Текст книги "История одного озарения"

В общем, в гостях Маша чувствовала себя отвратительно.

Хороших подруг в школе у неё не появилось, зато ближе к окончанию первого учебного года она познакомилась во дворе с одной своей ровесницей Ирой Сениной. С тех пор девочки стали лучшими подругами. В основном они играли в гостях друг у друга в «Денди», лишь изредка выходя куда-нибудь на улицу. Ира жила с бабушкой и дедушкой, которые всегда были рады видеть Машу.

Но летом всё изменилось: Ира познакомила Машу с другими своими подругами, и Маша стала целыми днями пропадать на улице. Она даже запомнила день, когда всё это началось. Это было 20 мая. Про себя Маша назвала эту дату днём дружбы.

Это было за две недели до дня рождения и за две недели до поездки в деревню. Хотя – если бы Маша не запомнила дату 20 мая, то ей бы наверняка казалось, что события, уместившиеся в эти две недели, длились значительно дольше. Если бы Машу попросили назвать как-то эти две недели, она бы назвала их неделями дружбы, потому что все эти дни были похожи на 20 мая. И что же показывает экран с воспоминаниями? Как выглядит детская дружба после того, как годы стёрли внешние формы? Вырванный стоматологом молочный зуб; те дети, которые были в очереди перед Машей и которые кричали, когда им вырывали зуб; поход в школу за дневником и расстройство после того, как Маша узнала, что ей поставили тройку за год по английскому языку; дырки на недавно купленных футболке и шортах, появившиеся после того, как ребята во дворе разбили аккумулятор, и страх идти домой в продырявленной кислотой одежде; новости о том, что они поедут в деревню на машине; покупка с отцом кроссовок; слёзы на глазах Иры Сениной после небольшой ссоры с подругами и чувство вины перед первой своей зеленоградской подругой, которая долгое время была единственной, а после дня дружбы отошла на второй план. Вряд ли бы всё это запомнилось, если бы не появилось много новых подруг, если бы не было возможности рассказать кому-то об этом.

Детские игры и забавы по прошествии лет не вызывают никаких эмоций. И воспоминания о них не могут служить окном в детство. Таковым окном может стать только воспоминание о чём-то таком, что могло бы вызвать эмоции, которыми хотелось бы поделиться в любом возрасте. И воспоминания об очереди возле кабинета стоматолога напоминали Маше о неделях дружбы больше, чем воспоминания о самих друзьях.

А затем была долгожданная поездка в деревню на машине. В пути Маша давала про себя названия трассам, по которым они ехали. Согласно её фантазии, трассы сменяли друг друга, и в общей сложности их было штук двадцать. Но больше всего ей запомнились бесконечные леса Калужской области. Казалось, самые дальние деревья виднелись за несколько сотен километров. И изображение их на сетчатке было таким смутным из-за дальности расстояния, что увидеть их мог только человек со стопроцентным зрением, подобно тому, как маленькую звёздочку, находящуюся над Большим ковшом, могут невооружённым глазом видеть только люди без нарушений рефракции. Маша помнила всю дорогу о том, что где-то там, среди этих лесов, затерялось здание бывшего аэропорта.

Маша уже утомилась выдумывать названия трасс, когда узнала, что они «уже съезжают с Киевского шоссе. Осталось всего ничего». Киевское шоссе уходило дальше навстречу бесконечным лесам. Туда же тянулась вереница громыхающих фур, которую Булыгин догнал перед самым поворотом. При виде грузовиков Маше сразу вспомнился фильм «Сто тысяч долларов на солнце». И ей даже стало грустно оттого, что они съехали с шоссе.

…идти всегда до упора, не останавливаться где-нибудь посередине…

Затем Машу ждало небольшое знакомство со старинным городом Мещовском – уродливым и запущенным. А ещё через двадцать километров по разбитой трассе Маша увидела село Серпейск. Серпейск выглядел не так убого, как Мещовск, но всё равно был какой-то… большой. Деревня их намного уютнее и лучше.

