Текст книги "Соседка"

Григорий Полянкер
Соседка

На белом свете начинался обычный, будничный, казалось бы, ничем не примечательный четверг. Но когда наши соседи по Тарасовской улице, восемнадцать узнали, что именно в этот день начинается суд над Серафимой Адамовной, всех охватило какое-то праздничное волнение.

Люди приоделись, выключили газовые плиты, утюги, чайники, отвели детишек к родным и знакомым, некоторые отпросились с работы и дружной, оживленной толпой отправились в народный суд.

Да, наконец-то дождались!

И поделом! Этого она давно уже заслужила. И' пусть пеняет на себя, пусть знает, что есть правда на земле!

Тепер она небось уже не ускользнет от заслуженного наказания, ответит за все свои проделки по всем правилам, по всем, значит, строгостям закона!

И вот наша милая соседка – маленькая, худощавая невзрачная женщина неопределенного возраста с носиком-кнопкой и мутноватыми глазками-щелками, которые неустанно блуждают, ловят, рыщут и ни на мгновенье не останавливаются – сидит на скамье подсудимых.

Она важно уселась на крепкой скамье, сжав тоненькие, ярко накрашенные губы, закинула ногу за ногу и едкой улыбочкой пронизывала публику, заполнившую просторный зал суда.

Адамовна, как соседи ее называли, молчала. Правда, это ей стоило немалых усилий. Не в ее привычке молчать. Но можно было поклясться всеми святыми, что это было зловещее молчание. Затишье перед бурей.

Люди знали, что, коль она откроет рот, заговорит, никакая сила ее не остановит.

Возле массивного стола, покрытого красным покрывалом, стояло три черных кресла с высокими резными спинками. В сторонке, за небольшим столиком, загроможденным папками, бумагами, погруженная в свою не очень веселую работу, пристроилась худощавая, рыжеволосая девушка – секретарь.

Услышав скрип боковых дверей, быстрые шаги, она вскочила как ужаленная и привычным, ровным голосом объявила:

– Прошу встать, суд идет!

Все поднялись со своих мест и притихли, обратив взоры на судью и двух народных заседателей. Но Адамовна замешкалась, поднялась позже всех и лениво проронила, нарушив воцарившуюся тишину:

– Пжалста… Можем и встать, если вам это очень интересно…

Дружный смешок прошел по залу, а судья, пожилой, седеющий мужчина в больших роговых очках, укоризненно взглянул на подсудимую, слегка покачал головой и заметил:

– Прошу не забывать, что находитесь в суде…

– Спасибо за совет… – пробурчала она и опустилась на свое место.

Судья снял очки, протер стекла лоскутком замши, сел на громоздкое кресло, полистал разбухшее «Дело», мимоходом спросил у подсудимой, как ее фамилия, имя, отчество, получила ли обвинительное заключение и прочее, предупредил, что обязана говорить суду только правду и, естественно, вести себя тактично.

Она стояла, переминаясь с ноги на ногу, едко усмехнулась, уставилась в потолок. На ее лице появилась презрительная гримаса, и она ответила:

– Очень приятно… Но учить, как себя вести, будете свою жену или тещу…

– Гражданка, не забывайте, где находитесь!.. – прервал он ее. – Ведите себя, как положено!..

Она пожала плечами, повернулась к залу и быстро-быстро заговорила:

