Текст книги "Все зависит от тебя"

– Уважаемые граждане Бакнии, – сказал Лайва торжественным тоном. – Я говорю с вами в последний раз. Во всяком случае, как Глава Лиги. Слух о моей болезни, наверно, уже достиг вас. Да, я болен, нуждаюсь в лечении и отдыхе. Я оставляю свой пост и удаляюсь от дел. Я очень долго размышлял над тем, кого назвать в качестве своего преемника, перебирал всех членов Правления, но ни на ком так и не остановился. Тогда я сказал себе: Лайва, посмотри на вещи шире, ведь Устав дает тебе право назвать имя любого члена Лиги. Я подумал о недавно принятом законе, согласно которому пришлось урезать долю крестьянам, и о положении дел в стране, вынудившем нас принять этот закон. Я понял, что нам нужно обновление. Свежий ветер. А значит, человек молодой и решительный. И в то же время не кто-нибудь безвестный. Человек, за которым пойдет народ. И я нашел его. Я рекомендую Лиге в качестве своего преемника… – Он сделал внушительную паузу и объявил: – Марана. – План изменился, в кадре появился Маран, сидевший с непроницаемым лицом. – Я отдаю за него полагающиеся мне в этой ситуации, как Главе Лиги, три голоса. – Он встал и протянул Марану руку, тому пришлось тоже подняться и ответить на рукопожатие.

– Ну речугу толкнул старый хитрец, – сказал Поэт, качая головой. – Не знай я подробностей, и я бы поверил, что он денно и нощно обдумывал кандидатуру преемника и выстрадал ее в тиши одиноких ночей. Обновление! Свежий ветер! Мудрец Лайва – спаситель нации!

Дан думал, что на сем роль Лайвы закончена, но тот сел обратно и снова заговорил.

– Начальник Внутренней Охраны Песта совершил ряд преступлений. Он повинен в похищении земного посла и попытке отвести от себя угрозу наказания, оклеветав непричастного к этому человека. Кроме того, он организовал нападение на посольство Земли. Как Глава Лиги, своим последним решением я снимаю Песту с должности, отзываю из Правления и отдаю под суд. Освобождаю всех сотрудников Внутренней Охраны от необходимости подчиняться его приказам.

– Вот и последний штрих, – сказал Поэт. – Дик, в твоем ведомстве водится шампанское?

– Ну какое же посольство без шампанского, – ответил Олбрайт весело. – Адриано, будьте добры, распорядитесь.

Маран появился довольно скоро.

Уставший то ли от переживаний, то ли от раны Дан решил прилечь и пошел к себе. К нему присоединились не только Поэт со своим шампанским, но и Олбрайт, возбужденный происходящим и будучи, как он признался, не в состоянии работать. В постель, впрочем, Дан ложиться не стал, а устроился на диване, прочие расположились в креслах, дверь в комнату Марана оставили открытой, и не прошло и получаса, как послышались шаги в коридоре и голос Марана:

– Входи, Лайва. Будь гостем.

Скрипнуло кресло, и через несколько секунд Маран вошел в комнату Дана.

– Мое почтение, – сказал он весело, потом увидел лежащего Дана и спросил с тревогой: – Что с тобой? Тебе нехорошо?

– Нет-нет, – отозвался Дан смущенно. – Устал немного.

– Голова, наверно, кружится? Ты все-таки потерял немало крови.

– Успокойся, – сказал Поэт, – ничего у него не кружится. Это у меня кружится. От радости. Что все обошлось.

– Ах, – сказал Маран, – с нашим-то оснащением… Верно говорил вчера Науро, с флайером все превращается в легкую прогулку. Если его нет у твоих противников. Помню, я прочел в какой-то земной книге насчет конкистадоров. Их было несколько сот, но они завоевали полконтинента благодаря тому, что у них были лошади. Верю. С флайером примерно то же самое.

– Но с первого на третий этаж ты не в флайере ведь поднимался, – заметил Поэт.

– Нет, – сказал Маран серьезно.

– Ну и?

– Ну и… Прошли, как видишь.

– Вижу. За это мы сейчас и выпьем!.. Откройте наконец кто-нибудь эту чертову бутылку!

