Текст книги "Сочинения"

5

 
«О боги, кто б ни правил с высоты небес
Землей и человечеством,
Что значат этот шум и взоры грозные,
Ко мне все обращенные?
Детьми твоими заклинаю я тебя,
Коль впрямь была ты матерью,
Ничтожной этой оторочкой пурпурной
И карою Юпитера,
Зачем ты смотришь на меня, как мачеха,
Как зверь, стрелою раненый?»
Лишь кончил мальчик умолять дрожащими
Устами и, лишен одежд,
Предстал (он детским телом и безбожные
Сердца фракийцев тронул бы),
Канидия, чьи волосы нечесаны
И змейками проплетены,
Велит и ветви фиг, с могил добытые,
И кипарис кладбищенский,
И яйца, кровью жабы окропленные,
И перья мрачных филинов,
И травы, ядом на лугах набухшие
В Иолке и в Иберии,
И кость, из пасти суки тощей взятую,
Сжигать в колхидском пламени
Меж тем Сагана наготове по дому
Кропит водой авернскою,
Как у бегущих вепрей иль ежей морских
Свои ощерив волосы.
А Вейя, совесть всякую забывшая,
Кряхтя с натуги тягостной,
Копает землю крепкою мотыгою,
Чтоб яму вырыть мальчику,
Где б, видя смену пред собою кушаний,
Он умирал бы медленно,
Лицо не выше над землею выставив,
Чем подбородок тонущих.
Пойдет сухая печень с мозгом вынутым
На зелье приворотное,
Когда, вперившись в яства недоступные,
Зрачки угаснут детские.
Мужскою страстью одержима Фолоя
Была тут Ариминская.
И весь Неаполь праздный и соседние
С ним города уверены,
Что фессалийским сводит заклинанием
Она луну со звездами.
Свинцовым зубом тут грызя Канидия
Свой ноготь неостриженный,
О чем молчала, что сказала? – «Верные
Делам моим пособницы,
Ночь и Диана, что блюдешь безмолвие
При совершеньи таинства,
Ко мне! На помощь! На дома враждебные
Направьте гнев божественный!
Пока в зловещих дебрях звери прячутся
В дремоте сладкой сонные,
Пускай, всем на-смех, лаем псы субурские
Загонят старца блудного!
Таким он нардом умащен, что лучшего
Рука моя не делала.
Но что случилось? Почему же яростной
Медеи яд не действует,
Которым гордой отомстив сопернице,
Царя Креонта дочери,
Она бежала прочь, а новобрачную
Спалил наряд отравленный?
Травой и корнем я не обозналася,
По крутизнам сокрытыми!
Ведь отворотным от любовниц снадобьем
Постель его намазана!
Ага! Гуляет он, от чар избавленный
Колдуньей, что сильней меня.
О Вар, придется много слез пролить тебе:
Питьем еще неведомым
Тебя приважу: не вернут марсийские
Тебе заклятья разума.
Сильней, сильнее зелье приготовлю я,
Тебе волью изменнику.
Скорее ниже неба море спустится,
Землею все покрытое,
Чем распаленный страстью не зажжешься ты,
Как нефть, коптящим пламенем!»
Тут мальчик бросил ведьм безбожных жалобно
Смягчать словами кроткими
И, все не зная, чем прервать молчание,
Как сам Фиест он проклял их:
«Волшебный яд ваш, правду сделав кривдою,
Не властен над судьбой людей.
Вас проклинаю, моего проклятия
Не искупить вам жертвами!
Лишь, обреченный смерти, испущу я дух,
Ночным явлюсь чудовищем,
Вцеплюсь кривыми я когтями в лица вам,
Владея силой адскою,
На грудь налягу вашу беспокойную
И сна лишу вас ужасом!
Всех вас, старухи мерзкие, каменьями
Побьет толпа на улице,
А трупы волки растерзают хищные
И птицы эсквилинские.
И пусть отец мой с матерью несчастною
Увидят это зрелище!»
 

