Текст книги "Открытие Франции. Увлекательное путешествие длиной 20 000 километров по сокровенным уголкам самой интересной страны мира"

3. Племена Франции – 2

Чувство принадлежности к народам этих маленьких «земель»-«пеи» было сильнее, чем любое существовавшее позже чувство принадлежности к французскому народу. У крестьян (а по-французски крестьянин называется paysan – «пейзан», от слова «пеи») не было ни флагов, ни письменной истории. Но они проявляли свой местный патриотизм почти так же, как проявляется патриотизм национальный, то есть порочили соседей и восхваляли свое благородство.

Большой набор вульгарных прозвищ, данных деревням, – самое лучшее сохранившееся доказательство существования этой гордости своей «маленькой нацией». Несколько лестных прозвищ были признаны официально, например Коломбе-ле-Белль. Сейчас говорят, что слово «Белль» – «красавицы» относится к местным женщинам, хотя, возможно, первоначально речь шла о коровах. Но будь приняты все прозвища, карта Франции сейчас пестрела бы непристойностями и непонятными шутками. На одном маленьком участке территории Лотарингии жили «волки» из Люкура, небесным покровителем которых был святой Лу, чье имя похоже на слово «волк»; «зеленые куртки» из Ремеревиля, где портной однажды сшил партию курток из зеленого сукна, которые никак не изнашивались; и «большие карманы» из Сен-Ремимона: у местного портного куртки получались намного длиннее, чем у всех других мастеров. Были также «зады в дерьме» (culs crottés) из Монселя-на-Сене, где была необычно липкая грязь, «зазнайки» (дословно haut-la-queue – «задери-хвост») из Ара-на-Мёрте, жившие возле большого города Нанси, и «сони» из Бюиссонкура-ан-Франс, которые выкопали вокруг своей деревни огромный ров, перекинули через него подъемный мост и жили в счастливом уединении.

В некоторых случаях прозвище связано со знаменательным событием в истории получившей его деревни. Жителей деревни Людр прозвали «rôtisseurs» – «торговцы жареным мясом» за то, что когда-то все ее население пришло смотреть, как их священника сжигают на костре за прелюбодеяние. А жителей деревни Виньоль прозвали «poussais» – «гони-врага» за то, что они однажды взяли вилы и обратили в бегство своих соседей из Барбонвиля, которые хотели украсть у них чудотворную статую Богоматери. Большинство прозвищ специально рассчитаны на то, чтобы обидеть. Жители Розьер-о-Салин были названы «уа-уа» из-за дефекта речи, связанного с деформацией щитовидной железы, вызванной местными природными условиями. Этот недостаток казался смешным. Некоторые прозвища дожили до XX века. Самые оскорбительные, вероятно, никогда не были записаны – разве что на стенах, когда образование добралось до деревень. На павильоне автобусной остановки в Лаутенбахе, у подножия горы Гран-Баллон в Эльзасе, в 2004 году было написано: «Лаутенбахцы – дерьмоеды».

В мире, где мусор лежал близко от дома и невозможно было даже представить себе нынешние подземные пути человеческих отбросов, тема любви людей к собственным экскрементам была очень популярна. Жители Сен-Никола-де-Пор были известны как «горлопаны». Их соседи из Варанжевиля, который находится напротив на другом берегу реки Мёрты, любили собираться на берегу и дразнить их, крича хором на местном лотарингском диалекте:

 
Booyaî d’Senn’Colais,
Tend tet ghieule quand je…[6]6
  Горлопан из Сен-Коле, разинь пасть, когда я… (Примеч. пер.)