Маран забрал у него шампанское, откупорил и разлил по уже приготовленным Поэтом стаканам, поскольку бокалов в комнате не было.

– Ишь, наловчился, – сказал Поэт, наблюдая за его действиями.

– Пришлось. Любимый напиток Наи… Дик, – сказал он, чокаясь с Олбрайтом, – препоручаю тебе… – Он кивнул в сторону своей комнаты. – Как договорились. И еще. Я оставлю тебе Дана. Ненадолго, – улыбнулся он, увидев обиженные глаза Дана. – Пока устроимся. Ты же знаешь, я без тебя уже шагу ступить не могу. Но ты же ранен. Тебе нужен покой.

– А где ты собираешься устраиваться? – спросил Олбрайт.

– Переберусь напротив. Не могу же я сидеть в земном посольстве, мое правительство сразу объявят марионеточным. Черт возьми! – сказал он, присаживаясь со своим стаканом на подоконник. – Все-таки интуиция великая вещь. Когда я доложил в ВОКИ результаты экспедиции на Эдуру, мне предложили земное гражданство. Что мне было весьма приятно, не скрою. Но… Я открыл рот, чтобы поблагодарить, и – отказался. Не совсем, правда. Не сейчас, сказал я, сам не понимая, что я имею в виду.

– Камни родины, может быть, – заметил Дан.

– Может быть. А это? – Он вынул из кармана зеленый диск. – Дважды я порывался швырнуть его наземь и объявить, что выхожу из Лиги. Собственно, потому я и брал его с собой всякий раз, когда отправлялся на Торену, чтобы при подходящем случае именно так и сделать. Дважды! Публично. Один раз на площади Расти… помнишь, Дан?.. к концу нашего метания тут в поисках выхода из ситуации с глубинным оружием, когда меня вдруг потянуло произнести речь. И второй раз, не так давно, в Старом Зале, когда мне уже пришлось говорить… Ну это вы все помните. Дважды я вытаскивал его из кармана и дважды положил обратно, какой-то импульс не дал мне… Не сейчас, подумал я…

– Сам не понимая, что имеешь в виду, – подхватил Поэт, смеясь.

– Не смейся. Я понял это. Час назад, после того, как в третий раз вынул его, чтобы предъявить Лайве.

– И что ты понял? – спросил Поэт с любопытством.

– Я вспомнил сказку, которую мне рассказывала мать незадолго до смерти. О мальчике и гальке. Знаешь ее?

– Нет. Расскажи.

– Не знаю, время ли сейчас рассказывать сказки… Ладно, вкратце. История эта происходила в очень давние времена, когда в море еще не было гальки. Стояла на берегу деревня. И жили в ней люди. Злые. И взрослые, и дети. И был среди них мальчик, который тоже не был добрым, но любил свою мать, а мать болела, и он очень хотел ее исцелить. И как-то во сне к нему пришла волшебница, которая сказала: твоя мать страдает от людской злобы. Она не здешняя, она пришла сюда из иных мест, где люди добры, и стала женой твоего отца и твоей матерью, отец твой был такой же, как все его односельчане, да и ты не лучший из детей, но я помогу тебе ее спасти. Я обращу все дурное в тебе в камушек. Брось его в море, и тогда злоба других тоже обратится в камень и утонет. Проснувшись утром, мальчик обнаружил под подушкой маленький круглый камешек. Ну и пошел к морю, размахнулся и швырнул его со скалы в воду. И что видит? Множество подобных камешков покатилось из домов и дворов и посыпалось в море. Их было так много, что дно моря покрылось галькой. А люди стали добрыми. И мать мальчика выздоровела.

– Замечательно, – сказал Поэт. – Странно, я никогда ее не слышал.

– Я думаю, это дернитская сказка. Там ведь есть море. А у моей матери была подруга детства, дернитка, она навещала нас иногда. Наверно, оттуда… Словом, я понял, что должен сделать с этим жетоном.

– Бросить в море? – улыбнулся Дан.

– Не совсем. Но вроде того. А вот и Мит идет, – добавил он, повернув голову к оконному стеклу.

Через пару минут Мит появился в комнате слегка озабоченный, но бодрый.