– Ну, как он вам нравится? Вы только гляньте на него! Подумаешь, слово уже нельзя сказать… Зачем же меня сюда позвали, чтобы я стояла здесь, как истукан, как мумия? Пусть у моих врагов отсохнет язык и пусть они молчат, болячка им в бок!.. Вы только подумайте, как будто я сама напрашивалась, чтобы меня сюда пригласили. Я, наверно, без его суда жить не могу. Всю жизнь мечтала, чтобы меня судили. Мне нужен этот суд, как щуке зонтик и сороке подтяжки! Он мне советует молчать. Как же я могу молчать, скажите пожалуйста, когда надо мной все издеваются? Все без исключения! Пускай у моих драгоценных соседей язык прирастет к гортани, чтобы они не могли рта раскрыть! Я с превеликим удовольствием пошла бы на их панихиду, хоть бы сейчас! И, клянусь честью, не поскупилась бы купить для них шикарный венок из свежих роз. Нет, гражданин судья, только послушайте внимательно, только не перебивайте, вот видите – там сидят дамочки? Это мои соседки… Так они, чтобы они вам околели, подают на меня в суд! Интеллигенция… С верхним образованием… Нежно воспитаны… Слово им не скажи! Подумать только, я у них что-то украла, ограбила их? В борщ наплевала? Чего они от меня хотят? Послушайте внимательно, с головой, гражданин или товарищ судья. Недавно я оставила на кухонном столике, значит, на кухне несколько коробочек спичек. Я не успела заправить суп, не успела повернуться, как их – не соседок, нет, – спички, будто корова языком слизала. Ну и что же, стала я их по судам таскать? Пусть они, мои драгоценные соседушки, горят на медленном огне! Ну да, конечно, они понадеялись, что я суда испугаюсь. Пусть они и все знают, что Серафима Адамовна не из пугливого десятка! Они меня еще не знают. Я им всем покажу, где раки зимуют! Дайте мне только слово сказать и не перебивайте, товарищ судья! Одну минуточку, и я вам' нарисую целую картину. Я всех подряд обрисую, и вам не надо будет ходить в кино… Кто-кто, а я всех их знаю насквозь и глубже, знаю всех как облупленных, все их повадки знаю, что у каждой варится и что скварится. От меня ничего не утаишь. Глаз у меня наметанный. Так вот, гражданин судья, прошу вас, наберитесь на минуточку терпения и выслушайте меня внимательно, только, умоляю вас, не сбивайте с толку. Страшно не люблю, когда меня перебивают. У меня разыгрался как его, склорез, нет, что я болтаю – склероз и часто теряется нить. Но не важно…

Да, так на чем же мы остановились? О моих соседушках… Недавно у нас в парикмахерской состоялось общее собрание, а я там, как вы уже знаете, работаю маникюршей. Что? Что вы сказали, гражданин-товарищ судья? Вы мне не давали слова? Я говорю не по существу дела? Очень интересно! Так вы же сами говорили, что я должна говорить только правду… Так я и говорю. Долго я говорю? А где же мне говорить, если не в суде? Я хочу, чтобы вы меня выслушали внимательно. Да прошу вас, не перебивайте! Дома соседи не дают мне говорить, тут вы… Где же я могу высказаться? Ну, извините, я коротко буду. Вам не нравится, что я говорю? Я не осознала? Кто же вас просил звать меня сюда? Зачем прислали мне личную повестку – приглашение? Если я вам не нравлюсь, тогда зовите моих соседок! Они все шибко грамотные, университеты и институции проходили. А я человек простого звания… У меня что на уме, то и на языке. Что, вам не нравится, что я тут намолола? Тогда можете посадить на мое место учительницу Клаву Авксентьевну… Вот она там в углу стоит, красавица… Она у нас очень грамотная… Газеты читает…

Что вы сказали, гражданин судья, оштрафуете меня на десять рубчиков за неправильное поведение в суде? Пхе! Штрафуйте хоть на сто! Сделайте мне одолжение. Я все равно штрафы никогда не плачу. В прошлом году милиция меня оштрафовала на троячку. И что вы думаете – я платила? Ничего подобного! Они порвали десять пар сапог, исписали пуд бумаги, но с меня и гроша не получили. Они сами рады не были, что завелись со мной. Я не так нежно воспитана, чтобы штрафы платить. И не приставайте ко мне! Уже поздно, а мне нужно бежать в поликлинику, чтобы дали уколы. Потом я еще должна быть у зубного. Да, а Маруся, сестра, значит, пообещала мне поставить банки. Не про вас будь сказано, товарищ-гражданин судья, что-то в боку начало колоть, и не знаю, что это такое… А может, снова разыгрывается у меня радикулит?… У вас нет радикулита? Это такое паршивое дело… Одним словом, гражданин-товарищ судья, ко всем моим несчастьям мне только суда не хватало…

