Текст книги "Бульвар Сансет и другие виды на закате"

Вскоре пришла Ванесса.

– Доброе утро, кэптин. Как дела?

– Доброе утро, – ответил он. – Вы же не откажетесь от кофе? Ваш любимый – с молоком и корицей.

Обычно она говорила: «Только покрепче, пожалуйста. Я почти не спала сегодня». Сколько он ее знал, она всегда «почти не спала».

Но сейчас она лишь кивнула:

– Спасибо.

– Это будет самый крепкий кофе во всей Австралии.

– Спасибо.

Она уселась на диван рядом с пограничником и тоже принялась за бумаги. Оба работали молча, сосредоточенно и закончили быстро. И встали вместе, как по команде.

Пограничник сразу двинулся к двери.

– До свидания, кэптин.

И вышел из салона.

– До свидания, кэптин, – эхом повторила Ванесса и добавила: – Добро пожаловать в Австралию.

– До свидания, Ванесса, – сказал капитан и спросил уже в спину: – Что, действительно, все так плохо?

Она остановилась, обернулась. Взглянула на него, на Крейга. Тот сидел на диване и смотрел в пол.

– Вы читали утренние газеты, кэптин?

– Нет, не читал. А Джон ничего не рассказывал. Молчал так же, как вы. Это, конечно, очень плохо, когда премьеры и президенты грозят войной. Очень надеюсь, что только грозят. Но мы же с вами… Вы, Крейг и я, в частности. Мы же не враги?

Он уверенно ожидал положительного ответа – ведь они знакомы почти три года, и почти три года он заваривал ее любимый кофе с корицей. Но в ее глазах сверкнули черные иглы, и весь его пафос сдулся, как проколотый воздушный шарик.

– Окей, кэптин. Если завтра на мой дом упадет русская ракета и убьет всю мою семью, мы все равно останемся не врагами?

Он не нашел, что ответить, только подумал: «Браво, девочка! Отличное разъяснение понятия коллективной ответственности».

Она и не ждала ответа.

– Спасибо за кофе.

И вышла.

Крейг неуверенно взглянул на него и развел руками.

– Люди очень нервничают. Боятся войны. Не обижайтесь, Юджин.

– Я понимаю. И не обижаюсь. Как Лиз?

Он длинно-длинно вздохнул и снова опустил голову.

– Она все время говорит с ним. Рассказывает про нас, про наш дом. Про его кроватку, одеяло и игрушки. И плачет. Она боится, что малыш не успеет родиться.

Капитан прошел взад-вперед по салону и присел на край дивана.

– У вас настолько уверены, что будет глобальная война?

– По-разному. Кто-то верит, кто-то нет. Многие перестали ходить на работу. Лиз верит и плачет. А у вас?

– У нас обычно ничему не верят. А если серьезно – не знаю. Я еще не звонил домой – рано. За последние две недели все очень изменилось. А что в газетах, Крейг? Про какие новости спросила Ванесса?

– Сегодня в Перте выпускают дельфинов.

– Куда выпускают? – не понял капитан.

– В океан, на волю. Люди хотят оставить им шанс. Поэтому сегодня в порту работать не будут. Все едут в Перт. Хотите поехать, Юджин?

– Конечно, хочу!

Крейг встал.

– Я заеду через час. Их начнут выпускать в двенадцать. Лучше быть там пораньше.

Они приехали в Перт за два часа до полудня. Лиз и Крейг сидели впереди, капитан устроился сзади и придерживал рукой вместительную корзину для пикников. За сорок минут езды машину ни разу не тряхнуло – Крейг правил очень аккуратно, да и состояние дороги было отменное. Лиз и Крейг тихо переговаривались. В основном, это были варианты вопроса: «Тебе удобно, дорогая?» и соответствующие ответы. Иногда Лиз обращалась к капитану, из вежливости слегка поворачивая голову вправо. У нее на щеке трепыхался одинокий рыжеватый локон, отбившийся от схваченного черным бантом-резинкой коллектива. Капитан отвечал этому локону, радуясь, что большой живот не позволяет женщине обернуться полностью. После разговора с Ванессой он чувствовал себя неловко, особенно, когда приходилось смотреть Лиз в глаза.

