От него бегут мурашки, не потому, что он красивый и пахнет черешней, а потому, что он кажется знакомым, но этого не может быть, ведь Натаниэль никого не знает в… где он? Это неважно. Он никого не знает с таким голосом.

– Как тебя зовут? – повторяет голос.

Как его зовут. Он это знает. Вот его имя, на самой верхней полке шкафа. Надо только до него дотянуться. Оно…

– Натаниэль, – говорит голос. – Натаниэль Хейли. Это ты?

Да! Это он! Натаниэль Хейли. Откуда она знает?

– Из Вашингтона.

«Да!» – хочется крикнуть ему. Из дома, поглощенного лесом. Откуда она знает?

– И ты приехал сюда… сегодня.

Да. Да. Да. Но откуда она знает?

– Добро пожаловать в Нью-Йорк, – продолжает она. – Подсказка: не оставляй кошелек в кармане. До него сможет добраться даже старик.

Его кошелек. Он пытается до него дотянуться. Видит документы. Фотографию.

– Ты можешь сесть? – спрашивает Спасительница. Натаниэль не хочет садиться, но эти пальцы, этот голос, зовущий: «Натаниэль, Натаниэль, вернись». И этот голос такой знакомый, что похож на зуд, и такой красивый, как песня. Он может приподняться. Чтобы увидеть этот голос.

На один чудесный момент игра стоит свеч, чтобы все прояснилось. Только…

Запоздалая боль нагоняет его – так всегда бывает, – и голова симфонична с ней, живот вздымается в ответ. Она выбивает его из колеи. Он парит, уплывая из этого мира. Ему нужен якорь, и он находит его в красивых грустных глазах Спасительницы.

Маленькая капелька крови – или две, потому что все двоится, – стекает с виска на щеку. Она похожа на слезу, и на мгновение Натаниэлю кажется, будто девушка плачет по нему.

Только это невозможно. Слезы не бывают цвета крови, да и по нему никто не плачет. Но его взгляд прикован к следу, сбегающему по щеке кровавой слезой. Это самый прекрасный цвет, самый прекрасный шрам. Он тянется за прикосновением к щеке. И пусть все кренится, размывается и двоится, он не промахивается, и пусть девушка красива и не знакома с ним, она не отодвигается.

* * *

Да, Фрейя не отодвигается, но все внутри нее переворачивается. «Ко мне никто больше так не прикасается», – думает она. Хотя странно так думать, ведь сейчас к ней прикасаются все время: стилисты, наставники, мама, куча докторов, Хейден и воротилы лейбла, руки которых задерживаются на ее плечах, ногах и талии немного дольше положенного. Прикосновения этих людей, которые поддерживают ее, помогают, кажутся неживыми, но от прикосновения этого незнакомца ее сердце пускается вскачь.

Какого черта?

* * *

Кровь с ее щеки оказывается на пальце Натаниэля. Он не знает, что с ней делать. Вытереть? Облизать? Сделать переливание?

– Эй, ты, – кричит Спасительница, – можешь нам помочь?

«Ты», к которому она обратилась, приближается и начинает щелкать перед глазами Натаниэля.

Это очень неприятно.

– Не думаю, что это необходимо, – говорит она. – Он очнулся.

Щелканье продолжается.

– Ты в порядке? – спрашивает Щелкунчик.

«У тебя ведь все в порядке?» – Натаниэлю частенько задавали этот вопрос: товарищи по команде, с которыми тренировался, девчонки, некогда вьющиеся вокруг него, тренеры, которые считали его перспективным парнем. «У тебя ведь все в порядке?» – спрашивали они. После ухода мамы. После смерти бабушки Мэри. После потери глаза. «У тебя ведь все в порядке?»

«Остались только мы, приятель».

Позже Натаниэль понял, что это был пустой вопрос. Люди хотели успокоения, хотели снять с себя ответственность, потому даже при том, что он чувствовал себя плохо, словно лягушка, кипящая в кастрюле, словно поглощенный разверзшейся землей, отвечал им: «Все хорошо».

И это такая явная ложь. Когда все бывает хорошо?

Но люди это проглатывают. Когда он говорит им, что все хорошо, они улыбаются. Их облегчение всегда ощутимо и вызывает глубокую печаль, потому что Натаниэль в очередной раз позволяет себе думать, что их намерения искренни. Он как Чарли Браун с этим дурацким футболом.

