Текст книги "Париж был так прекрасен…"

Гоар Маркосян-Каспер
Париж был так прекрасен

Ночь выдалась душная, душная и темная, за низкими тучами не было видно ни луны, ни звезд, и фонари горели тускло, к тому же не все, через два, если не через три, то ли из экономии, то ли кто-то большинство их разбил, не кто-то один, конечно, и не сразу, а постепенно, они не зажигались давно, а чинить их никто, естественно, не думал.

Дора быстро шагала по совершенно пустой улочке, стараясь держаться поближе к стенам домов, ей было страшно, обычно она старалась не задерживаться в городе допоздна, но сегодня ей повезло, ее пригласил на ужин китаец, с которым она познакомилась в парке, где по вечерам показывали на большом экране бесплатное кино, в отличие от многих ее знакомых, она только на такое и ходила, пригласил просто так, ничего от нее не добиваясь, наверно, богатый, как они все, с удовлетворенными потребностями, как выражалась Надин, ее соседка по комнате, чуть ли не окончившая Сорбонну, и единственное, чего ему хотелось, поболтать на евро, видно, учил его там у себя, в Китае, а ее выбрал, потому что молоденькая, старшее поколение ведь новым общим языком не владеет, его только полтора десятка лет назад стали преподавать в школах, детям, считалось, что пусть старики бормочут себе по-своему, куда торопиться, вся Европа заговорит на общем языке где-нибудь через полвека, ну и ладно…Придумано было ловко, молодежи нравилось, что у нее как бы свой собственный язык, которого люди постарше не понимают, потому все зубрили его охотно, тем более, что ничего другого так уж активно вбивать себе в голову не приходилось, и к тому же он был легкий, никакого тебе дурацкого правописания и нелепого произношения, как в старых языках… конечно, все не совсем так, на евролингве говорили и те, кто постарше, ее отец, например, уже счастливое избавление от засилья английского, достигнутое континентальной Европой не без труда, побуждало их напрягать силы и память… Китаец повел ее в «Кафе де ля Пэ», заказал обед из трех блюд и даже десерт, изумительное пирожное, огромное, с тарелку, видно, у него денег куры не клюют… до чего же глупая поговорка, с чего бы, спрашивается, курам клевать хоть чьи-то деньги, птицам до звонкой монеты дела нет, птицам, зверям, ни курице, ни орлу, ни барану, ни тигру деньги не нужны, это атрибут только человека, то, что отличает его от животных и не в лучшую сторону… Стал накрапывать дождь, она почти бежала, никогда улица не казалась ей столь длинной, она таковой и не была, но теперь у Доры возникло ощущение, что у нее нет конца… и даже середины… Две темные фигуры отделились от стены так внезапно, что она едва на них не налетела, еле успела остановиться, но что толку, они перегородили ей дорогу, а повернуться и побежать назад она не успевала.

– У меня ничего нет, – пролепетала она, протягивая им потрепанную сумочку из дешевой синтетики.

– В сумочке, может, и нет, но под этим… – один из них оттянул край выреза ее трикотажной блузки и хрипло рассмеялся.

Арабы! Дора похолодела. Закричать? Безнадежно, хотя, казалось, до Итальянцев, где светло и людно, открыты кафе и ночные клубы, рукой подать, но ее не услышат, и если даже услышат, кому она нужна, безнадежно, и все-таки она закричала, и удивительно, почти сразу кто-то возник за ее спиной, шел за ней или свернул из ближнего переулка, возник и сказал громко, хотя и вроде как-то лениво:

– А ну валите отсюда, ребята!

Один из арабов сунул руку в карман, наверно, за ножом, теперь ведь у всех ножи, но второй вскрикнул испуганно:

– У него пистолет!

И тут же оба отступили и растворились в темноте. Дора обернулась. Пистолета больше не было, если он и вовсе не привиделся ее обидчикам, а ее спаситель стоял, заложив руки в карманы, невысокий, всего на полголовы выше нее, плечи довольно широкие, волосы вроде темные, большего в уличном полумраке не разглядишь.

