Текст книги "Сочинения"

 
Тот, кого, Мельпомена, ты
При рожденьи хоть раз взглядом приветила,
Не прославится в Истмиях
Знаменитым бойцом, и победителем
 
 
Не помчится на греческой
Колеснице. Его ратные подвиги
Не введут триумфатором
В Капитолий за то, что он надменные
 
 
Смел угрозы царей во прах.
Нет! Но воды, Тибур плодотворящие,
И дубравы тенистые
В эолийских стихах славу родят ему.
 
 
В Риме, городе царственном,
Молодежью включен быть удостоен я
В круг поэтов излюбленных,
И меня уж язвит меньше зуб Зависти.
 
 
О, на лире божественной
Звуки славные струн дивно родящая,
Муза, песнь лебединую
Рыбам властная дать, если восхочешь ты!
 
 
Это твой только дар благой —
Что прохожим знаком я становлюсь теперь,
Как хозяин родимых струн, —
Что живу и любим, если любим я стал.
 

 
Орлу царем быть птиц поручил Отец;
Царю богов он молниеносцем был;
При похищеньи Ганимеда
Верность его испытал Юпитер.
 
 
Птенца когда-то пылкость – отцовский дар —
Его толкнула вон из гнезд? лететь,
Труда незнавшим; ветер вешний
Робкого новым движеньям в небе
 
 
Учил, согнавши тучи. Затем его
К земле, к овчарням пылкий порыв увлек;
А ныне жажда пищи, брани
Гонит его на борьбу с драконом.
 
 
В лугу отрадном, тешась травой, коза
Вдруг видит львенка (в пору, как прогнан он
От груди матери) и чует —
Сгубят ее молодые зубы…
 
 
Такой же страх винделикам Друз внушил,
Когда в Ретийских Альпах он вел войну.
Откуда взяли те обычай
Всюду, как встарь амазонки, острый
 
 
Носить топорик в правой руке, – искать
Я бросил: право, все не дано нам знать.
Орды, победные доселе,
Все перед юношей мудрым пали,
 
 
Поняв, какая сила талант и ум,
Когда воспитан в доме, что люб богам,
И что отеческой заботой
Август для юных Неронов сделал.
 
 
Рождают храбрых храбрые; лишь отцов
Наследье – доблесть коней младых, быков;
Орлы жестокие не могут
Мирных на свет произвесть голубок.
 
 
Расти ученье силы врожденный дар,
Уход разумный доблесть в груди крепит;
Когда же нравственность слабеет,
Все благородное грех позорит.
 
 
Обязан чем ты роду Неронов, Рим,
Тому свидетель берег Метавра, там
Разбит был Газдрубал в тот чудный
День, что рассеявши мрак, впервые
 
 
Победы сладкой Лацию радость дал,
С тех пор как, словно пламя в сухом бору,
Иль Евр над морем Сицилийским,
Мчался верхом Ганнибал чрез грады.
 
 
В счастливых войнах римский народ тогда
Расти уж стал, и в храмах, безбожно так
Рукой пунийца разоренных,
Вновь водворились благие боги.
 
 
Коварный молвил враг Ганнибал тогда:
«Волков добыча хищных – олени мы
Идем на тех, кого избегнуть
Было бы высшим триумфом нашим.
 
 
Народ сей после Трои сожженья смог,
В волнах этрусских долго блуждав, донесть
Отважно до брегов авзонских
Отчих богов и детей, и старцев.
 
 
Как дуб секирой срезан, сильней растет
В густых дубравах Алгида, так и он
Средь тяжких битв и поражений
Дух укрепляет самим железом.
 
 
Росла не пуще Гидра, когда Геракл,
Томясь бесчестьем, головы ей рубил;
Не знали Фивы Эхиона
Чудищ грозней, иль народ Колхиды.
 
 
Утопишь глубже – выникнет краше он;
Поборешь – свергнет вдруг победителя
С великой славой и вступает
В битвы, что после восхвалят жены.
 