Наконец они въехали в деревню. Проехать до дома в ту пору было невозможно, поэтому пришлось оставить машину в том месте, где в прошлом году их ждал жёлтый автобус, когда они уезжали. Взяв с собой лишь самые необходимые вещи, они пошли к дому. Взрослые собирались «отдыхать», а Маша ничего не хотела слышать про отдых. Сразу же она собиралась пойти к аэропорту и забрать из него вещи, которые оставила в прошлом году перед отъездом в Москву. Утром она проснулась с трудом. Пожалуй, хуже пробуждение было только первого сентября. Но, приехав в деревню, Маша поняла, что просыпаться рано бывает здорово. День был в самом разгаре. Жужжание оводов, не задерживающихся возле людей и пролетающих куда-то по своим делам, и палящее солнце, высушившее землю, были именно тем, что ассоциировалось с деревней и чего, казалось, не хватало Маше, особенно после того, как разъехались все её подруги, поэтому ожидание поездки в деревню плавно перетекло в сам приезд в деревню, даже ни на секунду не показавшись неоправданно оптимистичным.

Но войти внутрь аэропорта ей было не суждено. Все двери и окна были забиты. Маша долго пыталась найти какую-нибудь лазейку, но всё тщетно. Как выяснилось, кто-то приезжал из Калуги и купил это здание.

На следующий день пошли к машине за остальными вещами. Вещей, необходимых для проживания в деревне в течение двух с половиной месяцев, было много, поэтому даже у Маши и Риты в руках были сумки и пакеты. Но это не помешало взять с собой ещё и выпавшего из гнезда галчонка, найденного по дороге назад. Без многочисленных вещей вспомнить то лето можно было, а вот без галки – нет.

А вечером, когда жарили шашлык и соседский пёс Шарик на время покинул хозяйский дом и пришёл к дому недавно приехавших из Москвы соседей, к ним в гости пришёл ещё и щенок – сучка Мушка. Маша увидела её издалека: Мушка стояла внизу, возле колодца, не решаясь начать подъём к их дому. И тогда Маша сама сделала шаг навстречу незваному гостю. Тогда Мушка тоже сделала несколько робких шагов по направлению к незнакомым людям, но затем снова остановилась. И долго смотрела на Машу, прежде чем всё-таки побежать рысцой в её сторону. Уже практически на самом верху она перешла на шаг. Взгляд её был направлен в землю – она явно смущалась навязывать свою дружбу.

Так собрались основные действующие лица того лета.

Через несколько дней отец и Булыгин уехали. Накануне их отъезда прошёл сильный дождь, поэтому машина застряла в колдобине, так что пришлось подсовывать под колесо доску, а затем ещё толкать.

Некоторое время спустя галка Феня научилась летать и самостоятельно добывать пищу, поэтому ухаживать за ней было нетрудно. Правда, она любила нагадить на человека, прямо сидя у него на плече, но к этому все быстро привыкли. Привыкли и к тому, что надо прятать цепочки, правда, меры предосторожности не всегда помогали, и пару цепочек Феня всё же украла. К счастью, их потом быстро нашли. Один из соседей, у которого Феня тоже что-то украла, хотел её убить. Возможно, он так бы и поступил, если бы мать не дала ему вовремя денег на водку.

Если Феня сразу же стала своей, то Мушка становилась своей медленно. В первый день она побыла у них не больше часа, после чего ещё долго стояла возле колодца и оглядывалась на их дом, борясь с желанием вернуться к новым друзьям. Во второй день уже задержалась на полтора и ещё дольше оглядывалась возле колодца. Маша знала, что её бьют хозяева. Однажды это случилось прямо на её глазах. И тогда Маша запульнула в Мушкиного хозяина зелёным яблоком и крикнула ему, чтоб он не смел бить собаку. Хозяин Мушки ответил угрозами. Машу удивила недружественная реакция Мушки – она подошла к Маше и слабо-слабо её укусила за ногу, обутую в сандалию.