«Если что-то понадобится, только свистни», – говорят они как по сценарию. На что Натаниэль как по команде отвечает: «Конечно». И позволив надеяться, он причиняет себе куда больше боли.

Нет. Он на это не купится. Не позволит уложить себя на лопатки. Пусть он уже лежит на спине.

Парень начинает подниматься.

– Помоги ему встать, – требует Спасительница и берет Натаниэля за одну руку, а Щелкунчик за вторую.

«Дай мне руку, Нат», – говорил ему папа, когда учил забираться на деревья, выше кроны, где можно увидеть все, вплоть до самой Канады. Мама очень злилась. «Не знаю, кто из вас больший ребенок».

Сейчас он более стойкий. Он в порядке.

(Не совсем в порядке, но стоит на ногах.)

Просто ему нужно время, чтобы собраться с мыслями, сориентироваться, чтобы эти два незнакомца еще немного подержали его за руки.

– Ты в порядке? – снова спрашивает Щелкунчик.

– Все… – начинает говорить Натаниэль, чтобы освободить их от ответственности. Но не успевает закончить предложение, не успевает произнести «хорошо», потому что его тошнит. Прямо на ноги Спасительницы.

* * *

Фрейя смотрит на ноги. Запачканные рвотой. Она в последние дни крайне вспыльчива. Ее раздражает буквально все: слишком долгий светофор, несоответствие погоды на три градуса, любые слова.

Какой-то незнакомец только что блеванул ей на ноги.

И Фрейе хочется плакать, но не потому, что она злится или ей противно.

Какого черта?

Она извиняется, чтобы отойти и вытереть ноги.

* * *

Харун – трус, и это не обсуждается.

Когда он увидел, как девушка упала с моста на парня, какое у него возникло желание? Броситься к ним на выручку? Позвонить в «Скорую»? Позвать на помощь?

Нет, сбежать.

Итак, повторимся: его трусость даже не обсуждается.

Харун хотел убежать, потому что у него возникло странное ощущение – это произошло по его вине. Несколькими минутами ранее он фактически проклял этих двух за то, что они не Джеймс. Пусть он не попросил словами, но зато попросил с намерением – а Харун знает, что Бог к этому прислушивается. Все врут о том, чего хотят, но намерения всегда слышны Богу.

Поэтому сначала он встал неподалеку и попытался вспомнить подходящую молитву, которую произносят, когда случайно просят Бога нанести людям вред. Но в голову пришло лишь: «As’alu Allah al ’azim rabbil ’arshil azim an yashifika» – так у Аллаха просят исцеления. (Для себя он его попросить не мог.)

Но он хотел, чтобы в отчете было отражено, что, увидев кучу тел, представив, что они мертвы или получили серьезные увечья из-за его мыслей, он переборол шок и подошел ближе с намерением поступить правильно – оказать первую помощь, позвонить 911, прочитать верную молитву.

И в этот самый момент тела распутались, и женская часть кучи села. К счастью, он мог разглядеть ее лицо: острые скулы, характерные овальные глаза, королевская шея. А потом она попросила его о помощи. Этим голосом.

«Однажды мы с ней встретимся, – говорил Джеймс, когда они смотрели клип на его телефоне. – Скажем, что мы ее самые первые и большие фанаты. Она будет знаменитой, будет известнее Бейонсе, а мы станем ее лучшими друзьями. И она споет на нашей свадьбе».

Такие заявления лишали Харуна дыхания. Ему казалось слишком смелым представлять свое будущее с Джеймсом, а уж тем более думать о свадьбе, да еще о свадьбе, на которой будет петь любимая певица Джеймса, которую они никогда не встречали.

Теперь, когда он наблюдает, как она скидывает туфли и обмывает ноги водой, в его голове появляются три мысли.

Первая: это не может быть она. Такого просто не может быть. Не с этим человеком, не в этом парке, не в этот день. И она напоминает ему о Джеймсе.

Вторая мысль: Джеймс, последними словами которого были: «Убирайся из моей жизни».

Третья: если это она, Джеймс простит меня.

Стоящий рядом парень еле сдерживает тошноту, и Харун переводит взгляд на него. Миловидный малый, таких симпатичных белых парней Джеймс называл «сладенькими».

– Я в порядке, – все твердит сладенький, хотя сам качается, как дерево во время бури.