Они оставили машину на набережной. Предусмотрительный Крейг вытащил из багажника складной шезлонг для Лиз, капитан подхватил корзину, и они, не спеша, двинулись к молу на Нортсайд Драйв. Там уже было много людей – жители Перта стояли по всему периметру бухты Хилари Харбор, в которой находился знаменитый океанарий. Еще больше народа собралось на пляже.

Им удалось занять место у воды. Лиз надела широкополую соломенную шляпу и села в шезлонг. Она достала из корзины коробку с шоколадным пудингом, бутылку воды и раздала пластиковые стаканы. Капитан положил ей на колени морской бинокль. Мужчины встали по бокам. Получилось что-то вроде ложи в театре с видом на океан.

– Тебе удобно, дорогая?

А зрители все прибывали и прибывали. Целые семьи с детьми подходили к краю мола, люди теснились, уступая друг другу место. Легкий зюйд-ост обдувал бухту, подобно гигантскому вентилятору, зеленая вода рябилась небольшими волнами, рассыпающими солнечные блики.

– Вечером здесь снова будет много людей, – сказал Крейг. – Может быть, даже еще больше. Все придут смотреть заход солнца. Если Лиз не очень устанет, мы тоже приедем. А вы, Юджин?

Капитан кивнул и уставился на горизонт.

Сансет… Со времен своего первого штурманского рейса он всегда называл заход солнца по-английски: «сансет». В мыслях, а не вслух. Это было кодовое слово, которое срывало замки времени и уносило его назад, в юность. С каждым годом все дальше и дальше… Лос-Анджелес, бульвар Сансет, год вторжения в Афганистан, год Московской олимпиады…

*** *** ***

Весь переход до Лос-Анджелеса гадали: организует пароходство визы или не организует. Вроде, обещали… Кое-кто даже строил далеко идущие планы: рвануть в Голливуд, найти там Элизабет Тэйлор и взять автограф. А если очень повезет, и сфотографироваться с ней вместе.

Пароходство визы не организовало. Вместо экзотической экскурсии в Голливуд и обычного марш-броска по заграничным магазинам предстояла скучная трехдневная стоянка без выхода на берег. А для двадцатилетнего четвертого помощника капитана с полуторамесячным морским стажем – невыносимо скучная.

Перед ужином его вызвали к капитану. В просторном салоне резко пахло спиртом. Капитан, старший механик и помполит⁸ сидели за столом и сосредоточенно разглядывали пустые стаканы.

– Значит, так, Евгений, – сказал капитан. – Есть задача, требующая проявления наилучших штурманских качеств. Как Суворов говорил: «Быстрота, натиск, глазомер». Хочешь в следующий рейс «третьим» пойти?

О задаче «четвертый» догадался, как только вошел и увидел пустую бутылку голландского спирта на полу у капитанского кресла. О проявлении штурманских качеств ему растолковывали еще минут десять.

– Наденешь форму. По корме греческий «пассажир» стоит – они весь день туда-сюда бегают, и форма похожая. Кто там разберет? На воротах, если спросят, скажи: «Херкулес». Скажут: «Хэлло!» – отвечай: «Хэлло!» И иди!

– А я против! Категорически! – заявил помполит.

– Альтернатива? – спросил капитан.

Помполит неуверенно развел руками. Капитан отмахнулся и продолжил:

– Но учти: если попадешься, тебя никто никуда не посылал. По своей собственной инициативе…

На воротах его ни о чем не спросили. Толстый дядька в стеклянной будке поднял голову, окинул его сонным взглядом и махнул рукой. Он сделал два шага и очутился в Лос-Анджелесе.

Подъездная дорога к порту переходила в широкую набережную. Голова крутилась на все триста шестьдесят градусов. Он разглядывал высокие пальмы, прохожих, припаркованные машины и еще успевал скосить глаза на золотые нашивки на собственных погонах – выглядел он, что надо!

За пятнадцать минут прогулки по набережной человек десять сказали ему: «Хэлло!», и он отвечал: «Хэлло!», как учили. Идти по набережной было весело, свежо и приятно, и американцы попадались совсем не такие, как в газетах, но поставленная капитаном задача заставила его неохотно свернуть в боковую, сверкающую витринами улицу. Сразу стало жарко, струйки пота побежали по шее и проникли под сдавленный галстуком воротник.