[Закрыть]
 

Внешняя политика деревень велась на языке оскорблений, а внутренняя пропаганда превозносила незапятнанную честь деревенского племени. Многие сообщества заявляли, что имеют престижную родословную. Могущественный клан Пинью из Тьера возводил свой род к одному предку, который в 1100 году установил все правила, по которым продолжает жить клан (подлинная дата, вероятно, 1730). В Мандёре, который может похвалиться римским амфитеатром, большинство жителей верили, что происходят от римского полководца. У этих людей были доказательства – надписи, вырезанные на дверных косяках, и мозаики. Чужаков, которые пытались поселиться на их территории, они считали варварами и изгоняли. О своем древнем и благородном происхождении также заявляла часть населения Иссудена, которая внешне явно отличалась от остальных его жителей. Бальзак в романе «Два брата» (1841) объяснил это так:

«Этот пригород называется Римское Предместье. Его жители, которые действительно отличаются от прочих расовыми признаками, кровью и внешним видом, называют себя потомками римлян. Почти все они виноградари и отличаются очень строгой нравственностью, несомненно из-за своего происхождения, а также из-за победы над коттеро и рутьерами[7]7
  Коттерро, рутьеры – отряды авантюристов и бандитов, которые состояли на службе у короля Англии Генриха II. (Примеч. авт.)


[Закрыть], которых они истребили на равнине Шаро в XII веке».

Некоторые из этих претензий на происхождение от другого народа были основаны на исторической правде. Форатены – группа населения в провинции Берри – были потомками наемников-шотландцев, которым Карл VII в XV веке выделил для поселения лесной край между Муленом и Буржем. (Некоторые люди, побывавшие там в XIX веке, уверяли, что заметили у местных жителей легкий акцент.) Там и теперь еще существуют маленькая деревня, замок и расчищенная от леса поляна, которые называются Лез-Экоссе, что значит «Шотландцы». В городе Обиньи-сюр-Нер ежегодно в день взятия Бастилии происходит франко-шотландский фестиваль. В Жиронде, к востоку от Бордо, была отдельная группа населения – гаваши, иначе маротены; в конце 1880-х годов их насчитывалось около 8 тысяч. Их предков в XVI веке привезли из Пуату и Анжу, чтобы заселить заново область, опустошенную эпидемией, и потомки сохранили свои особые черты до XX века.

Но большинство таких претензий, особенно на происхождение от римлян, были чистейшими фантазиями. Кровь римлян не могла оставаться чистой в течение пятидесяти поколений. «Римляне» в обыденном сознании были аристократами, теми правителями, которые, конечно, были гораздо лучше, чем местный сеньор. Некоторыми из мостов, построенных в те времена, люди пользовались до нашего времени, постройки римлян часто были самыми внушительными в городе. На юге Франции многие деревни, подражая римлянам, называли своих должностных лиц консулами. Отчасти именно благодаря этому генеалогическому тщеславию остатки римских зданий в Оранже, Ниме и Арле уцелели в те годы, когда памятники прошлого считались источником материала для нового строительства.

История в обычном смысле этого слова имела к этому слабое отношение. В департаменте Тарн «римлян» часто путали с «англичанами», а в некоторых частях Оверни люди говорили о «добром Цезаре», не зная, что этот «добрый старый Цезарь» пытал и резал их галльских предков. Другие группы населения – жители Санса, обитатели болот в провинции Пуату и семействосавойских монархов – пошли еще дальше: они возвели свою родословную к галльским племенам, которые так и не сдались римлянам.

Маловероятно, что такие устные предания были очень древними. Местные рассказы редко уходят в прошлое дальше чем на два или три поколения. Городские и деревенские легенды грубы, как изделия домашней работы, и совершенно не похожи на те яркие и насыщенные убедительными деталями рассказы о прошлом, которые ученые позже преподнесли провинциалам Франции и объявили наследием предков. Большинство сведений, которые современные туристические бюро сообщают своим клиентам о той или иной местности, в XVIII веке были неизвестны ее жителям. Один фольклорист провел четыре года в Бретани и, вернувшись в Париж в 1881 году, сообщил – несомненно, разочаровав этим романтичных поклонников туманного полуострова Арморика, – что ни один бретонский крестьянин никогда не слышал о бардах и друидах.

Эти местные легенды начали исчезать именно в то время, когда, вероятнее всего, их бы записали. В те местности, куда могли попасть туристы и этнологи, добирались также образование и газеты, они создавали одинаковое ощущение прошлого у большинства людей. Старые местные рассказы теперь звучали смешно и провинциально. Вот почему голос племенной истории сейчас слышен только в сравнительно далеких от крупных центров местностях, где люди по традиции враждебно относятся к правительству и дружелюбно – к иноземцам.