– Обвиняемая! – не своим голосом воскликнул судья. – Я к вам обращаюсь в последний раз. Призываю вас к порядку. Еще раз повторяю: вы находитесь в народном суде и обязаны четко и коротко отвечать на наши вопросы. Так вот, признаете ли себя виновной?…

Она немного слушала его, поправила что-то напоминающее шляпку, торчащее на чуть продолговатой голове; вытерла рукавом мокрые губы, перевела дыхание и уставилась сердитым взглядом на публику:

– Ну, как это вам нравится? Что вы говорите, гражданин судья? Вы хоть слышите, что говорите? Признаю ли я себя виновной? Интересная история, скажу я вам. По-вашему, товарищ судья, получается, что я еще виновна? Слыхали, люди? – заговорила она торопливее. – Нет и не будет правды на земле. И все! Не будет! Эти мерзкие мои соседки подали на меня в суд, написали страшную клевету, и выходит, что я сама виновата! Меня надо судить, а их гладить по головке! Слыхали такое? Я изо всех сил стараюсь, чтобы в нашей коммунальной квартире был полный порядок и чтобы соседи не занимались всякими глупостями, так меня еще хотят судить. Меня!

– Опять, обвиняемая, говорите не по существу вопроса, – снова перебил ее судья, – я просил отвечать коротко на наши вопросы, а не излагать свои философские взгляды на соседок, коммунальную квартиру и прочее. Так вот, признаете ли себя виновной в том, что, проживая в коммунальной квартире по Тарасовской, восемнадцать, вы ведете себя вызывающе и терроризируете своих соседей… Больше того, к отдельным соседкам применяли физические методы воздействия и рукоприкладство…

Обвиняемая разразилась громким хохотом.

– Ну, скажу я вам, интересная история, но слишком короткая! Подумайте только, люди добрые, что он говорит – физические методы… Что, у меня поликлиника? Что, у меня есть физические методы лечения? Уж я бы их полечила, будьте уверены! Послушайте лучше, что я вам скажу, товарищ-гражданин судья! Все, что написано у вас там в этой желтой папке, не стоит выеденного яйца. Чистейшей воды клевета. Ложь, чепуха! Поняли? Ни единого слова правды там нет! Послушайте сюда, только не перебивайте, прошу я вас, а то у вас, гражданин-товарищ судья, нехорошая привычка перебивать и не давать говорить. А меня это сразу сбивает с толку. Вот у нас недавно, в парикмахерской, значит, а я там работаю маникюршей…

– Обвиняемая! – не сдержался судья. – В последний раз призываю вас к порядку. Мы уже знаем, что вы работаете в парикмахерской маникюршей, но все это не имеет прямого отношения к делу. Товарищеский суд трижды слушал ваше дело, но не в силах был с вами справиться, но мы постараемся разобраться в ваших художествах…

Он перевел дыхание, отдышался, покачал головой и после паузы продолжал:

– Вот неопровержимые факты, а факты – упрямая вещь. Запротоколировано точно, и от этого не уйдешь. К примеру: третьего июля прошлого года, будучи на кухне, вы надели на голову вашей соседке Высоцкой Веронике Варфоломеевне кастрюлю с макаронами. Признаете?

– Что?! – вскипела обвиняемая. – Макароны? Какие макароны? Откуда у меня взялись макароны? Вы что, при своем уме? Врачи мне строго-настрого запретили есть макароны и вообще мучное. У меня, не про вас будь сказано, диабет, сахарная болезнь, и мне разрешили есть только рис с молоком. Геркулес. Пшено. Простоквашу. Но макароны? Упаси бог! Никаких макарон! К тому же, гражданин судья, больше таки мне нечего делать, как расходовать макароны на дурную голову Вероники. Что, у меня деньги валяются? Вы, наверное, думаете, что в парикмахерской получаю директорскую зарплату или министерское жалование, чтобы тратиться на макароны для соседок. Я бедная маникюрша и получаю чистую голую зарплату. Чаевых мне не дают. Посторонних заработков у меня тоже не имеется. И отстаньте от меня! К тому же посмотрите на эту голову вашей Высоцкой. Вы уже когда-нибудь видали такую голову? Видали, какая у нее копна волос на голове? Ужас! Скирда соломы на колхозном поле. Гнездо целого выводка африканских страусов. Пожарная каланча! Вот и спрашиваю я у вас, гражданин-товарищ судья, где вы найдете у нас на кухне такую кастрюлю, которая налезла бы на эту дурную голову? Это же надо целую выварку иметь, котел!

