Текст книги "Перец и соль, или Приправа для малышей"

– Скажи, Клаус, где ты берёшь все эти деньги?

Нет, этого Клаус никак не мог сказать.

Но Гансу непременно надо было разнюхать, в чём тут дело, он просил и расспрашивал Клауса, и так его улестил, что Клаусу ничего не оставалось, кроме как всё ему выложить. И тогда, конечно, Гансу, трава не расти, понадобилось испытать волшебный посох, и никак иначе. Ну, Клаус не стал особенно возражать. Парень он был добродушный, а сокровищ в холме и на двоих было достаточно. И кончилось дело тем, что Ганс ушёл, помахивая ореховым посохом.

Но Ганс был не таким простаком, как Клаус; кто другой – пожалуйста, но не Ганс. Нет уж, не будет он канителиться ради двух карманов, полных монет. Ему нужен полный мешок, а лучше два. Так что он перекинул через плечо два мешка из-под муки и отправился на вершину холма за домом господина Акселя.

Когда он подошёл к камню, то стукнул по нему посохом, и каменная дверь открылась для него, как прежде открывалась для Клауса. И он спустился в подземелье, а там сидел крошечный старый карлик, которого видел Клаус.

– Как поживаешь, Ганс? – спросил этот крошечный старичок.

О, очень хорошо поживал Ганс. А можно он возьмёт себе сколько-то денег из мешков, которые тут повсюду стоят.

Да, это можно; но пусть не забудет взять с собой лучшее, что при нём есть. Пфф! Учите собаку есть сосиски! Ганс уж позаботится, чтобы захватить с собой лучшее, за него не беспокойтесь. И вот он стал набивать мешки золотом, а к серебру не притронулся, потому что – ясное дело – лучше всего на свете золото, сказал себе Ганс. И когда он наполнил их доверху и хорошенько потряс, чтобы монеты лежали плотно, и добавил ещё, он перекинул один мешок через одно плечо, а второй – через другое, и в них было столько, сколько он мог унести. А что касается орехового посоха, он оставил его лежать на полу, потому что рук у него было две, и обе были заняты.

Но Ганс так и не смог вынести своё золото из подземелья, потому что едва он высунулся наружу – трах! – камень сошёлся и его зажало, как мышь – дверью, и тут его жизнь кончилась. А случилось это потому, что Ганс не взял с собой волшебный орешниковый посох.

А Клаус лишился своего посоха, но это было не очень-то важно, потому что у него было на что жить и что тратить, и было предостаточно. Поэтому он женился на дочери господина барона (а жениться он мог на ком захочет, поскольку разбогател) и зажил счастливый и довольный, как муха – на тёплой печной трубе.

Ну вот, так и запомните: лучше унести немного и взять с собой посох, чем забрать всё сразу и бросить свой посох где попало.

Безоглядная отвага

 
С отважным видом шёл портной,
И я воскликнул: «О герой,
Куда идёшь своей тропой?»
 
 
На это он ответил: «Кыш!
Я победил в сраженье мышь –
Никто другой не мог,
И вот я вышел в дальний путь,
Чтоб на подлунный мир взглянуть,
Осилив сто дорог,
Проверить, есть ли где в стране
Боец по силе равный мне,
Тот богатырь,
Что ввысь и вширь
Таков, как я, – усёк?»
 
 
Но вот опять портной идёт.
Он тот же самый, да не тот –
Скорей совсем наоборот.
 
 
«Я встретил рыцаря в пути
И предложил с коня сойти
И в бой вступить со мной.
И он сошёл, и он вступил,
И отдубасил что есть сил, –
Ответил мне портной. –
И стало ясно мне вполне,
Что эти битвы не по мне.
Опять взашей
Гонять мышей
Пойду-ка я домой».
 