Казалось, это означало, что дружбе конец. Но это было не так: уже через пару часов Мушка пришла к их дому – как всегда с взглядом, обращённым в землю. И на этот раз осталась возле их дома до самого вечера.

А спустя месяц Мушка, можно сказать, полностью сменила место прописки. По крайней мере – до конца лета.

Интересный случай произошёл где-то в середине июля. Мать по дороге из магазина нашла скворца, выпавшего из гнезда, и принесла его домой. Весь этот день Феня сидела на липе возле дома и издавала какие-то странные звуки, выражая тем самым ревность. Но все попытки спасти скворца не увенчались успехом, и на следующий день птенец умер.

То лето на экране с воспоминаниями достаточно долгое, но, в отличие от предыдущих, уже проникнуто тоской, связанной с возросшей ролью времени и боязнью конкретной даты – первого сентября. Даже в прошлом году Маша не боялась этой даты так сильно, как летом перед вторым классом. Недели дружбы, предшествующие поездке в деревню, позабылись уже в конце июля, и мысли о них не могли спасти от тоски, всё возрастающей ближе к концу лета. Только скомканный майский выпуск газеты «Экстра М» с программой, лежащий на загнетке печи, долго напоминал о майских днях дружбы и о светлых ожиданиях поездки в деревню. В том выпуске была фотография Лино Вентуры и анонсировался фильм «Сто тысяч долларов на солнце». В один дождливый августовский день этот жалкий клочок бумаги отправился в саму печь.

И вот настал день отъезда. Шарик, Мушка и Феня провожали их и долго бежали-летели за машиной, и пришлось даже остановиться по просьбе Наташи и предложить животным поехать вместе с ними. Мушка категорически отказывалась войти в машину. А вот Феня залетела в салон, немного помахала в нём крыльями, а затем вылетела.

Мушка будет героем воспоминаний и о следующих летних месяцах. А вот Феня останется в том году. Несмотря на то, что в августе она уже не так много проводила времени с человеком, иногда целыми днями где-то пропадая и лишь рано утром возвращаясь домой и стучась клювом в окно, всё же гнездо своих приёмных родителей она не забывала. Её тело нашли в доме в мае взрослые, когда поехали в деревню сажать картошку. По всей видимости, Феня свила гнездо на трубе и провалилась в неё.

Маша смотрела в окно и пыталась запомнить виды, чтобы в следующем году во время поездки в деревню искать глазами запомнившиеся деревья, дома. На полях велись работы по уборке урожая пшеницы. Они начинались сразу за их деревней и велись до самого Серпейска. С каждым последующим годом поля будут засаживать пшеницей всё меньше и меньше. К середине нулевых такой вид деятельности в этих краях канет в Лету.

По обе стороны от Киевского шоссе было огромное количество птиц – галок и ворон. Они приземлялись целыми стаями, видимо, уставшие после длительного перелёта в сторону Смоленска, Брянска и Киева. Мысли о Фене не выходили из головы Маши. Птицы за окном наверняка были лучше приспособлены к чисто птичьей жизни. Инстинктивные программы работали у них без сбоев. Сумеет ли Феня жить так, как эти её сородичи?

* * *

Ира Сенина уехала на Север к родителям. Об этом Маша узнала, встретив бабушку Иры. Но и другие изменения, произошедшие в Зеленограде, неприятно поразили Машу.

Возле каждого второго подъезда, под каждой верандой собирались пьяные компании, которые, казалось, никуда никогда не отходили от своих дворов. Особенно Маше запомнилась одна компания – та, которая собиралась на веранде недалеко от их дома и жгла костёр. Их называли реперами. Они все ходили в чёрных балахонах и любили совершать какие-то непонятные телодвижения. Маша их боялась.

Несколько раз Маша видела драки, сопровождавшиеся дикими криками. Иногда драки заканчивались тем, что один из дерущихся истекал кровью, однако же соперник хотел его добить, и компании приходилось его сдерживать. Крики были страшные, но милицию никто никогда не вызывал. А может, и вызывал кто-то, только она не приезжала.