– Как тебя зовут?

По голосу Дора поняла, что он улыбается.

– Медора, – ответила она неуверенно. – А тебя?

– Хотелось бы сказать Конрад, но увы… Всего лишь Ив. – Голос звучал совсем весело.

– Почему Конрад? – спросила она.

– Господи! Ты в школе училась?

– Да, – отозвалась Дора обиженно. – В привилегированной.

– Вот как? И какими привилегиями вы пользовались, правом не знать Байрона?

Дора промолчала, и он сменил тему.

– Будет лучше, если я провожу тебя до дому. Ты где живешь?

– Там, – мотнула Дора головой. – Через здание.

– В приюте?

– Угу.

Она испугалась, что он начнет иронизировать, привилегированная школа и приют, курам на смех…опять куры, почему, может, потому, что и она не умнее курицы… испугалась, но он промолчал, только слегка подтолкнул, пойдем, мол, и ее ужаснула уже другая мысль, что если доведет до дверей и распрощается, и все, и правильно, на что ему дура, которая даже Байрона не читала…

Они молча дошли до узкой стеклянной двери, приют «Эльдер» был когда-то дешевой гостиницей, одной из тех, которые государство выкупило у владельцев, чтобы разместить хоть толику бездомных, которыми буквально кишел Париж, и не только он, Франция, Европа. Тем более, что в дешевых гостиницах ныне особой нужды не было, обнищавшие жители Европы давно отказались от ближних и дальних путешествий, а те, кто побогаче, вкупе с китайцами, державшими в руках почти все мировое производство и соответственно доходы от него, предпочитали отели классом повыше. Дора постучала, ей открыл, высокопарно выражаясь, портье, на деле такой же обитатель приюта, как и она, получавший за труды мизерную плату, сущие гроши, какие полагались и ей за то, что утром она готовила и сервировала завтрак, не одна, вместе с тремя другими девушками, кухарками или официантками, все едино, главное, что это была как бы работа.

– Тут есть где посидеть, поговорить? – спросил Ив, когда дверь открылась.

– Есть, – заторопилась она. – Холл, здесь внизу.

Маленький зальчик, который она назвала холлом, по утрам служил столовой, где подавали скромный завтрак, в обед там можно было поесть бесплатного супу, перекусить тогда или позднее на свой лад, тем, кто не ленился сготовить себе что-либо еще, разрешалось пользоваться кухней… таких было немного, люди в приюте жили одинокие, возиться ради себя лично неохота, если б еще семья, дети… существовали, впрочем, и семейные приюты, один всего в сотне метров, по другую сторону той же улицы, но Дора слышала, что семейные люди выдерживают редко и недолго, большинство оставшихся без собственного крова и работы рано или поздно отдавало малышей в детские приюты, где их бесплатно кормили, одевали и даже учили… Помимо прочего зальчик выполнял и функции комнаты отдыха, на свободной стене висел большой телевизор, и в дополнение к пластиковым столам и стульям, месту кормежки, стояли кресла и диванчики с довольно удобными поролоновыми сидениями, обтянутыми немаркой клеенкой. Можно было здесь и принять гостя, наверху, в комнатах, где жили по четверо, а то и шестеро чужих друг другу людей, не до личной жизни, по крайней мере, не до задушевных бесед. Наконец, тут было светло, по крайней мере, относительно, она коснулась панельки выключателя у двери, и тусклые галогеновые лампочки загорелись, дав ей возможность разглядеть получше своего спасителя. Волосы у него оказались каштановыми или темно-русыми, точнее не разобрать, глаза голубыми, правильные черты лица, крепкая грудь, обтянутая белой майкой с изображением смеющихся дельфинов и красной надписью SOS, реклама очередной кампании экологов. Еще на нем были потрепанные голубые джинсы, такие же, как на ней самой. Ив тоже ее рассматривал, что увидел, неизвестно, но спросил:

– Сколько тебе лет? Восемнадцать?