– Обвиняемая, призываю вас к порядку! Вы не имеете права публично оскорблять людей. Отвечайте, зачем вы это сделали?

– Интересный вопрос! – вспыхнула она. – А вы думаете, что ваша Высоцкая Вероника этого не заслужила? Думаете, она ангел? Когда эта негодяйка заходит в ванную комнату мыться, она забывает оттуда выйти. Вы уже видали, чтобы человек каждый день купался? Целыми часами булькается в воде. Вы себе представляете, сколько воды она расходует? Пусть идет на пляж и купается, хоть целый день. И все время смотрит на себя в зеркало, любуется собой. Красавица! Ох, если бы вы знали, как она мне надоела, хуже горькой редьки! Пускай идет к реке и там купается, смотрится в зеркало…

– Да, гражданка, железная логика, – вставил судья, продолжая листать «Дело». – Ну, вот еще факт, третьего мая сего года, когда ваша соседка Тамара Бочкина отмечала свой день рождения и у нее в комнате собрались гости, вы испортили электричество и перекрыли воду. И это станете отрицать?

– Пусть ваша Тамарочка горит на медленном огне! – вспыхнула, как спичка Адамовна. – Представьте себе, гражданин-товарищ судья, что вы живете в нашей коммунальной квартире… Нет, нет, не бойтесь. Не делайте такие испуганные глаза. Не хотите жить в нашей квартире, мы плакать не будем! Это я только сказала к примеру. Так вот, допустим на одну минуточку, что вы живете у нас в квартире и эта самая ваша миленькая Тамарочка Бочкина, чтоб она провалилась, устраивает именины и всех соседей приглашает, а вас – дудки. На порог не пускает. Что бы вы делали? Поверьте, с досады вы бы ей подложили еще большую свинью, чем я ей подложила. И пусть знает. Пусть не будет такой нахалкой, такой некультурной! Что? Она не желает сидеть со мной за одним столом? Подумаешь, эка важность! Графиня Потоцкая, английская королева, Элизабет Тейлор и Майя Плисецкая! Что она воображает? Вообще-то, я вам скажу, у нее, у вашей Тамарочки Бочкиной, очень красивая привычка. Садится на кухне с книжкой и варит обед. А когда она читает, тогда забывает мать родную. Можете ей кричать целый час, она головы не поднимет. Молчит. Уткнув нос в книжку, читает… Я ей рассказываю, как у меня ноги болят, как радикулит крутит, какое у меня давление, а та молчит как пень! Понимаете, она актриса, эта Тамара, играет в кино, то, видите ли, ей не к лицу объясняться, выслушивать простых смертных. Дуется на меня, как индюшка. Я ведь, гражданин судья, вам не рассказываю, что к этой Тамарочке частенько наведывается администратор цирка и до полуночи забывает уйти. Сидят у себя в комнате, как ангелочки божие, и воркуют, хихикают. Я понимаю, раз ты администратор цирка, то тебе надо сидеть на производстве и следить за тем, чтобы там медведи и лошади были вовремя накормлены и напоены и чтобы тигры в клетках не перегрызлись, как собаки, а не торчать возле юбки этой Тамарочки. Лучше бы он побеспокоился, чтобы в цирке был хороший сбор, чтобы помещение не пустовало. И что вы думаете, я постеснялась? Не сказала это им в глаза при всех соседях? Сказала. Да еще как! Он покраснел как рак, она расплакалась как белуга. И что вы думаете, я расстроила эту любовь. Теперь они уже не встречаются у нас, а ходят в Парк культуры и отдыха. И это, по-вашему, значит, что я нарушаю закон? Наоборот! Я помогаю закону. И после всего эта Тамарочка подает на меня в суд? Пусть подает на того циркача…