Внешний лоск

 
Расскажу вам про даму,
Обожавшую прямо
Поросёнка, чьё имя
Было Джеймс (или Джимми);
Та, культуры во имя,
Словно добрая мама,
Обучала малютку упрямо,
Чтоб делами своими
Он достоинств явил панораму.
 
 
Как подать в высшем свете
Его в выгодном свете,
Чтоб знаток (даже строгий)
Не косился в итоге?
Тут важны педагоги!
Наша дама в тревоге –
Те нужны или эти?
Позвала всех на свете:
Ставьте Джимми на задние ноги!
 
 
Стал он вроде картинки,
В вальсе шёл без заминки,
Самый лучший средь равных
У партнёрш благонравных
Не топтал он в гавоте ботинки;
Всех соперников славных
Побеждал в поединке:
Джентльмен по старинке,
Светский лев до последней щетинки.
 
 
Рыцарь аж до печёнок,
В обращении тонок,
Джимми шёл от победы к победе,
Но однажды на званом обеде,
Вдруг влюбившийся в юную леди,
Он в галантной беседе
Прошептал ей: «Люблю!»
Получилось: «Хрю-хрю» –
Ведь остался свиньёй поросёнок.
 

ПРО ТЁТУШКУ МАРДЖЕРИ ТВИСТ, КОТОРАЯ ВИДЕЛА СЛИШКОМ МНОГО

Если бы мы не болтали языком о том, что видим, нам было бы лучше. Есть же на свете мудрые люди, которые смотрят и молчат, некоторым из них открыто такое, что нам с вами вовек не увидеть, но мы про это не знаем, потому что они держат рот на замке. Они идут своим путём, и занимаются своими делами, как обычные люди, которые в жизни не видели ничего интереснее крутых яиц.

Увы, тётушка Марджери Твист из Тавистока была не из тех, кто держит язык за зубами; это была добрая, болтливая, любившая посплетничать старушка, про таких говорят: «Все соседи знают, когда у неё курица на сносях». А глаз у неё у бедняжки был только один, и вы сейчас узнаете, как она потеряла второй глаз, и ещё – как её клумба с небывалыми тюльпанами стала самой обычной клумбой, не хуже и не лучше других.

Тётушка Марджери Твист жила совсем одна, если не считать большой полосатой кошки. Её маленький коттедж стоял поодаль от дороги, как раз напротив лавки мясника. В коттедже всё было чистое и аккуратное, как новенькая стальная булавка, и до чего же приятно было смотреть на голубую посуду в буфете, на оловянные плошки, блестящие как серебро, и на присыпанный песком пол, чистый, как обеденный стол у вашей матушки. Над коттеджем сплели ветви два куста жимолости, летом воздух был насыщен их ароматом, и пчёлы с жёлтыми лапками деловито жужжали возле цветков, вылетая из двух ульев у изгороди. Но главным чудом сада была клумба с тюльпанами, лучше которых не было во всей Англии, и люди приезжали даже из дальних краёв, чтобы на них посмотреть и услышать их запах. Они стояли ровными рядами и были всех цветов: белые, алые, жёлтые, пурпурные, крапчатые, полосатые. Они рано раскрывались, увядали позже других, а когда цвели, то воздух вокруг просто благоухал.

Так вот, всё это случилось до того, как дым из фабричных труб и лязганье паровых машин изгнали маленький народец из этого мира в Королевство Нигде, и тётушкина клумба с тюльпанами была не простая. На ней среди цветов жили фейри, и Марджери Твист часто рассказывала другим кумушкам, что тёплыми летними вечерами при полной луне слышит, как матери-фейри пением убаюкивают своих младенцев. Но никого из маленького народца она не видела, потому что это дано немногим, чьи глаза устроены не так, как у тётушки Марджери Твист. Но голоса фейри она слышала, а это, на мой взгляд, почти то же самое, что видеть.

