Текст книги "Версаль на двоих. Книга о галантной любви Короля-Солнца и прекрасных дамах Версаля"

Не в силах прогнать от себя образ вожделенной красавицы, он плакал, обнимая ноги матери и называя кардинала «папой»…

– Я не могу без нее жить, – кричал он, – я обещал, что женюсь на ней, и я это сделаю. Разорвите договор с Испанией. Я никогда не вступлю в брак с инфантой. Я должен жениться на Мари!

Мазарини счел необходимым прекратить эту сцену. Суровым тоном он объявил, что был избран покойным королем, отцом Людовика XIV, а затем и королевой-матерью, дабы помогать ему советом, и что, с нерушимой верностью исполняя свой долг до сего времени, не злоупотребит доверием и не уступит недостойной короля слабости; что он волен распоряжаться судьбой своей племянницы и что готов скорее собственноручно заколоть ее кинжалом, нежели допустить ее возвышение путем величайшей государственной измены.

Этого оказалось достаточно.

Опомнившись, Людовик XIV поднялся с колен, вышел из комнаты без единого слова и поднялся к Мари, ожидавшей его с нетерпением. Она надеялась услышать, что отъезд в Бруаж отменяется, и была безутешна, когда король передал ей слова дяди.

– Вы любите меня, – говорила она, – вы король, но мне приходится уезжать!

В смятении Людовик XIV поклялся ей, что только она взойдет на французский трон, и они расстались в слезах.

* * *

Через несколько дней – 22 июня 1659 года – Мари в сопровождении мадам де Венель и сестер Гортензии и Марии-Анны села в карету, которой предстояло отвезти ее на Атлантическое побережье. Король стоял у дверцы. По лицу его текли слезы, и он даже не пытался скрыть своего отчаяния.

Мари, рыдая, целовала ему руки. Наконец был отдан приказ трогаться, и все услышали, как пронзительно вскрикнула девушка. Вне себя от скорби, она повернулась к сестрам со словами:

– Я брошена!

Король долго смотрел вслед карете, уносившей самую большую и, может быть, единственную любовь его жизни. Когда на дороге уже ничего нельзя было разглядеть, он с покрасневшими, полными слез глазами поднялся в свою карету и сразу же уехал в Шантийи, где собирался провести несколько дней, чтобы прийти в себя…

Естественно, между королем и Мари тут же завязалась почти ежедневная переписка. Кардиналу, который находился тогда в Сен Жан де Лю и был занят подготовкой мирного договора, сообщила об этом мадам де Венель. Необычайно встревожившись, он написал королеве:

«Не могу выразить вам, как меня огорчает поведение конфидента, который не только не пытается излечиться от своей страсти, но и делает все возможное, чтобы ее усилить».

И поскольку собственный его роман с Анной Австрийской все еще продолжался, закончил письмо выражением благодарности «за ваши нежные чувства, навсегда запечатленные в моем сердце, которое устремляется с любовью, сравнимой только с ангельской»…

Между тем переписка между Бруажем и Лувром становилась все интенсивнее, и Мазарини счел себя обязанным воззвать к разуму короля:

«В посланиях из Парижа, Фландрии и других мест меня уверяют, что вас нельзя узнать после моего отъезда, но не из-за меня, а из-за кое-чего, что мне принадлежит; что вы принимаете на себя обязательства, которые помешают вам даровать мир всему христианскому миру и сделать счастливыми подданных вашего государства; что если вы даже согласитесь на брак во избежание пагубных потрясений, то особа, на которой вы женитесь, станет несчастной, будучи ни в чем не виновной. Говорят, вы постоянно сидите, запершись от всех, чтобы вам не мешали писать особе, которую вы любите, и что вы тратите на это больше времени, нежели на разговоры с ней, когда она еще была при дворе.