– Послушай, Маран, – сказал он с порога, – меня так взволновали все эти перемены, что я забыл… Если ты хочешь, чтоб я взял на себя ту прежнюю должность, ты должен дать мне слово, что не будешь прятаться от собственной охраны.

– Ну как там? – спросил Маран, не отвечая на его реплику.

– Нормально. Ничего не тронуто. Впечатление, что после того, как четыре года назад мы с Сантой закрыли за собой дверь, никто туда не входил.

– Боялись привидений, – сказал Поэт.

– Запустение? – спросил Маран.

– Нет. Просто пыли по колено. Но я уже нашел людей, через час твой кабинет будет готов. Правда, с остальным придется подождать.

– Не ходи, – сказал Дан. – Перейдешь завтра. Что за спешка?

– Не волнуйся, – усмехнулся Маран. – Ночевать я приду сюда и перед сном непременно тебе исповедуюсь. В стороне не останешься. Но Правление я должен собрать там.

– Правление?

– Ну да. Надо же мне официально войти в должность. Правда, сначала хорошо бы извлечь членов Правления из Крепости.

– Что ты сделал с Крепостью? – спросил Поэт.

– То, что собирался, – удивился Маран. – Ты же в курсе. Мы обложили ее войсками, как при классической осаде. И блокировали связь. Так что Песта теперь отрезан. Я предъявил ему ультиматум. Или отправиться в тюрьму, или сидеть там до конца жизни.

– А остальные? – спросил Дан. – В Крепости ведь куча народу.

– Остальные могут выйти. Без оружия. И подняв лапки кверху.

– Ты собираешься всех отпустить?

– Нет, Дан, – ответил Маран сурово. – Не всех. Я не тот мальчишка, каким был пять лет назад. Я уже объяснял это сегодня Лайве. Там Лет с Навером, они знают каждого. И разберутся, кого отпустить, а кого… В подвалах Крепости хватит места для всех, и на этот раз они у меня дождутся суда, будь уверен…

Его прервал писк сигнала, Маран вынул из кармана радиогорошину и сдавил ее.

– Маран, – сказал Лет, – кончено. Они открыли ворота. Песта застрелился.

– Единственный мужчина из всех, – уронил Маран после паузы.

Дан с удивлением уловил в его голосе нотку сожаления.

Обещанной исповеди Дан не услышал, так как не дождался прихода Марана.

Вскоре после того, как Маран ушел, забрав с собой не только Мита, но и Поэта, а Олбрайт увел предоставленного его заботам Лайву, дабы разместить того на ночь, нежданно-негаданно явился прилетевший из Латании врач, который, ворча в адрес Марана, не позволившего, как Дан только теперь узнал, увезти его вместе с Науро в Тидар, осмотрел еще раз рану, сделал кучу примочек и присыпок и заставил Дана принять не только стимулятор регенерации, но и снотворное, уверяя, что во сне процесс регенерации идет быстрее. Дан было запротестовал, но потом сдался и уснул. И проспав часов десять, если не все двенадцать, проснулся в середине ночи.

Он осторожно перевернулся со здорового бока на спину и обнаружил, что дверь в соседнюю комнату, наверно, еще с вечера, прикрыта неплотно, и видна полосочка света. Он понял, что Маран не спит, и хотел уже позвать его, но неожиданно услышал негромкий голос.

– Наи, дорогая моя девочка, – сказал Маран и замолчал. Дан гадал, разговаривает ли он сам с собой наяву или это во сне, но тут Маран произнес следующую фразу, и Дан понял, что тот диктует письмо… ну да, завтра ведь пойдет астролет на Землю, а он сам и не подумал написать Нике, хоть и валялся целый день без дела…