– Двадцать один!

– Так много? – Ив улыбнулся. – Сядем?

Он первым прошел почему-то не к дивану или креслу, а к столу, отодвинул стул и сел, стульев было только два, и Дора устроилась напротив, положив сумочку на стол. Ив хозяйским жестом взял ее, открыл, вынул кошелек и выложил его содержимое на стол.

– Восемьдесят евро. Пара бутербродов, стакан бурды, именуемой кофе, из автомата и противозачаточные таблетки.

– Мне не нужны таблетки, – вспыхнула Дора. – Я не сплю с кем попало!

– В таком случае тебе не стоит разгуливать одной в темноте.

– Я не разгуливаю. Меня пригласили на ужин.

– Не кто попало? – спросил Ив насмешливо.

– Это другой случай! Просто…

Она запнулась и умолкла, какого черта, спрашивается, она должна отчитываться перед незнакомцем, пусть даже избавившим ее от крупных неприятностей. Впрочем, Ив отчета не требовал, он положил деньги обратно в кошелек, кошелек в сумочку, аккуратно застегнул ту на пуговку и отодвинул.

– У меня наверху есть еще немного, – сказала Дора почему-то. – И послезавтра я получу пособие. К тому же тут бесплатный завтрак и суп. А еще я подрабатываю в здешней столовой.

– Понятно. И как ты угодила после привилегированной школы в приют? Сбежала из дому?

– Нет.

Глаза Доры наполнились слезами.

– Что-то случилось с родителями?

Она взглянула на него с подозрением, ей почудилась в его голосе насмешка, но нет, он смотрел с участием, и ее прорвало, она выложила свою историю, спотыкаясь и путаясь, но почти ничего не пропустив, рассказала, как в последний год учебы всякий раз, когда приезжала домой, видела родителей мрачными и озабоченными, все более мрачными и озабоченными, но ей они ничего не говорили, и только перед самым выпускным балом в школу приехали из полиции, и она узнала, что родители покончили с собой, вместе, приняли какое-то снотворное.

– Оказалось, что папа потерял работу год назад, он был старшим специалистом в фирме, выпускавшей детали для электронных устройств, и вдруг ее закрыли, производство перевели в какую-то африканскую страну, где все делают дешево…

– И плохо.

– Кого это волнует! Главное ведь, чтобы дешево… Ну а здешних работников просто уволили. Всех. И он больше ничего не нашел. А мама была на пособии давным-давно. Они постепенно продали все ценное… Мебель… Машину, чтобы внести плату за мой последний год в школе… Квартира была не собственная, платить за аренду они больше не могли, оставалось идти в приют и жить на пособие. Они не захотели. Они оставили мне письмо. Что им очень стыдно, но у них больше ничего нет, и мне придется самой прокладывать дорогу в жизни… А как? Если б еще в этой школе учили чему-нибудь полезному…

– А чему там учили? – полюбопытствовал Ив.

– Да ничему!

– Совсем ничему?

– Почти. Читать и писать…

– От руки?

– И от руки тоже.

– Уже дело. Это теперь редкое умение.

– И какой от него прок? – спросила Дора.

– В данной ситуации, может, и никакого. Но ведь все может измениться. Вдруг вся электроника выйдет из строя?

– Ну да! – Дора скептически хмыкнула, Ив тоже улыбнулся.

– Ладно, это побоку. А еще?

– Еще?

– Чему учили?

– Тому, что и везде. Евростандарт. Такая игра в учебу. Будто ты сам не знаешь.

– Представь себе, не знаю. Стандарты меняются слишком быстро. Что-то, конечно, примерно представляю, например, арифметику: показывают мультики с мушкетерами, которые все убивают и убивают гвардейцев кардинала и хвастают, кто больше людей уложил, я – три, ты – семь, он – девять, умножаем, вычитаем, делим, авось, и что-то при этом запомним.

Дора засмеялась.