Я знаю, впрочем, что проявил излишнюю снисходительность, когда в ответ на ваши настоятельные просьбы разрешил вам осведомляться иногда о здоровье означенной особы и сообщать ей о своем; однако это превратилось в постоянный обмен письмами: вы пишете ей каждый день и каждый день получаете ответы, а когда случается пропуск за неимением гонца, следующий везет столько писем, сколько не было послано вовремя, что делает эту ситуацию скандальной и в довершение всего наносит ущерб как репутации означенной особы, так и моей собственной».

Наконец, Мазарини затрагивает и ту тему, «которая не давала ему спать» во время переговоров с Испанией:

«Но и это еще не все. Из ответов сей особы на мои письма, в которых я самым дружеским образом пытался наставить ее на путь истинный, а также и из других посланий, пришедших ко мне из Ла Рошели, я понял, что вы всемерно стараетесь укрепить ее в напрасных надеждах, обещая ей то, что не в силах исполнить ни один человек вашего положения и что невозможно осуществить по многим причинам».

В самом деле, Людовик XIV по-прежнему уверял в каждом письме «свою королеву» (так он именовал Мари), что возложит на нее французскую корону…

* * *

В течение многих недель Мазарини, дело жизни которого оказалось под угрозой из-за чар Марии Манчини, без устали слал послание за посланием в надежде вразумить короля. Однажды, потеряв терпение, он даже пригрозил, что покинет Францию и вернется в Италию, если Людовик XIV откажется сочетаться браком с инфантой. Но король так страстно желал свою восхитительную итальяночку, что все увещевания кардинала пропадали втуне.

Естественно, положение Мазарини осложнялось еще и тем, что испанцы, для которых намерения короля не были секретом, периодически осведомлялись, не ведутся ли мирные переговоры для отвода глаз.

Однако кардинал, проявляя чудеса ловкости и изворотливости, упорно гнул свою линию. Направив к Филиппу IV официального посланника просить руки Марии-Терезии, он пригласил двор в Сен-Жан-де-Лю.

Людовик XIV, не желая портить отношения с Мазарини, согласился на встречу с испанцами, но при этом твердо решил вести себя с инфантой так же, как с Маргаритой Савойской. Вдобавок он потребовал сделать крюк в Вандею, чтобы увидеться с Мари.

Свидание состоялось в Сен-Жан-д’Анжели. Влюбленные бросились друг к другу с такой радостью, что все свидетели этой сцены были взволнованы, и король, томимый желанием, еще раз пообещал своей нежной подруге, что женится на ней и разорвет мирные переговоры с Испанией.

На следующий день он с легким сердцем отправился в путь, не подозревая, какие страдания готовит ему Мари, которая решилась на величайшую жертву во имя своей любви.

Зная в деталях о ходе переговоров с Испанией, девушка, столь же сведущая в политике, как в музыке и литературе, внезапно осознала, что страсть Людовика XIV может иметь самые роковые последствия для всего королевства. И 3 сентября она написала Мазарини, извещая его, что отказывается от короля.

Эта новость повергла Людовика XIV в отчаяние.

Он слал ей умоляющие письма, но ни на одно не получил ответа. В конце концов он велел отвезти к ней свою любимую собачку. У изгнанницы достало мужества и решимости, чтобы не поблагодарить короля за подарок, который, однако, доставил ей мучительную радость.

Тогда Людовик XIV подписал мирный договор с Испанией и дал согласие жениться на инфанте. В этот день праздничные колокола гремели по всему королевству, а в Бруаже Мари заливалась горючими слезами. «Я не могла не думать, – писала она в мемуарах, – что дорогой ценой заплатила за мир, которому все так радовались, и никто не помнил, что король вряд ли женился бы на инфанте, если бы я не принесла себя в жертву»….

Жертва Марии Манчини позволила Мазарини довершить дело Ришелье. Могуществу испанских Габсбургов пришел конец; Франция получила Руссийон, Сердань, Артуа, а также несколько крепостей во Фландрии и Люксембурге.

Ж.-О. Фрагонар. Дама с собачкой

Благодаря чистой и бескорыстной любви этой девушки Франция превратилась в самую мощную державу Западной Европы.