– К несчастью, мы увидимся нескоро. Я должен буду на некоторое время здесь задержаться. Дело не в Дике, с ним все в порядке, но пришлось, как говорит Дан, цитируя известного и тебе кехса Лахицина, вспомнить о камнях родины. Кстати, о Дане. Когда после сокрушительного поражения, которое я потерпел тут четыре года назад, Дан уговаривал меня улететь на Землю, он доказывал, что можно узнать, понять, разобраться, научиться, а потом вернуться и попробовать еще раз. Я отказался наотрез, не только не желая спасать свою жизнь, которую искренне считал утратившей дальнейший смысл, но и полагая, что не вправе это делать. Я уже не говорю об аморальности подобных проб. Как ты знаешь, меня спасли те самые люди, которым я так и не сумел ничего дать. Спасли против моего желания. И вот сегодня оказалось, что я парадоксальным образом прошел путь, на который не хотел даже ступить, и вернулся. Но вернулся не пробовать. На этот раз я доведу дело до конца. И опять о Дане. Когда мы вызволяли Дика, он получил пулю в плечо. Рана легкая, не задеты ни кости, ни нервы, пока астролет дойдет, все уже будет в прошлом, так, по крайней мере, обещал мне земной медик. Нике говорить не надо, да и тебе я не стал бы, если б не хотел, чтобы ты знала: он фактически спас жизнь Науро и Наверу. Для меня это не меньше, чем если б он спас мою собственную жизнь. Ну ты знаешь, что эти парни для меня значат… Но день сегодня был долгий, и я устал от дел. Я очень скучаю… нет, тоскую по тебе, малышка… – Он вздохнул. – На этот раз расставаться было совершенно невыносимо. Перед экспедицией я все-таки заранее знал, что придется, и как-то привык к этой мысли, а теперь я чувствую себя почти как на Палевой, где все время себя ругал, что, как последний идиот, держался вдали от тебя, и в тот вечер… но бог с ним, с тем вечером и с Палевой, лучше вспомнить утро… Хотя и это не выходит. Провал. Помню, как вошел, ты стояла посреди комнаты, растерянная и даже словно напуганная, глаза распахнуты, а руки ты прижала к груди, и они дрожали. Помню, что спросил, одни ли мы, и ты кивнула. И больше не помню ничего. Я был, как сумасшедший. Да и теперь не разумнее. Желанная моя. Прекрасная. Единственная…

Потрясенный Дан слушал слова, которых никогда и вообразить не мог на устах Марана, слушал невольно, потому что встать с постели и закрыть дверь затруднялся, а окликнуть было еще более неловко, чем слушать, и он слушал и думал, как это удивительно, что Маран, язык которого действительно с трудом выговаривал красивые слова, как этот Маран способен, оказывается, говорить женщине… Потом он понял. Он вспомнил полные нежности письма Ники, которые она ему писала в Бакнию в первый год его работы в Разведке, доверяя бумаге то, чего почти никогда не произносила вслух. И почему это люди боятся красивых слов? Почему выговорить ругательство или какую-нибудь гадость им проще, чем… Впрочем, Марана это не касалось, в его лексиконе не было ни одного слова покрепче черта, да и то позаимствованного у него, Дана, в его лексиконе, лексиконе Поэта, вначале Дан даже думал, что в бакнианском языке нет ругательств, только позднее узнал, что есть, и ненамного меньше, чем в земных языках, национальных языках, откуда они без конца просачивались в интер… Правда, это были ругательства совершенно иного рода, ничего общего с земными, которые Маран как-то назвал импотентскими…

Он так и не окликнул Марана, потому что тот остановился на полуслове и погасил свет, а когда Дан проснулся утром, его уже не было, открыв глаза, он прислушался, ничего не уловил и позвал так, на всякий случай. И вместо Марана к нему в комнату вошла Нила, объяснившая, что у Марана много дел, и он попросил ее прийти и подождать, пока Дан проснется, чтобы помочь ему встать, одеться, и прочее. Смущенный такой заботой Дан стал отнекиваться, объяснять, что ему лучше, и он почти может двигать рукой, но Нила заупрямилась и принялась за ним ухаживать. Правда, заигрывать она опять-таки не пробовала, и Дан почувствовал, с одной стороны, облегчение, а с другой, непонятную себе самому досаду или обиду. Она была необычайно серьезна и молчалива, кокетство, памятное Дану по Крепости и Малому дворцу, куда-то исчезло, держалась она с достоинством, Дан буквально заставил ее позавтракать с собой, она долго отказывалась, то ли из гордости, то ли наивного нежелания уменьшить его долю, и лишь когда экономка принесла и расставила два прибора, она села с Даном за стол и поела, очень сдержанно и скромно, Дан, знавший, что в стране почти голод, следил за ней с удивлением и уважением. За кофе он пытался разговорить ее, расспрашивая о том, что произошло в Бакнии за время их с Мараном отсутствия, но Нила отвечала неохотно, односложно, Дан чувствовал, что ее мысли заняты другим, попробовал сменить тему, спросил, как она попала к Марану в помощницы, и, к его удивлению, она сразу оживилась. История совсем не походила на ту, что воображал себе Дан, насмотревшийся земных фильмов, в которых в офис приходят по объявлению голоногие девицы, и работодатель, мысленно, а то и на практике заглядывая им под юбки, выбирает себе покрасивше. Осторожно, крохотными глоточками отпивая новый для себя напиток, Нила, не глядя на Дана, рассказывала ему, как пришла некогда с подругой в бар, где за чашкой карны они исподтишка оглядывали зальчик, присматриваясь к сидевшим вокруг мужчинам, как подсел к ним некий смельчак, принявшийся ухаживать сразу за обеими, что вызвало раздражение…