– Подсудимая, личная жизнь соседки к вам не имеет никакого отношения. Это их личное дело. Нехорошо так…

– Ах, так! Личное дело? Значит, общественность должна стоять в стороне – моя хата скраю, я ничего не знаю? А один лектор читал у нас в парикмахерской лекцию и заявил, что это касается всех. Личное дело, вы говорите? А когда я всего лишь надела случайно Веронике Высоцкой кастрюлю на голову, кастрюлю, правда, с макаронами, так вы меня в суд потащили и поставили тут на виду у всего общества, как картинку в музее? Вам что же, не над кем издеваться и выбрали несчастную вдову? Или вот еще, возьмите нашу Барашкину. Ничего себе соседка. Работает на швейной фабрике. Что же вы думаете, она монашка? К ней заходит один лейтенант. Он точно не знаю, где служит. То ли в пехоте, то ли в артиллерии, а может, и в авиации. Я не разбираюсь. Хороший он такой, вежливый, приходит, здоровается. Снимает сапоги и надевает тапочки. Зачем же эта ваша Барашкина басни нам рассказывает, что это не ее жених, а двоюродный брат? Осенью она с ним поехала на Кавказ, в дом отдыха. Я, как видите, гражданин судья, человек простого звания и понимаю, что такая молодая и красивая женщина, как Барашкина, может ехать с двоюродным братиком к тете на вареники, а не на Кавказ в дом отдыха. И я, не будь ленивой, врываюсь к ней в комнату, когда они сидели, как кошечки, в обнимку, и потребовала у этого двоюродного братика документик из горзагса, зарегистрированы они или так… Вы бы, товарищ-гражданин судья, услышали, какой скандал эта разлюбезная парочка мне учинила. Они меня спустили со всех лестниц, и я летела как пуля из ихней комнаты. Так я что, обижаюсь на них? Подаю на них в суд?

– Гражданка, опять вы сели на своего коня! Вы не по существу дела, – умоляюще обратился к ней измученный судья. А измучен Ой был оттого, что пришлось каждый раз присекать обвиняемую и одновременно успокаивать публику, которая хохотала до слез. – Прошу вас, обвиняемая, отвечайте по существу, А что касается того, двоюродный или троюродный брат этот лейтенант, зарегистрированы они в загсе или нет, вас ничуть не должно касаться. Они взрослые люди, и это их сугубо личное дело! К вам оно никак не касается. Вы понимаете или нет?

– Боже мой, послушайте только, что он говорит? И это – судья! – вскипела она с новой силой. – А к кому, скажите, это имеет отношение? К графу Потоцкому? К Столыпину? У нас один лектор как-то читал лекцию в парикмахерской и сказал, что все касается всех. Я, знаете, не поленилась и отправилась к моей соседке в фабком, оттуда махнула в институт, где та учится заочно, вечерами, значит, и рассказала все, как есть, об этом двоюродном братике, с которым ваша милашка Барашкина обнимается, а целуется ли – не скажу. Не видала. И все организации будто сговорились, тычут мне в лицо: «Гражданка, занимайтесь более полезными делами. А это не имеет к вам никакого отношения!» Ну, как это вам нравится, не имеет ко мне отношения! А к кому же? Если оно так дальше пойдет, что будет с обществом? И зачем тот лектор читал у нас в парикмахерской лекцию – это касается всех?