Договор был подписан 7 ноября 1659 года – в день, когда над Пиренеями бушевала снежная буря. Когда начали обсуждать дату свадьбы, Мазарини объявил, что немыслимо заставлять короля Испании путешествовать по горам в такую погоду, и было решено, что Людовик XIV сочетается браком с инфантой будущей весной.

* * *

Пока же следовало всеми силами его развлечь и привести его чувства в порядок, дабы он не предпринимал попыток снова завязать переписку с Мари. Мазарини действовал без колебаний. Он поручил Олимпии Манчини, ставшей графиней де Суассон, напомнить королю о прежней привязанности. Ловкой красотке это вполне удалось, и через несколько дней в большой квадратной постели она получила несомненные доказательства любви от юного монарха, которому вынужденное целомудрие становилось уже в тягость.

Олимпия обладала и пылкостью, и коварством: по словам одного из мемуаристов, она привязала к себе короля «не столько нежностью, сколько искусством в любовных делах». И король, испробовавший все кровати дворца вместе с племянницей кардинала, вскоре увлекся настолько, что почти забыл о маленькой итальянке, которая горько плакала в Бруаже.

Именно в это время он решил, дабы спастись от суровых зимних холодов, посетить Прованс и Лангедок, где ему еще не доводилось бывать. Разумеется, Олимпия сопровождала двор в этой поездке, и никого не коробило, что король за полгода до свадьбы обзавелся любовницей. Напротив, Анна Австрийская, разделявшая опасения кардинала, не скрывала радости, выходившей за рамки приличия. Свидетельством тому может служить донесение полицейского агента Барде: «Королева в восторге, что король вновь сблизился с графиней де Суассон». Далее следует лукавая ремарка:

«Полагаю, ей было бы еще приятнее, если бы эти новости дошли до Бруажа, что, вероятно, в скором времени и произойдет».

Барде был прав, ибо Анна Австрийская, желая отомстить ненавистной Марии Манчини, приказала Олимпии известить сестру о своих добрых отношениях с королем. Несчастная изгнанница, принесшая столь мучительную жертву, не удержалась от жалоб. Она написала дяде трогательное письмо. Вот оно:

«Хотя предыдущее мое послание было отправлено всего два дня назад, осмелюсь еще раз потревожить Ваше преосвященство, ибо положение мое становится весьма затруднительным. Судите сами, права я или нет. Графиня де Суассон сообщила мне, что король оказал ей честь, беседуя с ней, как в былые времена… Умоляю вас о двух вещах: во-первых, пресечь их насмешки надо мной, во-вторых, оградить меня от злоязычия, выдав замуж, о чем прошу со всем смирением.

Разумеется, я не высказывала свою обиду графине, напротив, написала ей самое любезное письмо, поскольку мне хотелось показать, что я сохраняю силу духа в любых обстоятельствах. Только вам признаюсь я в слабости, так как от вас жду защиты. Надеюсь на вашу доброту, ибо нет никого, кто был бы более предан вам.

Мария».

Прочитав это письмо, Мазарини расчувствовался и одновременно встревожился. Он опасался, что король в конце концов узнает о кознях королевы-матери против Мари и что испанский брак вновь окажется под угрозой. Чтобы покончить с жалобами, он запретил Олимпии сноситься с сестрой, а затем объявил Мари, что она в скором времени выйдет замуж за коннетабля Колонна, арагонского вице-короля – красивого, молодого и богатого. Помимо прочего, жениху принадлежало два роскошных дворца в Риме.

Путешествие же Людовика XIV в южные провинции продолжалось без всяких помех.