– Ну может, не столь просто, но… Историю, например, дают в виде реконструкций, Жан-простак на машине времени отправляется в прошлое и смотрит, что там… Понимаешь, беда ведь не в этом, в конце концов, никто читать учебники не запрещает, и библиотека есть, не только электронные книги, но и бумажные, только вот, хочешь – учи, не хочешь – не учи, никто ничего не скажет…

– А свидетельство об окончании выпишут, как миленькие.

– Конечно. Правда, есть особые классы, туда берут способных. Если берут, то заставляют подписать бумажку, что ты согласен с их условиями. То есть ты обязан выполнять все задания и вести себя тихо, а то могут выставить с урока, а если не учишь, что задают, то из особого класса исключат и пошлют обратно в обычный. Не знаю, зачем это.

– Ну как? – усмехнулся Ив. – Государству ведь нужны управленцы и специалисты, не то оно развалится. Вот их и готовят из способных и прилежных, больше, к несчастью, из прилежных, чем из способных, последние ведь могут быть и задиристыми, а возиться с такими неохота. В любом случае, несколько процентов поколения идут в дело, а остальные – на пособие.

– Мне как-то предлагали перейти в такой класс. Гуманитарный. Но я отказалась. Зря, наверно.

– Зря. А почему?

– Не знаю. Девочки отговорили. Свободы меньше. И баллы ставят всякие. Так-то никаких баллов нет, и все вроде равны, а там больше-меньше, и сразу как будто кто-то лучше, а кто-то хуже.

– Но ведь так и есть.

– Наверно. Но когда тебе тринадцать, выделяться не хочется.

– Это верно, – кивнул Ив. – Ну а что за привилегии такие? Твои родители ведь за них платили.

Дора вздохнула.

– Главное, что территория огорожена, и ее охраняют. Вооруженные люди. Которые не позволят, например, чтобы внутрь ворвались какие-нибудь террористы или просто спятившие ученики с автоматами и всех перестреляли или взяли в заложники. Или заявились наркодилеры со своим товаром и стали предлагать его прямо в классах, говорят, в обычных школах это запросто. И вообще туда не пускают посторонних.

– Например, педиков, которые приходят в школы, выбирают мальчиков покрасивее и завлекают в свои клубы.

– Ну этого, конечно, вслух не говорят! – Дора даже испугалась, вдруг услышит портье, донесет, иди потом плати штраф. – Просто посторонних. И, кстати, эта школа стопроцентно светская, верующих туда не берут.

– Мусульман то бишь.

– Почему именно мусульман?

– А потому что ныне никто иной в бога не верит… Словом, нашли благопристойный выход. Хотя странно, что и такое разрешают, а как же права верующих?

– Так для них ведь тоже особые школы есть.

– Да. Ну что ж, мне все ясно. – Ив вдруг ударил ладонью по столу, словно что-то припечатал, и встал. – Ладно, на сем завершим. Спать пора.

Дора подняла на него испуганный взгляд.

– А о себе ты не расскажешь?

– В следующий раз. Какой у твоей комнаты номер?

– Двадцать восемь. У меня и видеофон есть.

– Видеофоны горят, как свечки. Дешевый, небось? Адрес надежнее. Но, если хочешь, можешь и фон дать.

Они были уже у двери, когда Ив вдруг спросил:

– А кто ты по национальности?

– Евро, – ответила Дора удивленно.

– Это гражданство, а не национальность. Я имею в виду… Французская кровь в тебе есть?

– Есть. У меня мама была француженка. То есть наполовину. Дед был француз, а бабушка – немка. А с папиной стороны нет, там все с востока. В смысле, из Восточной Европы.

– Понятно. Ладно, я пошел. Спокойной ночи.