Длинная полоса Атлантического побережья Франции, которая проходит через бывшие провинции Онис, Сентонж и Пуату, до сих пор представляет собой полные комаров и мошек пустынные, лишь частично осушенные болота. Двести лет назад эту местность называли болота Пуату, и остальной мир считал ее краем мрачных заводей, населенным преступниками, неудачниками и дезертирами, бежавшими из армий Наполеона. Они бежали в западном направлении, скрылись в камышах и не вернулись в цивилизованный мир. Поэтому те немногие приезжие, кто, не боясь болотных лихорадок, заглядывал в этот край, очень удивлялись, увидев там признаки живого и хорошо организованного общества. У ровного горизонта виднелись мирно плывущие стада скота. Семьи направлялись в церковь на плоскодонных лодках, таких легких, что их можно было нести под мышкой. Приезжие видели детей в кроватях на длинных ножках, которые во время прилива окружала вода. Эти дети учились управлять лодкой едва ли не раньше, чем говорить. А самым удивительным было то, что эти люди, которые называли себя «коллиберы», кажется, были счастливы в своих водяных домах и отказались переезжать, когда строители каналов предлагали им дома «на равнине».

У коллиберов было еще одно, презрительное название – «ютье» (huttiers), то есть «лачужники», оттого что они жили в лачугах, вернее, землянках, которые казались наполовину погруженными в воду островками среди трясины. Мускусный запах высушенного на солнце навоза просачивался через тростниковую крышу. Столы и стулья были сделаны из связок тростниковых стеблей и камыша. Сеть каналов связывала эти болота с сушей и с открытым морем. Многие коллиберы зарабатывали себе на жизнь, продавая рыбу в Сабль-д’Оллоне. Этих людей было больше, чем кто-либо предполагал. В начале XX века болотный флот Пуату все еще насчитывал почти 10 тысяч лодок.

К сожалению, сохранилось мало подробных описаний повседневной жизни коллиберов, но мы все же знаем, что у них была своя история и традиции. Образованный коллибер по имени Пьер в 1820-х годах рассказал одному приезжему историю своего племени. Пьер или тот, кто его расспрашивал, могли добавить в нее несколько романтических оссиановских штрихов, но основные элементы настолько типичны, что убеждают нас в ее подлинности:

«Я родился коллибером. Так называют класс людей, которые рождаются, живут и умирают в своих лодках.

Мы – отдельная раса и ведем свое происхождение от первых дней существования мира. Когда Юлий Цезарь появился на берегах рек Див и Севр, наши предки, агезинаты-камболектры, которые были союзниками племени пиктавов, жили на тех землях, которые позже стали частью Нижнего Пуату и теперь известны всем под названием Вандея.

Римский завоеватель не осмелился вступить в наши леса, решил, что мы побеждены, и прошел мимо своим путем.

Согласно коллиберскому фольклору, готы и скифы, сражавшиеся в римских войсках, женились на самых цивилизованных из агезинатских женщин, и эти женщины начали возделывать эти земли.

Чтобы избавиться от прежних жителей, которые продолжали вести кочевую жизнь и бродили среди них, эти люди прогнали их из бокажа[8]8
  Бокаж – так называется равнина, где поля разделены насыпями с насаженными поверху деревьями или живыми изгородями из деревьев. (Примеч. пер.)


[Закрыть] обратно в болота вдоль океана, зажав их между сушей и бурным морем…

Нас назвали коллиберами, что значит «свободные головы». Отняв у нас наши леса, завоеватели оставили нам нашу свободу… И все же, бродя по берегам и болотам, наши отцы постоянно видели перед глазами страну, которую они потеряли. Это печальное зрелище наполняло печальных коллиберов неугасимой ненавистью к человеческому роду…

Таков народ, среди которого я родился. Наши обычаи не изменились с первых дней нашего изгнания. Какими они были в IV веке, такими остались и теперь, а браки между близкими родственниками позволили нам сохранить почти полную чистоту крови среди несчастных остатков древнего народа агезинатов-камболектров».