Весной двор вновь отправился в Пиренеи. 25 апреля 1660 года была сделана остановка в Оше, и король на минутку оторвался от своих развлечений с Олимпией, чтобы черкнуть пару слов невесте. Читатель может убедиться, что послание оказалось чрезвычайно любезным:

«Мадам, я с величайшим удовольствием пользуюсь данным мне разрешением, дабы написать Вашему величеству и уверить в пылкости моих чувств по отношению к Вам. Я завидую счастью дворянина, который сможет увидеться с Вами раньше, чем я, и хотя ему приказано должным образом изъяснить Вашему величеству, как я буду счастлив выразить лично мою любовь, сомневаюсь, что он сумеет передать это так, как я бы желал. Я изнемогаю от нетерпения, и если бы меня не утешала мысль, что мы движемся навстречу друг другу, ничто не помешало бы мне немедленно устремиться к Вашему величеству. Пока же я наслаждаюсь, беседуя о ваших совершенствах, ибо со всех сторон до меня доходят суждения, в коих Ваше величество превозносится до небес.

Преданный Вашему величеству всей душой

Людовик».

Очарованная этим письмом, Мария, конечно, и помыслить не могла, что король поджидает ее, проводя все время в героической любовной борьбе с графиней де Суассон.

3 июня в соборе Святого Себастьяна произошло венчание по доверенности: дону Луису де Аро было поручено сочетаться браком с инфантой от имени короля Франции. На этом подобии свадебных торжеств все дело ограничилось невинным соприкосновением рук, а затем епископ Памплоны, служивший торжественную мессу, объявил Людовика XIV и Марию-Терезию мужем и женой.

На следующий день Анна Австрийская встретилась на Фазаньем острове посреди Бидассоа со своим братом, королем Испании, которого не видела сорок пять лет. Оба заплакали, а потом сели на линии, разделявшей два королевства; затем Мария была представлена тетке. Королева порывисто обняла племянницу.

Когда же инфанта захотела сесть, возникла проблема: на чьей территории – испанской или французской – должно располагаться ее седалище? Вопрос обсуждался долго. Наконец были принесены две французские подушки и положены на испанскую землю: таким образом, молодая королева заняла место в соответствии со своим двусмысленным положением.

* * *

Людовика XIV не пригласили на эту встречу, ибо по этикету новобрачным не полагалось видеть друг друга. Однако ему не терпелось взглянуть на жену, и он стал бродить вокруг дома, где гостям был приготовлен ночлег. Мазарини заметил его в окно.

– Там ходит незнакомец, – сказал он, – который мечтает, чтобы его впустили сюда.

Анна и Филипп IV, посовещавшись, ответили:

– Пусть ему откроют.

Караульные гвардейцы распахнули двери, и на пороге появился король. Поскольку он пребывал здесь инкогнито, Филипп IV сделал вид, что принимает его за обыкновенного дворянина из свиты, однако дочери подал знак глазами. Мария обернулась к Людовику XIV и стала вдруг очень бледной.

Пока супруги в молчании смотрели друг на друга, испанский король прошептал сестре:

– У меня красивый зять!

Тогда Анна Австрийская спросила инфанту, нравится ли ей этот дворянин.

– Еще не время, – возразил Филипп IV, – она не должна отвечать.

– Когда же она сможет сказать?

– Когда за ним закроется дверь.

– А что думает ваше величество об этой двери? – спросил, улыбаясь, герцог Орлеанский.

Мария покраснела, как пион.

– Дверь кажется мне очень красивой и очень доброй, – пролепетала она.

Молодой король, вполне довольный тем, что получил в жены очаровательную белокурую испанку с голубыми глазами, направился в Сен-Жан-де-Лю, где его ждала Олимпия…

9 июня юных супругов, каждому из которых было двадцать два года, благословил в церкви Сен-Жан-де-Лю епископ Байонны. Пышность этой церемонии предвещала роскошное великолепие празднеств Версаля.

Затем начались свадебные торжества, и незаметно подступил вечер. Мадам де Мотвиль, бывшая на пиру, с сочными подробностями описывает приготовления к первой брачной ночи: «Их величества и Месье[1]1
  Месье (с заглавной буквы) – обращение, принятое к брату короля. – Ред.


[Закрыть] отужинали прилюдно, с соблюдением всех обычных церемоний, а затем король объявил, что пора ложиться. Молодая королева со слезами на глазах обернулась к своей тетке Анне Австрийской и жалобно произнесла:

– Es muy temprano! (Еще слишком рано!)

