Текст книги "Заколдованная Элла"

Глава четвертая

Рот у меня открылся сам собой. Туда мгновенно проскочила ложка и влила в меня глоток горячего – но не обжигающего – супа. Мэнди собирала морковку как раз тогда, когда она была сладкая-сладкая, морковная-морковная. Морковная сладость переплеталась с другими вкусами – лимона, черепахового бульона, незнакомых пряностей. Лучший морковный суп на всем белом свете, волшебный суп, который могла сварить одна лишь Мэнди.

Коврик. Суп. Волшебный суп. Мэнди – фея!

Но если Мэнди – фея, мама не могла умереть!

– Ты не фея!

– Почему:

– Если бы ты была фея, ты бы ее спасла!

– Ах, лапочка, спасла бы, если бы могла. Не вынула бы она волосок из моего лечебного супа, была бы жива и здорова!

– Ты все знала? Как ты ей позволила?!

– Не знала, пока она не разболелась. А когда человек умирает, мы ничего не можем сделать.

Я рухнула на табуретку у плиты и разрыдалась – даже дышать не могла. Тут Мэнди крепко обняла меня, и я ревела, а слезы текли в оборки ее передника – где ревела столько раз по куда менее серьезным причинам.

Мне на руку упала капля. Мэнди тоже плакала. Лицо у нее было все в красных пятнах.

– Я была и ее фея-крестная, – сказала она. – И твоей бабушки.

Я отстранилась от Мэнди и поглядела на нее свежим взглядом. Какая же она фея? Феи – они стройные, юные и прекрасные. Ростом Мэнди была с фею, что да, то да, но где это видано, чтобы у феи были растрепанные седые кудряшки и двойной подбородок?!

– Покажи! – потребовала я.

– Что тебе показать?

– Что ты фея. Растай в воздухе или еще что-нибудь наколдуй.

– Я тебе ничего не обязана показывать. Кстати, феи никогда не тают в воздухе при посторонних, кроме Люсинды, конечно.

– Не умеете, что ли?!

– Всё мы умеем, только так не принято. Наглости и глупости на подобные фокусы хватает только у Люсинды.

– Почему это глупость?

– Все сразу догадаются, что ты фея. – Она принялась мыть посуду. – Помоги мне.

– А Натан и Берта – они знают? – Я стала таскать тарелки в раковину.

– Что они знают?

– Что ты фея.

– Опять ты за свое. Нет, никто, кроме тебя, ничего не знает. А ты будь любезна держать язык за зубами. – И Мэнди огрела меня самым свирепым своим взглядом.

– Почему?!

Она зашипела на меня.

– Ладно, буду. Честное слово. Но почему?!

– А я тебе объясню. Феи людям нравятся только в сказках. А стоит им ненароком встретить самую настоящую фею, и не миновать беды. – Она сполоснула блюдо. – На, вытирай.

– Почему:

– Мокрое оно, вот почему! – Она увидела, как я растерялась. – А почему не миновать беды? Если коротко, то по двум причинам. Стоит людям догадаться, что мы умеем колдовать, и они думают – ага, пусть эти феи расхлебывают кашу, которую мы заварили! Если мы, феи, отказываемся, люди злятся. Вторая причина – мы бессмертные. Это их тоже злит. Госпожа неделю со мной не разговаривала, когда умер ее отец.

– А почему Люсинда не против, чтобы люди знали, кто она такая?

– Ей, дурочке, это даже нравится. Раздаривает жуткие дары и еще благодарности требует…

– А они всегда жуткие?

– Всегда. Жуткие они всегда, но находятся люди, которые приходят в телячий восторг от одной мысли, что получили подарок феи, даже если от этого подарка им одно горе.

– А почему мама знала, что ты фея? И я почему знаю?

– Весь род Элеоноры – Друзья Фей. В вас есть наша кровь.

Фейская кровь!

– А я тоже умею колдовать? Я тоже буду жить вечно? И мама жила бы вечно, если бы не заболела? А Друзей Фей – их много?