Она (он не может решиться даже мысленно назвать ее имя) возвращается босиком и перенимает на себя половину покачивающегося сладенького. Харун не может смотреть ей в лицо, поэтому не сводит глаз с ног. Которые все еще мокрые.

– Спасибо за помощь, – говорит она хриплым голосом.

– Эм, – выдыхает Харун.

– Все хорошо, – лепечет покачивающийся сладенький.

Харуну так не кажется. Паренек не только качается, у него еще и глаза разного цвета. Может ли такое быть из-за падения?

– Кому мы должны позвонить? – спрашивает девушка.

«Джеймсу», – думает Харун. Но вопрос адресован не ему. Он поворачивается к парню, который щурится, словно его попросили назвать квадратный корень из 17 432.

– Папе? – наконец отвечает тот.

– Папе. Твой папа здесь? – спрашивает она.

Парень покачивается и кивает.

– Ты можешь с ним как-то связаться?

Харун замечает телефон на тропинке рядом с высыпавшимися из рюкзака вещами. Старается его поднять.

– Ты можешь позвонить?

Покачивающееся дерево открывает телефон – древнюю раскладушку – и нажимает кнопку. Раздаются громкие гудки. Включается голосовая почта. И мужской голос говорит: «Надеюсь, новости хорошие».

Эта запись возмущает Харуна. А если новости плохие? Что тогда?

После длинного гудка механический голос сообщает, что голосовая почта переполнена, и Харун понимает, что, очевидно, находится в меньшинстве, что многие рады поделиться хорошими новостями, раз голосовая почта переполнена благими вестями.

– Мне кажется, тебя надо отвести в больницу, Натаниэль, – говорит она, поворачиваясь к Харуну. – Похоже, он не в себе.

Еще бы, на него ведь упал человек. И пусть этот человек – она (он практически уверен в этом), думается, было больно. У парня наверняка сотрясение мозга. Абдулле однажды перепало крикетной битой по голове, так он потом не мог вспомнить свой адрес и дату рождения.

– Что думаешь? – спрашивает она.

Только через мгновение Харун понимает, что она интересуется его мнением, и вежливо отвечает еще одним:

– Эм…

– Ты можешь посмотреть, где здесь ближайшая больница?

– Да-да, больница-больница, – отвечает Харун, дважды повторяя слова. Достает телефон и испытывает облегчение, что может переключиться на что-то другое. Но у его большого пальца собственный разум, потому что тот зависает над иконкой с сообщениями. Харуна так и подмывает сообщить Джеймсу, кто рядом с ним, сделать тайком фотографию. Если Джеймс узнает об этом, то сразу смягчится. Примет его обратно.

– Ну что, нашел? – спрашивает она, и Харун чувствует, как краснеют его уши – этому бедному парню явно плохо, а он до сих пор думает о Джеймсе. Закончится ли это когда-нибудь? Амир обещал, что да – мол, однажды он оглянется и не поверит, что это произошло на самом деле. Это канет в Лету.

Он молится, чтобы так оно и было.

И молится, чтобы нет.

Девушка покашливает.

Харун поспешно открывает карту и находит неотложку.

– Да-да. Есть на Колумбус-авеню. Показывает примерно четверть мили отсюда пешком.

– Ты сможешь столько пройти? – спрашивает она Натаниэля. – Если мы тебе поможем?

– Мы? – Харун выпаливает вопрос от счастья и облегчения и слишком поздно понимает, что говорит так, будто не хочет помогать, когда на самом деле его сбило с толку слово «мы». – Да-да. Конечно-конечно. Поможем-поможем.

– Это не обязательно, правда, – заверяет Натаниэль. – Все хорошо.

– Уверена, так и есть, но пусть тебя все же посмотрит доктор, – отвечает она. Затем наклоняется и собирает содержимое его рюкзака, словно она – самый обычный человек, а не она.

Харуну стоит помочь – он ведь обычный человек, – но боксеры, книги и футболки возрождают в воспоминании чемодан, который с любовью собрала для него кузина – с новой одеждой, новой куртой, подарками. И когда он вспоминает это, его парализует стыд. Он-то думал, что опустился в пучину позора, когда на краю этого самого парка Джеймс сказал ему убираться из его жизни.

– Ладно, – говорит она, закинув рюкзак на плечо. – Идем.

– Вам не обязательно, правда, – настаивает Натаниэль. – У меня назначена встреча с папой. Все хорошо.