Наконец, он остановился у светло-зеленого стекла, за которым на деревянных стойках таинственно поблескивали бутылки. Много бутылок, с разными этикетками, с незнакомыми названиями.

Заходить внутрь было страшновато. Но необходимо. Он замер у витрины, набираясь решимости, и вдруг услышал:

– Боже мой, какая прелесть!

Он отшатнулся от витрины и повернул голову. Рядом с ним стояла женщина. В узких кремовых бриджах и белой блузке. Молодая – не больше тридцати, и очень красивая. Во всяком случае, так ему тогда показалось. Она насмешливо смотрела на него.

– Советский моряк в самом сердце загнивающей Америки! Ты почему один?

Его взгляд непроизвольно соскользнул с лица на ложбинку на ее груди. Она подняла руку и коснулась пуговицы. Улыбнулась, а он совсем растерялся.

– Ты что – сбежал?

Этот вопрос оставить без ответа было никак нельзя, и он смущенно пробормотал:

– Нет. Не сбежал. В увольнение отпустили.

Она не поверила.

– Да уж, прямо! Одного? Такого маленького! Да еще в двух шагах от Голливуда! Ну-ка, признавайся!

Он хотел разозлиться, но не получилось. Пришлось рассказать про задание особой важности.

– Здесь дорогой магазин, – сказала она. – Пойдем, я отвезу тебя в супермаркет.

Он последовал за ней, как слепой за поводырем, напрочь позабыв про коварные происки ЦРУ, о которых помполит рассказывал каждую пятницу на вечерних политинформациях.

Ее небольшой светло-зеленый «Шевроле» стоял у тротуара. В салоне пахло духами и чистотой. Он уселся на замшевое сиденье и, как положено настоящему мужчине, стал разглядывать приборы на «торпеде».

– А хочешь, я покатаю тебя по городу? – спросила она.

Только сейчас он вспомнил про происки. Причем, все в этих происках начиналось именно так. Красивая женщина, ресторан, измена Родине.

– А вы в консульстве работаете? – настороженно спросил он.

– Нет. В телефонной компании. Я здесь живу.

– А как же… уехали?

– Очень просто. Повезло. Замуж вышла и уехала. Потом развелась и осталась. На работу устроилась.

Она догадалась о сути вопроса и погрустнела.

– Испугался, маленький? Можем прямо в супермаркет поехать – тут пять минут всего. Я подумала, что тебе обидно – побывать в Лос-Анджелесе и увидеть лишь винный прилавок. А вербовать тебя я не собираюсь. И меня, между прочим, тоже никто не вербовал.

Конечно, обидно! Еще как! А тут – «Шевроле»! Темноволосая улыбчивая соотечественница! И грудь у нее…

– Я не маленький! – сказал он. – Давайте, покатаемся. Только недолго. Капитан ждет.

– Подождет!

Она повернула ключ зажигания. Машина отозвалась легкой вибрацией и тронулась.

Она здорово вела машину, на ходу указывая то направо, то налево, выговаривала на английский лад названия и имена, которые ему ни о чем не говорили. Расспрашивала о Ленинграде, о родителях, о ценах. А он в упор разглядывал Америку.

Вскоре они вырвались из плотного потока машин. Дорога устремилась вверх и влилась в неширокое шоссе, густо обсаженное деревьями. Женщина опустила стекло. Пахнуло йодом, слева, в просветы между деревьями просочилась синева океана.

– А сейчас куда мы едем? – спросил он.

– В Голливуд, конечно. Но сначала я покажу тебе мое самое любимое место.

Через несколько минут машина остановилась. Он вышел, задержался на обочине и уставился на витиеватые башенки, выглядывающие из-за крон деревьев с другой стороны дороги. Территория была обнесена стальной оградой с массивными четырехгранными прутьями.

– Это кто здесь живет? Миллионер?

– Какой-то голливудский продюсер. Это бульвар Сансет. Они все здесь живут. – Она потянула его за руку. – Здесь неинтересно. Пойдем. Скорей, а то не успеем!

Они прошли еще метров сто вперед, туда, где на изгибе дороги виднелся небольшой, свободный от деревьев участок, и остановились. Тротуар и двухметровая полоса заросшей травой земли отделяли дорогу от круто уходящего вниз обрыва.

Прямо перед ними раскинулся океан. В него опускалось заходящее солнце.

