Текст книги "Загадочная книга (сборник)"

На какой-то миг стало ужасно тихо. Возможно, каждый из этих пустых людей (такое сверхъестественное воздействие оказывает слово «смерть») заглянул себе в душу и увидел, в какую маленькую сухую горошину она превратилась. Кто-то из них – я думаю, герцог – даже произнес с идиотской участливостью богача:

– Мы чем-то можем помочь?

– У него уже был священник, – не без благодарности в голосе произнес еврей.

Потом, словно трубный глас страшного суда разбудил их, они прошли в себя. Несколько жутких секунд они действительно думали, что пятнадцатый официант мог быть призраком мертвеца, и эта мысль заставила их оцепенеть в замешательстве, потому что призраки были для них таким же неудобством, как бедняки, но воспоминание о серебре разрушило мистические чары. Резко и жестко. Полковник перешагнул через стул и широкими шагами направился к двери.

– Друзья, если здесь было пятнадцать человек, – сказал он, – то пятнадцатый – вор. Немедленно идем вниз к парадной и задней дверям. Перекроем все выходы, вот тогда и поговорим. Двадцать четыре жемчужины клуба стоят того, чтобы побеспокоиться.

Мистер Одли некоторое время колебался в сомнении, пристало ли джентльмену вообще беспокоиться из-за чего-либо, но, увидев, что молодой герцог с юношеским азартом бросился по лестнице вниз, степенно последовал за ним.

И в ту же секунду на террасу ворвался шестой официант с сообщением о том, что в буфете он обнаружил груду рыбных тарелок но без следов серебра.

Гости и служители заведения беспорядочной толпой скатились по лестнице и, разделившись на две части, устремились по двум коридорам. Большинство рыболовов последовали к вестибюлю, чтобы узнать, выходил ли кто-нибудь из здания. Полковник Паунд, председатель, вице-председатель и еще один-два члена клуба помчались по коридору, ведущему к служебным помещениям, посчитав, что вор, вероятнее всего, для бегства выбрал именно этот путь. Пробегая мимо темного алькова или, скорее, пещеры гардероба, они заметили невысокую фигуру в черном, наверное, гардеробщика, который стоял чуть в глубине, закрытый тенью.

– Эй вы там! – на ходу крикнул герцог. – Здесь никто не проходил?

Невысокий человек прямого ответа не дал, а просто сказал:

– Возможно, то, что вы ищете, джентльмены, находится у меня.

Преследователи удивленно остановилась, он же сходил в гардероб, вернулся с полными руками сверкающего серебра и, как лавочник, высыпал его на стойку. Серебро приняло форму дюжины вилок и ножей затейливой формы.

– Вы… Вы… – сбивчиво начал полковник, наконец-таки утративший самообладание. Не найдя, что сказать, он всмотрелся в темноту маленького гардероба и увидел две вещи: во-первых, низкий человек в черном был одет как священник, и во-вторых, окно позади него было широко распахнуто, словно кто-то поспешно выбирался через него на улицу.

– Дорогие вещицы, чтобы сдавать их в гардероб, не так ли? – безмятежно заметил церковник.

– Это вы… вы их украли? – с запинкой сказал мистер Одли, глядя на него в полном недоумении.

– Если это сделал я, – приятно улыбаясь, ответил клирик, – по крайней мере, я их вам возвращаю.

– Но это не вы, – сказал полковник, который все еще рассматривал открытое окно.

– Откровенно говоря, нет, – не без лукавства произнес маленький человечек и преспокойно уселся на стул.

– Но вы знаете, кто это сделал, – вскричал полковник.

– Его настоящего имени я не знаю, – все так же спокойно ответил священник, – но мне кое-что известно о его силе и очень многое о душевных муках. Оценить его физические качества я смог, когда он пытался меня задушить, а моральные – когда он раскаялся.

– Скажите пожалуйста, раскаялся! – воскликнул молодой Честер и как-то хрипло и отрывисто рассмеялся.

Отец Браун снова встал и заложил руки за спину.