Тётушка Марджери Твист, как я уже сказал, была славная, добрая, спокойная пожилая дама; и ещё она была лучшей в городе Тавистоке сиделкой. Когда кто-нибудь заболевал, к его постели приглашали именно тётушку Марджери. А что касается её самой, она была всегда рада помочь больным стать здоровыми, и за эту помощь ей всегда прилично платили.

И вот как-то тётушка в одиночестве сидела дома и с удовольствием пила чай. Начинались сумерки, зарешеченное окно было открыто, лёгкий ветерок то на мгновение залетал в комнату, то ненадолго задерживался, чтобы вволю пошуршать белыми льняными занавесками. Полосатая кошка мурлыкала у порога, и тётушка Марджери наслаждалась прекрасным летним вечером. И тут раздался стук в дверь. «Кто там?» – спросила тётушка Марджери.

– Том Лэм, с вашего позволения, мэм, – ответил тоненький голосок.

– Заходи, Томми, – приветливо отозвалась тётушка.

Вошёл Том Лэм, маленький и кудрявый, и выглядел он не старше тебя, мой читатель. «И что тебе, Томми, надо?» – спросила тётушка.

– С вашего позволения, мэм, там стоит человек, ростом как я; он дал мне эту коробочку и велел вам потереть глаза мазью, а потом выйти к нему.

Тётушка выглянула из окна, но никого не увидела. «Где этот джентльмен, детка?» – спросила она.

– Да вон он, а рядом с ним красивый белый конь. – И Том Лэм указал куда-то пальцем.

Тётушка протёрла глаза и посмотрела снова, но не увидела ничего, кроме зелёной калитки, кустов сирени и лавки мясника напротив. А дело в том, что маленькие дети вроде тебя, мой читатель, умеют видеть то, что для нас, взрослых, с глазами, запорошёнными пылью этого мира, уже закрыто. «Хм, – сказала себе тётушка Марджери, – очень странно, я не вижу никакого пожилого джентльмена в зелёном». Тогда она открыла шкатулку, которую ей дал Томми, и увидела в ней зелёную мазь. «Попробую намажу себе веки, что ли», – сказала она себе и действительно так и сделала. Потом снова посмотрела, и – надо же! – у калитки стоял крошечный старик, не выше Томми Лэма. Лицо у него было коричневое, иссохшее и сморщенное, как яблоко-дичок на ветке зимой. Старик был весь в зелёном с головы до пят, а на голове у него был высокий острый зелёный колпак с серебряным колокольчиком, который звенел при каждом движении. Рядом с ним переминался великолепный огромный молочно-белый конь с длинным хвостом и гривой, куда были вплетены разноцветные ленточки.

Тётушка Марджери вышла к этому крошечному джентльмену в зелёном и спросила, чем может ему служить. А он отвечал тётушке, что его жена сильно расхворалась, и он хотел бы, чтобы почтенная дама поехала с ним и провела ночь у её постели. На это тётушка Марджери начала хмыкать, и мяться, и жаться, потому что ей совсем не понравилась мысль, что придётся на ночь глядя ехать куда-то – неизвестно куда, да ещё в обществе такого странного господина. Тогда крошечный джентльмен начал её умолять и упрашивать, и голос у него был сахарный, а слова – медовые. И в конце концов он уговорил её, пообещав хорошо вознаградить, если за ночь его жена поправится. Так что тётушка вернулась в коттедж, чтобы собраться в дорогу, надела красную накидку для верховой езды на плечи и крепкие башмаки – на ноги. Потом положила в сумку пакеты с лечебными травами – а вдруг понадобятся. Вышла за калитку, уселась в дамское седло позади старичка в зелёном и приготовилась ехать. Маленький старик присвистнул, и конь сорвался с места.