Он видел это много раз с высоты ходового мостика судна. Но никогда прежде океан не казался ему таким огромным. Может быть, потому, что внизу узенькой полоской лежал многомиллионный город.

Забыв про спутницу, он стоял почти на самом краю обрыва, захваченный зрелищем.

Солнце коснулось океана.

– Оно садится во Владивосток, – тихо сказала женщина.

– Нет, – солидно возразил он и махнул рукой: – Владивосток северней. Вон там где-то, правее.

Она подошла и обняла его сзади за плечи.

– Оно садится прямо во Владивосток. Я даже вижу дом, за который оно садится. Оно висит над крышей и отражается в окнах.

Солнце вдавливалось в океан, и женщина прижималась к нему сильнее и сильнее. И он не выдержал, обернулся. Ее губы уже ждали его.

Они неистово целовались на краю дороги, кто-то даже погудел им, проезжая мимо. А потом она взяла его за руку и повела назад, к машине.

Он не помнил, как они доехали до ее дома. Кажется, он сидел, боясь пошевелиться, и смотрел прямо перед собой. И дом он тоже не запомнил, только цветные плитки кафеля на полу в подъезде. И еще она долго не могла попасть ключом в замок. А потом, когда он, наконец, окончательно убедился, что это происходит с ним и происходит наяву, его память снова включилась и зафиксировала все: краски, звуки, запахи и ощущения. И взрыв… И ее усталые поцелуи, и тихий шепот:

– Как тебя зовут, миленький мой?

– Женя. А тебя?

– Таня.

Потом она испугалась, что его накажут и никогда больше не отпустят в плавание. Они заспешили, засуетились, суматошно кружась по квартире в поисках разбросанной одежды, а, одевшись, минут пять целовались у двери. Потом заехали в небольшой магазин, где негритянка-кассирша презрительно отвергла английские фунты и помахала у него перед носом долларовой купюрой. За виски заплатила Таня и тоже отказалась взять фунты взамен.

– Это подарок твоему капитану. За то, что он послал тебя ко мне. Я бы покупала ему виски каждый день! А тебе мой подарок понравился, Женечка?

– Очень! – И как-то само собой вырвалось: – Я люблю тебя!

– И я люблю тебя, миленький.

Последние поцелуи у ворот порта, и вот она села в машину… помахала рукой… уехала. А толстый дядька в стеклянной будке поджал губы и многозначительно покивал головой. Одобрил. И было как-то совершенно наплевать, что скажет капитан про трехчасовое отсутствие. А капитан лишь пробурчал:

– Тебя только за смертью посылать! – но трем бутылкам виски обрадовался.

А он вернулся в каюту, упал на койку и заплакал – в подушку, беззвучно, не дай бог, кто-нибудь услышит, потому что уже не представлял, как будет дальше жить без Тани.

Время лечит, вылечило и его. Колкий, тоскливый комок воспоминаний превратился в яркую шероховатую бусинку. Не то, что бы он все время помнил о ней – он о ней не забывал.

*** *** ***

Над бухтой прокатился гул, раздались аплодисменты и свист. В воде появились черные, лоснящиеся спины дельфинов. Сначала дельфины неторопливо проплыли вдоль мола, потом устремились к пляжу. Там тоже происходили какие-то события. Трое парней в серфинговых костюмах стояли по грудь в воде. Между ними было еще что-то, похожее на небольшой надувной плот.

Лиз приложила к глазам бинокль.

– Они принесли рыбу! – воскликнула она. – Целый лоток рыбы! Они будут их кормить! Ведь это нельзя!

– Почему нельзя? – спросил капитан.

– Работники океанария просили не кормить дельфинов. Иначе, они не уйдут в океан, – пояснил Крейг.

Но люди, пришедшие прощаться с дельфинами, явно не хотели, чтобы те сразу ушли в океан. С десяток пляжников бросились в воду и обступили лоток. Дельфины приблизились к ним вплотную и закружили веселый хоровод, подбирая рыбу.

Тем временем, появилась вторая группа дельфинов. Их снова приветствовали аплодисментами. Один дельфин вынырнул совсем рядом с молом, прямо напротив Лиз и замер, высунув голову из воды.