– Очень мало. В Киррии осталась только ты одна. Нет, солнце мое, не можешь ты ни колдовать, ни жить вечно. Просто в тебе есть капелька крови фей. Правда, кое в чем она все же сказалась. Ручаюсь, ножки у тебя не растут уже несколько лет.

– Я вообще уже несколько лет не расту.

– Ничего, еще подрастешь, но ножки останутся как у феи – вот и у мамы тоже были крошечные. – Мэнди подняла подол платья и пяти нижних юбок и показала башмачки размером не больше моих. – Ноги у нас не по росту маленькие. Это единственное, чего не исправишь колдовством. Наши мужчины подкладывают в обувь вату для маскировки, а мы, дамы, прячем ноги под юбками.

Я высунула ногу из-под подола. Маленькие ножки – это изысканно, но не получится ли, что когда я подрасту, то стану из-за них еще более неуклюжей? Смогу ли вообще сохранять равновесие?

– А ты могла бы заколдовать мне ноги, чтобы они выросли? Если бы захотела, конечно? Или… – Я огляделась в поисках возможного чуда. В окно хлестал дождь. – А можешь сделать так, чтобы дождь перестал?

Мэнди кивнула.

– Сделай! Ну пожалуйста!

– Чего ради?

– Ради меня. Хочу увидеть настоящее волшебство. Серьезное.

– Всерьез мы не колдуем. Только Люсинда. Это опасно.

– Подумаешь – грозу остановить, что тут опасного, скажи на милость?!

– Может, и ничего, а может, очень даже много. Включи воображение.

– Ясное небо – это же хорошо. Все смогут гулять.

– Включи воображение, – повторила Мэнди.

Я задумалась.

– Дождь – это полезно для травы. Для посевов.

– Дальше, – кивнула Мэнди.

– А вдруг злой разбойник задумал кого-то ограбить, а из-за плохой погоды решит посидеть дома?

– Точно. А может быть, из-за меня начнется засуха и придется с этим разбираться, поскольку я во всем виновата. А потом я нашлю ливень, а он сломает ветку, а ветка проломит крышу – и снова мне разбираться.

– Ну, тут ты ни при чем. Это хозяевам надо было делать крышу попрочнее.

– Может, да, а может, нет. А вдруг из-за меня начнется потоп и кто-нибудь погибнет? Вот почему нельзя колдовать по-серьезному! Я колдую только по мелочи. Вкусная еда, лечебный суп, мое коронное бодрящее снадобье…

– А когда Люсинда наложила на меня заклятие, это было серьезное колдовство, да?

– Еще бы! Вот дурья башка! – Мэнди так яростно оттирала сковородку, что та скрежетала и гремела о медную раковину.

– Расскажи, как снять заклятие. Мэнди, ну пожалуйста!

– Как – понятия не имею. Знаю только, что это возможно.

– Если я объясню Люсинде, что мне от него плохо, она его снимет? Снимет, да, Мэнди?

– Сомневаюсь, но чего в жизни не бывает. Да только вдруг она одно заклятие снимет – и тут же наградит тебя другим, еще похлеще. С Люсиндой одна беда: у нее всегда куча блестящих идей и она их в себе не держит, а тут же превращает в заклятия.

– А как она выглядит?

– Не похожа на прочих фей. Да уж лучше тебе никогда в глаза ее не видеть!

– А где она живет? – не отставала я.

Может, удастся ее разыскать и убедить снять заклятие. Ведь и Мэнди иногда ошибается.

– Мы с ней не разговариваем. Еще мне не хватало следить за перемещениями Люсинды Придурочной! Эй, миску не урони!

Поздно. Пришлось мне взять метлу.

– Неужели все Друзья Фей такие неловкие?

– Нет, лапочка. Фейская кровь не делает неуклюжими. Это в тебе человеческое. Ты хоть раз видела, чтобы я била посуду?… То-то же.

Я взяла веник, но оказалось, что это лишнее. Осколки сами собрались в кучку и запрыгнули в мусорное ведро. Я остолбенела.

– Ничего серьезнее я не делаю, солнце мое, только мелкое колдовство, от которого никому вреда не будет. Хотя и от него есть польза. На полу не останется острых осколков.

Я заглянула в ведро. Осколки лежали там аккуратной горкой.