Когда Дора осторожно отперла дверь своего двадцать восьмого номера, внутри было темно и тихо, соседки по комнате, которых она про себя называла сокамерницами, спали. Она сняла туфли, чтобы не стучать каблуками, прошла босиком к своей кровати, разделась, нащупав ближайший стул, бросила на него одежду и проскользнула в ванную. Ванны, собственно, там не было, только крохотная душевая кабинка, облицованная простеньким белым кафелем, кабинка, раковина, унитаз, несколько полочек и маленькое зеркало, перед которым она остановилась и стала себя разглядывать. Золотисто-каштановые волосы, прихваченные на затылке резинкой, длинные, она не стриглась, чтобы избежать лишних расходов, пышный пучок лежал у нее между лопатками, зеленовато-карие глаза, пухлые губы, правильный овал лица, нежная шея… дальше видно не было, но она знала, что и прочее у нее вполне на уровне, почему бы… интересно, сколько ему лет, не меньше тридцати, может, тридцать два, а то и тридцать пять… Где он живет, чем занимается, судя по одежде, не богаче нее, хотя хорошо одеваться теперь не принято, дурной тон… да и опасно, говорят, на тех, кто чересчур разряжен, нападают, обрызгивают краской из пульверизатора или даже разрезают вещи ножом…