Ходить по улицам было страшно. Казалось, с городом или со всей страной что-то случилось буквально за одно лето.

Всё в Зеленограде тогда наводило скуку – палатки и ларьки с вечно стоящими возле них попрошайками и пьяными, длинные очереди возле убогого помещения, примыкавшего к «Универсаму», на котором было написано корявыми, наполовину стёршимися буквами «Водка. Вино. Алкоголь»; вид давно поломанных, накрытых брезентом машин во дворе; цыгане, которые, готовясь к зиме, приходили в город и орали под окнами: «Паника, кидай старые вещи! Паника!» И ещё Маше хорошо запомнилась надпись: «Саша, мы тебя помним» на одном доме. Из разговоров взрослых Маша узнала, что некий мальчик Саша покончил жизнь самоубийством, спрыгнув с крыши этого дома. Надпись виднелась несколько лет, затем её замазали.

Скоро предстояло пойти во второй класс, а у Маши порвался старый рюкзак. За новым было решено поехать в Москву на вьетнамский рынок, потому что там всё было дешевле. Долго-долго вся семья бродила между убогих палаток на вьетнамском рынке, чтобы купить рюкзак Маше и какие-то вещи Рите. Под конец Маша уговорила родителей купить ей фонарик. Она пообещала ходить с этим фонариком за раками, поэтому мысли о следующем лете немного утешали Машу на обратном пути.

Отец пошёл учиться в автошколу, намереваясь купить машину. Маша любила вместе с ним изучать теорию, запоминать дорожные знаки и рисовать их. В итоге отец раньше купил машину, чем получил права, поэтому в следующем году в деревню их вёз Булыгин на машине отца. Только когда съехали с шоссе, отец сам сел за руль.

И только через год они поехали в деревню уже без Булыгиных. Но эту поездку Маша помнила смутно.

Зато на долгие годы ей запомнилась поездка назад. Вернее, даже не сама поездка, а то, что происходило перед этой поездкой. Родители и Булыгины покупали мясо – свинину. По каким-то причинам убить свинью вовремя не удалось, и им сказали, что придётся подождать. По поросячьему визгу, раздающемуся на всю деревню, Маша поняла, что ждать придётся долго. Они сидели с Ритой в машине Булыгиных, потому что в машине отца не было магнитолы, и слушали музыку. Разделывали свиную тушу часа два с половиной, и за это время было съедено много деревенских яблок и орехов. Какими же вкусными были те яблоки и орехи, особенно по сравнению со свининой, которую мать приготовила им в тот день на ужин!

Из разговора взрослых Маша узнала, что родители разводятся, хотя по поведению отца или матери это было сложно предположить. Маше даже показалось, что родители меньше обычного ссорились за те несколько дней, что они провели вместе в деревне. Но как только мясо было погружено в багажник, а новая машина Булыгиных умчалась далеко вперёд, родители начали высказывать смело всё, что они думают друг о друге.

Дома они начали делить свинину, и Маша проклинала это мясо, держа в голове мысль стать вегетарианкой.

Ещё в течение двух месяцев их квартира была местом повышенной злобы. А затем отец стал снимать квартиру в доме напротив.

Это был самый бедный год, потому что зарплаты матери и алиментов отца не хватало на сытую жизнь. В дни перед зарплатой матери приходилось иногда поголодать. Но голод был не так страшен, как жизнь в одной квартире с двумя вечно грызущимися друг с другом животными. Хотя родственники матери до последнего надеялись, что отец и мать помирятся. Ну или не помирятся, а хотя бы просто останутся жить под одной крышей. Поступок отца они считали неправильным и ужасным. Наверное, они понимали, что развод матери с отцом вынудит их тратить ещё больше денег на «день рождения Риты» – ради сохранения нынешнего положения дел в обществе и очищения собственной мелкобуржуазной совести.