6

 
Что на прохожих мирных, пес, кидаешься?
Знать волка тронуть боязно?
Посмей-ка только на меня ты броситься,
Узнаешь, как кусаюсь я!
Ведь я, как рыжий пес лаконский иль молосс, —
Защитник стад пастушеских —
В снегу глубоком, уши вверх, за зверем мчусь,
Какой бы ни был спереди;
А ты, наполнив рощу грозным лаем, сам
Кусок, что кинут, нюхаешь.
Смотри, смотри же! Я – на злых жесток – держу
Готовыми рога, как зять
Ликамба, мстивший вероломцу за отказ,
Как враг горячий Бупала.
Ужели, черным зубом тронут, буду я,
Не мстя, реветь, как мальчики?
 

7

 
Куда, куда вы валите, преступники,
Мечи в безумье выхватив?!
Неужто мало и полей, и волн морских
Залито кровью римскою —
Не для того, чтоб Карфагена жадного
Сожгли твердыню римляне,
Не для того, чтобы британец сломленный
Прошел по Риму скованным,
А для того, чтобы, парфянам на-руку,
Наш Рим погиб от рук своих?
Ни львы, ни волки так нигде не злобствуют,
Враждуя лишь с другим зверьем!
Ослепли ль вы? Влечет ли вас неистовство?
Иль чей-то грех? Ответствуйте!
Молчат… И лица все бледнеют мертвенно,
Умы – в оцепенении…
Да! Римлян гонит лишь судьба жестокая
За тот братоубийства день,
Когда лилась кровь Рема неповинного,
Кровь правнуков заклявшая.
 

9

 
Когда ж, счастливец-Меценат, отведаем,
Победам рады Цезаря,
Вина Цекуба, что хранилось к празднику
(Угодно так Юпитеру)
В твоем высоком доме и споем под звук
Дорийской лиры с флейтами?
Так пили мы, когда суда сожженные
Покинул вождь, Нептуна сын,
Грозивший Риму узами, что дружески
C рабов он снял предателей.
О римский воин, – дети, не поверите! —
Порабощен царицею,
Оружье, колья носит: служит женщине
И евнухам морщинистым;
В военном стане солнце зрит постыдную
Палатку в виде полога!
Две тысячи тут галлов, повернув коней,
Привет пропели Цезарю,
И вдруг, налево в гавань повернувшие,
Суда укрылись недругов…
Веди ж златую колесницу, о Триумф,
Телят, ярма не ведавших!
Вождя ему, Триумф, не видел равного
Ты ни в войну с Югуртою,
Ни в ту, в которой «Африкана» доблести
Сам Карфаген был памятник.
Уж враг на суше, на море поверженный,
Сменил на траур пурпур свой.
Иль в гавань Крита он плывет стоградного,
Туда гонимый ветрами,
Иль к Сиртам, Нотом он обуреваемым
Спешит по морю страшному.
Неси не, мальчик, в чашах нам уемистых
Хиосских иль лесбосских вин,
Иль влей вина ты нам еще цекубского,
От тошноты целящего:
Заботы любо нам и страх за Цезаря
Прогнать Лиэем сладостным!
 

10

 
Идет, с дурным, корабль, отчалив, знаменьем,
Неся вонючку-Мевия.
Так оба борта бей ему без устали,
О Австр, волнами грозными!
Пусть, море вздыбив, черный Евр проносится,
Дробя все снасти с веслами,
И Аквилон пусть дует, что нагорные
Крошит дубы дрожащие,
Пускай с заходом Ориона мрачного
Звезд не сияет благостных.
По столь же бурным пусть волнам он носится,
Как греки-победители,
Когда сгорела Троя, и Паллады гнев
На судно пал Аяксово.
О, сколько пота предстоит гребцам твоим,
Тебе же – бледность смертная,
Позорный мужу вопль, мольбы и жалобы
Юпитеру враждебному,
Когда дождливый Нот в заливе Адрия,
Взревевши, разобьет корму.
Когда ж добычей жирной будешь тешить ты
Гагар на берегу морском,
Тогда козел блудливый вместе с овцами
Да будет Бурям жертвою!
 