– Не правда ли, странно, – сказал он, – что проходимец и вор раскаялся, в то время как столько богатых, сытых и защищенных людей продолжают жить бесцельной жизнью, которая не несет ничего ни Господу, ни людям? Но вот тут, прошу прощения, вы немного вторгаетесь на мою территорию. Если вы сомневаетесь в том, что человек может раскаяться, вот ваши ножи и вилки. Вы – «Двенадцать верных рыболовов», и вот ваши серебряные рыбы. Но Он меня сделал ловцом человеков.

– Вы поймали этого человека? – нахмурившись, спросил полковник.

Отец Браун посмотрел ему прямо в глаза.

– Да, – сказал он. – Я поймал его невидимым крючком на незримой лесе, и неразрывная нить эта достаточно длинна, чтобы вернуть его хоть с края белого света.

Последовавшая тишина была долгой. Все остальные, собрав серебро, ушли, чтобы обрадовать своих товарищей или обсудить с хозяином заведения необычное происшествие. Только полковник с мрачным видом присел на стойку, покачивая длинной ногой и покусывая темные усы.

Наконец он заговорил.

– Этот вор, должно быть, умный парень, но мне кажется, что я знаю кое-кого поумнее.

– Он умный парень, – согласился священник, – но я не совсем понимаю, кого вы еще имеете в виду.

– Вас, – коротко усмехнувшись, сказал полковник. – Я не хочу засадить этого вора за решетку, можете не переживать. Но я бы не пожалел сотни серебряных вилок, чтобы узнать, как случилось, что в это дело вмешались вы, и как вам удалось вытряхнуть из него его добычу. Я полагаю, вам среди всей нашей компании известно больше всего.

Отцу Брауну, похоже, понравилась незамысловатая прямота старого солдата.

– Что ж, – с улыбкой сказал он, – я, конечно же, не имею права раскрывать личность этого человека или передавать вам его рассказ о себе, но нет никаких причин, почему бы я не мог рассказать вам хотя бы о тех фактах, которые я сам установил.

С неожиданным проворством он перепрыгнул через стойку и уселся рядом с полковником, раскачивая короткими ногами, словно мальчишка на заборе. Заговорил он так просто, будто в Рождественскую ночь сидел у камина рядом со старым другом.

– Понимаете, полковник, – сказал он, – я сидел взаперти вон в той маленькой комнатке, мне нужно было кое-что написать, – когда вдруг за дверью услышал шаги, даже не шаги, а звуки какой-то пляски, странной, как танец смерти. Сначала слышались короткие смешные шажки, как будто кто-то на спор бегает на цыпочках, а потом шли медленные, спокойные шаги, словно прохаживается какой-нибудь важный, солидный джентльмен с сигарой, только и те и другие были шагами одних и тех же ног. Я мог в этом поклясться. Эти звуки чередовались: сначала пробежка, потом шаги, потом опять пробежка. Поначалу меня разобрало любопытство, а потом я серьезно задумался, зачем это кому-то понадобилось исполнять сразу две роли. Одна из этих походок была мне знакома. Так ходите, например вы, полковник. Это была походка плотного джентльмена, который в ожидании чего-то прохаживается, но не от нетерпения, а потому что вообще подвижен. Я не сомневался, что и вторую походку я знал, только все никак не мог вспомнить, где я мог ее слышать. Что за странное существо мог я встречать во время своих странствий, которое бегало таким необычным образом, на цыпочках. А потом где-то вдалеке я услышал, как звякнули тарелки, и ответ, очевидный, как собор Святого Петра, тут же пришел мне в голову. Это была походка официанта! Человека, который ходит склонившись вперед, опустив глаза и чуть приподнявшись на носки, с развевающимися полами фрака и салфетками. После этого я размышлял еще полторы минуты, и, думаю, понял, какое готовится преступление, так же ясно, как если бы сам собирался его совершить.

Полковник Паунд очень внимательно посмотрел на соседа, но глаза говорящего были так неподвижно устремлены на потолок, что взгляд его казался пустым.