 
Гонцов мне гордых слать в Карфаген уже
Нельзя отныне: пали надежды все
С тех пор, как Газдрубал сражен был, —
Имени нашего счастья пало.
 
 
Все могут сделать Клавдия войск полки:
Их жизнь Юпитер сам, благосклонный к ним,
Хранит; их мудрые расчеты
В брани опаснейший миг спасают».
 

 
Сын блаженных богов, рода ты римского
Охранитель благой, мы заждались тебя!
Ты пред сонмом отцов нам обещал возврат
Скорый, – о, воротись скорей!
 
 
Вождь наш добрый, верни свет своей родине!
Лишь блеснет, как весна, лик лучезарный твой
Пред народом, для нас дни веселей пойдут,
Солнце ярче светить начнет.
 
 
Как по сыну скорбит мать, если злобный Нот
По карпатским волнам плыть не дает ему,
Не давая узреть дома родимого
Больше года; как мать, молясь,
 
 
Иль обеты творя, или гадаючи,
Не отводит очей от берегов крутых,
Так, тоской исходя, родина верная
Все томится по Цезарю.
 
 
Безопасно бредет ныне по пашне вол;
Сев Церера хранит и Изобилие;
Корабли по морям смело проносятся;
Ни пятна нет на честности;
 
 
Не бесчестит семьи любодеяние;
Добрый нрав и закон – цепь для распутников;
Матери родовым сходством детей горды;
За виной кара следует.
 
 
Кто боится парфян, кто скифа дерзкого?
Кто германской страны, диким отродием
Столь чреватой? На то Цезарь наш здравствует!
Кто войны с злой Иберией?
 
 
На холмах у себя день свой проводит всяк,
Сочетая с лозой дерево вдовое,
И, домой воротясь, пьет, на пиру к тебе,
Словно к богу, взываючи.
 
 
Он, с мольбою к тебе и с возлиянием
Обращаясь, твое чтит имя божие,
Приобщая его к Ларам, – так в Греции
Чтят Геракла и Кастора.
 
 
«О, продли, добрый вождь, ты для Гесперии
Счастья дни!» – по утрам так мы и трезвые
Молим, молим мы так и за вином, когда
Солнце к морю склоняется.
 

 
Бог, чью месть за дерзкий язык изведал
Род Ниобы весь, похититель Титий,
И Ахилл, едва не вошедший в Трою
Победоносно.
 
 
Воин всех сильней, но тебе не равный,
Хоть родился он от Фетиды-нимфы;
Хоть копьем своим приводил он в трепет
Башни дарданцев.
 
 
Словно гордый кедр, что секирой срублен,
Словно Евром вдруг кипарис сраженный,
Рухнул наземь он и главой уткнулся
В прах илионский.
 
 
Он в обман не ввел бы – в коне сокрытый,
В том, что ложно был посвящен Минерве —
Тевкров, как на грех, пировавших, двор весь
В радостной пляске;
 
 
Нет, он въявь гроза для плененных – ужас! —
Ввергнул бы в огонь и детей, не знавших
Речи; даже тех – о позор! – что скрыты
В матери чреве.
 
 
К счастью, Феб, твой глас и благой Венеры
Вняв, отец богов снизошел к Энею:
Стены дал ему возвести для града
С лучшей судьбою.
 
 
Мастер лиры, ты, обучивший Музу,
В Ксанфа ты струях омываешь кудри;
Будь защитой, Феб, Агиэй безусый,
Давна Камене!
 
 
Феб внушил мне дар вдохновенья, песни
Петь и имя мне даровал поэта.
Лучшие из дев и отцов славнейших
Отроки! Вас ведь
 
 
Всех берет под кров свой Диана-дева,
Чьи и рысь и лань поражают стрелы…
Вы блюдите такт, по ударам пальца,
Песни лесбийской.
 
 
Чинно пойте песнь вы Латоны сыну,
Пойте той, что свет возвращает ночью,
Рост дает плодам и движеньем быстрым
Месяцев правит.
 