С момента прибытия она впервые выказала недовольство, что вполне можно извинить ее скромностью; когда же ей сказали, что король уже разделся, она поспешила сделать то же самое и так торопилась, что уже не обращала внимания на окружающих, хотя прежде изгоняла из своей спальни всех мужчин, вплоть до самых незначительных слуг. Услышав, что король лег, она нетерпеливо воскликнула:

– Presto! Presto! quel ry m’espera! (Быстрее, быстрее, меня ждет король!)

В этом послушании угадывалась страсть. Получив благословение королевы, их общей матери, они легли вместе в общей опочивальне».

Их первая брачная ночь оказалась достаточно бурной и изрядно позабавила лакеев, горничных и фрейлин, которые подслушивали, согласно обычаю, у дверей спальни…

Мария-Терезия, жена Людовика XIV

Шесть дней спустя двор выехал в Париж. Когда кавалькада приблизилась к Сен-Жан-д’Анжели, король внезапно объявил, что желает совершить верховую прогулку Выйдя из кареты и вскочив на коня, он поскакал в Бруаж, откуда только что уехала Мария Манчинн, получившая разрешение вернуться в столицу Он молча вошел в комнату той, которую продолжал любить, ласково провел рукой по ее креслу, склонился над букетиком засохших цветов, а затем в волнении остановился возле постели, с трудом удерживаясь от слез. После чего, по-прежнему не говоря ни слова, повернулся и вскоре нагнал свою жену Саму же Мари он увидел вновь в Фонтенбло. Во время официального представления Марии-Терезии девушка, дрожа, присела перед ней в реверансе, а потом подняла глаза на короля. Она встретила ледяной взгляд и едва не лишилась чувств.

Она не знала, что только так может держать себя король, когда желает скрыть свое смятение.

Женоподобный брат короля

Мужчина рано сбивается с пути…

Народная присказка

26 августа 1660 года под рукоплескания толпы численностью примерно в миллион человек, приехавших со всех концов королевства, Мария совершила торжественный въезд в столицу. Устроенные по этому случаю празднества по роскоши и великолепию превзошли все виденное ранее. Утром королева покинула Венсенский замок и остановилась на самой окраине Сен-Антуанского предместья, где был сооружен помост, застланный коврами: здесь вместе с королем она принимала знаки почитания своих новых подданных.

После полудня в окружении многотысячной свиты – пажей, мушкетеров, швейцарских гвардейцев, трубачей и герольдов – она вступила в Париж, двигаясь по Сен-Антуанскому предместью. Зевак приводила в восторг ее карета, словно бы сошедшая со страниц волшебных сказок. «Эта колесница, – говорит нам один из очевидцев, – сверкала на солнце так, что от нее нельзя было оторвать глаз. На этом движущемся троне не было ни одной детали из железа: колеса и оси были из золота или в крайнем случае из серебра. Изнутри все было украшено золотыми кружевами. Балдахин с фестонами и кистями держался на двух колоннах; на нем серебряной нитью были вышиты королевские лилии. Колесницу везли шесть датских лошадей жемчужно-серой масти, чья упряжь по богатству вполне соответствовала убранству самой кареты».

Король ехал в нескольких шагах впереди на великолепном испанском жеребце.

За королевской четой следовали принцы, герцоги, маршалы, канцлеры и более двухсот дворян. Всех их шумно приветствовала толпа, гудевшая, будто улей.

Вскоре кортеж поравнялся с дворцом Бове. Король, приподнявшись на стременах, поклонился дамам, смотревшим на него из окон. На втором этаже стояли Анна Австрийская, королева английская и принцесса Пфальцская. Этажом выше можно было увидеть печальную девушку, которая взирала на празднество с грустью. Наконец, у окна на верхнем этаже находилась некая молодая особа: она не была принята при дворе, но пользовалась всеобщим уважением за ум и красоту. Не сводя с короля блестящего взора черных глаз, она, вероятно, уже обдумывала письмо, которое отправит подруге на следующий день. Одна из фраз этого послания доказывает, что воображение унесло ее на много лет вперед: «Королева ляжет вечером спать, сознавая свое счастье; она, конечно, довольна выбранным ею мужем».