Тот год был самым бедным, но во всём остальном он был ни лучше, ни хуже последующих вплоть до старших классов. Почти беспамятное детство ушло в прошлое. Туда же ушло и время загорающегося сознания вместе с детством, в котором ещё не угадываются очертания будущего, а прошлого совсем мало. Начинался подростковый период.

Уже следующим летом отец вернулся жить к ним, и всё пошло по-старому.

Всё самое интересное в ту пору, как и несколькими годами ранее, происходило в деревне. Каждый раз после приезда, после входа в их деревенский дом, Маша чуяла особый деревенский запах, к которому все быстро привыкали, но который впитывался в одежду и мог продержаться даже несколько месяцев после возвращения в Москву.

Самый первый летний день в деревне всегда ассоциировался с двумя большими фоторамками на стене. Почти никого из изображённых на фотографиях родственников Маша никогда не видела. Знала только, что жизнь всех этих людей была тесно связана с этими краями. Затем почти все они разбрелись по стране, некоторые жили даже в Литве и других странах бывшего СССР. Маша знала, что чья-то судьба сложилась неудачно. Она любила представлять, как эти люди когда-то сидели, так же, как она, на скамейке за кухонным столом и смотрели на стену, где, быть может, уже висели некоторые фотографии. Возможно, фотографий тогда ещё было мало, а люди, изображённые на них, копались в это время в огороде или даже сидели рядом на скамейке, поэтому вряд ли в голову могла прийти мысль о быстротечности времени. Скорее наоборот, думалось о безграничных возможностях, о начале истории – собственной и истории семьи.

Но Маша знала, точно знала, что судьба некоторых сложилась неудачно. Вспоминают ли их там, где они жили после деревни, как она вспоминает их здесь?

Развлечений в деревне особо не было, кроме мыслей о прошлом и будущем, поэтому Маша каждое лето бралась помогать соседям, хозяевам Шарика, с заготовкой сена.

Рита быстро начала ходить в клуб – так называли бывшую баню, находившуюся на самом подножии липовой аллеи. Настоящий клуб тоже когда-то был, но он сгорел; в него успела походить двоюродная сестра Наташа. Маша каждый вечер видела, как ребята старшего возраста идут в клуб – надушенные одеколоном, пахнущие табаком, одетые в фуфайки и обутые, как правило, в высокие сапоги. Несколько раз они проходили прямо возле их дома; один раз они задержались надолго и разговаривали с Ритой и взрослыми. Именно после этого случая Рита стала ходить в клуб-баню. Но обычно ребята ходили по нижней тропинке. Маша провожала их взглядом, но совсем не завидовала им. Мысли её были не о клубе, а скорее о скошенной траве, по которой ребята шли и которую завтра днём предстояло переворачивать. Да, завтра будет её день. А в начале вечера придётся сидеть в одиночестве на скамейке перед домом и кормить комаров, затем войти в дом, почитать перед сном и лечь спать.

Иногда Маша играла в клуб. У неё было любимое место – пригорок, где никогда не косили. Маша вытаптывала посередине пригорка траву, тащила туда из дома маленькие скамейки и различные безделушки. Её воображение придумывало различных персонажей, похожих на тех ребят, которые ходили в клуб-баню. Любимым занятием её персонажей было употребление алкоголя и курение. Сигаретами служили листья. Считалось, что липовые листья – самые лёгкие «сигареты», малиновые – покрепче, а листья ольхи – самые крепкие и самые дорогие, потому что за ними приходилось идти аж к самой речке и потому что они были горькими. «Напиток» же всегда был один – простая вода. Один персонаж Машиного воображения был даже барменом.

С пригорка была видна тропинка, по которой ребята шли в клуб-баню, но саму Машу за высокой травой никто не видел. Собственный «клуб» казался Маше более совершенным, чем клуб-баня, куда отправлялись ребята.