– Преступление, – медленно произнес он, – имеет много общего с произведением искусства. Не удивляйтесь, преступления – это далеко не единственное, что рождается в адских мастерских. Но каждое произведение искусства, все равно какой природы, хоть божественной, хоть дьявольской, имеет одну важную особенность… Дело в том, что идея его всегда проста, вне зависимости от того, насколько сложным может быть ее воплощение. Ну вот, к примеру, «Гамлет». Гротескная фигура могильщика, цветы безумной девицы, шляпа Озрика, бледность призрака и улыбка черепа – все это лишь окружение одной-единственной простой и трагической фигуры в черном облачении. И этот случай тоже, – с улыбкой сказал он, медленно спускаясь со стойки на пол, – этот случай – тоже своего рода незамысловатая трагедия человека в черном облачении. Да, – продолжил он, увидев, что у полковника удивленно дрогнули брови. – Вся эта история сводится всего лишь к черному костюму. Она тоже, как и «Гамлет», пышно расцвечена и приукрашена второстепенными излишествами. Ваш клуб, например, или, скажем, мертвый официант, появившийся там, где его не могло быть. Или невидимая рука, которая обчистила ваш стол и растаяла в воздухе. Но каждое умное преступление основывается на каком-то очень простом факте, в котором совершенно нет ничего загадочного или таинственного. Загадка появляется тогда, когда нужно скрыть этот факт, увести мысли в другом направлении. В основе нашего изощренного и коварного преступления, которое сулило преступнику неплохие барыши, лежит тот простой факт, что фрак джентльмена выглядит так же, как фрак официанта. Все остальное – игра актера, к тому же весьма и весьма недурная.

– И все-таки, – полковник тоже поднялся и, насупив брови, стал смотреть себе под ноги, – мне не совсем понятно.

– Полковник, – сказал отец Браун, – поверьте, этот архангел дерзости, который украл ваши вилки, прошел по этому коридору туда и обратно двадцать раз, на глазах у всех, при полном свете ламп. Он не прятался и не забивался в угол, где его стали бы искать те, у кого могли возникнуть подозрения. Он постоянно двигался вот здесь, в прекрасно освещенных коридорах, и везде, где бы он ни находился, он выглядел так, будто имеет полное право там быть. Не спрашивайте, как он выглядел, вы сами сегодня вечером видели его шесть или семь раз. Вы, вместе с остальными большими людьми, ждали в гостиной рядом с террасой в конце этого коридора. Когда он оказывался среди вас, джентльменов, он вел себя, как официант, семенил с опущенной головой, с болтающейся салфеткой. Он молча проскальзывал на террасу, делал там что-нибудь на столе и снова пролетал мимо вас обратно в сторону служебных помещений. Попадая в поле зрения администратора и остальных официантов, он манерами и внешним видом, словом, полностью преображался. Мимо официантов он проходил с рассеянным высокомерием, которое все они привыкли видеть на лицах своих богатых клиентов. Их не удивляло, что кто-то из важных господ разгуливает по всему дому, словно зверь в зоопарке. Как им хорошо известно, ничто так не отличает представителей высшего общества, как привычка ходить там, где вздумается. Потом он делал вид, что ему прискучило прогуливаться по этому коридору, он заворачивал за угол и шел мимо застекленной будки. Проходя мимо гардероба, вот здесь, где сейчас стоим мы, он снова, как по волшебству, преображался и дальше под видом раболепного официанта шел к двенадцати рыболовам. Стали бы джентльмены обращать внимание на какого-то случайного официанта? Стали бы официанты в чем-то подозревать первосортного джентльмена? Пару раз он даже позволял себе и не такое. Рядом с личным кабинетом хозяина заведения заявил, что ему хочется пить и потребовал принести сифон содовой. Потом благодушно сказал, что сам отнесет его, и так и сделал. И среди вас появился уже с ним. Что тут подозрительного – официант выполняет свои обязанности. Конечно, долго так продолжаться не могло, но ему нужно было продержаться всего лишь до того времени, пока подадут рыбу.