Маленькая девочка, стоявшая неподалеку, бросила ему плюшевого кенгуру с большим розовым бантом на шее. Дельфин заинтересовался, подплыл, ткнул носом и подбросил кенгуру вверх. А потом нырнул и, выпрыгнув из воды, сделал высокую «свечку».

В воду полетели игрушки: медвежата, кенгуру, собачки, куклы.

Капитан посмотрел на Лиз. Она опустила голову и сложила руки на животе. Ее губы шевелились. Наверное, она рассказывала своему малышу о дельфинах. По ее щекам потекли слезы, она закрыла лицо руками.

Капитан оглянулся по сторонам. Плакала не только Лиз. А дети, которые успели родиться и подрасти, радовались, отпуская свои игрушки вместе с дельфинами в океан, на волю.

Крейг склонился к Лиз, гладил по волосам и плечам, шептал, утешал. Она кивала и утирала ладонями слезы со щек. Крейг виновато взглянул на капитана.

– Лиз устала. Нам пора домой, Юджин.

– Хорошо, Крейг. Я еще побуду здесь немного. Я вернусь поездом.

Он проводил их до машины, но на мол возвращаться не стал. Разулся, прошелся по пляжу, по пружинистой, пенной полосе границы между нагретым песком и прохладной водой. Вокруг стояли люди и смотрели на дельфинов, кувыркающихся метрах в двадцати-тридцати от берега. Переговаривались, улыбались. Здесь не чувствовалось такого напряжения, как на моле на Нортсайд Драйв. Может, потому что зрители стояли не так плотно, и свободное пространство оставляло место индивидуальному настроению – настроению обычного выходного дня. А может быть, они берегли эмоции до вечера, когда придут прощаться не с дельфинами, а с солнцем.

Он вернулся на судно довольно подавленным. В порту было безлюдно и тихо. Сонный матрос у трапа выдернул из уха наушник и вызвал по рации старпома.

– Чиф, мастер вернулся.

Старпом, вероятно, находился на мостике. Они встретились на полпути, на бот-деке.

– Все на пляж ушли. Дед с мотористом в город ходил, так сразу вернулись. Все закрыто, – доложил старпом.

– Домой звонил? – спросил капитан.

– Звонил. У нас спокойно более ли менее. А здесь как?

Капитан пожал плечами.

– Да черт его знает! Все вместе – как будто последний день живут. А по отдельности – как будто нет, никто не верит. – Он вспомнил Лиз и поправился: – Почти никто.

– Те, кто верит – дома сидят, с родными. Чего шляться-то? – заметил старпом.

– Тоже логично. Добро…

Он махнул рукой и пошел наверх, в каюту. Самое время позвонить сестре.

Он не стал рассказывать ей про австралийцев, чтобы не пугать и не расстраивать. Наоборот, он хотел, чтобы она его успокоила. И она успокоила.

– Ну, что ты – какая война? Это чтобы цены поднять – в первый раз, что ли? Вон, неделю назад как скакнули – на все! Думали, народ скупать кинется. Нет, никто не кинулся. Если телевизор не смотреть – так вообще все спокойно.

Он слушал ее и чувствовал, как постепенно рассасывается тяжелый ком в груди. Действительно – в первый раз, что ли?

– По телевизору все про бункер рассказывают. Какие там удобства, запасы, коммуникации. А где – не говорят. То ли на Урале, то ли в Сибири где-то. А народ уже анекдот придумал. Полицейский начальник жалуется жене: «Представляешь, вход в бункер по платиновым картам ВТБ! А у меня – только золотая!» А жена отвечает: «Ничего, поработаешь, подкопишь. Вон сколько народу без прописки и регистрации останется».

Посмеялись. Сестра рассказала еще пару свежих анекдотов. Потом вздохнула и погрустнела.

– Мальчишек своих ждала – соскучилась. А они только в следующий месяц обещают приехать. Может, и ты пораньше попросишься? На дачу бы съездили.

– Я постараюсь, – сказал он, как обычно. – Как получится.

Он вспомнил разговор, который возник у них как-то с мужем сестры Стасом. Как раз по поводу атомной войны – что делать? Начали с шуток, но закончили всерьез. Он предложил много полезных, как ему казалось, вещей. Йодные таблетки, рыбацкие комбинезоны с капюшонами, обклеенные фольгой в несколько слоев, продукты, выводящие радиацию. Еще, если позволит время, уезжать из города и рыть землянку. А сестра послушала их и сказала: «Я бы тоже уехала. На дачу, без всяких капюшонов. Срезала бы все цветы, поставила бы в ведро – перебирала и любовалась».