Кое-как сполоснувшись под душем, выдававшим крошечные порции воды с интервалами чуть ли не в минуту, Дора вытерлась стареньким полотенцем и забралась в постель, но заснуть не могла. В почти непроглядной, уличных фонарей поблизости не было, темноте тихо посапывали соседки, хорошо еще никто не храпел, случалось и такое, девушка, подававшая вместе с ней завтрак, жаловалась, что в одной комнате с ней живет женщина с больными бронхами, которая храпит или хрипит и не дает остальным спать, это была вовсе не редкость, особенно у людей постарше. У них в комнате жили женщины молодые, впрочем, у соседства с ними был другой недостаток, они водили к себе мужчин, конечно, их тоже можно понять, но спать под аккомпанемент стонов и придыханий вовсе не сахар, тем более в такой тесноте. Она мысленно обвела взором помещение, в гостиничные времена это, скорее всего, был номер на двоих, максимум на троих, теперь здесь стояли четыре узкие кровати, при каждой тумбочка, а в середину еще впихнули круглый стол со стульями… кровать, тумбочка и жесткий стул, вот и все ее имущество… то есть не ее, а то, которым она имела право распоряжаться за плату, которую ежемесячно вносила, примерно половину пособия… да, еще отсек во встроенном шкафу в коридоре с одеждой и обувью, вот они в самом деле принадлежали ей, одежда, обувь, украшения – бижутерия, разумеется, да дешевая электроника, видеофон и карманный компьютер, сделанные в каком-нибудь Занзибаре, китайскую или индийскую на пособие не купишь, даже если добавить к нему деньги, выслуженные в столовой… счастье еще, что пособие никто не отнимал или хотя бы урезал, несколько десятилетий назад, говорят, его получали только безработные… Конечно, времена изменились к лучшему, лет двадцать назад бездомные жили буквально на улице, спали на скамейках в парках и тому подобное, она немало наслушалась о тех ужасах, сейчас существовали хотя бы приюты, правда, тогда бездомных было меньше, один из десяти, теперь же почти половина… все равно! Страшно подумать, что с ней сталось бы, если б ее беда обрушилась на нее в ситуации, бытовавшей двадцать лет назад, куда она подалась бы из дому, который перестал быть домом, снова встала перед глазами пустая квартира… полупустая, кровать еще не вынесли, кто-то ее даже застелил, та самая, где умерли мама и папа, выпили снотворное и легли в постель, их только через четыре дня нашли, и то потому, что они оставили дверь полуоткрытой, нарочно, боялись, наверно, что иначе никто до ее приезда о них не вспомнит, и, конечно, не вспомнили бы, некому, родных никаких, теперь, когда уже в нескольких поколениях заводят по одному ребенку, мало у кого есть родные… будь соседи не столь давние, могли и они не обратить внимания, открыто так открыто, ну и что, и тогда… Только представить себе такое хуже смерти… Входишь в квартиру, а там… хотя что-то, наверно, она стала бы подозревать, звонила бы перед приездом, никто не отвечал бы… почему, почему она была такой размазней, много лет она перезванивалась с мамой каждый день, а в последние год-два много реже, стеснялась, девочки в школе поднимали ее на смех, шестнадцать лет, семнадцать, а все цепляешься за мамин подол, все вокруг были страшно самостоятельные, и ей всякий раз, когда приходилось отвечать на звонок, становилось неловко, а уж сама она старалась за видеофон вовсе не браться, и вот… Мебели оставалось мало, ценную родители продали сами, остальное должно было пойти в уплату за долги, ей разрешили только взять личные вещи, те же одежду, обувь и плюшевого медвежонка, который уже больше десяти лет восседал на ее кровати днем и в кресле у письменного стола ночью, он и теперь днем сидел на кровати, но по ночам печально глядел с неудобной тумбочки. Он и книжки, от отца осталось несколько десятков бумажных книг, которые не интересовали даже кредиторов, было все, что осталось от прежней жизни, от маминых эклеров и меренг, она постоянно пекла всякую вкуснятину, от прогулок с папой, крепко державшим ее маленькую ладошку, по белому песку парка Тюильри, от семейных походов на балет, мама обожала балет, и хоть раз в год отец раскошеливался на безумно дорогие билеты в пале Гарнье…Был еще Лазурный берег, Ницца, куда они ездили отдыхать трижды, а может, и четырежды, последний раз пять лет назад, до того, как отец потерял работу, жили, конечно, не в самом центре, слишком дорого, однако же близко к морю, вечерами непременно прохаживались по Английской набережной, а днем купались и загорали на неудобном галечном пляже, на который она всегда жаловалась, теперь-то за каждую гальку отдала бы день жизни, только ступить туда еще хоть на минуточку, но кому они, ее дни, нужны, наверняка больше ей бирюзовую гладь залива Ангелов увидеть не суждено… Захотелось заплакать, она сжала губы и стала себя подбадривать, ей еще повезло, и со школой тоже, что бы она делала, если бы не директриса, которая помогла ей оформить пособие и получить место в приюте, и не каком-нибудь окраинном, в арабском или африканском пригороде, а в самом центре, учись она в интернет-школе или обычной, где детей в несколько раз больше и вряд ли можно хотя бы попасться директору на глаза… Правда, в интернет-школе она оказаться никак не могла, отец возражал против подобного рода обучения категорически, там, мол, никакого образования не получишь… Можно подумать, в реальной школе станешь мудрецом!.. Что она умела – обращаться с компьютером? Да, теперь все повторяют, как попугаи, зачем, мол, забивать голову ненужными вещами, когда достаточно войти в интернет, там все есть, вот им и не забивали, правда, никто не мешал забивать ее самому, будь на то желание, но чего ради, если можно делать только то, что нравится. Ей нравилось читать, она одолела немало романов Бальзака и Мопассана и даже не в дайджестах, как другие, а целиком… потом она прочла и все книги оставшиеся от отца, и романы, и стихи, даже пьесы, из принципа… вот только Байрона в папиной библиотеке не было, и пожалуйста!.. но что толку от чтения?.. Да, директриса помогла ей устроиться в приют, но не на работу, впрочем, она и не могла, найти подходящее место для вчерашней школьницы не сумел бы никто, в немногих еще уцелевших фирмах нуждались в людях с совсем другой квалификацией, заводов и фабрик в Париже, Франции да и всей Европе практически не осталось, единственная возможность – пойти в продавщицы или официантки, кассиров в магазины уже почти не брали, их заменила электроника, но ходить по торговым залам в униформе или разносить блюда готово было такое множество людей!.. ей крупно повезло, что удалось зацепиться за должность подавальщицы в своем приюте, все благодаря ее приветливости и ровному характеру, большинство обитателей приюта было издерганное и нервное, угождать таким же, как они сами, неспособное… правда, платили гроши, жалких полторы тысячи евро, поистине на бутерброды и противозачаточные таблетки… но таблетки ей и вправду нужны не были, то ли холодность, то ли брезгливость, но что-то мешало ей спать, как все вокруг, с каждым встречным. Конечно, ни о каком принце на белом коне она не мечтала, да и девственность потеряла еще в школе, где старшеклассники, поощряемые преподавателем эротики, буквально гонялись за девочками чуть помоложе, особенно хорошенькими, к которым ее причисляли, затаскивали их в чуланы, в кусты, публичный секс в школе все-таки не поощрялся, вокруг ведь бегали совсем малыши… затаскивали и ничем при этом не гнушались, методы применяли не самые честные, ей, например, подсунули во время воскресной дискотеки таблетку в стакане апельсинового сока, сильные наркотики были в школе под запретом, но на всякую мелочь смотрели сквозь пальцы, подумаешь важность, какая-то девчонка потеряла над собой контроль и позволила парочке самоуверенных юнцов увести себя в пустой компьютерный кабинет. И уводить снова и снова, на дискотеках правили бал парни из выпускных классов, сбежать от которых было попросту невозможно. А в женских спальнях командовали лесбиянки, уйти от их навязчивого внимания было почти подвигом, как это ей удалось, она сама не понимала…