11

 
Теперь, как прежде, Петтий, мне писать стишки
Радости нет никакой, когда пронзен любовью я,
Любовью той, что ищет пуще всех во мне
К мальчикам страсти огонь зажечь иль к нежным девушкам.
Я отрезвился от любви к Инахии —
Третий декабрь с той поры листву с деревьев стряхивал.
Увы, какой мне стыд, везде по городу
Баснею стал я какой! Как стыдно мне пиров теперь,
Где обличало все меня в любви моей:
Томность, молчанье мое и вздох из глубины груди.
«Ужели перед выгодой ничтожество
С искренним чувством бедняк?» – в слезах тебе я сетовал,
Когда нескромно бог, лишь распалюся я
Жгучим вином чересчур, из сердца тайну выведет. —
«Но раз свободно наконец в груди моей
Гневом вздымается желчь, пущу тогда я на ветер
Припарки, раны злые не целящие,
Кончу с неравным борьбу, отбросив скромность ложную…»
Едва решенье твердое я принял, ты
В дом мне вернуться велел; но я стопой неверною
Спешил, о горе, не к своим дверям, увы!
К жестоким порогам, где я ломал и бедра, и бока.
Теперь Ликиска я люблю надменного:
Девушек может он всех затмить своею нежностью.
Бессильно все из этих пут извлечь меня:
Друга ль сердечный совет, насмешки ли суровые.
Лишь страсть другая разве; или к девушке,
К стройному ль станом юнцу, узлом что вяжет волосы.
 

13

 
Грозным ненастием свод небес затянуло: Юпитер
Нисходит в снеге и дожде; стонут и море и лес.
Хладный их рвет Аквилон фракийский. Урвемте же, други,
Часок, что послан случаем. Силы пока мы полны,
Надо нам быть веселей! Пусть забудется хмурая старость!
Времен Торквата-консула вина давай поскорей!
Брось говорить о другом: наверное бог благосклонно
Устроит все на благо нам. Любо теперь нам себя
Нардом персидским облить и звуками лиры килленской
От горя и волнения сердце свое облегчить.
Так и великому пел питомцу Кентавр знаменитый:
«В бою непобедимый ты, смертным Фетидой рожден.
Край Ассарака тебя ожидает, где хладные волны
Текут Скамандра скудного, быстро бежит Симоис.
Путь же обратный тебе оттуда отрезали Парки,
И даже мать лазурная в дом не вернет уж тебя.
Там облегчай ты вином и песней тяжелое горе:
Они утеху сладкую в скорби тяжелой дают».
 

14

 
Вялость бездействия мне почему столь глубоким забвеньем
Все чувства переполнила,
Словно из Леты воды снотворной я несколько кубков
Втянул иссохшей глоткою?
Часто вопросом таким ты меня, Меценат, убиваешь.
То бог, то бог мне не дает
Ямбы начатые – песнь, что давно уж тебе обещал я —
Закончить, свиток закрутив.
Страстью такой, говорят, к Бафиллу-самосцу теосский
Поэт Анакреонт пылал.
Часто оплакивал он любви своей муки на лире
В стихах необработанных.
Сам ты, бедняга, горишь – огня твоего не прекрасней
Был тот, что Илион спалил.
Радуйся счастью! А я терзаюсь рабынею Фриной:
Ей мало одного любить!
 

15

 
Ночью то было – луна на небе ясном сияла
Среди мерцанья звездного,
Страстно когда ты клялась, богов оскорбляя заране, —
Клялась, твердя слова мои
И обвивая тесней, чем плющ ствол дуба высокий,
Меня руками гибкими,
Ты повторяла: доколь стадам будут волки тревогой,
Пловцам – восход Ориона;
Длинные ветер доколь развевает власы Аполлона, —
Взаимной будет страсть твоя!
Больно накажет тебя мне свойственный нрав, о Неера:
Ведь есть у Флакка мужество, —
Он не претерпит того, что ночи даришь ты другому, —
Найдет себе достойную,
И не вернет красота оскорбленному прежнего чувства,
Раз горечь в сердце вкралася!
Ты же, соперник счастливый, кто б ни был ты, тщетно гордишься,
Моим хвалясь несчастьем;
Пусть ты богат и скотом и землею, пускай протекает
По ней рекою золото;
Пусть доступны тебе Пифагора воскресшего тайны,
Прекрасней пусть Нирея ты, —
Все же, увы, и тебе оплакать придется измену:
Смеяться будет мой черед!
 