– Хватит это говорить! – восклицает Харун, его удивляет и одновременно приводит в замешательство резкость в собственном голосе. У него нет причин злиться на этого парня, который, пусть и не был Джеймсом, просто шел по парку, никого не трогал, и тут на него что-то упало. Не его вина, что Харун поверил Джеймсу, даже зная, что ничем хорошим это не закончится. Причем знал это с самого начала.

Надежда причиняет боль.

Харун это знает.

* * *

Натаниэль это знает.

* * *

И Фрейя тоже знает.

* * *

Если начистоту, у Фрейи тоже не самые благочестивые намерения. Теперь, вернувшись в реальность, она понимает, что наделала – упала с моста на парня, засмотревшись на фотографии счастливой сестры, которая сказала «да», – и скорее беспокоится за себя, а не за его самочувствие.

Она видит ситуацию глазами мамы – «Он может нас засудить» – и Хейдена – «отрицательная реклама», – и хотя в большинстве своем считает маму не просто зарождающимся параноиком, опасающимся, что люди засудят ее дочь, а самым настоящим психом («мечтай об этом, будь этим»), Фрейя трезво оценивает ситуацию.

Она упала с моста на обычного прохожего. Какой-то парень все это видел. Он держал в руке телефон. Откуда ей знать, может, он все заснял на видео и просто ждет, чтобы отправить фотографии на какой-то сайт со сплетнями или запостить их в Твиттере. Какой резонанс это вызовет? Больше, чем за успехом, людям нравится наблюдать за крушением.

Кажется, парень, на которого она свалилась, не узнает ее (да он самого себя-то не узнает), но Наблюдатель узнал. Когда Фрейя подросла и начала получать негативные комментарии, она иногда контактировала с хейтерами. «Эй, я всего лишь человек», – отвечала она. Или: «Это неприятно». И это было безумием, потому что тогда они отступали. Давно она этого не делала. Хейден сказал ей больше не отвечать фанатам напрямую. Даже не смотреть, что они о ней говорят. «Теперь это моя работа», – сказал он.

И все же, самый лучший способ обезвредить кого-то – убить его своей добротой. Вот почему она попросила Наблюдателя помочь отвести этого парня, Натаниэля, в неотложку.

(Это мера предосторожности, только и всего. И нисколько не связано с тем, как у нее в животе запорхали бабочки, когда Натаниэль коснулся ее лица.)

К тому времени, как они доходят до неотложки, ноги Фрейи становятся черными, а настроение и того хуже. Она понимает, что только что вляпалась в какую-то глупость, связалась с двумя парнями, которые могут ей навредить. Надо было позвонить пиарщику, но она теперь не уверена, что ей ответят.

– Что у вас случилось? – спрашивает администратор неотложки.

– Мы были в парке, – объясняет Наблюдатель, – она упала с моста прямо на него и вырубила.

Фрейя представляет, как все это будет выглядеть в соцсетях.

«Уставилась в телефон. Самолюбование. Как типично!»

«Раньше нравилась, а теперь думает только о себе».

«Это точно».

«Такая сучка».

«Вы в курсе, что она толкнула сестру под…».

Администратор со скучающим видом человека, только сегодня слышащего эту историю десятки раз, передает им планшет со стопкой анкет.

– Заполните, и мне понадобится страховка.

Фрейя поворачивается к Натаниэлю, который, кроме как заверений, что все хорошо, больше ничего не произнес, и задается вопросом, не поврежден ли у него мозг.

«Он был блестящим ученым, – скажут они. – В шаге от разработки лекарства от рака. Пока она на него не упала».

«Еще одна разрушенная жизнь».

«Ненавижу эту сучку».

– Страховку, – повторяет администратор. – Иначе придется заплатить наличными за консультацию.

– У тебя есть страховка? – спрашивает его Фрейя. Но ее вопрос будто пролетает мимо ушей. – Можно твой кошелек?

Парень отдает его, и Фрейя залезает внутрь. Там лежат права, немного налички, посадочный талон, несколько визиток и за порванной подкладкой помятая фотография. Девушка всматривается в изображение более молодого Натаниэля и мужчины постарше, который подсказывает, как через десяток лет будет выглядеть ее новый знакомый – вероятно, его папа? Глубоко внутри что-то екает, словно область, где должно быть сердце, обвязали невидимой веревкой.