Так что после школы она была только рада, что к ней не приставали, то есть приставали, конечно, порой так настойчиво, что проще было уступить, чем изыскать предлог для отказа… можно подумать, тут нужен предлог, какого черта, не хочу, и все, а у нее не получалось, поднимали на смех, долбили всякую ерунду вроде «аппетит приходит во время еды», но постепенно она все-таки научилась говорить «нет», и уже целый год жила себе спокойно и… И? Бездумно. Ну и правильно. Что толку задумываться, вот представишь себе, что так пройдет вся жизнь, и кинешься в Сену или с Эйфелевой башни, последнее, впрочем, не всякому по карману, на башню пускают по билетам, а те безумно дорогие… Конечно, когда трата – последняя в жизни, о сбережениях печься нет смысла, и однако большинство предпочитало Сену, ночью, чтобы не выловили, рассказывали, что по утрам из реки достают сотни трупов, но это, наверно, преувеличение… Веселенькие однако мысли приходят в голову! Чтобы отвлечься, она стала думать о новом знакомом, интересно, чем он занимается, где живет, действительно ли носит пистолет, пьет или колется, нет, непохоже, но какая-то девушка у него наверняка есть, а жаль…За этими размышлениями она и заснула.

Утро было ясное, совершенно безоблачное, какие в Париже даже летом случаются не часто, теплое, но не жаркое. Бульвар Османа был полон народу, начался месяц скидок в Больших магазинах, и толпы людей, спешивших избавиться от с трудом или без отложенных денег, текли по тротуарам непрерывным потоком. Дора не особенно рвалась делать покупки, боясь потратить из только вчера полученного пособия больше, чем могла себе позволить, но когда Эмма, соседка по комнате, стала по очереди уговаривать девушек составить ей компанию, все-таки согласилась, подумав, что вдруг повезет, удастся купить какую-то недорогую обновку, и когда объявится Ив… если объявится… Обычно от Эммы она старалась держаться подальше, хотя как будто у них было немало общего, возраст, положение, но многое их и отличало, и, в первую очередь, то, что вызывало у Доры зависть, смешанную с удивлением, Эмма имела мать, еще не старую, вполне здоровую, обитавшую в отдельной маленькой квартирке, не богатую, но более или менее обеспеченную, и Эмма вполне могла жить с ней, но не жила, более того, встречалась с матерью редко и неохотно, а на вопрос, почему сразу после школы ушла из дому, отвечала, что выбрала свободу. Под свободой она понимала, кажется, почти ежедневную смену партнеров, часть из которых неизбежно появлялась в приюте, то были особи мужского пола разного пошиба, в основном, не слишком высокого, к чему ей все это, Дора не очень хорошо понимала, особых радостей неуклюжее барахтанье в постели Эмме вроде не доставляло, судя по всему, в этом отношении она недалеко ушла от самой Доры, кажется, она просто считала подобный образ жизни естественным, нельзя же без любви, сказала она как-то соседкам, полагая, видимо, что ее похождения и есть любовь. Неудивительно, что она могла знать о любви, откуда, книг она отроду не читала, смотрела кино, а там любовь такая и есть, некрасивые актеры и актрисы, с каменными лицами пыхтящие, как чайники, то в одной, то в другой постели, вот и Эмма ночью пыхтела, вечера проводила в кинотеатрах, просматривая нашумевшие фильмы, в которых свои представления о любви и черпала, или в дискотеках, где выискивала уже этой якобы любви объекты, а днем валялась на кровати с компьютером, предаваясь безудержному интернет-общению, друзей во плоти у нее, кажется, не водилось, как, впрочем, и у большинства современных людей. Как и у самой Доры, в школе у нее было несколько подружек, но позднее она все отношения с ними прервала, из гордости, они ведь жили совсем другой жизнью, в нормальных домах, с родителями, иначе быть не могло, кто-то же оплачивал их учебу, раскатывали на собственных автомобилях, пили кофе в уличных кафе, к которым она и близко не подходила, на пособие по подобным заведениям не погуляешь, а позволить платить за себя богатым приятельницам она не хотела… Знакомиться же в интернете, прикидываясь не тем, кто ты есть, играть роль или даже разные роли, как поступали многие, жившие виртуальной жизнью, совсем не похожей на реальную… нет, это было не в ее вкусе, она не любила врать… и потому была совсем-совсем одна.