Потеря родной земли и изгнание, резкое отличие от мира, который лежит за пределами родины, гордость старинными обычаями, древностью и чистотой крови своего народа – все это типично для племенного фольклора. Происхождение племени всегда относили к начальным временам, а иногда относят и сейчас[9]9
  В баскской провинции Суль один человек сказал мне в 2002 г.: «Когда-то, очень давно, море покрывало землю до самого Сан-Себастьяна, а когда оно отступило, здесь появились баски». (Примеч. авт.)


[Закрыть]. Эти легенды обычно сложены из старых рассказов и обрывков исторических сведений, найденных в альманахах или услышанных от путешественников. Рассказ об агезинатах взят у Плиния Старшего, а не из коллективной памяти. На самом деле коллиберы, вероятно, были освобожденными крепостными, которые возделывали землю на первых осушенных болотах Пуату в XIII веке.

Этот водный край существует и теперь, но его жители больше не считают себя коллиберами и не ведут свой род от доисторического племени.

Если бы до нас дошли все предания всех племен, полная история жителей Франции, как они видели себя сами, получилась бы обширная энциклопедия микроскопических цивилизаций. В большинстве случаев от этих рассказов уцелел лишь голый скелет. Вероятно, сотни групп населения так никогда и не были описаны. Почти все местности, упомянутые в этой главе, расположены близко от крупных торговых и туристских путей. Территории в глубине Франции, в местах, куда не дотянулись дороги и каналы, остались на карте фольклора почти целиком белыми пятнами.

Эти группы племен не следует считать отсталыми лишь потому, что их цивилизация вскоре должна была уступить место другой. Они не были бесформенными астероидами, которые ждали, пока их втянет в свою систему огромная звезда – государство. И так же, как селение Гу, они не были крайними случаями. Настоящим крайним случаем была категория людей, в которой было почти невозможно признать общину, хотя в нее входил значительный процент населения страны. Их маленькие импровизированные деревни назывались lieux-dits, «льёди», что значит «места, называемые…». Они существуют и сегодня, причем в большом количестве. Некоторые из них – деревни в полном смысле этого слова, другие кажутся обособленными частями трущобного города из лачуг и хижин. Есть и такие, которые словно бродят по небольшому участку земли: на какой-то карте они отмечены в одной точке, а на следующей уже в другой, где-то рядом. Многие из этих поселений называются Калифорния, Канада, Кайенна или Новый Свет – дальние форпосты крошечных империй, основанные нищими, иностранцами, нелюдимыми человеконенавистниками или отверженными, которые пытались прокормиться тяжелым трудом на краю леса или болота.

Во многих случаях от этих жилищ остались лишь имена, часто мрачные и точные или иронические.

Луан-дю-Брюи («Далеко от шума») – это крошечное скопление стоящих неподвижно трейлеров и металлических укрытий, которые словно сжались от страха перед грохочущим мимо них потоком грузовиков, которые едут к Ла-Рошели по национальной дороге номер 137.

До сих пор десятки мест называют Тут-и-Фо – «Все здесь нужно», Пэн-Пердю – «Потерянный хлеб», Мальконтан – «Недовольный», Гатбурс – «Порча для кошелька», то есть разорение, и Гатфер – «Порча железа», то есть каменистая земля, от которой при пахоте портится лемех. Около тридцати мест называются Перт-де-Тан – «Потеря времени», и неудивительно, что во многих из них теперь никто не живет. Эти непрочные сообщества напоминают о том, что современная Франция создана не только непрерывным движением традиций, – ее облик сформировало и то, что исчезло и угасло.