Она открывает свой кошелек и достает кредитку. В голове тут же возникают голоса мамы, Хейдена, пиарщиков, которые твердят, что она только что оставила физический след своей вины. «Но я просто пыталась поступить правильно», – отвечает она невидимым судьям.

Что ты знаешь о правильных поступках?

Администратор отдает Фрейе планшет с медицинскими анкетами. Изначально она планировала отвести его в неотложку и продолжить свой тоскливый путь, но, услышав слова невидимых критиков («Ты заплатила за него, потому что ответственность за случившееся лежит на тебе»), девушка не может так просто уйти. Тяжело вздохнув, она провожает Натаниэля к стульям и вручает ему формы. Наблюдатель все еще здесь. Может, ей удастся уловить момент, когда он оставит где-нибудь телефон, и удалить снятые фотографии до того, как они станут сенсацией в «Вашингтон пост»: «Дива вырубает пешехода».

Кого она обманывает? Она не может петь, а нет голоса – нет славы, ей не стать знаменитой или даже суперобсуждаемой, и, естественно, никаких сплетен в «Вашингтон пост». Фанаты исчезнут. А потом…

Она часто моргает, стараясь выкинуть из головы эту мысль, и поворачивается к Натаниэлю, который смотрит на планшет так, будто на нем нарисованы иероглифы. Такими темпами они проведут здесь весь день. Фрейя забирает у него планшет.

– Давай я заполню? – предлагает она, пытаясь не показывать нетерпение.

Он кивает.

Имя она знает: Натаниэль Хейли.

– Адрес? Дата рождения?

– У меня его нет, – отвечает он, отчего Фрейе кажется, что он всерьез выжил из ума. Он по-прежнему держит кошелек в руках, поэтому она забирает его, достает права и переписывает оттуда сведения. Рост сто восемьдесят восемь сантиметров. Каштановые волосы, зеленые глаза. Девятнадцать лет. Адрес – какое-то шоссе в Вашингтоне, но, записывая его, Фрейя представляет себе дом на краю леса. Слышит пение птиц.

– Контактное лицо? – спрашивает она.

С его лица сходят все эмоции.

Она достает визитку и читает имя: Гектор Фуэнтес. Это тот мужчина с фото?

– Гектор Фуэнтес? Это твой папа? – спрашивает она, хотя его папу вряд ли звали бы Гектором Фуэнтесом, с другой стороны, Нэнси Гринберг тоже звучит странно для мамы Фрейи.

Натаниэль с секунду мешкает, после чего мотает головой.

– Можешь назвать папин номер?

Когда он снова смотрит на нее пустым взглядом, она его не винит. Кто вообще нынче помнит телефонные номера? Она может посмотреть в этой древней раскладушке, по которой он в парке связывался с папой, но не знает, как ей пользоваться, поэтому записывает свой номер, впутываясь во все это еще больше.

* * *

Харун слушает, как Фрейя опрашивает Натаниэля насчет аллергии (есть, на креветки), и чувствует себя обделенным. Хотелось бы иметь аллергию. Но у него ее нет, разве что на себя самого. И это не шутка. Как-то он это гуглил. Это может привести к смерти.

– Ты болел чем-то из нижеперечисленного? – Фрейя – теперь он уверен, что это она, видел кредитку – перечисляет различные заболевания. Туберкулез, аритмия и эмфизема, и Харун невольно отмечает, что самые распространенные недуги, которые действительно могут навредить человеку, – едкий стыд, разбитое сердце, преданная семья – не включены.

Она заканчивает заполнение анкет и возвращает их администратору. Харун знает, что его помощь больше не требуется, но Фрейя – последний шанс вернуть Джеймса. Кто бы мог предположить, что они встретятся в такой день? Надо придумать, чем еще можно помочь.

Медсестра вызывает Натаниэля.

– Справишься? – спрашивает его Фрейя.

Парень начинает отвечать, и тогда вмешивается Харун:

– Мы должны пойти вместе с ним. Поговорить с доктором.

Фрейю не радует такая перспектива, но она, вздохнув, все же встает и нехотя следует за ними.

* * *

Они втискиваются в смотровую, где после того, как медсестра измеряет жизненные показатели Натаниэля, становится ясно, что они – полные незнакомцы друг другу, не имеющие ничего общего и не знающие, что сказать.

Воцаряется неловкая тишина, каждый пытается найти себе место в этой комнатушке, чтобы не смотреть на других.