 
Дева! Став женой, «Вознесла я» – скажешь
«Гимн богам во дни торжества, что Риму
Век протекший дал, а поэт Гораций
Дал мне размеры».
 

 
Снег последний сошел, зеленеют луга муравою,
Кудрями кроется лес;
В новом наряде земля, и стало не тесно уж рекам
Воды струить в берегах;
 
 
Грация с сестрами вновь среди Нимф уж дерзает, нагая,
Легкий водить хоровод.
Ты же бессмертья не жди, – это год прожитой нам вещает
Так же, как солнца закат.
 
 
Холод Зефиром сменен; весна поглощается летом,
С тем, чтоб и лето прошло;
И уже сыплет дары плодоносная осень, чтоб вскоре
Стала недвижно зима.
 
 
Месяца в небе ущерб возмещается быстро луною;
Мы же, когда низойдем
В вечный приют, где Эней, где Тулл велелепный и Марций, —
Будем лишь тени и прах.
 
 
Знает ли кто, подарят ли нам боги хоть день на придачу
К жизни, уже прожитой?
Пусть же минует все то рук наследника жадных, чем можешь
Жизнь ты свою усладить!
 
 
Стоит тебе умереть, лишь Минос приговор в преисподней
Свой над тобой изречет, —
Ни красноречье тебя, ни твое благочестье, ни знатность
К жизни, Торкват, не вернут.
 
 
Даже Дианой не мог Гипполит целомудренный к жизни
Взят быть из царства теней.
И не способен Тезей сокрушить цепи Леты, в которых
Страждет давно Пирифой.
 

 
Я б друзьям подарил с полной охотою
Чаши, мой Цензорин, медь, им желанную,
И треножники всем – греков почетные
Роздал я бы дары, не позабыв тебя,
Если б был я богат теми издельями,
Что Паррасий создал или создал Скопас, —
Этот в мраморе, тот краской текучею
Мастер изображать бога иль смертного.
Но нет средств у меня, и не нуждается
В дивах этих твой ум и обеспеченность.
В песне радость твоя, – песню ж могу я дать
И, даря, оценить всю ее стоимость…
Знаки, что на камнях врезаны волею
Граждан, дабы вернуть рати водителю
Жизнь по смерти и дух; бегство поспешное
Ганнибала; гроза, вспять обращенная
На него же; пожар града безбожного,
Карфагена, – вождя, имя кому дала
Покоренная им силою Африка,
Не прославят звончей песни калабрских Муз.
И, коль свиток хранить будет молчание,
За деянья свои ты не получишь мзды.
Чем бы стал славный сын Марса и Илии,
Если б зависть, сокрыв, подвиги Ромула
Обошла? А Эак? Милость, талант и глас
Всемогущих певцов перенесли его
В край блаженных, из вод выхватив Стиксовых,
Муза смерти не даст славы достойному:
К небу Муза ведет! И неустанного
Геркулеса на пир вводит к Юпитеру;
Тиндаридов звезда чуть не со дна морей
Извлекает корабль, бурей расшатанный,
И, лозою увит, Либер желаниям
Задушевным людей добрый исход дает.
 

 
Поверь, погибнуть рок не судил словам,
Что я, рожденный там, где шумит Ауфид,
С досель неведомым искусством
Складывал в песни под звуки лиры.
 
 
Хотя Гомер и в первом ряду стоит,
Но все ж поэты: Пиндар, гроза-Алкей,
Степенный Стесихор, Кеосец
Скорбный, – еще не забыты славой.
 
 
Не стерло время песен, что пел, шутя,
Анакреонт, и дышит еще любовь,
И живы, вверенные струнам,
Пылкие песни Лесбийской девы.
 
 
Прельстясь кудрями пышными иль одежд
Златою тканью, роскошью царской, слуг
Числом, – из женщин не одна ведь
Страстью любовной зажглась Елена.
 