Историю племен, запечатленную в коротких надписях на местности, почти невозможно прочесть, но можно почувствовать, каким был их мир. Часто название отражает обстоятельства, которые складываются очень неблагоприятно для человека: неожиданно начинает дуть холодный ветер или местность вдруг становится безобразной. Иногда эти названия можно увидеть на маленьких синих указателях в придорожной траве или на особых панелях, их текст путешественник должен заучить наизусть, как волшебное заклинание перед тем, как войти в лабиринт дорожек. Часто они звучат как предостережения, жалобы или предсказания погоды. Ле-Лу-Гару («Волк-оборотень»), Пран-Туа-Гард («Берегись»), Ля-Сибери («Сибирь»), Пье-Муйе («Мокрая нога»), Параплюи («Зонтик»), «Мове-Ван» («Плохой ветер») или Ля-Нюаз («Облако») – практически невидимая деревушка в Бофорских Альпах, на той высоте, до которой обычно опускается слой облаков.

Двигаться дальше внутрь глубинной Франции стало трудно: у нас почти закончилась информация о ней. Вот-вот настанет время вернуться в Париж, в относительный комфорт бюрократического управления. Но нельзя упустить возможность почувствовать себя затерявшимся в племенной Франции. Любой, кто сворачивает с больших дорог, может случайно обнаружить более старые пути: тропы паломников, пути стад, долины крошечных рек, маршруты, по которым передвигались святые или их реликвии, «римские дороги», проложенные напрямик через ту или иную местность задолго до римлян. Точки на карте, которые на первый взгляд не представляли никакого интереса, начинали складываться в узор. Вот место на окраине города, где никто не останавливался без крайней необходимости; вот рощица в конце дорожки, которая никуда не ведет; вот затененная сторона реки или обдуваемый ветром куст боярышника и куча щебня там, где когда-то стояла хижина или галльский дом.

Именно в таких местах жило одно из самых больших племен Франции – племя, рассеянное по обширной территории от северо-запада Испании до Ла-Манша. И это племя неожиданным путем вернет нас в привычный мир.

Наиболее ранние письменные сведения об этих людях, известных под названием каго (cagots), относятся к 1000 году. Больше девятисот лет они жили маленькими общинами по всему западу Франции. Называли их по-разному: в Стране Басков – аготак (agotac), в Гаскони – гаэ (gahets) или гафе (gafets), в некоторых частях Лангедока и Анжу – капо (capots), в Бретани – какё (caqueux) или каку (cacous). Каго жили в мрачных пригородах Бордо и Тулузы, Ренна и Кемпера и на самой окраине почти каждого города и каждой деревни в юго-западной части Франции. Было также несколько отдельных общин каго по другую сторону границы, на северо-западе Наварры.

Следы каго сохранились и сегодня в названиях мест, в стершихся каменных лицах, вырезанных на дверных косяках, в виде крошечных дверей и купелей почти в шестидесяти церквях от Биаррица до западной половины перевала Пейресурд. Большинство дверей для каго расположены слева от крыльца: эти люди должны были пробираться в церковь украдкой и садиться на те скамьи, которые стояли вдоль холодной северной стены[10]10
  Часто говорят, что эти двери делали низкими, чтобы унизить каго. Но уцелевшие до наших дней образцы таких дверей (в Дюоре, Монеэне, Наваррё) намного выше, чем средний рост местного населения – и тогдашнего и нынешнего. Не замечено никаких попыток скрыть этот предрассудок. В Монеэне часть церкви, предназначенная для каго, помечена фигурой карлика на основании одной из колонн на северной стороне. В пиренейской деревне Биель под подоконником можно увидеть каменную голову почти без лица, размером не больше теннисного мяча. Еще одна голова каго существовала в Агетмо до 2004 г., когда была снесена кучка полузаброшенных старых домов, известная как квартал Каго. (Примеч. авт.)


[Закрыть]. Сидеть вместе с остальными прихожанами им было запрещено. Во время причастия им подавали облатку на конце палки. Им не разрешалось ходить босыми на людях и касаться голыми руками перил моста. До XVII века они не платили налогов, потому что их деньги считались нечистыми, и освобождались от военной службы, потому что им было запрещено носить оружие.

Мужчинам-каго было разрешено только плотничать и заниматься изготовлением веревок. Следы этой навязанной специализации до сих пор можно обнаружить в городе Агетмо, который когда-то был центром нескольких общин каго. Там почти половина жителей изготавливает стулья и кресла.