Сегодняшнее прощание с дельфинами в Хилари Харбор было очень похоже на ведро со срезанными цветами. А вечером люди придут прощаться с солнцем и потом останутся стоять на своем местном «бульваре Сансет», перебирая прожитые годы и любуясь воспоминаниями. И глядя на запад, в черное небо, ждать, когда оттуда прилетят ракеты. И изо всех сил надеяться, что не прилетят.

– Нет! – громко сказал он сам себе и даже звучно хлопнул ладонью по столу. – Не будет ничего!

Для пущей уверенности он плеснул в стакан грамм пятьдесят виски, выпил и шумно выдохнул. Вот так! И все будет хорошо!

И лег спать.

Его разбудил телефонный звонок. Еще не проснувшись, как следует, он схватил мобильник, потом сообразил, что звонит судовой телефон. Посмотрел на часы и взял трубку. Двадцать один сорок два.

Звонил старпом.

– Евгений Саныч… Ой, разбудил? Извините.

– Ничего-ничего. Что?

– В восьмичасовых новостях передали, что Россия и Штаты договорились не предпринимать никаких действий еще на семьдесят два часа. Вот…

– Ну, и слава богу! Народ вернулся?

– Да, почти все на борту. Дед по причалу гуляет.

– Спасибо. Давай.

И снова звонок, на этот раз Крейг, по мобильнику. Веселый.

– Юджин, ультиматум продлили! На трое суток! Мне сейчас позвонили из порта: с полуночи выйдет две бригады. Утром к десяти закончат. Груз почти весь согласно плана, четырнадцать контейнеров отменили.

– Это хорошая новость, Крейг. Если грузы идут – значит, все нормально. У бизнеса интуиция не хуже, чем у политиков, правда? Так и скажи Лиз.

– Она рада, Юджин. Передает тебе привет. Окей, завтра увидимся.

– Увидимся, Крейг.

Текущая отсрочка, а возможно, и полная отмена Конца Света вернула австралийцев к обычной пунктуальности. В десять утра на борт поднялся лоцман – сдержанный китаец Винсент Цин. Крейг помахал с причала и сел в машину. Капитан помахал ему с крыла мостика, оглянулся, оценивая дистанцию до стоявшего по корме большого контейнеровоза MSC⁹ – тот зашел в порт ночью. Высокая надстройка полностью заслоняла далекие небоскребы Перта.

– Корма, отдать продольные! Бак, отдать все концы!

Приливное течение помогло отжаться от причала, на пару минут судно замерло, удерживаемое кормовым шпрингом¹⁰, но потом и его скинули с берегового кнехта¹¹. Лопасти винта вгрызлись в воду и толкнули судно вперед.

На рейде плескались дельфины. На какое-то время они заинтересовались лоцманским катером, но, когда катер направился назад, к волнолому у входа в порт, дельфины оставили его и поплыли к судну.

Они долго провожали уходящее из Фримантла судно. Наверное, дельфины знали больше, чем люди, и прощались по-настоящему.

4

Трое суток шли по восемнадцать с половиной узлов¹². Шестибалльный зюйд-ост вспенивал гребни волн и подталкивал, подгонял в сторону дома. Четвертого марта, в пятницу утром ветер скис до двух баллов, а вечером капитан провожал заходящее солнце уже при полном штиле. Небо тоже очистилось полностью – ни облачка до самого горизонта.

А ночью ему приснилась Таня. Он стоял на краю обрыва и смотрел на океан. Таня стояла за его спиной, он знал это абсолютно точно, но что-то было не так. Тишина… Оглушительная тишина, ни звука, и от этой тишины во все стороны расползался страх. Он хотел, чтобы Таня подошла и обняла его, как тогда, но боялся повернуться. И она подошла, и обняла его сзади. Крепко-крепко.