– Понимаешь, Дан, не то чтоб он так уж плохо смотрелся, наоборот, довольно приятный на вид, но ему было все равно, с кем, это ведь унижает…

И женщины, утомленные настойчивостью ухажера, уже встали, чтобы уйти, но тут открылась дверь, и вошли Маран с Летом. Остановились у порога и стали оглядываться в поисках свободного столика. И подруга…

– «Смотри, какой красивый парень, – сказала она, – словно вышел не из лона матери, а прямо из рук Создателя. Я позову его сюда.» А тот, который к нам приставал, насмешливо улыбнулся. «Да это же Маран. Не боишься? Опасный человек, от таких лучше держаться подальше.» И она заколебалась… Понимаешь, Дан, – сказала Нила очень серьезно и чуть смущенно, – она была такая дерзкая и уверенная в себе, ей никто никогда не отказывал, хотя, как я теперь понимаю, она вовсе не блистала красотой, но тогда я считала ее красивой, а себя нет, я была ужасно скованная и неопытная, хотя мне уже исполнилось двадцать два, но я… Я почти еще ни с кем не была, всего несколько раз… Отец у меня погиб на Большой войне, мы с матерью жили трудно, в одной комнате, привести туда я никого не могла, а ты, наверно, знаешь, принято звать к себе, если ты предлагаешь. Мама умерла за полгода до того, и только после ее смерти я стала ходить в такие места с подругой… или я считала ее своей подругой, а на самом деле… после того случая мы разошлись, она не простила мне Марана… Так вот, обычно она выбирала первой. А тут она замешкалась, и я… не знаю, что на меня накатило, может, действительно ей в пику, как она сочла, а может, он мне просто понравился, но я подошла прямо к Марану, правда, не знала, что сказать, стояла и молчала, и, наверно, было заметно, что я боюсь, потому что он улыбнулся и спросил: «Чего ты боишься?» И я сразу перестала бояться, потому что у него была такая улыбка… Но все равно молчала, тогда он спросил, как меня зовут, и предложил сесть к ним за столик. Они с Летом заговорили о чем-то постороннем, нарочно, чтобы дать мне опомниться, я и не слушала, настолько была смущена тем, что осмелилась открыто подойти, так обычно не делают, но постепенно успокоилась и даже рассказала им, что подруга первая обратила на них внимание, даже предложила позвать ее, предложила и испугалась, а вдруг он скажет: «Зови». Но он посмотрел на Лета и спросил: «Хочешь?» И я поняла, что для себя он уже решил. Лет тоже не захотел, а присмотрел другую, словом, мы оставили его и ушли. Подруга все еще сидела там, она посмотрела на меня зло, и я поняла, почему, только тогда, когда Маран встал и пошел впереди меня, там был узкий проход, и надо было идти друг за другом. Я заметила его походку. Раньше я видела мужчин, которые владеют высшей ступенью, только издали, да и то нечасто… Ты ведь знаешь про кевзэ?