Они скорее летели, чем скакали по земле, потому что живые изгороди, коттеджи и садики проносились мимо них стремительно, как во сне. Но хотя мчались они во весь опор, почтенная дама замечала много такого, что прежде ей и не снилось. У каждой живой изгороди, на каждой тропинке, в лесах и в полях – везде мельтешил маленький народец. Крошечные мужчины и женщины были заняты своими делами, они смеялись, болтали, сновали туда-сюда, как люди на рыночной площади в праздник. Наконец белый конь прискакал к месту, которое тётушка Марджери хорошо помнила, – это был холм с тремя деревьями на вершине; но это был совсем не тот холм с тремя деревьями, который она привыкла видеть, потому что в его глубину вели большие ворота, и в них-то старичок в зелёном и направил коня.

Когда они въехали внутрь холма, тётушка Марджери спешилась и огляделась по сторонам. Она увидела, что находится в огромном зале, все стены которого блестят серебром и золотом, а потолок выложен драгоценными камнями, которые горят ярко, как звёзды. Три малыша-фейри играли на полу золотыми шариками. Когда они увидели тётушку, то бросили игру и теперь просто стояли и смотрели на неё, вылупив глаза, – так же поступили бы дети простых смертных. В дальнем углу зала стояла кровать из чистого золота, на ней – покрывала из золотой и серебряной парчи, а под ними лежала крошечная прекрасная дама, очень бледная и больная. И тётушка Марджери прекрасно понимала, что всё это были фейри.

Тётушка ухаживала за крошечной прекрасной дамой всю ночь, и, когда утром прокричал петух, больной фейри стало куда лучше.

И тогда маленький человечек открыл рот впервые с той минуты, как тётушка Марджери вышла из дому. «Смотрите, тётушка Марджери, – сказал он, – я обещал вас вознаградить, и я сдержу слово. Идите-ка сюда». Тётушка Марджери подошла к нему, как было велено, и он насыпал ей в сумку чёрных головешек из очага. На это тётушка ничего не сказала, но с большим недоумением подумала: неужто маленький человечек и вправду считает, что хорошо заплатил за её ночные труды? Потом снова вскарабкалась на огромного коня, села к маленькому фейри за спину, они поскакали мимо ворот и к тётушке домой, и добрались туда целые и невредимые, когда день ещё толком не наступил. Но, уходя, человечек протянул тётушке маленькую коробочку, точно такую, как Томми Лэм дал ей перед отъездом, но на этот раз мазь в коробочке была красная. «Потрите этим глаза, тётушка Марджери», – велел он.

Но тётушка Марджери, как говорится, умела отличать сыр от масла. Она поняла, что в мире очень мало людей, которым довелось потереть себе веки этой зелёной мазью; и что за комочек этой мази поэты дали бы отрезать себе уши, будь он даже с горошину. Так что когда она взяла коробочку, то потёрла только один глаз – левый. Она просто притворилась, что втёрла красную мазь в правый глаз, хотя на самом деле к нему даже не притронулась.

А человечек опять вскочил на коня и поскакал к своему дому в глубине холма.

Когда он исчез вдалеке, тётушка Марджери подумала, что надо бы выкинуть головешки из сумки. Она перевернула её вверх тормашками, потрясла над очагом и оттуда посыпались – что вы подумали, чёрные уголья? Нет, большие слитки чистейшего жёлтого золота, которые при свете свечи горели как огонь. Почтенная дама не могла поверить своим глазам, потому что такого богатства ей хватило бы, чтобы весьма достойно и с удовольствием прожить остаток дней.

Но её правый глаз! Хотел бы я видеть то, что тётушка Марджери видела своим правым глазом. Вы спросите: что это было? О, я вам сейчас расскажу.

В следующую ночь наступило полнолуние, и тётушка Марджери вышла посмотреть на свою дивную клумбу с тюльпанами, которой очень гордилась. «Нет, ну надо же!» – воскликнула она, протирая глаза, потому что не знала, во сне она всё это видит или наяву: на клумбе кишмя кишел маленький народец.