Труднее всего ему пришлось, когда официанты выстроились у стены, но и тут он исхитрился: встал точно на углу, таким образом, чтобы джентльмены приняли его за одного из официантов, а официанты посчитали джентльменом. Все остальное было делом техники. Если вне террасы он попадался на глаза какому-нибудь официанту, тот видел флегматичного аристократа, решившего размять ноги. За две минуты до того, как с рыбным блюдом было покончено, он снова принял облик юркого слуги и собрал опустевшие тарелки. Их он поставил на буфет, серебро засунул себе за пазуху, отчего фрак у него на груди оттопырился, и, как заяц, дал стрекача по коридору (я услышал его топот), пока не добежал до гардероба. Здесь ему оставалось последний раз изобразить из себя плутократа, плутократа, которого срочно вызывают дела, дать номерок гардеробщику и уйти так же красиво, как он зашел. Но… Но случилось так, что гардеробщиком этим оказался я.

– Как же вы с ним поступили? – вскричал полковник в необычайном волнении. – Что он рассказал вам?

– Прошу прощения, – бесстрастно произнес священник, – но на этом история заканчивается.

– И начинается самое интересное, – пробормотал Паунд. – Его профессиональные приемы я, похоже, понял, но ваши…

– Мне пора идти, – просто сказал отец Браун.

Вместе они прошли по коридору к вестибюлю, где увидели свежее веснушчатое лицо герцога Честера, который жизнерадостно бросился к ним.

– Я вас повсюду ищу, полковник, – восторженно воскликнул он. – Идемте скорее. Обед продолжается, старый Одли собирается произнести речь в честь спасения вилок. Мы хотим заложить новую традицию, ну, понимаете, чтобы увековечить это событие. В самом деле, ведь это вы их вернули! Вы бы что предложили?

– А знаете, – сказал полковник, глядя на него с усмешкой, – я бы предложил, чтобы отныне мы носили не черные, а зеленые фраки. Кто знает, какая путаница может возникнуть, когда ты так похож на официанта.

– А, бросьте! – отмахнулся молодой человек. – Джентльмена невозможно принять за официанта.

– А официанта за джентльмена, – все с той же насмешливой улыбкой произнес полковник. – Преподобный сэр, вашему другу, должно быть, пришлось очень постараться, чтобы изобразить из себя джентльмена.

Отец Браун застегнул простенькое пальто на все пуговицы под самое горло (на улице было ветрено) и взял со стойки свой простенький зонтик.

– Да, – сказал он. – Быть джентльменом не просто. Но, знаете, иногда мне кажется, что официантом быть может почти так же утомительно.

И пожелав им всего хорошего, он толкнул дверь этого дворца удовольствий. Золотые врата закрылись у него за спиной, и он торопливо зашагал по темным мокрым улицам в поисках дешевого омнибуса.