Большую часть лета Рита с Машей проводили вместе с Наташей и её дочкой. Не больше месяца в деревне проводила мать. А раз в две недели обязательно кто-нибудь приезжал – либо отец с матерью, либо тётя Надя, либо один Булыгин, а часто и все вместе. Тогда дом наполнялся необычными запахами – запахом большого шоссе, запахом еды, которую нельзя было купить в деревне. Маша помнила, как раньше, ещё тогда, когда в деревню приезжали на поезде, новоприбывшие всегда завозили в дом какой-то особый запах свежести, путешествий и молодости, которая как ничто другое способна скрадывать трудности пути. С появлением у всех автомобилей запах молодости исчез.

Маша всегда с нетерпением ждала чьего-нибудь приезда. Когда кто-нибудь должен был приехать, она весь день напрягала слух, ожидая услышать звуки мотора. Но следующий день после чьего-нибудь приезда был обязательно грустным. Взрослые перепивались, часто приходили гости со всей округи, и дома не было возможности почитать.

Когда взрослые пьянствовали всю ночь, Маша вставала рано в надежде стряхнуть с себя остатки беспокойного сна и рассчитывая насладиться тишиной и покоем, пока у взрослых был перерыв между ночной и дневной пьянками. Бывало, что Маша вставала, когда солнце только начинало подниматься из-за горизонта, хотя обычно она спала долго. Пассивный образ жизни ближних заряжал активностью её саму.

Маша не ощущала себя хозяйкой дома, когда было много взрослых и все они пьянствовали. Зато у неё был шалаш, в который она обыкновенно отправлялась, проснувшись рано-рано, особенно когда было прохладно и пасмурно. И там она делала различные «дела», в общем, хозяйничала. Иногда она отправлялась к большой липе, залезала на неё и подолгу сидела на её толстых суках, мечтая построить шалаш прямо на дереве, такой же, какой, по словам двоюродной сестры Наташи, был на этой липе во времена её детства, но затем был разрушен. Ещё Маша любила ходить на речку за голубой глиной и лепить из этой глины различные фигурки.

А в те дни, которые обещали быть солнечными и аномально жаркими, Маша брала какую-нибудь старую фуфайку, раскладывала её на траве сзади дома и ждала, когда солнце поднимется повыше и по её коже перестанут бегать мурашки. Она терпеливо ждала, ждала…

…представляя, что от удачного прохождения дистанции зависит судьба…

Но далеко не всегда терпения хватало, и, когда солнце не спешило добавлять жару, Маша часто заворачивалась в фуфайку, чтобы согреться. Фуфайка была почти горячей; казалось, в ней хранилось тепло от всех лучей солнца, которые когда-то падали на неё.

Обычно Маша читала в ожидании обещанной метеорологами жары, но иногда бросала книгу в траву, не боясь, что её намочит роса, и просто смотрела на голубое небо, прислушивалась к пению птиц, шуршанию насекомых в траве, стрекотанию кузнечика. В такие моменты думалось, что вся природа готовится к предстоящим аномалиям и уже знает, сколько они продлятся и чего от них можно ожидать.

Природу ничем нельзя было удивить. А вот Машу охватывал восторг от сознания того, что всё меняется буквально у неё на глазах. Интересно, бывали ли раньше такие жаркие дни, какой обещают сегодня? Учёные вроде бы говорят, что мир теплеет, что каждый раз бьются температурные рекорды. Интересно получается. Те родственники в фоторамках наверняка, так же, как Маша, когда-то загорали сзади дома, слушали журчание речки и пение птиц, мечтали о светлом будущем и думали о том, что живут в особенное время, что жизнь их будет сильно отличаться от жизней предков. А вот ощущать на себе столь мощную жару им не приходилось. И от сознания именно такого своего отличия от предков Машу охватывал восторг.

Порой Маша задумывалась о том, видят ли её мохнатые шмели, собирающие нектар? Чувствуют ли они её присутствие? Наверное, да, ведь они не подлетают к тем цветам, которые растут прямо возле неё. Но в то же время они не стремятся поскорее покинуть то место, где есть человек. Они доверяют…

– Забор надо доделать! Хватит пьянствовать! – временами доносилось со стороны дома, когда солнце было уже высоко. – Всю водяру выхлестали вчера!