– А почему ты не превратишь их обратно в миску:

– А это уже серьезное колдовство. На вид не скажешь, но серьезное. Так можно кому-то навредить. Заранее не угадаешь.

– Ага, получается, будущее феи не предсказывают. Если бы предсказывали, ты бы знала, можно или нельзя.

– Будущее мы не видим – как и вы, люди.

Это по гномьей части – у них-то ясновидящих полно.

Где-то в доме зазвенел колокольчик. Отец звал кого-то из слуг. Мама никогда не звонила.

– А ты была феей-крестной моей прабабушки? – Вопросы прямо роились и жужжали у меня в голове. – А ты давно наша фея-крестная?

В самом деле, сколько Мэнди лет?

Тут вошла Берта:

– Барышня, сэр Питер просит вас к себе в кабинет.

– Зачем? – спросила я.

– Не говорит. – Берта встревоженно вертела в пальцах кончик косы.

Впрочем, напугать Берту – дело нехитрое. Чего тут бояться? Отец хочет со мной поговорить. Было бы странно, если бы не хотел.

Я вытерла тарелку, потом еще одну, потом третью.

– Барышня, вы бы поскорее, – попросила Берта.

Я потянулась за четвертой.

– Ты уж лучше сходи, – сказала Мэнди. – Кстати, передник ему не понравится.

Мэнди тоже испугалась!

Я сняла передник и побежала к отцу.

И остановилась на пороге кабинета. Отец сидел в мамином кресле и глядел на стоявший на столе сверток.

– А, вот и ты. – Он поднял голову. – Подойди поближе, Элла.

Я уставилась на него исподлобья – нечего мне приказывать! И сделала шаг вперед. В эту игру я играла с Мэнди – вроде бы слушаешься, а вроде бы и нет.

– Элеонора, я попросил тебя подойти поближе.

– Я и подошла.

– Надо еще ближе. Я не кусаюсь. Просто хочу получше тебя узнать.

Он подошел ко мне, подвел к столу и усадил в кресло напротив.

– Ты когда-нибудь видела подобное великолепие? – Он развернул сверток. – Возьми. Осторожно, тяжелое. На.

«Не знаю, что это, но раз оно так нравится отцу – возьму и уроню!» – заранее решила я. Но все-таки посмотрела, что он мне дает, – и передумала.

Это был фарфоровый замок размером с два моих кулака – с шестью миниатюрными башенками, в каждую из которых можно было вставить свечку. Ой! Между окошками в двух башенках была протянута тонюсенькая фарфоровая ниточка – надо же, с развешанным бельем! Кальсоны, халат, детский слюнявчик – все прямо крохотулечное! А из другого окна, пониже, махала шелковым шарфом улыбающаяся нарисованная девушка. По крайней мере, с виду шарф был совсем как шелковый.

Отец забрал у меня замок.

– Закрой глаза.

Я услышала, как он задвигает тяжелые шторы. И решила подсмотреть из-под ресниц. Я ему не доверяла.

Он поставил замок на каминную полку, вставил свечки и зажег.

– Открой глаза.

Я подбежала посмотреть. Замок превратился в сияющую сказку. От огня по белым стенам побежали перламутровые разводы, а окна засверкали золотом, словно внутри горели веселые светильники.

– Ух ты… – только и вымолвила я.

Отец раздвинул шторы и задул свечи.

– Прелесть, правда?

Я закивала.

– Где ты это взял?

– У эльфов. Это эльфийская работа. В керамике они чудеса творят. Это сделал один ученик Агаллена. Я всегда хотел подлинного Агаллена, но так и не смог достать.

– Куда ты его поставишь?

– А куда ты хочешь, Элла?

– На подоконник.

– А не в твою комнату?

– Куда угодно, главное – на подоконник.

Тогда замок будет смотреть на всех – и в доме, и на улице.

Отец долго глядел на меня и ничего не говорил.

– Хорошо, я скажу покупателю, чтобы поставил его на окно?

– Как? Ты его продашь?!