Печальная девушка была Мария Манчини, а любительница писать письма – мадам Скаррон, будущая мадам де Ментенон, последняя любовница короля…

Таким образом, по прихоти злокозненной судьбы Мария в день своего вступления в столицу могла увидеть одновременно первую любовь и последнее увлечение своего супруга.

* * *

Мазарини не принимал участия в этих грандиозных торжествах. Прикованный к креслу приступом подагры, он был способен только удовлетворенно созерцать дело своих рук.

И в самом деле, ему было пятьдесят восемь лет, и после стольких потрясений, стольких забот и усилий здоровье его пошатнулось. Поэтому он чаще всего проводил время в своих покоях, среди изумительных ковров, картин лучших мастеров и коллекции редких книг. Дворец его был полон сокровищ, собранных за долгие годы, и искусство стало теперь его единственной страстью. Поскольку ему было трудно подниматься по лестнице, ведущей на галереи первого этажа и в библиотеку на втором, он изобрел хитроумную систему приспособлений из веревок и блоков, при помощи которых кресло поднималось наверх. Эту машину можно считать прообразом современного лифта.

Любовно осматривая свои богатства, кардинал трясся от страха при мысли, что на них неизбежно должны покуситься воры. Надо признать, опасения эти имели под собой почву. То было время прискорбного падения нравов.

Рассказывают, что когда кардинал Барберини пришел со своей свитой в мастерскую художника Дю Мустье, буквально на глазах у присутствующих испарилась книга в роскошном переплете. Взбешенный художник стал обыскивать священнослужителей, и искомый том был обнаружен под сутаной монсеньера Памфилио.

Хорошо зная вороватые повадки соплеменников, Мазарини старался принимать как можно меньше гостей и не любил оставлять дворец без собственного присмотра. Однако в начале 1661 года он обессилел настолько, что смирился с необходимостью покинуть Париж. 7 февраля его перевезли в Венсенский замок, а на следующий день туда примчалась заплаканная Анна Австрийская: она устремилась к изголовью больного с компрессами и примочками, намереваясь заботиться о нем, как подобает преданной супруге.

Кардинал давно уже не питал к королеве нежных чувств и вел себя, словно ворчливый муж, утомленный семейной жизнью. Он обращался с ней хуже, чем с горничной. Когда ему говорили, что она поднимается в спальню, он хмурил брови и начинал брюзжать, не стесняясь слуг:

– Эта женщина меня в гроб вгонит. Как же она мне надоела! Когда только она оставит меня в покое?

А любящая Анна Австрийская, не замечая дурного расположения кардинала, ухаживала за ним неумело и назойливо, тогда как он позволял себе бесцеремонные выходки даже в присутствии посторонних.

Однажды он лежал в постели, и Анна Австрийская, придя навестить его, спросила, как он себя чувствует.

– Очень плохо! – ответил он.

И без лишних слов откинул одеяло, обнажив ноги и бедра, чему несказанно удивились не только королева, но и все остальные, бывшие при нем. Он же сказал ей:

– Взгляните, мадам, эти ноги лишились покоя, даровав его Европе.

Ноги и бедра его действительно выглядели ужасающе: иссохшие, мертвенно бледные, покрытые фиолетовыми пятнами. Жалко было смотреть на них, и несчастная королева, громко вскрикнув, заплакала. Он походил на Лазаря, вышедшего из могилы.

Жестоко страдая, Мазарини не забывал о Марии Манчини и тщательно готовил ее свадьбу с коннетаблем Колонна. Девушка, которой все, казалось, теперь стало безразлично, не препятствовала ему, и 25 февраля брачный контракт был подписан.

Через десять дней, 6 марта, кардинал скончался.

Едва он испустил последний вздох, как Анна Австрийская рухнула в кресло, почти лишившись чувств. В соседней же комнате Мария, Гортензия и Филипп Манчини, переглянувшись, сказали в едином порыве:

– Слава богу, наконец-то подох!