Он увидел ее ладони, прижатые к его груди: черные, обугленные, покрытые паутиной мелких, глубоких трещин. Он рванулся вперед и повис над бездной, закричал, замахал руками, пытаясь восстановить равновесие, но неумолимая сила тянула его вниз, и лишь ее пальцы, тонкие, как обугленные карандаши, удерживали его на краю…

Капитан проснулся. Сел в постели и еще с полминуты приходил в себя. Потом включил светильник и посмотрел на настенные часы. Пять ноль восемь.

В каюте тишины не было. Шум работающего двигателя, вибрация, поскрипывание контейнеров на палубе – все это сливалось в легкий гул, обычно не замечаемый. И к этим звукам добавился неожиданный и поэтому излишне пронзительный зуммер телефонного звонка.

Он вздрогнул и схватил трубку.

– Капитан.

– Евгений Саныч, поднимитесь, пожалуйста, на мостик.

Пять ноль девять. Вахта старпома. И если старпом будит его среди ночи и, как свежеиспеченный третий штурман, не называет причины – значит, случилось что-то серьезное.

– Сейчас иду!

Быстро одеваясь, а потом поднимаясь по трапу, он пытался угадать – что? Главный двигатель? Нет, он бы почувствовал. Отказ рулевой машины? Тоже бы почувствовал. Сигнал бедствия? Нет, Константин бы сказал. Сближение с другим судном? В океане это не проблема, тем более, для старпома.

Он вошел на мостик, затворил дверь и остановился у входа, давая глазам привыкнуть к темноте.

– Доброе утро. Что случилось?

Ему никто не ответил. К обычным судовым звукам мостик добавил свои, тоже обычные. Легкий шорох эфира из коротковолновой радиостанции, еле слышное потрескивание самописцев, тиканье настенных часов на переборке справа от двери. Попискивал ИНМАРСАТ¹³, сигналил, что закончилась бумага в принтере. Капитан задержал взгляд на зеленоватом экране радара. Все чисто: на двенадцатимильной шкале ни судов, ни облаков.

Ему показалось: что-то блеснуло справа на горизонте. Может быть, зарница, а может быть, просто показалось. Так бывает, когда заходишь из светлого помещения в темноту.

Дверь на правое крыло была открыта. В дверном проеме проглядывалась фигура старпома.

Капитан вышел на крыло мостика.

– Константин!

Старпом обернулся.

– Вы уже здесь? Вот, посмотрите! Сейчас…

Он указал рукой в море, чуть впереди траверза¹⁴.

На горизонте вспыхнула ярко-белая точка. Сначала это была, действительно, точка, но уже через пару секунд она приобрела диаметр, увеличилась до размера монеты. Потом снова сжалась и растянулась в короткое тире. И погасла. И тут же новая светящаяся точка появилась в направлении гораздо ближе к курсу. И третья – за траверзом.

Капитан обернулся назад, в сторону Австралии. Успел увидеть яркую черточку, которая в следующий момент погасла.

– По всему горизонту с правого борта! – взволнованно проговорил старпом. – Так и пляшут! У меня тут сначала ГМССБ¹⁵ – как будто взорвалась! Все тревоги одновременно: ЦИВ¹⁶, ИНМАРСАТ. На «стоп» нажимаю, а они опять… Потом в ЦИВе сообщение выскочило: «недостаточно памяти», и вообще завис. Я отключил его, чтоб не гремел. ИНМАРСАТ звенеть сам перестал, только принтер печатает без остановки…

– Уже не печатает, – сказал капитан. – Бумага кончилась. А что там? Какие сообщения?

– Я не читал, не успел. Увидел вспышку на траверзе, выскочил на крыло – мало ли, бедствие, кто-то ракеты пускает. Я их штук двадцать насчитал! По УКВ¹⁷ звал – никто не отзывается. Может быть, конечно, грозовой фронт далеко где-то там, только молнии какие-то странные. На молнии не похожи… Вон, смотрите!

И снова вспышка за кормой. И сразу три, не такие яркие – на траверзе.

– Там – Индонезия, – махнул рукой старпом. – Около тысячи миль. До Австралии три с половиной… До Индии тоже не меньше трех – и там сверкает. Неужели так далеко видно?

Капитан подумал о том же: как далеко видно. Вспомнил сон, обугленные руки, обнимающие его за грудь, и затряс головой.