Многие женщины-каго были повивальными бабками, и считалось, что им известны тайные лекарства и заклинания. Поскольку каго были умелыми плотниками, некоторые аристократы и образованные люди считали их ценными работниками и отмахивались от всех предрассудков на их счет. В 1681 году парламент Ренна объявил незаконным преследование людей на том основании, что они – каго. Но запрет мало что изменил в повседневной жизни этой части населения. В начале XVIII века в Ландах кто-то увидел, как богач-каго берет воду из источника, предназначенного для «чистых» людей. Солдат отрубил ему ладонь, и потом ее прибили гвоздями к церковной двери. В 1741 году мужчина-каго из Мумура осмелился возделывать землю; за это ему пробили ноги раскаленными железными гвоздями.

Возникали и исчезали другие предрассудки, начинались и кончались другие преследования. Церковь в Наваррё была католической, потом протестантской, потом снова стала католической, но все это время в ней была отдельная дверь для каго. Накануне Французской революции некоторые священники все еще отказывались впустить своих прихожан-каго в основную часть церкви и хоронить их вместе с остальными христианами. В городке Люрб приходский священник заставлял их брать воду из колоды, откуда поили животных, и попытался покарать своего старшего брата за женитьбу на девушке-каго. Это происходило в 1788 году, когда стало труднее обнаружить каго в городских регионах, хотя в Бресте отдельная община каго была еще в 1810 году. Преследования каго на местах продолжались в течение жизни многих поколений. В 1840-х годах историк, искавший «про́клятые народы» Франции и Испании, обнаружил примерно сто пятьдесят городов и деревень, где жили люди, которых относили к народу каго. В городе Борс в 1830 году мэракаго заставили уйти с должности. В городке Арамиц мужчинам-каго было трудно найти хороших мужей своим дочерям. В городах Доньен и Кастебон в 1847 году умерших каго хоронили на отдельном кладбище, и было еще много кладбищ для умерших в этой коммуне каго из других мест. В городе Энебон, на юге Бретани, пекарь потерял всех своих клиентов из простого народа, когда женился на «какуз» (женский род от «каку», местного названия каго). В 1964 году учитель из Сали-де-Беарн, из тех мест, где холмистые предгорья Пиренеев начинают сглаживаться, постепенно превращаясь в равнинные Ланды, обнаружил, что над некоторыми семьями до сих пор смеются из-за того, что они потомки каго.

Никто не знает и не знал, почему каго были изгнаны из общества и за что их преследовали. Свидетельства о рождении и другие официальные документы указывали, что эти люди – каго лишь потому, что их родители тоже были каго. В сравнительно недавнее время, в 1890-х годах, появились свидетельства о странных генетических отклонениях во внешности этих людей, причиной которых считали события туманного прошлого.

У каго отсутствовали ушные мочки, была специфическая форма ногтей, светло-синие или серовато-зеленые глаза, желтовато-блеклая кожа, перепонки между пальцами рук и ног, младенческий пушок вместо волос на голове у взрослых людей. На юго-западе многие считали, что предками каго были вестготы, побежденные королем Хлодвигом в VI веке, и что слово «каго» происходит от слов «готский пёс» на беарнском диалекте или на латыни; однако более вероятно, что оно находится в родстве со словом, означающим «экскременты». Группа каго, которая в XVI веке послала прошение папе Льву X, называла себя потомками еретиков-катаров, которые были истреблены в XIII веке во время Крестовых походов против альбигойцев. Но каго появились раньше, чем катары, и нет никаких данных о том, что их религия была неортодоксальной. Выдвигалась и другая похожая гипотеза: каго – первые галльские христиане (одно из их названий было «chrestiens» – «крестьен»), а когда остальное население страны тоже приняло христианство, старый языческий предрассудок сохранился. В некоторые исторические периоды и в некоторых местностях каго путали с прокаженными, хотя колонии прокаженных существовали во Франции за несколько столетий до первых известных поселений каго. И ранние указы упоминают прокаженных и каго как разные категории нежеланных людей[11]11
  Например, постановление парламента Бордо от 14 мая 1578 г. В нем «офицерам и консулам Кастельжалу и всех других мест» приказано заставить «ladres et lépreux» (прокаженных) и «capots et gahets» (каго) носить «метки и знаки, которые они всегда носили в прошлом: первых – трещотку, вторых – красный знак на груди в форме утиной лапы». (Примеч. авт.)