Я еще отправилась в воинскую часть, где служит этот двоюродный лейтенант, пыталась прорваться к его генералу. Да вот беда: гражданских лиц на территорию не пускают. Ну, так я вас спрашиваю… Или вот возьмите нашу Зою Заглидзе. Странная у нее привычка – поет! В ванной, в туалете, извините, в садике возле дома, на кухне – всюду поет! Весело ей! Чтоб ей охрипнуть! Видали такое?! Ей нравится петь – пусть идет в оперу и поет, сколько влезет. Пусть не лечит детей в поликлинике. Я написала заявление на работу, чтобы ее призвали к порядку, чтоб не горланила, или уволили по собственному желаний. Так что же такого страшного я сделала? Я ведь не написала, что она вышла в прошлом году замуж за овдовевшего адвоката, бывшего чужого мужа, что она по знакомству достала в универмаге французские туфли и итальянские лифчики… Извините, конечно, за грубое слово. Вот она там стоит в углу, смеется, красавица. Радуется, что меня судить будут. Ничего, дайте только выбраться отсюда, уж я с ней потолкую, хоть муж у нее очень влиятельный, со всеми на ты… Смеется, слышите, кажется, даже напевает. Пусть. Ничего, она у меня еще попляшет! А если уж к слову пришлось, то я вам сейчас все выложу до конца. Она имеет еще одну противную привычку. Купила себе гитару – наверно, тоже по знакомству. Мало того, что вечно смеется, поет, так еще гитару домой притащила. Прожужжала мне все уши. А я, знаете, ненавижу гитару. Рассердилась я и поломала эту гитару на щепки. Вы, гражданин судья, услышали бы, какой шум она подняла. А еще врач. Детский доктор. Вы поймите меня правильно – не переношу музыки. Сколько скандалов учиняю каждый день в парикмахерской, когда включают радио! Они включают, а я выключаю! Уже до драки доходило. Угрожали снять с работы. Мол, это культурно, когда бреют у вас бороду, а вы слушаете музыку. Но я веду борьбу. Вы, товарищ судья, поймите меня правильно. Не люблю, когда играют на гитаре или еще на чем-нибудь – я люблю играть в лото или в подкидного дурака… Так я ей, этой Тамарочке, и другим высказала все, что у меня на душе. А вы что же хотели, чтобы я молчала как пень? Нет у меня права голоса) Я, выходит, обвиняемая, а они ангелочки? Я стараюсь, чтобы у нас были образцовые соседи и идеальный порядок на кухне. Чтобы ни звука! Ни слова. Так это, оказывается плохо? Вот этих, – кивнула она в ту сторону, где сидели соседки, с трудом сдерживая смех, – вот их вы должны судить! Слыхали такое, чтобы дома пели, смеялись, обнимались, приглашали администраторов цирка, лейтенантов, адвокатов. Хотят играть, петь, смеяться – пусть идут в театр, в садик! Куда угодно, только не домой! Так вместо того, чтобы их судить, вы взялись за меня? Где же правда? Я несчастная женщина. Мой миленький муженек, холера ему в печенку, оставил меня на третий день после свадьбы, давненько, правда, это было. Второй раз выскочила замуж, оказался тихоня тихоней – словом с ним нельзя было перекинуться. Зачем же мне такой нужен? Третьему не понравилось, что я люблю поговорить… Я осталась одна-одинехонька, как былинка. Так этого вам еще мало, я еще должна страдать, терпеть от неблагодарных соседок? Ничего, я всем им еще покажу, где раки зимуют. Вы только посмотрите на них, красоточек, вот они там сидят и улыбаются, тают от удовольствия, радуются, что Адамовну судят. Вот гляньте только: в том углу, где пальма торчит в бочке, пристроилась наша Мария Петровна… Вообще-то, соседка неплохая. Ничего против нее не скажешь. Даже очень тихая, вежливая, здоровается, но много, знаете ли, воображает! Блондиночка… Но присмотритесь внимательно, и вы увидите, что на ней сплошная косметика. А эта коса? Думаете, что это ее собственная коса? Откуда может быть у такой старой женщины коса двадцатилетней студентки? Ловкость рук, и никакого мошенства – куплено в комиссионном магазине на Крещатике за пятьдесят рубчиков. Выложила наличными. А вот копна волос – за семьдесят в том же комиссионном. Хочет нравиться. Но где, скажите мне, пожалуйста, берутся у машинистки райсобеса такие деньги на чужие косы? Я не поленилась и отправилась к ней в учреждение с вопросом. Оказалось, что получает семьдесят один рубль тридцать копеек в месяц. Отлично. Спрашивается, откуда берутся средства на косы, парики и прочие аксессуары женского туалета? Может, из тех, что покойный муж оставил ей после смерти в наследство – долги в пивных и забегаловках? Села я, не поленилась и написала заявление в местком. А там оказались добрейшие люди. Знают, что бумаге нужно дать ход. Назначили комиссию для проверки. Вызывали туда нашу Марию Петровну, потребовали у нее написать объяснение. Слушали дважды ее персональное дело на профсоюзном собрании. Около года, правда, тянулось это, и мне сообщили, что факты не подтвердились. Коса куплена на свои сбережения. Парик и брошка – тоже, в общем, на месте. Правда, у ней за это время был микроскопический инфаркт, и она месяца полтора была в больнице. Но получала по бюллетеню сполна. Девяносто процентов. Что же, товарищ судья, от нее, от этой вашей Марии Петровны, что-то убавилось? Похудела хоть на килограмм? Нет! Вот она стоит там у окна и еще улыбается. Весело ей. Меня судят. Но ничего, не беспокойтесь, она еще у меня получит свою новую порцию. Со мной шутки плохи. Она еще меня запомнит!