 
И Тевкр не первый стрелы умел пускать
Из луков критских; Троя была не раз
В осаде; не один сражались
Идоменей и Сфенел – герои.
 
 
В боях, достойных пения Муз; приял
Свирепый Гектор и Деифоб лихой
Не первым тяжкие удары —
Кару за юношей, жен стыдливых
 
 
Немало храбрых до Агамемнона
На свете жило, вечный, однако, мрак
Гнетет их всех, без слез, в забвеньи:
Вещего не дал им рок поэта.
 
 
Талант безвестный близок к бездарности,
Зарытой в землю. Лоллий! Мои стихи
Тебя без славы не оставят;
Подвигов столько твоих не дам я
 
 
Пожрать забвенью жадному без борьбы.
Тебе природой ум дальновидный дан,
Душою прям и тверд всегда ты
В благоприятных делах и трудных;
 
 
Каратель строгий жадных обманщиков —
Чуждался денег, всем столь желанных, ты;
Был консулом не год один лишь;
Добрый надежный судья, всегда ты
 
 
Превыше личной выгоды ставил честь,
Людей преступных прочь отметал дары
С презрением, и правосудья
Меч проносил сквозь толпу густую.
 
 
Не тот счастливым вправе назваться, кто
Владеет многим: имя счастливца тот
Носить достойней, кто умеет
Вышних даяньях вкушать разумно,
 
 
Привык суровой бедности гнет терпеть,
Боится пуще смерти постыдных дел,
Но за друзей и за отчизну
Смерти навстречу пойдет без страха.
 

 
Неприступный пока, мой Лигурин, щедро Венерою
Одаренный, когда первый пушок спесь пособьет твою,
И обрежут руно пышных кудрей, что по плечам бегут,
И ланиты, чей цвет розы нежней, грубой покроются
 
 
Бородою, тогда ты, Лигурин, в зеркало глянувши,
И не раз и не два скажешь с тоской, видя, что стал другим:
«Ах, зачем не имел, отроком быв, чувств я теперешних?
Не вернется, увы, свежесть ланит следом за чувствами!»
 

 
Бочка есть с вином у меня албанским, —
Девять лет ему; есть в саду, Филлида,
Сельдерей, венки чтобы вить; найдется
Плющ в изобилье, —
 
 
Он идет к твоим заплетенным косам!
Дом манит к себе, серебром смеется,
И алтарь, увитый вербеной, жаждет
Крови ягненка.
 
 
Все в руках кипит, и мелькают быстро
Там и сям, спеша, все служанки, слуги,
И огонь горит, и клубятся тучи
Черного дыма.
 
 
Но чтоб знала ты, на какую радость
Ты звана, скажу: мы справляем Иды, —
Тот апреля день, что Венерин месяц
Надвое делит.
 
 
Этот день – святей и дороже мне он,
Чем рожденья день, – Меценат желанный
От него ведет счет годам, что быстро
Все прибывают.
 
 
К Телефу ты льнешь всей душой, но Телеф,
Верь, не для тебя: он богатой девой
Занят и у ней, у резвушки милой,
Ныне в плену он.
 
 
Нас от жадных грез Фаэтон спаленный
Должен уберечь – он урок дал жуткий —
И Пегас, нести не хотев земного
Беллерофонта.
 
 
Дерево ты гни по себе, Филлида,
И, за грех сочтя о неровне грезить,
Не стремись к нему, а скорее эту
Выучи песню
 
 
И пропой ее голоском мне милым,
Страстью я к тебе увлечен последней,
Больше не влюблюсь ни в кого! – рассеет
Песня заботу.
 

 
Вот уж, спутник весны, веет фракийский ветр,
Гонит вдаль паруса, моря лаская гладь;
Льда уж нет на лугах; воды бесшумно мчат
Реки, талых снегов полны.
 
 
Вьет касатка гнездо; стонет она, скорбит;
Сердце бедной томит Итиса смерть; укор
Вечно Кекропу шлет, – зло ей пришлось царю
Мстить за дикую страсть его.
 