– Элла, я торговец. Я продаю и покупаю. – И он заговорил словно бы сам с собой: – Может быть, удастся выдать его за подлинного Агаллена. Никто не отличит. – Он снова посмотрел на меня. – Ну вот, теперь ты знаешь, кто я такой: сэр Питер, торговец. А ты кто?

– Дочь, у которой раньше была мать.

Он даже слушать не стал.

– Кто такая Элла?

– Девочка, которой не нравится, когда ее допрашивают.

Он остался доволен.

– Надо же, у тебя хватило храбрости так со мной разговаривать. – Он оглядел меня. – Мой подбородок. – Он коснулся его, и я отпрянула. – Сильный. Волевой. Нос тоже мой. Надеюсь, тебя не огорчает, что у тебя иногда раздуваются ноздри. И глаза мои – только у тебя они зеленые. Почти все лицо – мое. Интересно, каким оно будет, когда ты станешь взрослой.

Да как он смеет говорить со мной, будто я портрет, а не живая девочка?

– Что же мне с тобой делать? – спросил он самого себя.

– Зачем тебе что-то со мной делать? – не поняла я.

– Нельзя же, чтобы из тебя выросла помощница кухарки. Надо дать тебе образование. – Тут он сменил тему: – Как тебе дочки ее сиятельства Ольги?

– Они меня не утешили, – ответила я.

Отец расхохотался – да-да, расхохотался, откинув голову и приподняв плечи.

Что тут смешного? Мне не нравилось, когда надо мной смеялись. От этого мне захотелось сказать об этих мерзких Хетти и Оливии что-нибудь хорошее.

– Наверное, они хотели как лучше.

Отец вытер выступившие на глазах слезы.

– Как лучше они точно не хотели. Старшая – гнусная интриганка, вся в мамашу, а младшая – попросту слабоумная. Им в голову не придет хотеть как лучше. – Тут голос у него стал задумчивый. – Ее сиятельство Ольга знатна и богата.

При чем тут это?!

– Может быть, отправить тебя в пансион вместе с ее дочками? Научишься ходить не как слоник, а как положено грациозной юной девушке…

В пансион! Без Мэнди! Там мне все время будут говорить, что делать, и придется слушаться! И будут искоренять мою неуклюжесть, и не смогут! И будут меня наказывать, а я буду мстить, и меня опять будут наказывать…

– Почему мне нельзя остаться дома?

– Пожалуй, можно приставить к тебе гувернантку. Если найти гувернантку…

– Отец, мне бы гораздо больше хотелось гувернантку. Если у меня будет гувернантка, я буду очень стараться!

– А если нет, то нет? – Он поднял брови, но мне было видно, что все это ему нравится.

Потом он встал и направился к письменному столу, за которым мама просматривала наши хозяйственные документы. – Ну, иди. Мне надо поработать.

Я ушла. На пороге я обернулась и сказала:

– А может, слоников в пансионы не допускают. Может, слоникам и образования не полагается. Может, они… – Я осеклась.

Отец снова расхохотался.

Глава пятая

Назавтра я должна была ужинать с отцом. Сидеть за столом мне было трудно, поскольку Берта заставила меня надеть модное платье с очень пышной юбкой.

На тарелки нам с отцом положили спаржу под горчично-эстрагоновым соусом. Перед отцовским прибором стоял граненый хрустальный кубок.

Когда я худо-бедно устроилась на стуле, отец подал Натану знак наполнить кубок вином.

– Посмотри, как играет свет, Элеонора. – Отец поднял кубок. – Вино сверкает, словно гранат.

– Красиво.

– Только-то? Красиво – и все?

– Ну, наверное, очень красиво… – Полюбить этот кубок? Еще чего. Отец ведь и его продаст.

– Пожалуй, он тебе больше понравится, если ты отведаешь из него вина. Ты когда-нибудь пробовала вино?

Мэнди мне не разрешала. Я протянула руку за кубком и угодила пышным рукавом прямо в горчично-эстрагоновый соус.

Но до кубка было еще далеко. Пришлось встать. Я наступила на юбки, потеряла равновесие и повалилась вперед. Чтобы не упасть, я резко оперлась рукой о стол и задела отца за локоть.