Но она не спала, и она их видела, уж это точно. Да, там они и собрались – крошечные мужчины, женщины, дети, младенцы, и клумба была усеяна ими так же густо, как лужайка – гостями на человеческой свадьбе. Мужчины покуривали трубки и разговаривали, женщины хлопотали вокруг младенцев: кому-то пели, кого-то укачивали в колыбелях из цветков; дети играли в прятки среди тюльпановых стеблей. Наша тётушка высунулась из окна и стала с удовольствием на них смотреть, потому что следить, как маленький народец занимается своими делами, всегда приятно.

Вскоре она заметила, что один крошечный мальчик-фейри прячется под большим листом, а остальные малыши из тех, кто играл в прятки, ищут там, ищут сям, и никак не могут его найти. Старушка хихикала и хихикала, глядя, как вся эта мелюзга суетится и лезет из кожи вон, стараясь найти маленького хитреца, но – без толку. Наконец она не выдержала и воскликнула: «Эй, Воробей, посмотри-ка вон под тем листиком».

Едва эти слова вылетели у неё изо рта, как – шорх! фьюить! – фейри словно ветром сдуло; крошечные отцы, дети, матери с младенцами со всех ног бросились из сада и прочь от дома, и все они пронзительно верещали: «Она нас видит! Она нас видит!» Дело в том, что фейри очень пугливы и больше всего боятся, когда смертные видят их настоящий облик.

Поэтому они навсегда покинули тётушкин сад, и с этого дня тюльпаны у неё стали такие же, как у всех людей, не лучше и не хуже. И кроме того, все фейри знали, что её заколдованный глаз их видит, и поэтому, куда бы она ни пошла, разбегались у неё из-под ног врассыпную, как мыши. Это, как вы понимаете, не очень радовало тётушку, но на том её неприятности могли бы кончиться, если бы она после первого случая набралась ума и поняла, сколько бед приносит длинный язык. Но, увы, для неё, как и для многих пожилых дам, с которыми я знаком, не было приятнее звука, чем звук собственного голоса.

Ну вот, с тех пор, как тётушка лечила крошечную прекрасную даму, прошло около года, и в Тавистоке открылась большая летняя ярмарка. Там был весь свет и ещё кое-кто, и конечно, без тётушки Марджери там не обошлось. На эту ярмарку и вправду стоило пойти, скажу я вам. Ларьки выстроились в длинный ряд на ярко-жёлтом солнечном свету, они были украшены длинными шестами с разноцветными флажками и лентами, которые развевались на ветру. Эль лился рекой, а на лугу плясали, потому что туда пришёл дудочник Питер Уикс и все его дудки были при нём. И как же приятно было посмотреть на приодетых юношей и нарядных девушек с розовыми и голубыми лентами, когда они, взявшись за руки, танцевали под его музыку. В большом шатре сельские жители разложили свои товары: масло, сыр, яйца, мёд, и всё это было такое свежее и хорошее, что посмотришь – сердце радуется. Тётушка Марджери купалась в блаженстве, потому что куда ни ступи, она везде могла с кем-нибудь поболтать. Вот она и прохаживалась туда-сюда, и под конец зашла в большой шатёр, где были разложены те товары, про которые я уже говорил и которые так радовали глаз.

И – надо же! – кого, вы думаете, она заметила, кто же ещё шнырял туда-сюда среди толпы людей, как не маленький человечек в зелёном, с которым она встретилась год назад. И тётушка Марджери вытаращила глаза, так как делал он нечто странное: в руке у него был маленький деревянный скребок, которым он проводил по комкам масла, а на боку висел глиняный горшок, куда он отправлял соскобленное. Когда тётушка Марджери заглянула в горшок и увидела, что он почти полон, сдержаться она уже не смогла.

– Ба, сосед, надо же! – вскричала она. – Хорошеньким делом ты занят! Стыд и срам – отнимать у людей сливочное масло и честное имя! У них же из-за тебя веса не хватит! Давай-ка, проваливай отсюда, да поскорее!