Я вас прошу, товарищ судья, не перебивайте. Еще одно слово, и я кончаю. Если вы меня сюда позвали, то дайте слово сказать, а там судите.

Он пожал плечами. В его практике, кажется, еще не было такой обвиняемой. На нее ни уговоры, ни угрозы не действуют. И он решил набраться терпения, выслушать. Ведь это не может длиться вечно. Она, видно, скоро устанет и замолчит.

– Да, так на чем же мы остановились? – заметив растерянность судьи, продолжала она. – Ага, вспомнила! Вот возьмите нашего Льва Матвеевича, бухгалтера ремзавода. Вполне приличный человек. Тихий, спокойный, культурный человек. Если у него какое торжество, именины, юбилей, непременно меня позовет, всегда со мной здоровается за руку, не так, как иные грубияны. У этого бухгалтера есть жена. Ничего о ней плохого не могу сказать. Тихоня, приветливая женщина. С мужем живет душа в душу. Чтобы ссорились, дрались, швыряли друг другу в голову утюги – не замечала. Чего нет, того нет. В кино ходят вместе. В гости – только под ручкой, как паиньки. Но вот наш бухгалтер, чтоб ему пусто было, достал для жены путевку в Кисловодск. Я, конечно, не поленилась, побежала в курортное управление, затем в бухгалтерию, фабком, где тот работает, выяснять, правильно ли выдана путевка или там какой-то подлог. Убедилась, что все в норме, по закону. Не подкопаешься. Уплачено наличными. Перед их отъездом зашла к ним выпить чаю с вишневым вареньем, пожелала счастливого пути. Она ехала на курорт. Что она там собиралась лечить – точно не скажу вам. Времени не было выяснять у врачей. На вокзале, когда муж ее провожал, обнимались, как ученики десятого класса, студенты. Прямо-таки голубки. Кажется, хорошо? Но вот проходит неделя, и встречаю нашего миленького бухгалтера-соседа на Крещатике с интересной такой дамочкой. И куда, думаете, эта парочка направляется? В кафе «Ривьера» есть мороженое и запивать лимонадом. Ну, знаете, это меня покоробило. Прямо побежала на почтамт и написала письмецо, правда, печатными буквами, чтобы почерк не узнали. И прямо в Кисловодск. Авиапочтой. И описала всю картину, как парочка любезничала, смеялись, прижимались друг к другу, как глотали мороженое, как он платил официантке. Все как есть написала. Чтобы этому бухгалтеру, ловеласу и паршивцу, не повадно было, чтобы изменщику от мороженого и лимонада стало жарко и тошно!

Что я вам, товарищ-гражданин судья, долго стану здесь рассказывать, вижу, вы очень спешите и косо смотрите на меня, говорить не даете. Понимаю, еще несколько минут, я постараюсь говорить покороче. Через два дня после получения письма, насмерть перепуганная и раздраженная курортница бросила уколы, массажи, кислые и сладкие ванны, всякие там процедуры и сеансы, села, как последняя идиотка, на самолет и прилетела домой.