– А я на горку пойду. К Алику.

– Отравимся его самогонкой!

– Что, в Серпейск предлагаешь ехать?

Вся прелесть меркла. Весь восторг, связанный с ощущением грядущего чуда на фоне красоты и аномалий, угасал. Начинала то и дело хлопать дверь на терраске, скрипели ручки вёдер, уже с самого утра накалялись страсти.

– Умойся хоть! Посмотри, на кого похож! Не позорься перед женой Алика!

Не такой уж он и чудный, этот день. Когда-нибудь в её жизни будет ещё жарче, ещё аномальней. Возможно, когда-то всё лето будет необычайно жарким. А сейчас надо готовиться к вечеру. Может, вечер принесёт что-нибудь новое. А вдруг – чудо настанет тогда, когда вновь появится роса, когда ребята вновь пойдут по ней в клуб-баню.

– Кстати, где Маша? Может, её отправить на горку?

– Да с какой стати ребёнок будет тебе покупать самогонку? Совсем обленился!

А до вечера остаётся только читать. Возможно, попадётся какая-нибудь интересная книга, такая, например, как «Жена Аллана» Хаггарда – рассказ о мужественном путешественнике Аллане Квотермейне и его жене Стэлле. Повесть заканчивается грустно: жена умирает, а Аллан возвращается в апельсиновую рощу, ныне заброшенную, в которой они со Стэллой признались когда-то друг другу в любви. Маша надеялась, что на свете много ещё не заброшенных прекрасных мест. Интересно, сколько состоялось признаний в любви в липовой аллее, рядом с которой находится клуб-баня?

Но даже после того, как Маша сама начала ходить в клуб-баню, повесть Хаггарда оставалась одним из самых приятных воспоминаний. По крайней мере, эта повесть была точно лучше развлечений молодёжи. Каждый день Маша ждала вечера. И каждый вечер её охватывала неимоверная скука, противостоять которой не могли даже мысли о том, что жизнь только начинается. Как выяснилось, воображение не обмануло Машу, когда рисовало ей в её импровизированном «клубе», что главным развлечением людей, собирающихся в подобных местах, являются выпивка и сигареты. На бутылку самогонки в клубе-бане собирали деньги всей компанией целый час, а потом отправляли «на горку» кого-нибудь «молодого». Сигареты с фильтром – «Ява» в мягкой пачке и «Тройка» – были предметом роскоши, они курились только в особенных случаях – между первой и второй бутылками, во время деловых переговоров о том, что некий Эдик может отвести их всех в Серпейск к «давалкам», а также «напоследок», когда вся компания выходила из клуба, вставала в круг и дымила, к неудовольствию многих дрожащих от холода девчонок. Видимо, могущественные, заросшие крапивой липы, уходящие ввысь, внушали всем рудиментарное уважение к романтике, и стоявшим возле них молодым людям не хотелось осквернять природу, у которой были лучшие времена и лучшие свидетели, запахом «Примы».

Самое страшное было в том, что в клубе-бане были те самые девочки и мальчики, с которыми Маша когда-то играла, когда её посылали за молоком. Неужели человек способен так сильно измениться? Неужели они об этом всегда мечтали? Или же ничего страшного не происходит, просто в каждом возрасте свои радости? Но почему Маше эти радости приносят лишь скуку и ощущение неправильности и нелогичности всего происходящего? Она что, осталась в детстве? Или же перешла во взрослость, миновав подростковый и юношеский периоды?

Так или иначе, но дневные забавы Маше нравились больше ночных приключений. Именно днём происходило всё самое интересное, хотя Маша не переставала надеяться на то, что и ночью рано или поздно произойдёт что-то необычное.