Когда маленький человечек в зелёном услышал эти слова, он так удивился, что чуть не выронил скребок. «Хм, тётушка Марджери! Выходит, вы меня видите?»

– Ещё бы мне тебя не видеть! И что ты делаешь, тоже вижу! Сказано же тебе – уходи отсюда, и чтобы духу твоего тут не было!

– Выходит, вы не потёрли глаза красной мазью?

– Один глаз – потёрла, второй – так оставила, – отвечала тётушка.

– А каким глазом вы меня видите? – спросил фейри.

– Вот этим, дружище, и очень хорошо вижу, чтобы ты знал. – И она ткнула пальцем в свой правый глаз.

Тут маленький человечек начал надувать щёки, надувал-надувал и надул так сильно, что они стали похожи на два крошечных коричневых яблока в тесте. Пу-ф-ф! – это он дунул, и в глазу у тётушки потемнело, словно он загасил свечу в полночь.

Никакой боли тётушка не почувствовала, но сколько бы она ни мигала, а мигала она без конца, зрения в том глазу, куда дунул маленький человечек, у неё не прибавилось, глаз оставался слепым, как камень за мельницей, где лудильщик Том целовал мельникову дочку.

Тётушка Марджери Твист никогда по этому глазу особенно не страдала, но я бы отдал два своих за один такой, как он.

В славном городе Тавистоке эту историю рассказывают по сей день, и если вы туда поедете, то сможете выслушать её сами.

Но я повторю ещё раз то, что уже говорил: если бы мы не болтали языком о том, что видим, нам было бы лучше.

Песенка о сплетницах

 
Раз – старая дева,
Два – старая дева,
Плюс старая дева (а в сумме – втроём),
Усевшись кто в центре, кто справа, кто слева,
Мусолили сплетни за чайным столом.
 
 
И все, про кого
Эти трое болтали
(Чем сплетня во веки веков и страшна),
Чернее мужских котелков представали,
А цветом трещоток была белизна.
 
 
Раз – старая дева,
Два – старая дева
(А третью не сыщешь: ушла погулять)
О третьей такие вели перепевы,
Что совестно в песенке пересказать.
 
 
Ушла и вторая.
«Осталась одна я, –
Воскликнула та, что осталась без них, –
И, честное слово, я, право, не знаю
На свете других злоязычниц таких».
 
 
Ну, в этом-то деле
Мы все преуспели,
Похожи мы, как на слезинку слеза.
Не слышали б уши, глаза не глядели
На то, как судачат вокруг за глаза.
 

Жертва науки

 
Раз достославных два врача, и тот и этот гордый,
Решили вместе погулять в окрестностях Конкорда.
Шли многомудрые мужи, беседой увлечённые,
Которая у них была, естественно, учёная,
И за прогулкою своей научно-разговорной
Ворону чёрную нашли – чернее шляпы чёрной.
Она, наверное, больна, – врачи вскричали хором, –
И, стало быть, настал конец досужим разговорам.
Они поближе подошли, хоть и собрались к дому.
«Серьёзный случай, не простой, – один сказал другому, –
Ворону надо излечить, а спросите: смогу ли,
Отвечу – да: я изобрёл волшебную пилюлю!»
Другой сказал: «Простите, сэр! Я спорю с вами редко,
Но тут никак не подойдёт волшебная таблетка.
Я вижу здесь упадок сил при вялости сенильной,
Пилюля будет для больной нагрузкой слишком сильной.
Есть чудо-капли у меня…» Но первый крикнул: «Капли
В подобном случае, мой друг, не действенны ни капли!
Они – слабы! Она – сильна! Возьмите на заметку…»
Тот чудо-капли прославлял, а тот – свою таблетку.
Так, споря час и споря два, своё всё время гнули.
Ворона же, не получив ни капель, ни пилюли,
Увы, дослушать не смогла все эти аргументы –
Она взяла да померла до этого момента.
 

МОРАЛЬ:

 
А жаль.