Загадочное исчезновение

Большие и светлые стеклянные двери приемной доктора Ориона Гуда, знаменитого криминолога и специалиста по определенным умственным расстройствам, выходили прямо на подступающее к Скарборо Северное море, которое казалось за ними одной бесконечной синевато-зеленой мраморной стеной. Причина, по которой морская гладь чем-то напоминала синевато-зеленые стенные панели, заключалась в совершенном порядке, который царил в комнатах, в холодной чистоте и спокойствии, почти не отличимых от морских. Не то, чтобы апартаменты доктора Гуда были совершенно лишены роскоши или даже некоторой поэтичности. Все это там было, разумеется, но создавалось такое впечатление, будто элементы эти были привнесены туда искусственно и держались под строгим контролем. Роскошь заключалась в следующем: восемь-десять коробок лучших сигар на специальном столе (правда, располагались они в продуманном порядке: самые крепкие поближе к стене, а самые легкие – ближе к окну). На этом же отведенном для роскоши столе присутствовали и три бутылки с превосходными винами на специальной подставке, хотя рядом с ними так же всегда можно было найти виски, бренди и ром. Поэтичность же заключалась в том, что левый угол комнаты занимали книжные полки с английскими классиками, собрание это было не менее полным, чем целая библиотека книг по медицине английских и зарубежных авторов, которая украшала правый угол. Впрочем, если бы кто-нибудь снял с полки томик Чосера или Шелли, образовавшаяся ниша в ряду раздражала бы взгляд так же, как щербина на месте переднего зуба. Нельзя сказать, что их никогда не читали. Возможно, и читали, но, глядя на них, складывалось такое впечатление, будто они прикованы к своим местам цепями, как Библии в старых церквях. Доктор Гуд относился к своим книжным полкам так, словно это была публичная библиотека. И если подобная строгая научная методичность охватывала даже полки с сонетами и балладами и столы с сигарами и выпивкой, то можно и не говорить, что на полках с книгами, необходимыми для работы, и остальных столах, на которых располагалась хрупкая, казавшаяся магической химическая и механическая утварь, неукоснительный порядок поддерживался с еще большим, поистине языческим фанатизмом.

Доктор Гуд расхаживал по анфиладе комнат, опоясанных (как говорится в школьных учебниках географии) с восточной стороны Северным морем, а с западной – полками со стройными рядами книг по социологии и криминологии. Одет он был, как художник, в бархатный костюм, однако без какого-либо намека на богемную небрежность. Волосы у него, хоть и седые, оставались густыми и здоровыми. На впалых щеках доктора горел румянец, словно он волновался в ожидании какого-то события. Вообще весь его вид, так же как вид его комнат, оставлял ощущение покоя и одновременно вечного движения, как и само великое Cеверное море, на берегу которого (что было продиктовано исключительно заботой о здоровье) он построил свой дом.

Однако в эту самую минуту расшалившаяся судьба распахнула перед ним дверь и впустила в строгие, вытянувшиеся вдоль моря комнаты человека, который, возможно, представлял собой самую что ни на есть прямую противоположность как самому помещению, так и его хозяину. После быстрого, но вежливого стука дверь открылась внутрь, и в комнату ввалилась маленькая бесформенная фигурка, которой собственные шляпа и зонтик в руках, похоже, доставляли хлопот не меньше, чем сумки и чемоданы какому-нибудь опаздывающему на поезд пассажиру. Видавший виды простой черный зонтик напоминал бесформенный сверток; шляпа была черной с широкими загнутыми полями шляпой священника (в Англии такие редко увидишь); сам человек был живым воплощением простодушия и беспомощности.

Доктор посмотрел на гостя взглядом, полным сдержанного удивления; вероятно, на лице ученого появилось бы примерно такое же выражение, если бы в его комнату вдруг вползло какое-нибудь огромное, но явно безобидное морское чудище. Гость же глядел на доктора, сияя и отдуваясь, как какая-нибудь тучная экономка, которой только что удалось пропихнуться в омнибус: смесь довольства и торжества на лице с полнейшим беспорядком в одежде. Он уселся на стул, при этом шляпа его упала на ковер, а тяжелый зонтик, скользнув между коленей, грохнулся на пол. Потянувшись за шляпой и согнувшись пополам, чтобы поднять зонтик, священник с лучезарной улыбкой на круглом лице произнес следующее:

– Прошу прошения, меня зовут Браун. Я к вам по делу Мак-Набов. Я слышал, вы много раз помогали людям в подобных неприятностях. Тысяча извинений, если я ошибаюсь.

К этому времени он уже кое-как поднял шляпу (для чего принял довольно неуклюжую позу) и теперь, прижав ее к груди, коротко поклонился с таким видом, будто наконец-то навел во всем полный порядок.

– Я не знаю, о чем вы, – с холодной учтивостью ответил ученый. – Боюсь, вы ошиблись адресом. Я – доктор Гуд, и работа моя имеет почти исключительно письменный и образовательный характер. Да, полиция иногда обращается ко мне в особенно сложных и важных случаях, но…

– О, это дело чрезвычайной важности, – не дал ему договорить человечек по фамилии Браун. – Ее мать запрещает помолвку! – С этими словами он с многозначительным, но радостным видом откинулся на спинку стула.