16

 
Вот уже два поколенья томятся гражданской войною,
И Рим своей же силой разрушается, —
Рим, что сгубить не могли ни марсов соседнее племя,
Ни рать Порсены грозного этрусская,
Ни соревнующий дух капуанцев, ни ярость Спартака,
Ни аллоброги, в пору смут восставшие.
Рим, что сумел устоять пред германцев ордой синеокой,
Пред Ганнибалом, в дедах ужас вызвавшим,
Ныне загубит наш род, заклятый братскою кровью, —
Отдаст он землю снова зверю дикому!
Варвар, увы, победит нас и, звоном копыт огласивши
Наш Рим, над прахом предков надругается;
Кости Квирина, что век не знали ни ветра ни солнца,
О ужас! будут дерзостно разметаны…
Или, быть может, вы все, иль лучшие, ждете лишь слова
О том, чем можно прекратить страдания?
Слушайте ж мудрый совет: подобно тому как фокейцы,
Проклявши город, всем народом кинули
Отчие нивы, дома, безжалостно храмы забросив,
Чтоб в них селились вепри, волки лютые, —
Так же бегите и вы, куда б ни несли ваши ноги,
Куда бы ветры вас ни гнали по морю!
Это ли вам по душе? Иль кто надоумит иначе?
К чему же медлить? В добрый час, отчаливай!
Но поклянемся мы все: пока не заплавают скалы,
Утратив вес, – невместно возвращение!
К дому направить корабль да будет не стыдно тогда лишь,
Когда омоет Пад Матина макушку
Или когда Аппенин высокий низвергнется в море, —
Когда животных спарит неестественно
Дивная страсть, и олень сочетается с злою тигрицей,
Блудить голубка станет с хищным коршуном,
С кротким доверием львов подпустят стада без боязни.
Козла ж заманит моря глубь соленая!
Верные клятве такой, возбранившей соблазн возвращенья,
Мы всем гуртом, иль стада бестолкового
Лучшею частью, – бежим! Пусть на гибельных нежатся ложах
Одни надежду с волей потерявшие.
Вы же, в ком сила жива, не слушая женских рыданий,
Летите мимо берегов Этрурии;
Манит нас всех Океан, омывающий землю блаженных.
Найдем же землю, острова богатые,
Где урожаи дает ежегодно земля без распашки,
Где без ухода вечно виноград цветет,
Завязь приносят всегда без отказа все ветви маслины
И сизым плодом убрана смоковница;
Мед где обильно течет из дубов дуплистых, – где с горных
Сбегают высей вод струи гремучие.
Без понуждения там к дойникам устремляются козы,
Спешат коровы к дому с полным выменем;
С ревом не бродит медведь там вечерней порой у овчарни,
Земля весной там не кишит гадюками.
Многих чудес благодать нас ждет: не смывает там землю
Мочливый Евр дождями непрестанными,
И плодородных семян не губит иссохшая почва:
Все умеряет там Царь Небожителей:
Не угрожают скоту в той стране никакие заразы,
И не томится он от солнца знойного.
Не устремлялся в тот край гребцами корабль Аргонавтов,
Распутница-Медея не ступала там;
Не направляли туда кораблей ни пловцы-финикийцы,
Ни рать Улисса, много претерпевшего.
Зевс уготовил брега те для рода людей благочестных,
Когда затмил он золотой век бронзою;
Бронзовый век оковав железом, для всех он достойных
Дает – пророчу я – теперь убежище.
 