 
Вот пасут пастухи жирных овец стада;
Лежа в мягкой траве, тешат свирелью слух
Богу Пану, кому по-сердцу скот хранить
В темных рощах Аркадских гор.
 
 
Будит жажду весна! Хочешь, Вергилий, пить
В Калах выжатый сок, Либера дар? Так знай:
Ты получишь вина, юношей знатных друг, —
Нарда только достань ты мне.
 
 
Нарда малый оникс выманит амфору,
Ту, что ныне лежит в складе Сульпиция.
Много новых надежд властно дарить вино,
Горечь тяжких забот смывать.
 
 
Жаждешь этих утех, так поспеши скорей
К нам с товаром своим: мысли такой я чужд —
Дать безмездно тебе мокнуть в моем вине,
Словно в пышном дому богач.
 
 
Право, медлить ты брось, всякий расчет забудь.
Помня мрачный костер, можно пока, дерзай
С трезвой мыслью мешать глупость на краткий срок:
Сладко мудрость забыть порой.
 

 
Вняли, Лика, моим боги желаниям,
Вняли, Лика! И вот ты уже старишься,
Но все хочешь казаться
Юной, – пляшешь, бесстыдница,
 
 
Пьешь и хочешь зазвать песнью дрожащею
Ты Эрота, а тот жертву ждет новую
На ланитах цветущей
Хии, цитры владычицы.
 
 
Он, порхая, дубов дряхлых сторонится
И тебя потому он обегает, что
У тебя уж морщины,
Зубы желты и снег в кудрях.
 
 
И ни косская ткань полупрозрачная,
Ни камней дорогих блеск не вернут тебе
Тех времен улетевших,
След которых лишь в записях.
 
 
Где же прелесть, увы, где же румянец твой.
Где движений краса? Облик где той-то, – той,
Что любовью дышала,
Сердце тайно в полон брала,
 
 
Состязаясь красой с юной Цинарою?
Но Цинаре судьба краткий лишь век дала,
Собираясь, вороне
Старой возрастом равную,
 
 
Лику долго хранить, чтоб этим зрелищем
Любоваться могли пылкие юноши,
Не без громкого смеха
Пред обугленным факелом.
 

 
Каким путем бы римский сенат, народ
Увековечить подвиги мог твои,
О Август, честь воздать заслугам,
Выбив на камне, вписав их в фасты?
 
 
Во всей вселенной, солнце какой бы край
Ни озаряло, ты – величайший вождь!
Винделики, кому латинян
Чужды законы, еще недавно
 
 
Твою узнали мощь на войне: народ
Генавнов дикий бревнов проворных Друз
Прогнал, двойное пораженье
Им нанеся и низвергнув башни,
 
 
Что враг в Альпийских грозных горах возвел.
А вскоре старший в доме Неронов дал
Жестокий бой свирепым ретам,
Волей богов обратил их в бегство.
 
 
В пылу сраженья стоило зреть его,
Как он без счета груди врагов дробил,
Что обрекли себя на гибель.
Словно бурливые воды ветер
 
 
Волнует южный, в пору, когда Плеяд
Созвездье тучи режет, полки врагов
Без устали теснил Тиберий,
В самую сечу с конем врываясь.
 
 
Как Ауфид бурный – туроподобный – вдруг
Чрез царство Давна волны свирепо мчит,
Полям и нивам апулийца
В гневе грозя наводненьем страшным,
 
 
Громил так Клавдий, ринувшись в смертный бой.
Одетых в латы варваров без потерь;
Кося и задних и передних,
Трупами землю устлал победно.
 
 
Ты войско, мудрость, милость богов ему
Сумел доставить. С той ведь поры, как порт
Тебе с мольбой Александрия
Вместе с дворцом, уж пустым, открыла,
 
 
Спустя пятнадцать лет тебе вновь дала
Фортуны милость добрый исход войны,
К деяньям, прежде совершенным.
Лавры прибавив и блеск желанный.
 