Из чего можно заключить, что этим молодым людям никоим образом не был присущ отвратительный порок лицемерия.

* * *

Через несколько недель после смерти Мазарини, 31 марта 1661 года, в самом узком кругу – ибо Анна Австрийская была в трауре – отпраздновали еще одну свадьбу. Между тем соединили свою судьбу две весьма важные персоны: Месье сочетался браком с Генриеттой Английской.

Пока епископ Валенсийский служил торжественную мессу, друзья новобрачного перешептывались о вещах совершенно немыслимых.

– Лишь бы он не испугался, когда она станет раздеваться, – говорили они, – он же никогда не видел женского тела.

Действительно, Генриетте Английской на редкость не повезло: Месье был привержен итальянскому греху!

Однако это произошло не по причине природной ущербности принца, а потому, что такое решение принял Мазарини. Кардинал знал, какой опасной фигурой может стать брат короля. Помня об интригах Гастона Орлеанского, он хотел избавить Людовика XIV от забот, омрачивших существование его отца. По распоряжению министра в маленьком принце старались подавить любые проявления мужественности. Его одевали в платьица, приучали к бантикам, румянам и мушкам, поощряли стремление прихорашиваться перед зеркалом, одаривали духами и серьгами. В друзья ему выбрали мальчика, который больше всего походил на очаровательную девочку – это был будущий знаменитый аббат де Шуази. «Меня наряжали девочкой каждый раз, когда к. нам в дом приходил маленький Месье, – сообщает этот двусмысленный персонаж, имевший как любовников, так и любовниц, – а бывал он у нас два или три раза в неделю. У меня были проколоты уши, и я носил бриллиантовые серьги. Это очень нравилось Месье, и он осыпал меня ласками. Как только он появлялся в сопровождении племянниц кардинала и нескольких фрейлин королевы, все начинали заниматься его туалетом: ему делали сложные прически, снимали камзол и надевали на него женскую юбку с корсажем – корсаж же был обшит кружевами. Говорят, так поступали с ним по приказу кардинала, который хотел сделать его женоподобным».

Успех этого замысла превзошел все ожидания. Людовик XIV мог спать спокойно: благодаря предусмотрительности Мазарини Месье не проявлял никакого интереса к политике, став принцем извращенцев!

Между тем напомаженному, завитому, походившему на девушку принцу, чьи устремления, как говорит аббат де Коснак, «не были направлены в сторону женщин», досталась в жены самая красивая принцесса эпохи.

Генриетта Английская пленяла всех своим изяществом, хрупкостью и элегантностью, а взор ее был способен внести смятение в самую целомудренную душу. Мы можем судить об этом по портрету, начертанному рукой святого человека, епископа Валансийского, павшего жертвой ее прекрасных глаз, из-за которых он, можно сказать, забыл о спасении собственной души:

«Никогда Франция не видела принцессы прекраснее, чем Генриетта Английская, ставшая супругой Месье: у нее были бархатные черные глаза, и пред огнем их не мог устоять ни один мужчина; казалось, они воспламеняются тем желанием, которое пробуждали в других. Не было принцессы более любезной и ласковой, чем она, и этим она влекла к себе все сердца. Она была полна очарования; ее любили и устремлялись к ней, следуя движению души. Поистине все лежали у ее ног, и все сердца ей принадлежали».

Не подлежит сомнению, что сердце достойного прелата принадлежало ей всецело. Однако эту чарующую улыбку она пронесла через долгие годы бедствий и страданий.

* * *

Генриетта приехала во Францию в 1646 году в возрасте двух лет вместе со своей матерью Генриеттой Бурбонской, дочерью Генриха IV и супругой Карла I Английского. Они были изгнаны революцией, которую возглавлял Кромвель. Но французский двор сам испытывал известные нам затруднения, отбивая атаки фрондеров, и в течение восьми лет беглянкам никто не мог помочь. Зимой Генриетте часто приходилось оставаться в постели, поскольку в доме не было дров, и единственной ее пищей была жидкая овощная похлебка. Королева Английская вынуждена была продать свои платья, мебель, драгоценности, оставив себе лишь маленькую фарфоровую чашечку, из которой пила.