17

 
Сдаюсь, сдаюся я искусству мощному!
Молю во имя Прозерпины области
Дианы власти нерушимой именем
И заклинаний свитками, могущими
С небес на землю низводить созвездия,
О пощади! Заклятьям дай, Канидия,
Обратный ход и чары уничтожь свои!
Ведь внука умолил Телеф Нереева,
Хоть бился гордо с ним и вел он полчища
Мизинцев и метал он стрелы острые.
Троянки тело умастили Гектора,
Пернатым и собакам обреченное,
Когда, оставя стены, илионский царь
К ногам Ахилла пал неумолимого.
Гребцы Улисса, много испытавшего,
Щетинистые шкуры с тела сбросили
С согласия Цирцеи, – и вернулись вновь
И речь, и разум к ним, и облик доблестный.
Тобой довольно я уже наказан был,
Любимица матросов и разносчиков!
Исчезли юность и румянец скромности,
Остались кости только с кожей бледною,
И от твоих курений поседел я весь.
От мук не знаю никогда я отдыха:
Гоня друг друга, день и ночь сменяются,
Но мне от тяжких вздохов грудь не вылечить.
Итак, я должен все, что отрицал, признать:
Приволят в трепет грудь стихи сабелльские,
А от марсийских песен голова трещит.
Чего же хочешь ты?.. О море, о земля!
Сгораю я: ни Несса кровь Геракла так
Не жгла, ни в Этне раскаленной так не жжет,
Бушуя вечно, пламя!.. Ты ж, несносная,
Пока мой прах не разнесется ветрами —
Варить отравы будешь все колхидские.
Конец какой же или дань назначишь мне?
Скажи: когда я честно пени выплачу, —
Чтоб искупить мне все, быков ли сотню ты
Себе попросишь или восхваления
На лживой лире: «Чистая ты, честная,
Сиять ты будешь меж светил звездой златой!
Сестры Елены срамом огорченные,
Кастор с Поллуксом поддались мольбам и вновь
Поэту зренье отнятое отдали:
Так разреши – ты властная – от безумия
Меня, о ты, чей грязью не запятнан род!
Старуха, не из опытных, в девятый день
Умерших нищих бедных прах рассеивать!
Чье сердце мягко, руки не запятнаны
И Пактумей – плод чрева твоего; и кровь
Твою смывает бабка с твоего белья,
Лишь вскочишь с ложа, бодрая родильница!»
– «Зачем мольбы ты в уши шлешь закрытые?
Ведь глуше я, чем скалы к воплям тонущих,
Когда волнами бьет Нептун их зимними.
Чтоб ты без кары разглашал Котитии
И Купидона вольного все таинства;
Без наказанья, словно эсквилинского
Ты чародейства жрец меня высмеивал?
К чему ж платила старым я пелигнянкам
И яд к чему мешала быстродейственный?
Но век твой будет дольше, чем хотел бы ты,
Несчастный, будешь жизнь влачить ты горькую,
Чтоб подвергаться новым все страданиям.
Покоя жаждет Пелопа-предателя
Отец, голодный Тантал перед яствами,
И Прометей, орлом давно терзаемый,
И на вершине горной укрепить скалу
Сизиф стремится, вопреки Юпитеру.
То с верху башни ты захочешь броситься,
То, петлей шею затянув, повеситься,
Иль меч норикский в грудь вонзить в унынии
Тяжелом – тщетны будут все страдания!
Тогда на вражьих я плечах твоих верхом
Помчусь надменно – все пред мной расступится.
Иль мне, что может, – как ты, любопытствуя,
Узнал, – из воска куклам дать движения
И месяц с неба совлекать заклятьями,
Сожженных мертвых снова расшевеливать,
Варить искусно зелья приворотные, —
Рыдать, коль чары на тебя не действуют?»
 

Юбилейный гимн

 
Феб и ты, царица лесов, Диана,
Ясный свет небес! Поклоненье вечно
Да воздается вам! Снизойдите к просьбам
В день сей священный!
 
 
В день, когда Сивиллы велели книги
Воспевать богов, под покровом коих
Семихолмный град, – хору дев избранных
С отроков хором.
 
 
Пусть, о Солнце, ты, что даешь и прячешь
День, – иным и тем же рождаясь, – пусть же
Ты нигде не зришь ничего славнее
Города Рима!
 
 
Ты, что в срок рожать помогаешь женам,
Будь защитой им, Илифия, кроткой,
Пусть Луциной ты предпочла бы зваться,
Пусть Генитальей.
 
 
О умножь наш род, помоги указам,
Что издал сенат об идущих замуж,
Дай успех законам, поднять сулящим
Деторожденье!
 
 
Круг в сто десять лет да вернет обычай
Многолюдных игр, да поются гимны
Трижды светлым днем, троекратно ночью
Благоприятной.
 
 
Парки! вы всегда предвещали правду:
То, что рок судил, что хранит, незыблем,
Термин – бог; судьбе вы былой даруйте
Судьбы благие.
 
 
Хлебом пусть полна и скотом, Церере
В дар Земля венок из колосьев вяжет,
Ветром пусть плоды и живящей влагой
Вскормит Юпитер.
 
 
Благосклонно, лук отложив и стрелы,
Юношей внемли, Аполлон, моленьям!
Ты, царица звезд, о Луна младая,
Девушкам внемли!
 