– Я даже стал заниматься им сам, – сказал Дан. – Правда, о высшей ступени говорить пока не приходится…

– Собственно, по-настоящему я поняла позже. Ночью. Вообразить это наперед ведь просто нельзя. Не знаю, может, ей уже доводилось… Словом, она обиделась насмерть… Ладно, неважно… Вот так все и началось. Потом мы стали встречаться. Обычно в том же баре, по уговору и не всегда по моей инициативе, иногда он и сам назначал встречу. Раз в несколько дней. Месяца, наверно, три или четыре. А потом я потеряла работу. Я вела записи в канцелярии одного маленького завода. И вдруг завод закрыли, он делал игрушки из резины, решили, что это ненужная трата ресурсов и сил. Я оказалась на улице и никак не могла ничего найти. У меня кончились деньги, не на что было купить еду. А Маран не появлялся пару декад, ездил куда-то по делам. Потом пришел. Ко мне домой. И тут же понял, что у меня неприятности, ты ведь знаешь, он сразу все улавливает. Спросил, что случилось. А я уже два дня ела одну тану с хлебом, да и хлеба кусочек. Я не хотела ему говорить, но не выдержала и рассказала. Он спросил, не обижусь ли я, если он даст мне денег. И я разревелась, мысль о том, чтобы взять деньги, это было ужасно, просто невыносимо. Он даже не стал меня успокаивать, встал, сказал, что скоро вернется, и ушел. И принес обед. Горячий обед из соседнего бара. А утром спросил, не погнушаюсь ли я, если он возьмет меня к себе помощницей. В Крепость, сказал он, в Охрану, подумай, это не самое приятное место. Но я, конечно, согласилась.

– А когда это было? – спросил Дан.

– Года за три до твоего появления.

– И еще полгода до осенних событий, потом еще год, когда он был Главой Лиги… Немало.

– Он несколько раз приходил ко мне и потом, когда вы вернулись в Бакнию. На первых порах. До взрыва.

До того, как встретил Наи, понял Дан. Но ведь он и после этого отнюдь не монашествовал. «Перепробовал половину профессионалок Бакны», вспомнил он. Но к Ниле не ходил. Почему? Конечно, дело не в Наи, а в Ниле. Он не хотел быть с ней, думая о другой. А раньше? Когда появилась, например, Лана? И до того? Не хранил же он Ниле верность?

– А другие женщины у него были? – спросил он осторожно, но Нила ответила почти машинально и даже с легким удивлением:

– Да, конечно. Как же иначе?

Конечно… Ну да, для них это естественно. Образ жизни. Но почему тогда?.. Понятно, он просто относился ко всем одинаково. Прощался и забывал. Или не забывал, но и не вспоминал. А потом появилась женщина, изгнать которую из мыслей он был не в состоянии. И он перестал ходить именно к Ниле. Чтобы не унижать ее этими мыслями о другой. Значит, он относился к ней вовсе не так легковесно, как казалось. Впрочем, столько лет… Наверняка он ни с одной женщиной не был дольше. Но и она с ним…

– Ты стойкая женщина, – сказал он, улыбаясь. – Быть с Мараном столько лет и не влюбиться в него… И даже изменять ему… Ты ведь ему изменяла?

– Я очень старалась, – сказала Нила. – Очень старалась. Я ведь быстро поняла, что я ему не пара. Что наши отношения больше дают мне, чем ему. Неизмеримо больше. Что он способен на такое, чего я просто не выдержу. Правда, я понимала и другое: что ему очень трудно найти себе полноценную партнершу. Разве что среди профессионалок, но он их не любит. Они слишком уходят во вторую сферу, они ему неинтересны… Только, когда хочется расслабиться… Так что я могла надеяться, что он ее никогда не найдет. Но ведь это было бы очень некрасиво, Дан, на это надеяться, нечестно по отношению к нему. Он столько для меня сделал. Собственно, это он сделал из меня то, что я есть. Видел бы ты меня раньше!.. Он объяснил мне, что я красивая, до встречи с ним я этого и не знала…

– Ты и вправду красивая, – сказал Дан, глядя на ее нежное лицо.

– Он научил меня чувствовать. Он научил меня верности. Человеческой верности. Он ведь сам такой верный… Вот, например, с Поэтом. Они же долго были в ссоре, то есть это Поэт был с ним в ссоре, считал, что Маран в ладах с режимом, не то что он, он был смелый, писал дерзкие песни и пел, а ведь он и не подозревал, чего стоила его смелость Марану…

– Марану? – удивился Дан.