Брови доктора Гуда хмуро сдвинулись, но глаза под ними заблестели то ли зло, то ли насмешливо.

– И все же, – произнес он, – я не совсем понимаю, о чем вы.

– Дело в том, – сказал человек со шляпой священника, – что Мэгги Мак-Наб и юный Тодхантер хотят пожениться. Что может быть важнее этого?

Великие научные достижения Ориона Гуда лишили его многих вещей – к примеру, здоровья или веры, – но способность видеть и понимать абсурдность они пощадили. Услышав последнее замечание простодушного служителя церкви, он усмехнулся и с видом врача, встретившего занятного пациента, опустился в кресло.

– Мистер Браун, – серьезно произнес он, – прошло уже четырнадцать с половиной лет с тех пор, когда меня последний раз просили заняться делом частного порядка. Тогда речь шла о попытке отравления французского президента на банкете у лорд-мэра. Сейчас же, насколько я понимаю, вопрос заключается в том, является ли какая-то ваша знакомая по имени Мэгги подходящей партией для другого вашего знакомого по фамилии Тодхантер. Что ж, мистер Браун, я человек азартный и берусь за это дело. Семья Мак-Набов получит совет такой же ценный, как и тот, что я дал Французской республике и английскому королю… нет, даже ценнее, на четырнадцать лет ценнее. Сегодня у меня как раз свободный день. Рассказывайте.

Маленький священник от души поблагодарил его, но по-прежнему с каким-то простоватым видом, так можно было бы благодарить соседа в курительной комнате за спички, а не, скажем, куратора Королевского ботанического сада, который согласился сходить с вами на лужок поискать клевер с четырьмя лепестками (что было намного ближе к истине). Итак, высказав благодарность, коротышка тотчас перешел к рассказу:

– Как я уже сказал, моя фамилия – Браун… Да, и я – священник маленькой католической церкви, вы наверняка ее видели за теми неприглядными улочками ближе к северной окраине города. На самой дальней и самой неприглядной из этих улиц, которая тянется вдоль моря, как волнолом, живет с дочерью и сыновьями одна моя прихожанка, очень честная, но довольно несдержанная натура, вдова по фамилии Мак-Наб. Она сдает комнаты. И вот, она с дочерью… Вернее, она с постояльцами… Пожалуй, я лучше расскажу об обеих сторонах подробнее. Сейчас у нее живет только один постоялец, молодой человек по фамилии Тодхантер, но он доставляет ей хлопот больше, чем все ее бывшие постояльцы вместе взятые, потому что хочет жениться на младшей из женщин, живущих в доме.

– А младшая из женщин, – спросил доктор Гуд, едва сдерживая улыбку, – чего хочет она?

– А она хочет выйти за него! – воскликнул отец Браун, возбужденно подавшись вперед. – В этом-то и состоит ужасное затруднение.

– Действительно, слыханое ли дело! – согласился доктор Гуд.