Фрейя достает телефон и видит, что экран треснул после падения в парке и завис на фотографии сестры – «она сказала «да»!» – с ее дурацким женихом. Наблюдатель держит телефон в руке. Твитит о ней? Уже запостил фотки? Надо проверить. Надо кому-нибудь сказать. Но она не может об этом думать. Не хочет знать. Выключает экран, но притворяется, будто лазит в телефоне, чтобы исподтишка оценить новую компанию.

Наблюдатель какой-то дерганый, большие карие глаза четко выделяются на шоколадной коже на тон-два темнее ее. Он источает нервную энергию, которая делает его похожим на перепуганное животное и уводит от того, что под всем этим скрывается симпатичный парень, хорошо одетый и отчаянно пытающийся держать себя в руках.

Другой, Натаниэль, похож на человека, который никогда в жизни не обременял себя рамками. С такой внешностью ему это и не нужно. Он такой привлекательный – высокий, худощавый, с чертами лица, за которые люди платят деньги, – что это остальным нужно держать себя в руках. Но не Фрейе. Ее так долго окружала красота, что она ее больше не впечатляет. И Натаниэль тоже ее не впечатлил бы, если бы не глаза разного цвета – один зеленый, второй серый. Они портят его совершенство. И делают его бесподобным.

«Ты довольно красива, – однажды сказал ей Хейден, – но тебя отличает твой голос». Из этого следует, что без голоса она как все. Она никто.

В дверь стучат, заходит доктор. Фрейя сразу же его рассматривает: молодой и красивый, но самоуверенная ухмылка все портит.

– Что вас беспокоит? – спрашивает он.

Такой же вопрос задал доктор, у которого она была сегодня. Зачем его задавать? Не могут прочитать в анкете? Только в этот раз мама Фрейи не может приступить к объяснению, а Натаниэль молчит.

– Мы были в парке, – начинает Фрейя. – И я вроде как упала с моста на него.

– Вы упали с моста? Потеряли сознание?

– Нет, – отвечает Фрейя. Наверное, следовало сказать, что она потеряла сознание, тогда это бы уменьшило ее вину. «Она не виновата, – твитнули бы они. – Она упала, потеряв сознание. Бедняжка. Знаете, у нее пропал голос». – Я просто потеряла равновесие.

Он подкатывается на стуле к Фрейе и останавливается у ее босых ног.

– Ого! – восклицает он, как будто только что заметил, что они ампутированы и она приковыляла на кровавых обрубках. – Что случилось?

– Ноги просто испачкались, – отвечает Фрейя.

– Как? – спрашивает он.

– Грязью, – тихонько бормочет Наблюдатель, и Фрейя едва не улыбается.

Доктор поворачивается к Наблюдателю.

– Это она на вас упала?

– Нет, – отвечает он. – Я – Харун. Случайный свидетель.

– Настоящий самаритянин. Харун помог мне привести сюда Натаниэля, – говорит Фрейя, радуясь, что таким образом узнала его имя. Ее учили всегда обращаться к человеку по имени. Тогда он ощутит свою важность. Если она будет обращаться к нему по имени, возможно, он не настроит против нее интернет.

– Кто Натаниэль? – спрашивает доктор.

Она показывает на угол, где такой высокий Натаниэль успешно старается казаться незаметным.

Доктор наконец отрывает взгляд от Фрейи и смотрит на карту.

– Натаниэль Хейли, – читает он.

– Да? – рассеянным голосом откликается Натаниэль.

– Значит, она вас вырубила? – Он показывает на Фрейю.

– Да, наверное, – отвечает он.

– Не самый худший способ вырубиться, – подмечает доктор, бросив на Фрейю заговорщический взгляд. Она смотрит вниз и думает: «Прекрати. Просто прекрати».

«Харизма, – назвал это Хейден. – Понимаешь, есть в людях нечто невидимое, что притягивает других. Ее нельзя подделать. Она либо есть, либо нет». Хейден сказал, что у Фрейи есть харизма. А вот у Сабрины – нет.

– И вы потеряли сознание? – спрашивает доктор.

Натаниэль пожимает плечами.

– Да, потерял, – вмешивается Фрейя.

– Мне нужно услышать это от пациента.

Натаниэль не отвечает. Похоже, у него действительно поврежден мозг.

– Да, – не выдерживает Харун. – Он потерял сознание. Она упала на него. Он потерял сознание.