 
Если вами Рим был когда-то создан
И этрусский брег дан в удел троянцам,
Отчий град послушным сменить и Ларов
В бегстве успешном.
 
 
За Энеем чистым уйдя, который
Указал им путь из горящей Трои,
Спасшись сам, и дать обещал им больше,
Чем потеряли, —
 
 
Боги! честный нрав вы внушите детям,
Боги! старцев вы успокойте кротких,
Роду римлян дав и приплод и блага
С вечною славой.
 
 
Все, о чем, быков принося вам белых,
Молит вас Анхиза, Венеры отпрыск,
Да получит он, ко врагам смиренным
Милости полный.
 
 
Вот на суше, на море перс страшится
Ратей грозных, острых секир албанских,
Вот приказов ждут уже скиф и индус,
Гордый недавно.
 
 
Вот и Верность, Мир, вот и Честь, и древний
Стыд, и Доблесть вновь, из забвенья выйдя,
К нам назад идут, и Обилье с полным
Близится рогом.
 
 
Вещий Феб, чей лук на плечах сверкает,
Бог – любимец Муз девяти, целящим
Ты искусством шлешь облегченье людям
В тяжких недугах.
 
 
Лишь узрит алтарь Палатинский оком
Добрым Феб, продлит он навеки Рима
Мощь, из года в год одаряя новым
Счастием Лаций.
 
 
С Алгида ль высот, с Авентина ль внемлет
Здесь мужей пятнадцати гласу Дева,
Всех детей моленьям она любовно
Ухо преклонит.
 
 
Так решил Юпитер и сонм всевышних,
Верим мы, домой принося надежду,
Научившись петь, восхваляя хором
Феба с Дианой.
 