Однажды их с друзьями и подругами занесло на заброшенное кладбище. Про это кладбище ходили разные слухи, противоречащие друг другу. Так, одни говорили, что там когда-то хоронили священников и святых. Другие говорили, что там когда-то хоронили самоубийц. Кладбище неизменно манило своей таинственностью. В современное время там закапывали умерших собак, подохшую скотину, а некий Амирхан похоронил там своего ребёнка, которого жена родила мёртвым. И эта могилка человека, ни разу не видевшего их мир, была единственной свежей. На неё-то и вознамерилась взглянуть в первую очередь компания. Но Маше хотелось посмотреть заодно и на старые, заброшенные могилы, в которых лежали кости людей, которые наверняка видели липовую аллею во всей ее молодой красоте и ухоженности.

«Экскурсоводом» взялся быть деревенский паренёк по имени Вадим. Его дом стоял недалеко от заброшенного кладбища, и очень часто Вадиму приходилось гнать через него коров, которые любили уходить на поле перед кладбищем.

– Ничего интересного там нет, – говорил Вадим. – Обыкновенный лес, так что не стоит ожидать от этого приключения каких-то сильных эмоций.

Но, несмотря на слова Вадима, было страшновато. Со стороны юго-запада ползла огромная туча; она буквально разрасталась на небе с каждым шагом навстречу ей, и, когда компания вошла в кладбищенский лес, туча практически нависла над головами, из-за чего в лесу стало темно, как в предсумеречный час, хотя был только июнь и до захода солнца оставалось ещё очень много времени.

Могилы на этом кладбище были разбросаны хаотично, захоронения производились, видимо, без соблюдения религиозных предписаний. Маша подумала, что вряд ли так будут хоронить попов. Скорее всего, на этом кладбище лежали люди, чем-то провинившиеся перед христианством и не достойные быть похороненными в освещённой земле.

– Что, маловато могил? – говорил Вадим, видя на лицах спутников недоумение. – А вы внимательнее смотрите под ноги: они здесь всюду!

– Ой! – воскликнула одна девчонка, указывая пальцем на коровий череп.

– Да-да, – закивал Вадим. – Есть тут и такие. Но настоящее кладбище крупнорогатого скота находится чуть правее, там, где старая дорога. Раньше туда сносили всю скотину, разодранную волками. А в последние десятилетия несут прямо сюда.

– Так нельзя. Ведь здесь же люди, – сказал кто-то.

– В деревне всё можно.

Кое-где были даже примитивные ограды. Но на большинстве могил не было даже минимального холмика, и определить, что это могила, можно было только по табличке. Имена и годы. Годы и имена. Маша недавно приехала в деревню, а в первые дни своего пребывания в деревне она по обыкновению много думала о своей родне: так человек, приезжающий надолго в гости, поначалу много думает о хозяевах. Когда-то эти люди, лежащие в могилах, тоже были хозяевами; возможно, они даже общались с людьми из фоторамок на стене, возможно, вся их жизнь прошла в этих краях. А Маша приехала из Москвы, чтобы посмотреть на них. Мертвецы всегда воспринимаются как хозяева – какой-то местности, какого-то уклада жизни, какого-то временного промежутка, а люди, смотрящие на их могилы, всегда ощущают себя гостями.

Они как раз вышли на тропинку, рассекающую кладбищенский лес на две части, когда прозвучал первый раскат грома. Стало совсем страшно.

– Вадим, пойдём отсюда!

– Сейчас-сейчас. Мы будем возле могилы сына Амирхана уже через полторы минуты, если срежем вот здесь.

– Нет, давай мы не будем здесь срезать. Надоело ходить прямо по могилам. Пошли по тропинке.

– Хорошо, я учту ваши пожелания.

И они шли по тропинке ещё минуты три – до тех пор, пока Вадим не указал на относительно свежий холмик.

– Вот он, – сказал «экскурсовод».

Могилка была совсем крошечной. Казалось, даже та могилка, в которой Маша с Ритой похоронили скворца, найденного матерью, была больше.