 
Узды не знавший прежде кантабр и перс,
Кочевник скиф и индус – дивятся все
Тебе, Италии и Рима
Здесь на земле, покровитель мощный!
 
 
Дивится Нил, что место рожденья вод
Таит, и Истр, и быстро текущий Тигр,
И Океан, чудовищ полный,
Ревом глушащий британцев дальних.
 
 
Тебе покорны: галлы, которым чужд
Пред смертью трепет; дикой земли сыны —
Испанцы; и тебя сигамбры
Чтят, кровожадные, сдав оружье.
 

 
Хотел я грады петь полоненные
И войны, но по лире ударил Феб,
Чтоб не дерзнул я слабый парус
Вверить простору зыбей тирренских.
 
 
Твой век, о Цезарь, нивам обилье дал;
Он возвратил Юпитеру нашему,
Сорвав со стен кичливых парфов,
Наши значки; он замкнул святыню
 
 
Квирина, без войны опустевшую;
Узду накинул на своеволие,
Губившее правопорядок;
И, обуздавши преступность, к жизни
 
 
Воззвал былую доблесть, простершую
Латинян имя, мощь италийскую
И власть и славу, от заката
Солнца в Гесперии до восхода.
 
 
Хранит нас Цезарь, и ни насилие
Мир не нарушит, ни межусобица,
Ни гнев, что меч кует и часто
Город на город враждой подъемлет.
 
 
Закон покорно вытерпит Юлия,
Кто воду пьет Дуная глубокого,
И сер, и гет, и перс лукавый,
Или же тот, кто близ Дона вырос.
 
 
А мы и в будний день и в день праздничный
Среди даров веселого Либера,
С детьми и с женами своими
Перед богами свершив моленье,
 
 
Петь будем по заветам по дедовским
Под звуки флейт про славных воителей,
Про Трою нашу, про Анхиза
И про потомка благой Венеры.
 

Эподы

1

 
На либурнийских, друг, ты поплывешь ладьях
Среди судов с бойницами:
Везде охотно с Цезарем готов делить
Ты, Меценат, опасности.
Но мне как быть? Мне жизнь мила, пока ты жив,
И в тягость, если нет тебя!
Избрать ли лучше мне, как ты велишь, покой,
Не сладкий от тебя вдали,
Иль подвиг бранный твой, чтобы нести его,
Как надо мужу стойкому?
Так понесем же вместе! Хоть чрез Альп хребты,
Хоть по Кавказу дикому,
Хоть до пределов самых крайних Запада
С тобой пойду бесстрашно я.
Ты спросишь, чем же облегчу я подвиг твой,
Я слабый, невоинственный?
С тобой я буду меньший страх испытывать,
Чем ужас в одиночестве.
Страшней наседке за неоперившихся
Птенцов, коль их покинула,
Хоть от подползших змей их защитить она
Не сможет и присутствуя.
И в этот и во всякий я готов поход,
Надеясь на любовь твою,
А не в надежде, что удастся больше мне
Впрягать волов в плуги свои,
Иль что до зноя скот мой из Калабрии
Пастись пойдет в Луканию,
Иль что достигнут стен высоких Тускула
Мои чертоги сельские.
Довольно: слишком от твоей я щедрости
Богат; копить не стану я
Еще, чтоб в землю прятать, как скупой Хремет,
Иль расточать, как жалкий мот.
 