Поход оказался успешным, она купила две блузочки, пестрые, одна в зеленых тонах, другая в желто-оранжевых, Эмма так набрала целую охапку вещичек, штук шесть или семь, откуда у нее деньги, Дора не знала, вряд ли она брала их у своих приятелей, скорее, экономила на еде, ее ведь через день кто-нибудь приглашал на ужин.

Когда они со своими пакетами, Эмма – большим, Дора – маленьким, дошли до Оперы, их удивило необычное для этого места оживление, вокруг была масса народу, многие огибали здание, торопясь на площадь, со стороны которой доносился неясный шум.

– Что там такое? – пробормотала Дора, а Эмма предложила:

– Сделаем кружок через Итальянцев?

Выбравшись на площадь Оперы, они оказались в гуще людей, выходивших из метро и останавливавшихся, чтобы разобраться в происходящем, большинство стояло лицом к Авеню де л, Опера, по которой в сторону Риволи тек людской поток, не только заполнивший тротуары, но и захлестывавший проезжую часть, самые нетерпеливые, выбравшись из вязкой толпы, бежали по мостовой, не разбирая дороги, в воздухе висели крики, гул голосов, гудки застрявших в этом половодье автомобилей.

– Что случилось? – спросила Дора одного, другого, и кто-то наконец ответил:

– Взорвали Лувр!

– Кто?!

– Наверно, исламисты, кто еще!

– Пойдем туда? – повернулась Дора к Эмме, но та посмотрела на свой объемистый пакет и покачала головой.

– Мне надо занести это домой.

– Возьми и мой, – попросила Дора.

– Давай.

Перебравшись на Авеню де л, Опера, Дора попала в негустую, но чрезвычайно текучую людскую массу, ей приходилось все время лавировать среди быстро шагавших мужчин, она сразу приметила, что толпа состоит большей частью из мужчин, при том главным образом, белых, удивилась было, но потом поняла, все потому, что они ничем не заняты, почти полное исчезновение физического труда оставило без дела тех, кого когда-то называли простым народом, в сфере услуг и на государственной службе приоритет имели женщины и всяческие меньшинства, само собой, чернокожие, желтокожие, люди с ограниченными возможностями и так далее и тому подобное, закон о дискриминации вбирал в себя все новые категории притесняемых. Вот и… Шли отнюдь не молча, помимо возмущенных возгласов и ругательств, ее слуха достигали откровения, от которых она нервно вздрагивала.

– … пора с этим кончать!