Отец выронил кубок. Кубок упал и раскололся пополам – отломилась ножка. На скатерть выплеснулся длинный алый мазок, вино брызнуло на отцовский камзол.

Я вся сжалась, ожидая взрыва ярости, но отец меня удивил.

– Зря я тебе предложил, – сказал он, промокая камзол салфеткой. – Ведь с первого взгляда было понятно, что ты немного не в себе.

Натан с горничной, которая прислуживала за столом, убрали скатерть и разбитый кубок.

– Прошу прощения, – выдавила я.

– От этого хрусталь не срастется, верно? – сердито бросил отец, но тут же взял себя в руки. – Извинения приняты. Сейчас мы пойдем переоденемся и вернемся за стол.

Через четверть часа я пришла в столовую в домашнем платье.

– Сам виноват, – сказал отец, отрезая кусочек спаржи. – Это из-за меня ты выросла дубиной стоеросовой.

– Я не дубина!

Мэнди за словом в карман не лезла – но и она никогда так меня не называла. Неумехой, растяпой, растеряшей – но не дубиной. Спотыкашкой, косорукой, недотепой – но не дубиной.

– Но ты еще молода и можешь всему научиться, – как ни в чем не бывало продолжал отец. – Наверное, стоит когда-нибудь отправить тебя в цивилизованное общество.

– Не люблю цивилизованное общество.

– Может статься, мне понадобится, чтобы цивилизованное общество любило тебя. Все, я решил. Ты поедешь в пансион.

Нет, не поеду! Не могу!

– Ты говорил, мне можно нанять гувернантку. Разве это не дешевле, чем отправить меня в пансион?

Горничная забрала у меня тарелку с нетронутой спаржей и поставила передо мной эскалоп и томатное заливное.

– Как трогательно, что ты тревожишься о деньгах. Гувернантка обойдется гораздо дороже. К тому же у меня нет времени отбирать претенденток. Через два дня ты поедешь в пансион с дочками ее сиятельства Ольги.

– Не поеду.

А он словно и не слышал меня:

– Я написал письмо директрисе – ты передашь его вместе с кошельком, в котором столько золотых джеррольдов, что она сразу согласится взять еще одну ученицу, пусть и без предупреждения.

– Не поеду.

– Элеонора, ты поступишь, как я скажу.

– Я никуда не поеду.

– Элла… – Он положил в рот кусочек эскалопа и говорил, не переставая жевать. – Твоего отца нельзя назвать добрым человеком, о чем, конечно, тебя уже предупредили слуги, поправь меня, если я ошибаюсь.

Я поправлять не стала.

– Вероятно, они упоминали о том, что я думаю только о себе, – да, так и есть. Наверное, они предупреждали, что я быстро теряю терпение, – да, быстро. Еще они говорили, что я всегда добиваюсь своего. Да, всегда.

– Я тоже, – соврала я.

Он восхищенно улыбнулся мне:

– Моя дочь – самая отважная девчонка во всей Киррии. – Улыбка погасла, губы сжались в твердую тонкую линию. – Однако она все равно поедет в пансион, даже если мне придется самому ее отвезти. И это будет отнюдь не увеселительная поездка, особенно если из-за тебя мне придется упустить время на торговые дела. Ясно тебе, Элла?

Разозленный отец напоминал мне кожаный кулак на пружине, какие бывают в балаганах у кукольников на ярмарках. В отце меня пугал вовсе не кулак, а пружина, ведь именно от нее зависит сила удара. Гнев в его глазах был скручен туго-натуго, и я не представляла себе, что будет, если пружина разожмется.

Я терпеть не могу бояться, но тут испугалась.

– Ладно, я поеду в пансион. – И, не сдержавшись, добавила: – Но меня все равно тошнит!

Он снова улыбнулся.

– Тошнит так тошнит, мне все равно, главное – ты поедешь.

Теперь я знала, каково слушаться, когда даже не приказывают, и мне это понравилось еще меньше, чем навязанная Люсиндой покорность. Я встала и вышла из столовой, и отец меня не остановил.

Вечер только начинался. Несмотря на ранний час, я побежала в свою комнату и натянула ночную рубашку. Потом положила в кровать кукол Флору и Розамунду и забралась под одеяло. Я уже давно не орала их в постель, но сегодня мне требовалось утешение.