[Закрыть].

Почти все прежние и современные гипотезы о происхождении каго недостаточно убедительны, говорили, что это римские легионеры, заболевшие проказой и посланные лечиться водами в Галлию; крестоносцы, которые вернулись во Францию больными этой же болезнью; сарацины, которые сотрудничали с Карлом Великим и бежали во Францию после его поражения в Ронсевальском ущелье. Наконец стало ясно: заключается настоящая «тайна каго» в том, что эти люди ничем не отличались от окружающего населения. Они говорили на диалекте того края, где жили, их фамилии встречались у других жителей. У них не текла кровь из пупка в Страстную пятницу, во что верили многие бретонцы. Единственной подлинной разницей между ними и другими было то, что в результате восьмисот лет преследования они стали более умелыми и изобретательными, чем те, кто жил рядом с ними, и охотнее эмигрировали в Америку. Их боялись потому, что преследуемые каго могли попытаться отомстить. Сочинители песен и поговорок о каго даже не дают себе труда найти оправдание для подобного предрассудка:

 
A baig dounc la cagoutaille!
Destruisiam tous lous cagot!
Destruisiam la cagoutaille,
A baig dounc tous lous cagots!
 
 
Долой каго!
Уничтожим их всех!
Уничтожим каго,
И долой их всех!
 

Самая многообещающая гипотеза («компостельская») о происхождении этого племени еще проходит проверку, и, возможно, она окажется правильным объяснением. Многие общины каго жили вдоль главной дороги паломников, идущих в Компостелу. Их поселения чаще встречаются там, где на юго-западе несколько дорог сливаются в одну. Красный знак в форме перепончатой лапы, который этих людей иногда заставляли носить, когда-то мог быть эмблемой гильдии плотников; эта гильдия стала могущественной в Средние века, во время строительного бума на дороге в Компостелу. Члены некоторых гильдий были верны своему братству, как родному племени. Свидетельства такой крепкой верности встречаются до конца XIX века, а необычно большая область расселения каго, в которую входят совершенно разные в культурном и географическом отношении регионы, заставляет вспомнить о транснациональных братствах странствующих подмастерьев. Полукочевое сообщество чужаков, известных своим таинственным мастерством, которые нанимали для работ местных лесных жителей, разумеется, казалось остальному населению угрозой. Что-то похожее до сих пор можно почувствовать в провинции Русильон, на малолюдных участках пути в Компостелу, в деревнях, где не интересуются окружающим миром и где знаки, запрещающие «дикий» отдых, стоят рядом со знаками, отмечающими «Путь святого Иакова». Местные жители, увидев из своих окон паломников или других чужаков, гонят их дальше, спуская с цепи собак.

Трудность проверки любой теории относительно происхождения каго состоит в том, что граница расселения каго отражает главным образом не пути передвижения этого народа, а распространение предрассудков о нем. На юго-западе зона расселения каго точно совпадает с историческими границами Гаскони, это позволяет предположить, что терпимость или нетерпимость властей к предрассудку определяла пути их расселения сильнее, чем передвижения какой-либо группы людей.

Точно известно лишь то, что каго считались отдельной группой населения и что их вынуждали жить в мрачных деревушках и пригородах. Почти все, что известно о них, касается их преследования. Сохранилось очень мало сведений об их жизни и занятиях, хотя они, кажется, очень сильно ощущали свою принадлежность к своему сообществу. В Тулузе в 1600 году группа каго потребовала проверить их кровь в доказательство того, что они точно такие же, как другие люди. Когда началась революция, каго штурмовали здания муниципальной администрации, чтобы уничтожить свои свидетельства о рождении. К несчастью, одной памяти местных жителей оказалось достаточно, чтобы поддержать традицию. Очень длинные рифмованные песни сохранили имена каго для будущих поколений не хуже чем картотека бюрократа.