– Этот юный Джеймс Тодхантер, – продолжил клирик, – насколько я знаю, очень достойный молодой человек, хотя, конечно, утверждать этого я не могу. Это невысокий парень, с приятным открытым лицом, брюнет, подвижный, как обезьяна, всегда чисто выбрит, как актер, и вежлив, как прирожденный светский лев. И деньги у него, похоже, водятся, но никто не знает, чем он зарабатывает. Поэтому миссис Мак-Наб (женщина по натуре подозрительная) уверена, что это что-то ужасное, возможно, даже связанное с динамитом. Но динамит у него, должно быть, какого-то безобидного и беззвучного сорта, потому что бедняга всего лишь каждый день на несколько часов закрывается в своей комнате и что-то там изучает. Он утверждает, что вся эта таинственность временная и оправданная и обещает обо всем рассказать до свадьбы. Это то, что всем известно наверняка, но миссис Мак-Наб готова рассказать еще много чего интересного, даже из того, в чем она совершенно не уверена. Вы же знаете, как быстро появляются слухи, когда есть что-то эдакое, таинственное. Поговаривают, якобы кто-то слышал два голоса за закрытой дверью, хотя, когда дверь в комнату Тодхантера открыта, там ни разу не видели посторонних. Еще рассказывают, что однажды в сумерках из дымки над морским берегом (а точнее, даже из самого моря) появился таинственный высокий мужчина в шелковом цилиндре, мягко пройдя по песку, он через маленький задний сад вышел во двор дома, чтобы поговорить с постояльцем через открытое окно его комнаты (голоса их тоже якобы кто-то слышал). Та беседа, кажется, закончилась ссорой. Тодхантер в ярости захлопнул окно, а мужчина в цилиндре снова растворился в морской дымке. Об этом случае семья рассказывает, как о страшной тайне, но мне кажется, миссис Мак-Наб все-таки предпочитает другую историю, собственного сочинения: по ночам из большого ящика в углу комнаты, который днем всегда заперт, вылезает какой-то другой человек, ну, или не человек, она этого не знает. В общем, вы видите, что за запертой дверью своего постояльца они готовы увидеть все чудеса и ужасы «Тысячи и одной ночи». Хотя живет в ней всего лишь невысокий паренек в строгом черном пиджачке, пунктуальный и безобидный, как часы в гостиной. Платит он всегда минута в минуту, почти не пьет, обожает маленьких сыновей хозяйки, которые его так любят, что готовы возиться с ним дни напролет. Но, что сейчас самое главное, не меньше чувств он сумел вызвать и у старшей дочери, которая согласна идти с ним в церковь хоть завтра.

Человек, решающий большие вопросы при помощи серьезных теорий, всегда находит удовольствие в том, чтобы применять свои навыки к мелочам. Крупный ученый, снизойдя до простоты священника, снизошел до нее со всей основательностью. Устроившись поудобнее в кресле, он заговорил с видом рассеянного лектора:

– Даже в мельчайших примерах лучше всего – первым делом обратить внимание на главные законы природы. В начале зимы можно найти живой цветок, но цветы умирают. На берегу можно отыскать сухой голыш, тем не менее прибои существуют. С точки зрения ученых вся человеческая история является цепочкой движений людских масс – их гибель или миграция, как смерть насекомых зимой или возвращение птиц весной. И в основе всей истории лежит раса. Различные расы порождают различные верования, законы и этические принципы. Лучший тому пример – дикий, оторванный от остального мира, исчезающий народ, который мы обычно называем кельтами. Его представителями являются и ваши друзья Мак-Набы. Невысокие смуглокожие люди, спокойные и ленивые, они легко поддаются суеверию и в самых обычных происшествиях видят вмешательство потусторонних сил, точно так же как они принимают на веру (простите, святой отец) все сверхъестественные объяснения тех событий, которые представляете вы и ваша церковь. Нет ничего удивительного в том, что такие люди, когда с одной стороны загадочно шумит море, а с другой (простите еще раз) – бубнит проповедник, наделяют самыми фантастическими свойствами то, что на самом деле, скорее всего, является обычными житейскими делами. Вы, как человек, наделенный только своими маленькими приходскими обязанностями, сталкиваетесь всего лишь с одной такой миссис Мак-Наб, напуганной всеми этими россказнями о двух голосах и появляющемся из моря высоком господине. Но человек, наделенный научным воображением, видит таких вот разбросанных по всему миру Мак-Набов единым целым, как какой-нибудь вид птиц, например. Он видит тысячи Мак-Набов в тысячах домов, каждый из которых добавляет свою капельку кельтской суеверности в чашку чая соседа или соседки. Он видит…

Прежде чем ученый закончил предложение, с улицы раздался еще один, на этот раз более нетерпеливый призыв, кого-то в шуршащих юбках торопливо провели по коридору, открылась дверь, за которой показалась молодая девушка, прилично одетая, но несколько несобранная. Лицо девушки горело от спешки, светлые волосы растрепал морской ветер, но, если бы не шотландская угловатость скул и смуглость, ее можно было бы назвать настоящей красавицей. Извинения ее прозвучали отрывисто, почти как приказ.