Я обхватила их и стала ждать, когда придет сон. Но у него, видимо, были дела в другом месте.

У меня выступили слезы. Я уткнулась лицом во Флору:

– Лапочка…

Дверь открылась. Это Мэнди принесла свое коронное бодрящее снадобье и какую-то шкатулку.

Мне и без нее было худо.

– Мэнди, я не буду снадобье. Я хорошо себя чувствую. Честно.

– Ах, солнце мое. – Мэнди поставила чашку со снадобьем и шкатулку, обняла меня и стала гладить по голове.

– Не хочу никуда ехать, – буркнула я ей в плечо.

– Знаю, кроха, – отозвалась она. И держала меня в охапке долго-долго – я уже почти заснула.

Потом она вдруг пошевелилась:

– Пора пить бодрящее снадобье.

– Сегодня пропущу.

– Пропускать нельзя. Тем более сегодня. Не допущу, чтобы ты заболела, как раз когда тебе нужны все силы. – Из кармана передника появилась ложка. – Вперед. Три ложки.

Я собралась с духом. Снадобье было вкусное, орехово-сладкое, но густое и склизкое – будто лягушку ешь. Каждая из трех ложек вязко соскальзывала в горло. Чтобы избавиться от противного ощущения, потом приходилось несколько раз судорожно сглатывать.

Зато мне стало легче – чуть-чуть, но стало. Теперь я хотя бы могла поговорить. И снова пристроилась на колени Мэнди.

– Зачем мама вообще за него вышла:

Этот вопрос мучил меня уже давно – едва я подросла и стала понимать, что к чему.

– До свадьбы сэр Питер был очень обходителен с госпожой. Мне он сразу не понравился, но она меня и слушать не хотела. Семейство ее было против – он был беден, – а от этого госпожа только крепче влюбилась: добрая она была. – Рука Мэнди, утешительно гладившая меня по голове, остановилась на полпути. – Элла, кисонька, постарайся, чтобы он не узнал о твоем заклятии.

– Почему? Что он сделает?

– Очень уж он любит стоять на своем. Будет вертеть тобой, как хочет.

– Мама приказала мне не рассказывать о заклятии. Но я бы все равно не стала.

– Ну и правильно. – Рука снова принялась мерно гладить меня по голове.

Я закрыла глаза.

– Как там будет, а, Мэнди?

– В пансионе-то? Ну, наверняка найдется несколько отличных девчонок. Сядь-ка, лапочка. Неужели не хочешь посмотреть подарки?

Я совсем забыла про шкатулку. Но шкатулка была только одна.

– Подарки?…

– Подожди, по одному.

Мэнди вручила мне шкатулку:

– Это тебе. Носи с собой, куда бы тебя ни занесло. Всю жизнь.

В шкатулке была книга – волшебные сказки. Мне никогда не доводилось видеть таких прелестных картинок. Прямо живые. Я завороженно переворачивала страницы.

– Смотри на нее, вспоминай меня, и тебе полегчает.

– Не буду начинать читать до самого отъезда, чтобы растянуть удовольствие.

Мэнди рассмеялась:

– Не бойся, ее надолго хватит. Она будет расти вместе с тобой.

Потом она пошарила в кармане передника и достала оттуда сверток в папиросной бумаге:

– Это от госпожи. Она бы наверняка отдала его тебе.

Это было мамино ожерелье. Тонкие серебряные нити ниспадали мне почти до талии и сплетались в нежное кружево, унизанное крошечными жемчужинками.

– Вот повзрослеешь немного, солнце мое, и оно пойдет тебе не хуже, чем маме.

– Не буду его снимать.

– Ну, тогда лучше прячь под одежду от посторонних глаз. Да-да, оно дорогое. Гномьей работы.

Внизу зазвенел колокольчик.

– Папаша твой трезвонит.

Я обняла Мэнди и прижалась к ней.

Она выпуталась у меня из рук:

– Отпусти, ласточка.

И ушла, чмокнув меня в щеку.

Я забралась обратно в постель, и на сей раз сон взял верх.