К этим бедствиям добавлялись и муки иного свойства: девочка лишилась отца, которому отрубили голову в 1649 году, а мать явилась во Францию с любовником. Его звали лорд Джермин. Ограниченный, скупой, грубый, он часто позволял себе отвратительные выходки. Однажды он отвесил пощечину королеве, которая, как и подобает дочери Генриха IV, не осталась в долгу, со всей силы ударив его ногой пониже живота; тут между любовниками завязалась настоящая драка, и все это происходило на глазах испуганной маленькой Генриетты…

Когда в 1654 году положение дел во Франции улучшилось, Мазарини вновь стал платить изгнанницам пособие, и они поселились в бывшем загородном доме маршала де Бассомпьера на холме Шайо. Королева Генриетта, став очень набожной, решила преобразовать это жилище, видевшее столько любовных утех, в монастырь под покровительством святой Марии из Шайо. Затем нужно было найти аббатису, и, желая иметь подле себя хорошо знакомых людей, она выбрала мать Анжелику, которая была фавориткой Людовика XIII в те времена, когда носила имя Луизы де Лафайет. Дождливыми днями обе женщины проводили вместе много времени, беседуя о дорогом усопшем…

Наконец, Кромвель умер, и 29 мая 1658 Карл II, брат принцессы, взошел на английский трон. Королева Генриетта вместе с шестнадцатилетней дочерью немедленно отправилась в Лондон, где стала устраивать роскошные балы. Во время этих увеселений знатные господа и дамы являли пример величайшей распущенности нравов. Именно тогда в Генриетту безумно влюбился молодой герцог Бэкингем. Он следовал за ней неотступно, бросая вызов приличиям и совершая самые экстравагантные поступки, дабы доказать свою страсть, которая, как говорит один из мемуаристов, «и без того была даже слишком заметна».

Когда она вернулась во Францию, он ринулся за ней, повторив спустя сорок лет безумства, совершенные его отцом ради Анны Австрийской.

Королева-мать чрезвычайно взволновалась, узнав о приезде в Париж сына человека, которого она так любила. Объявив, что берет его под свое покровительство, она разрешила ему пробыть некоторое время во Франции. В конце концов он вынужден был уехать в Англию – с рассудком, почти помутившимся от страсти, которую внушила ему Генриетта…

* * *

Вот эту-то принцессу, смущавшую покой всех нормально устроенных мужчин, ввел в свою опочивальню Месье 31 марта 1661 года. Большого удовольствия он не получил, ибо, говоря словами мадам де Лафайет, «никому из женщин не дано было совершить чудо, воспламенив сердце этого принца».

Однако в силу нездорового любопытства он решился ступить на неизведанный путь, что привело к последствиям, которых он сам не ожидал. Природа взяла свое, будучи испорченным не безнадежно, он стал мужем своей жены.

Увы! законные радости брака вскоре ему прискучили, и он вновь обратил взор на молодых придворных, открыто домогаясь их расположения. Одним из таких юношей был Бриенн, который рассказывает нам, как едва не стал жертвой превратных вкусов принца. «Я был очень красив, – говорит он, – и отличался необыкновенной гибкостью. Однажды Месье стал распекать меня и одновременно ощупывать через одежду. Я был крайне смущен и покраснел. Он нашел меня по своему вкусу и с тех пор, встречая меня, всегда задерживался… Я понимал, чего он хочет. Когда он говорил со мной, то приходил в волнение, и дыхание у него учащалось. Он подходил ко мне очень близко, крепко жал руку и гладил по бедрам… Признаки были слишком явными, чтобы я мог ошибиться… Больше я ничего не прибавлю. Я не посмел, подобно многим другим, воспользоваться счастливой возможностью и не ответил взаимностью на любовь принца».