Один молодой пастух-поэт, каго, написал на баскском языке автобиографическую песню, по которой можно судить, как долго он учился терпеть насмешки судьбы в школе гонений.

Его любимая, пастушка, «со слезами на своих прекрасных глазах» пришла пожаловаться ему: отец перевел ее на другое пастбище, потому что кто-то сказал ему: ее жених – «агот» (так звучит слово «каго» по-баскски). В приведенной части песни первой начинает говорить девушка:

 
Jentetan den ederrena ümen düzü agota:
Bilho holli, larrü churi eta begi ñabarra.
Nik ikhusi artzaiñetan zü zira ederenna.
Eder izateko aments agot izan behar da?
So’ izü nuntik ezagützen dien zuiñ den agota:
Lehen sua egiten zaio hari beharriala:
Bata handiago dizü, eta aldiz bestia.
Biribil et’orotarik bilhoz üngüratia
Hori hala balimbada haietarik etzira,
Ezi zure beharriak alkhar üdüri dira.
Agot denak chipiago badü beharri bata,
Aitari erranen diot biak bardin tüzüla.
 
 
Говорят, что агот – самый красивый из мужчин:
Светлые волосы, белая кожа и глаза синего цвета.
Ты самый красивый пастух, которого я знаю.
Неужели, чтобы быть красивым, надо быть аготом?
Вот как можно узнать агота:
Сначала ищи признаки на ушах.
У него одно ухо слишком большое, а другое
Круглое и все покрыто волосами.
Если это так, ты не из их народа,
Потому что твои уши совершенно одинаковы.
Если у аготов всегда одно ухо слишком маленькое,
Я скажу своему отцу, что твои оба одинаковые.
 

Это преследуемое племя, которое хотело уничтожить свои отличительные признаки, не было остатком варварской эпохи. Загадочные каго были людьми нового времени и гражданами Франции, предвестниками государства, в котором правосудие станет сильнее, чем традиция. Песня кончается предположением, что когда-нибудь экономическое развитие устранит различия между племенами: «Если бы я был богат, как вы, твой отец не сказал бы, что я агот».

Но отличительные признаки племен оказались необыкновенно стойкими; их не стерли ни законы, ни богатство, ни время. Эти признаки пережили индустриализацию, миграцию населения в города, а в некоторых местах уцелели даже после полувека существования телевидения и автомобильных дорог. Вельши – группа населения, живущая вдоль Вогезского горного хребта; когда-то ее диалект был островком романских языков в германском языковом море. Они до сих пор живут кланами, ищут для своей молодежи работу внутри кланов, чтобы не дать своей общине уйти на Эльзасскую равнину. Потомки прежних жителей Опона и Лизеля и сего дня населяют эти водные пригороды Сент-Омера. Похоже, что даже каста каго, сама того не сознавая, сохраняет себя в новых поколениях. Недавно один антрополог, который определял их родословные по юридическим документам, обнаружил: потомки каго до сих пор имеют склонность заключать браки в своей среде и занимаются своими традиционными профессиями, хотя никогда не слышали о каго.

Чтобы выковать из этой бурлящей массы микроскопических королевств одну страну, была нужна сила более мощная, чем политическая воля. Дискриминация была источником жизни и силы племенной Франции. Но она же была одним из средств, которые укрепляли единство современной нации. Когда Франсуа Марлен в 1780 году случайно столкнулся в городе Мец с большой общиной отверженных, он не знал, что видит перед собой далекое будущее: «Их загнали в тесноту, на эту маленькую улицу и каждую ночь запирают здесь, как заключенных в тюрьме. Этих несчастных заставляют носить черные куртки и белые ленты, чтобы их можно было отличить от прочих людей. Кроме этого, их можно узнать по бородам и по выражению упрека, которое отпечаталось на их лицах. Это упрек не за то, что их считают преступниками, а за то, что вынудили жить в таких унизительных условиях».