– Простите, что прерываю, сэр, – сказала она, – мне необходимо немедленно поговорить с отцом Брауном. Вопрос жизни и смерти.

Отец Браун начал нескладно подниматься.

– Что-то случилось, Мэгги? – произнес он.

– Джеймс убит, это все, что мне пока известно, – ответила девушка, все еще тяжело дыша после спешки. – С ним снова был этот Ронил, я совершенно отчетливо слышала через дверь, как они разговаривали. Это были два разных голоса, Джеймс ведь разговаривает тихо и немного картавит, а у того второго голос был высоким и дрожащим.

– Этот Ронил? – недоуменно повторил священник.

– Да-да, Ронил. Я узнала, как его зовут, – второпях воскликнула девушка. – Я услышала, через дверь. Они ссорились… из-за денег, по-моему. Мне показалось, Джеймс несколько раз повторил: «Верно, мистер Ронил» или «Нет, мистер Ронил», и еще «Два, три, мистер Ронил». Но прошу вас, хватит разговаривать, пойдемте же скорее, мы еще можем успеть.

– Куда успеть? – поинтересовался доктор Гуд, который с большим любопытством наблюдал за девушкой. – Чем мистер Ронил и его деньги вызвали такую спешку?

– Я попыталась открыть дверь, однако она была заперта, – коротко ответила девушка. – Тогда я побежала на задний двор, куда выходит его окно, и забралась на подоконник. В его комнате было темно, но клянусь, я увидела Джеймса, он лежал в углу, весь съеженный, как будто его накачали наркотиком или задушили.

– Это очень серьезно, – мрачно произнес отец Браун, поднимая свои вечно выскальзывающие из рук шляпу и зонтик. – Кстати, я как раз рассказывал о вашем деле этому джентльмену, и его мнение…

– Сильно изменилось, – задумчиво произнес ученый. – В этой юной леди намного меньше кельтского, чем я предполагал. Мне сейчас все равно нечем заняться, поэтому я готов пойти в город с вами. Позвольте только надеть шляпу.

Через несколько минут все трое уже подходили к концу узкой невзрачной улицы, на которой жили Мак-Набы. Девушка шагала решительной походкой горца, дыша глубоко и ровно, криминолог шел размеренной походкой, как бы с ленцой, хотя в движениях его чувствовалась ловкость леопарда, священник же просто семенил за ними, изо всех сил стараясь не отставать. Эта окраина города в самом деле выглядела довольно тоскливо и навевала мрачные мысли, в полном соответствии со словами доктора. Разрозненные дома выстроились вдоль морского берега прерывистой линией, и, чем дальше от центра города, тем расстояние между ними увеличивалось. Над улицей сгущались преждевременные сумерки, кое-где подсвеченные невидимым закатом. Чернильно-фиолетовое море нашептывало что-то зловещее. Над запущенным задним садом Мак-Набов, который выходил прямо на песочный берег, торчали два черных голых дерева, словно руки демона, воздетые в изумлении к небу, и когда на улице навстречу путникам ринулась растревоженная миссис Мак-Наб, точно так же, расставив тощие руки, с лицом, скрытым тенью, она сама была немного похожа на демона. Доктор и священник почти ничего не говорили, слушая, как она, задыхаясь, повторяет рассказ дочери, сдабривая его новыми ужасающими подробностями и клятвенными заверениями отомстить и мистеру Ронилу за убийство, а мистеру Тодхантеру за то, что его убили, или последнему за то, что он осмелился захотеть жениться на ее дочери, а сам, видите ли, умер. Через узкий коридор они прошли от парадной до двери в комнату постояльца в глубине дома. Там доктор Гуд движением заправского сыщика приложил плечо к панели и выдавил дверь.