– Я буду признателен, – произносит доктор неприятным тоном, – если вы позволите мне опросить пациента.

– Но как он расскажет, если в этот момент отключился? – говорит Харун. – Я там был. Я все видел.

* * *

«Я все видел».

Харун даже не представляет, что сейчас эти слова исцеляют Натаниэля больше, чем все, что может сделать доктор. Кто-то видел.

– Значит, вы потеряли сознание? – снова спрашивает доктор Натаниэля.

Натаниэль смотрит на Фрейю, на Харуна – оба кивают.

– Да, – отвечает он.

– И его вырвало, – добавляет Харун. – На ее туфли.

– Так вот почему вы без обуви! – восклицает доктор. – Нельзя ходить так по городу. Посмотрим, можно ли подобрать вам что-нибудь в забытых вещах.

– Да ничего страшного, – отказывается Фрейя.

– Вы можете наступить на стекло.

– Да нет, правда. Все хорошо, – настаивает она, бросая на Натаниэля взгляд с намеком на шутку. Но он его не ловит. (Раньше он был очень хорошим кетчером, когда играл на первой базе.) Не оттого, что не может, а потому, что не осмеливается.

Это уже зашло слишком далеко. В осмотре нет необходимости.

Но доктор достает фонарик и проверяет глаза Натаниэля.

– Гетерохромия, – объявляет он.

– Это как гематома? – спрашивает Харун.

– Нет. Это когда разный цвет глаз. Хотя левый зрачок неподвижен.

– Вы имеете в виду зрачок в глазном протезе? – спрашивает Натаниэль.

– Точно. Конечно. Вы сбили меня с толку разными цветами. Но мне нравится. Это какая-то дань уважения Дэвиду Боуи?

– Можно продолжить обследование? – нетерпеливо спрашивает Фрейя. – У нас мало времени.

Доктор подкатывается к компьютеру.

– Итак, Нейт. Я спрошу тебя о симптомах, а ты ответишь по шкале от нуля до шести: ноль – все хорошо, три – умеренно, шесть – сильно. Понятно?

– Вроде да, – отвечает Натаниэль.

– Головная боль?

– Да.

– От нуля до шести?

Четверка, но он не хочет никого волновать.

– Возможно, два.

– Давление в голове?

– Да. Возможно, три.

– Нарушение зрения?

– Сейчас все хорошо.

– Цифру.

– Ноль, возможно, один.

Доктор перечисляет список: боль в шее, проблемы с равновесием. Натаниэль монотонно отвечает: два, три, два.

– Как насчет уныния? – спрашивает доктор.

– Уныния?

– Да, уныния.

– Вы хотите оценить уныние?

– Ага, – подтверждает доктор. – От нуля до шести, пожалуйста, Нейт.

* * *

С Фрейи достаточно. Достаточно докторов, которые якобы все знают, которые ведут себя так, будто могут ее вылечить, которые спрашивают, что случилось, не читая карту, которые просят спеть «С днем рождения» или измерить уныние по шкале от нуля до шести.

– Его зовут Натаниэль! – ощеривается она с уверенностью, на которую не имеет права. Близкие наверняка зовут его Нейтом.

* * *

Не зовут. Хотя папа называет его Нат.

* * *

– И как это связано с сотрясением? – спрашивает Харун. Этот доктор вообще доктор? Он ищет на стенах диплом медицинского института.

– Эй, это не я придумываю контрольный перечень, – отвечает доктор, потеряв терпение. – Может, назовете уже цифру, чтобы я мог вас отпустить? Уныние, от нуля до шести?

– Нет, он не может назвать вам цифру, – возражает Харун.

– Уныние не измерить цифрами, – соглашается Фрейя.

– Тогда как его можно измерить? – любопытствует доктор. – Пожалуйста, скажите мне, чтобы я передал это Американской академии неврологии.

* * *

Вопрос задан самым едким саркастичным тоном, но Фрейя, Харун и Натаниэль всерьез задумываются.

* * *

Фрейя думает о музыке, а потом о тишине и полном одиночестве.

* * *

Харун думает о любви, семье и «Убирайся из моей жизни».

* * *

Натаниэль думает о папе, Сэме и Фродо, а еще о поглощенном лесом доме.

* * *

Может, они и полные незнакомцы, с разными жизнями и разными проблемами, но в этой смотровой они одинаково измеряют уныние. Они измеряют его утратой.