2

 
Блажен лишь тот, кто, суеты не ведая,
Как первобытный род людской,
Наследье дедов пашет на волах своих,
Чуждаясь всякой алчности,
Не пробуждаясь от сигналов воинских,
Не опасаясь бурь морских,
Забыв и форум, и пороги гордые
Сограждан власть имеющих.
В тиши он мирно сочетает саженцы
Лозы с высоким тополем,
Присматривает за скотом, пасущимся
Вдали, в логу заброшенном,
Иль, подрезая сушь на ветках, делает
Прививки плодоносные,
Сбирает, выжав, мед в сосуды чистые,
Стрижет овец безропотных;
Когда ж в угодьях Осень вскинет голову,
Гордясь плодами зрелыми, —
Как рад снимать он груш плоды отборные
И виноград пурпуровый,
Тебе, Приап, как дар, или тебе, отец
Сильван, хранитель вотчины!
Захочет – ляжет иль под дуб развесистый,
Или в траву высокую;
Лепечут воды между тем в русле крутом,
Щебечут птицы по лесу,
Струям же вторят листья нежным шопотом,
Сны навевая легкие…
Когда ж Юпитер-громовержец вызовет
C дождями зиму снежную, —
В тенета гонит кабанов свирепых он
Собак послушных сворою,
Иль расстилает сети неприметные,
Дроздов ловя прожорливых,
Порой и зайца в петлю ловит робкого
И журавля залетного.
Ужели дум нельзя развеять суетных
Среди всех этих радостей,
Вдобавок, если ты с подругой скромною,
Что няньчит милых детушек,
С какой-нибудь сабинкой, апулийкою,
Под солнцем загоревшею?
Она к приходу мужа утомленного
Очаг зажжет приветливый
И, скот загнав за изгородь сама пойдет
Сосцы доить упругие,
Затем вина подаст из бочки легкого
И трапезу домашнюю.
Тогда не надо ни лукринских устриц мне,
Ни губана, ни камбалы,
Хотя б загнал их в воды моря нашего
Восточный ветер с бурею;
И не прельстит цесарка африканская
Иль франколин Ионии
Меня сильнее, чем оливки жирные,
С деревьев прямо снятые,
Чем луговой щавель, для тела легкая
Закуска из просвирника,
Или ягненок, к празднику заколотый,
Иль козлик, волком брошенный.
И как отрадно наблюдать за ужином
Овец, домой стремящихся,
Волов усталых с плугом перевернутым,
За ними волочащимся,
И к ужину рабов, как рой, собравшихся
Вокруг божеств сияющих! —
Когда наш Альфий-ростовщик так думает, —
Вот-вот уж и помещик он.
И все собрал он, было, к Идам денежки,
Да вновь к Календам в рост пустил!
 

3

 
Коль сын рукою нечестивой где-нибудь
Отца задушит старого,
Пусть ест чеснок: цикуты он зловреднее!
О крепкие жнецов кишки!
Что за отрава мне в утробу въелася?
Иль кровь змеи мне с этою
Травой варилась на-зло? Иль Канидия
Мне зелье это стряпала?
Когда Медею Аргонавтов вождь пленил
Своей красой блистательной,
Она, чтоб мог он диких укротить быков,
Язона этим смазала;
И, влив такой же яд в дары сопернице,
Умчалась на крылах змеи.
Еще ни разу звезды так не жарили
Засушливой Апулии,
И плеч Геракла так не жег могучего
Кентавров дар мучительный.
А коль, затейник-Меценат, захочешь ты
Опять такого кушанья,
Пусть поцелуй твой дева отстранит рукой
И дальше отодвинется!
 

4

 
Вражда такая ж, как у волка с овцами,
И мне с тобою выпала.
Бичами бок твой весь прожжен испанскими,
А голени – железами.
Ходи ты, сколько хочешь, гордый деньгами,
Богатством свой не скроешь род!
Ты видишь, идя улицей Священною,
Одетый в тогу длинную,
Как сторонятся все тебя прохожие,
Полны негодования?
«Плетьми запорот так он триумвирскими,
Что и глашатай выдохся;
В Фалерне ж он помещик: иноходцами
Он бьет дорогу Аппия.
Как видный всадник в первых он рядах сидит,
С Отоном не считаяся.
К чему же столько кораблей тяжелых нам
Вести с носами острыми
На шайки беглых, на морских разбойников,
Коль он трибун наш воинский?»