– Конечно. Тогда сажали за одно неосторожное слово, не то что за песни. Маран перехватывал все донесения, где упоминали Поэта. Изъял и уничтожил досье, которое на него собрали. А однажды, совсем незадолго до твоего появления, схлестнулся с Пестой. Я уверена, что Поэт об этом не знает до сих пор. Никто не знает, кроме меня. Он стоял в дверях приемной, увидел Песту, поднимавшегося по лестнице, и попросил к себе на пару слов. Они прошли в кабинет, а мне он велел выйти в коридор. Но я не послушалась. Хотя не послушаться его было трудно. Но я осталась и все слышала. Он спросил у Песты, верно ли, что он собирается начать дело против Поэта, Песта стал говорить, что тот обнаглел, пора его унять и так далее, а Маран сказал: «Он мне друг детства, почти брат, я жил в его доме и ел хлеб его родителей, и если ты собираешься его тронуть, тебе придется начать с меня.» У Песты тоже, знаешь, был характер, ты меня не пугай, сказал он, а то с тебя и начну. Начни, ответил Маран, но учти, у меня есть материал о твоих кознях против… он назвал одного тогдашнего члена Правления… и есть верные люди, которые передадут его наверх. Песта прямо зашипел, а Маран добавил: «И зря не трепыхайся. Ты ведь знаешь, я упрямый, если я решил чего-то не говорить, из меня этого никакими пытками не выбьешь.» Песта молчал, и я подумала, что… Там был пистолет в ящике стола, я его вынула и решила: застрелю его, и будь что будет. Но он сказал зло: «Будь по-твоему». И я положила пистолет и выскочила в коридор. Вот так, Дан. А Поэт с ним тогда разговаривать не хотел… Маран страшно переживал, правда, никогда не говорил об этом, но я чувствовала…

– Боже мой, – сказал Дан, – незадолго до моего появления, ты сказала?..

У него встала перед глазами сцена объяснения в баре, после концерта Поэта в Старом зале, тогда, пять лет назад и неизмеримо давно, словно в другой жизни. Поэт атаковал, а Маран то слабо отбивался, то говорил вещи заведомо неприемлемые, прощупывал, как позднее решили Поэт с Дором, но никто не понял или не поверил, что он пришел предупредить, а он пришел предупредить, боясь, что Песта так просто от своих планов не откажется, действительно начнет с него и закончит Поэтом. И никогда ни слова о схватке с Пестой и всем прочем. Должно было пройти пять лет, чтобы он, Дан, случайно узнал…

– А что? – спросила Нила.

– Нет, ничего.

– Вот такой он был.

– И есть, – сказал Дан.

– Да, конечно… Я научилась у него и этому. И… как я могла желать, чтобы он никогда не встретил свою женщину? Потому я и старалась не влюбиться. И не только ради себя, но и ради него, ведь тогда ему было бы трудно меня оставить…

Дан слушал и удивлялся, сколько ума и тонкости чувств в этой женщине, которая казалась ему легкомысленной дурочкой, потом подумал, что был наивен, разве Маран стал бы держать годами рядом с собой дурочку?

– Потому ты ему и изменяла? – спросил Дан.

– Я хотела сохранить независимость.

– А мне казалось, что я тебе нравлюсь, – сказал он обиженно. – А выходит?

– Ничего не выходит, – она вдруг рассмеялась. – Ты мне правда нравился. И сейчас нравишься. – И неожиданно потянулась через стол и погладила Дана ладонью по щеке. Он смотрел на нее потрясенный, и не столько ее жестом, сколько тем, что не понимал самого себя, собственных желаний, смущало ли его выражение ее глаз, в истолковании которого трудно было ошибиться или?.. К счастью, заработал «ком» в ухе, и голос Марана оторвал его от сумятицы в мыслях.

– Дан, включи телевизор, – сказал Маран и умолк.

Дан левой рукой потянул к себе пульт.

– Что случилось? – спросила Нила, когда экран засветился.

– Маран сообщил, чтобы я включил визор, – объяснил Дан.

– Сообщил? – удивилась она. – Каким образом?