– Да, самое главное забыл сказать, – добавил старпом. – Джи-Пи-Эс¹⁸ полетел. Координаты показывает по счислению¹⁹. Сигнала со спутников нет. Последняя точная позиция на четыре пятьдесят – я по ИНМАРСАТу взял. В общем, все к одному. Вы думаете, война, Евгений Саныч?

– Не знаю, – сказал капитан. – Все может быть.

Он тоже подумал: война. Сначала даже со смутной надеждой. Потому что война предусматривала какое-то продолжение. Но, если те вспышки, которые они наблюдали по всей правой части горизонта, были термоядерными взрывами, а не каким-то доселе неизвестным оптическим феноменом, продолжения, скорее всего, не предвиделось.

– Константин, ИНМАРСАТ еще живой?

– Сейчас посмотрю.

– Нет, я сам. Ты пока найди планшетную карту, сделай прокладку на крупном масштабе с точками на четыре часа и на четыре пятьдесят. Определим дрейф. Еще Атлас Индийского океана найди. Займемся старой, забытой наукой навигацией.

– Да. Понял, Евгений Саныч.

Старпом быстро пошел в рубку. Капитан постоял на крыле еще немного и двинулся за ним.

Он подошел к приемнику станции ИНМАРСАТ, щелкнул пальцем по клавише. Дисплей вспыхнул и выдал запрос: «Satellite session lost. Start scan?²⁰». Машинально нажал на «enter». Широкая бумажная лента из принтера сползла со стола и рулоном завивалась на полу. Капитан поднял ее, включил лампу. Вся лента была испещрена звездочками-снежинками с хаотичными интервалами. Лишь в самом первом сообщении успели пропечататься слова: «Sentosa²¹» и «distress²²».

Стало светлеть. С севера по горизонту расползались легкие облака. Капитан присел к радиоприемнику. Прошелся по всему диапазону аварийных частот, но услышал лишь шипение и треск. Эпоха радио закончилась.

Старпом вышел из рубки. Капитан услышал его гулкие шаги над головой, на верхней пеленгаторной палубе. Подумал: «Молодец, чиф. Все сделал грамотно». Попытался сосредоточиться на ближайших мероприятиях, но не смог. В голове стоял треск пустого эфира.

Старпом вернулся на мостик.

– Ветер два узла. И зашел на северо-восток. Дрейф – чисто вест, одна и две десятых. Течение давит.

– Компасы нормально?

Старпом подошел к репитеру гирокомпаса²³, заглянул в перископ магнитного компаса.

– Да. Магнитный минус два. В четыре утра было так же. В радаре целей нет. В АИСе²⁴ тоже пусто. Что еще, Евгений Саныч? Тревога? Народ поднимать?

– Зачем? Нет, не надо, пусть спят. После завтрака соберемся. И ты иди, отдыхай. Я постою. Подумаю.

Старпом неуверенно пожал плечами.

– Ладно, как скажете. Тогда я пошел. Спокойной вахты.

– Давай. Спокойной.

Старпом еще немного потоптался у двери и ушел.

Думать не получалось. В голове, в желудке, да и во всем теле разливалась какая-то ноющая пустота. Он бродил по мостику, заглядывал в радары и в мониторы приборов, снял трубку спутникового телефона, потыкал пальцем в кнопки.

Он не раз со скрытой гордостью заявлял береговым знакомым, что у него на судне связь не хуже, чем у президента: три независимые спутниковые системы, цифровое и аналоговое радио на всех диапазонах. То есть, в любое время из любой точки земного шара… А сейчас он остался без всего, и главное, без ответа на вопрос: «А что же дома?».

Капитан вышел на крыло правого борта. Разглядел еще одну вспышку: просто яркий блик на быстро светлеющем, окрашенным розовой зарей горизонте. Машинально отметил, что звезды уже погасли, слились с небом, а ведь надо было «взять» секстаном²⁵ хотя бы парочку, чтобы проверить позицию. И разозлился на себя за это «надо было», которое терпеть не мог слышать от других. Если надо было сделать – сделай, а не пытайся оправдать свою лень или небрежность.

Злость помогла ему встряхнуться. Будь здесь и сейчас, чтобы потом не говорить: «надо было». Капитан вернулся в рубку, выдернул из принтера лист бумаги и направился к столу с картами.

Когда он спустился в столовую, все уже собрались там. Весь экипаж за исключением вахтенных: третьего штурмана и моториста.