Послания

Книга первая

 
Имя твое, Меценат, в моих первых стихах, – пусть оно же
Будет в последних! Меня уж смотрели довольно – рапирой
Я награжден, ты же вновь заключить меня в школу стремишься.
Годы не те и не те уже мысли! Вейяний, оружье
В храме Геракла прибив, скрывается ныне в деревне
С тем, чтоб народ не молить о пощаде у края арены.
Часто мне кто-то кричит в мои чистые, чуткие уши:
«Bo-время, если умен, ты коня выпрягай, что стареет,
Так чтоб к концу не отстал он, бока раздувая, всем насмех».
Вот почему и стихи и другие забавы я бросил;
Истина в чем и добро, я ищу, и тому весь отдался;
Мысли, сбирая, кладу я так, чтоб достать было близко.
Спросишь, пожалуй, кто мной руководит и школы какой я:
Клятвы слова повторять за учителем не присужденный,
Всюду я гостем примчусь, куда б ни загнала погода.
То я, отдавшись делам, погружаюсь в житейские волны —
Доблести истинный страж, ее непреклонный сопутник;
То незаметно опять к наставленьям скачусь Аристиппа —
Вещи себе подчинить, а не им подчиняться стараюсь.
Долгою кажется ночь тому, кто обманут любимой,
Долог поденщику день, бесконечными кажутся годы
Детям, когда – без отца – надзор их гнетет материнский:
Так же лениво течет для меня безотрадное время
То, что мешает моей мечте и решенью заняться
Всем, что равно беднякам и богатым полезно, что вредно
Детям и старцам равно, если будет оно в небреженьи.
Мне остается таких начал в утешенье держаться.
Так далеко, как Линкей, хоть не можешь ты взором достигнуть,
Все ж, гнойноглазый, тебе не следует мази гнушаться;
С необоримым пускай ты не чаешь Гликоном сравняться,
Все ж не бросай охранять от хирагры себя узловатой.
Надо хоть сколько-нибудь пройти, коль нельзя уже дальше.
Жадностью если кипит твоя грудь и несчастною страстью,
Есть заклинанья, слова, которыми можешь ослабить
Горе такое и часть болезни большую отбросить.
Пусть честолюбье тебя раздувает – есть верное средство:
С искренним сердцем прочесть тебе формулу нужно три раза.
Всякий: завистник, гневливый, лентяй, волокита, пьянчуга,
Как бы ни был он дик, – смягчиться он все-таки может:
Пусть терпеливо лишь ухо преклонит он нравоученью.
Шаг к добродетели первый – стараться избегнуть порока,
К мудрости – глупость отбросить. Ты видишь, с каким напряженьем
Мысли и с риском каким для жизни бежишь ты от мнимых
Бедствий, коль ты небогат иль на выборах ты провалился:
Бедности чтоб избежать, до Индии крайних пределов
Мчишься купцом, не ленясь, чрез огонь, через море, чрез скалы.
Иль, неразумный, все то, чего жаждешь, презреть и отвергнуть,
Слушая тех, кто умней, и поверив им, ты не желаешь?
Разве презрел бы борец, по распутьям и селам бродящий,
С игр олимпийских венок, коль была бы надежда, возможность
Пальму, столь сладостный дар, получить без того, чтоб пылиться?
Злато дороже сребра, но доблесть дороже и злата.
«Граждане, прежде всего вы, граждане, денег ищите;
Доблесть уж после монет!» своды Януса так поучают
С края до края: урок сей твердят и младые и старцы,
«К левой подвесив руке пеналы и счетные доски».
Пусть ты умен, добронравен, оратор искусный и честен, —
Коль без шести иль семи ты четыреста тысяч имеешь,
Будешь плебей. За игрой мальчуганы твердят: «Будешь царь ты,
Если сумеешь попасть». Пусть же медною служит стеною:
Чистую совесть хранить, не бледнеть от сознанья проступков.
Росция ль лучше закон, ты скажи мне, иль детская песня,
Царство дающая тем, кто правильно делает дело;
Песня, что пелась не раз и Камиллам и Куриям в детстве.
Лучше советчик какой? Что твердит: «Добывай себе средства
Честно, коль можешь, а то – добывай, как угодно», – чтоб, сидя
В первых рядах, ты смотрел плаксивые Пупия пьесы, —
Или же тот, что велит и тебе помогает свободно
Гордой Фортуне давать отпор, головы не склоняя?
Если бы римский народ спросил, почему не держусь я
Тех же суждений, что он, как и в портиках тех же прогулок, —
Милого всем не ищу, ненавистного не избегаю,
Я бы ответил ему, как когда-то лиса осторожно,
Будто бы, хворому льву: «Следы вот меня устрашают:
Все они смотрят к тебе, ни один не повернут обратно».
Ты многоглавый ведь зверь? За чем же идти иль за кем мне?
Тешат одних откупа казенные, ходят другие,
Пряников, яблок набрав, на охоту – ловить незамужних
Женщин скупых, стариков, чтоб в садок посадить их поймавши;
Тайно у многих растет от процентов богатство… Так пусть уж
Тянет одних к одному, а других к другому, – но разве
Выдержать могут они хоть час лишь, одно одобряя?
«Нет уголка на земле милей, чем прелестные Вайи!» —
Скажет богач, и любовь господина спешащего чуют
Море и озеро там; но только лишь вздорная прихоть
Волю откроет свою: – «Вы, каменщики, понесете
Завтра к Теану свои инструменты». Коль брачное ложе
В доме, твердит: «Ничего нет приятней, чем жизнь холостая»,
Если же нет – «Хорошо лишь женатый живет» – он клянется.
Петлей какой удержать мне Протея, что лик свой меняет?
Ну, а бедняк что? Смешно! Чердаки он, кровати меняет,
Бани, цирюльников; рвет его в лодке наемной от качки
Так же, как рвет богача, что на собственной едет триреме.
Если цирюльник плохой волоса мне ступеньками выстриг,
Ты ведь смеешься; торчит из-под чесаной верхней туники
Старой рубахи конец или тога неровно спадает, —
Тоже смеешься. А что, как воюет мой разум с собою:
Брезгует тем, что искал, что недавно отринул, вновь ищет;
Вечно кипит, расходясь со всеми порядками жизни;
Рушит иль строит; то вдруг заменяет квадратное круглым.
Ты, лишь обычным сочтя сумасбродством, над тем не смеешься;
Ты не находишь, что врач мне нужен, а то попечитель,
Претором данный, хотя – о нуждах моих все радея —
Сердишься ты, если ноготь подрезан коряво у друга,
Друга, что предан тебе и свой взор на тебя устремляет.
Словом, мудрец – одного лишь Юпитера ниже: богат он,
Волен, в почете, красив, наконец он и царь над царями,
Он и здоров, как никто, – разве насморк противный пристанет.