– У меня с ним связь, – сказал Дан. – Ну есть такая штука, разновидность фонора, понимаешь? Очень маленький аппаратик, крошечный серебряный шарик, его вставляют в ухо, под кожу. У нас им пользуются те, кто работает вне Земли и нуждается в постоянной связи.

– Ты хочешь сказать, – спросила Нила, сдвинув брови, – что Маран слышит все, о чем мы говорим?

– Нет, что ты! Чтобы его вызвать, я должен нажать на этот шарик. И еще произнести его имя. Потому что такой есть и у Мита, и чтобы не включилась связь с обоими, нужен код. Имя. Поняла?

– Поняла. А что по визору?

– Не знаю.

На экране мигала знакомая заставка, на зеленом фоне большими белыми буквами: «Правительственное сообщение»… Гляди-ка! Дан только теперь осознал, что бакнианское телевидение обрело цвет, вчера ему было не до того. Быстро! А может, помогли земляне? Надо спросить у Олбрайта… Вспомнив Олбрайта, он набрал код посла, но тот откликнулся словами «Я уже знаю», и Дан не стал заводить разговора, чтобы не пропустить начало трансляции, перебрался на диван напротив телевизора и предложил Ниле сесть рядом. Та села, но не впритык, а поотдаль, не глядя в сторону Дана, а уставившись на экран.

Появился диктор и сказал одну фразу:

– Слово имеет глава правительства Маран.

Глава правительства? Дан удивился. Он встречал и такую формулировку, но в официальных случаях глава государства именовался Главой Лиги. Не хочет, чтоб его имя сочеталось со словом Лига, понял он. Но это же дела не меняет…

Маран выглядел так, словно находился на совещании в штаб-квартире Разведки. Правда, обычные голубые джинсы он сменил на черные, так что их «инопланетность» не бросалась в глаза, но сорочка на нем была земная, с карманами на груди, да еще и расстегнутая, как обычно, на три пуговицы. Правда, на Торене пиджаков и галстуков не водилось, но в торжественных случаях полагалась белая рубашка. Маран был даже не в светлой, а в черной. А джинсы его были видны, потому что он стоял. И стоял он не в студии, а… ну да, на ступеньках Большого дворца Расти. Да еще и заложив руки в карманы.

– Сограждане, – сказал он, глядя в камеру пристально и немного зло. – Не удивляйтесь тому, что я стал ежедневно мозолить вам глаза. Это будет продолжаться недолго. Но будет. Потому что отныне ни одно важное событие в государстве не останется от вас сокрыто. Для начала я стану говорить вам о них сам. Без посредников. Пока посредники не научатся говорить правду. Сегодня о том, что произошло за последние сутки, с момента, когда Лайва объявил об уходе со своего поста. Как вам известно из вчерашнего сообщения, которое в течение дня неоднократно повторялось, Лайва сказал, что уходит в отставку по болезни и голосует за меня, как за своего преемника. Кроме того, он сообщил, что отрешает от должности Песту, так как имеет доказательства его причастности к похищению земного посла. Что сделал я? По моему приказу войска Наружной Охраны окружили Крепость, где закрылся Песта. Я предъявил ему ультиматум, требуя, чтобы он сдался, собираясь арестовать его и судить. Но Песта предпочел судить себя сам. Он застрелился. Далее. Вечером собралось Правление, которое утвердило меня на должность Главы Лиги. Поскольку положение в стране катастрофическое, я потребовал чрезвычайных полномочий. Не формальных, как в прошлый раз, а реальных. Члены Правления решили подумать до утра. Утром они предоставили мне эти полномочия, назначив главой правительства и дав право на его формирование по собственному разумению. Поскольку это произошло час назад, я еще не готов говорить о правительстве в целом, но два имени назову. Наружная Охрана, как и прежде, находится в подчинении Тонаки, а Внутренняя переходит в распоряжение Лета Рива. Оба Начальника Охраны уже принесли присягу. Так что тех, кто не очень доволен происшедшими изменениями, прошу не беспокоиться. – Это звучало почти как шутка, но увидев глаза Марана крупным планом, Дан понял, что тот не шутит. Отнюдь. – И еще два слова. Крестьяне могут не волноваться. Закон об урезании доли я уже отменил. Но и горожане могут спать спокойно. Голода не будет. Все. Остальное – завтра.