Вы бы посмотрели, послушали, какой концерт «тихоня» учинила мужу! Она набросилась на него, как тигрица, готовая разорвать его на части.

Я в тот день специально не пошла на работу – позвонила бригадирше Дуське, что радикулит разыгрался у меня – осталась дома и через замочную скважину наблюдала всю картину, как эта, значит, тихоня-курортница наседала на несчастного бухгалтера. Клянусь вам, такого погрома, какой она учинила в доме, я еще в жизни не наблюдала, верьте мне. Боже, что она в доме вытворяла! Ломала посуду, орала как недорезанная. Все летело со стола, стены трещали. Содом и Гоморра! Я не знаю, чем все кончилось бы, если б ему не удалось, бедняге, доказать жене, что то была не дамочка и что ни с какой дамочкой он не разгуливал по Крещатику, что это приезжала на два дня в командировку из Гайсина ее, жены, племянница и это он с ней ходил есть мороженое и пить лимонад.

Вот как получилось. Но откуда, скажите мне, люди добрые, я все это могла знать, когда строчила этой дуре письмо? Что я – гадалка? Ясновидящая? Разве этот маньяк-бухгалтер, наш добрый сосед, хворый был меня заранее предупредить, что то не дамочка была, а племянница из Гайсина, которая пожелала попробовать мороженого? У него что же, язык прирос к гортани? Онемел, не мог сказать мне, негодник такой!

Вы, может, скажете, что я виновна во всей этой истории? Кто этой набитой дуре велел бросать шикарный курорт и лететь домой ломать посуду? Что же выходит, по-вашему: увидав беспорядок, я должна была набрать воды в рот и молчать, как дуб в ясную погоду? На моих глазах распадается, можно сказать, приличная семья. А нынче об этом все газеты пишут и по радио передают, чтобы семью берегли, как зеницу ока.

Ну, ладно, написала. Та разнервничалась, дура божья, и примчалась как ошпаренная и стала скандалить, ломать посуду, что же тут страшного? Муж и жена немного пошумели, и что же? Это даже иногда полезно. Профилактика. У нас в парикмахерской работают на одной и той же смене жена и муж, так они каждый день дерутся. Это, скажу я вам, очень интересная история, жаль, что у вас времени, вижу, нет выслушать все это. Вы торопитесь, вижу, немного нервничаете. Что? Что вы, гражданин судья, сказали? Эта шутка с бухгалтером и женой могла плохо кончиться? Разводом? Ничего подобного! Таких мужей, как наш сосед-бухгалтер, по теперешним временам не бросают. Вы разве знаете, какую зарплату он получает? А прогрессивка? А за годовой отчет, а премиальные? А по директорскому фонду? А на лечение? А за отпуск? Нет, не скажите! Она его никогда не оставит! Вы за него не беспокойтесь. Вы бы к нему зашли в комнату – какую мебель достал он на рассрочку! Какой телевизор, пылесос, кофеварка, утюг! Что вы спрашиваете? Откуда мне это известно и какое это все имеет отношение ко мне? Так я же вам сказала, он меня приглашает на все вечеринки, именины, посмотреть телевизор или выпить чашку кофе. Мы с ним живем душа в душу. Он такой интеллигентный человек. Никогда не выгоняет, как все эти дамочки! А какое, спрашиваете, все это имеет отношение ко мне? Думаете, я не узнала, где он работает, где его учреждение и какие у него заработки и за какие деньги покупает утюги и пылесос? Извиняюсь! Я получила точную справку, и представьте себе, что все правильно. Никаких приписок! Все в полнейшем порядке, как в аптеке.

Боже мой, опять перебиваете, товарищ судья! Не даете слова сказать. Как вас только жена терпит? Ее вы тоже перебиваете? Вызвали меня в суд и не даете говорить! Для чего же вы меня сюда вызвали, чтобы я молчала как пень и чтобы вот эти противные мои соседки ликовали, радовались, как меня судят? Если хотите, чтобы подсудимые ваши молчали, то вызывайте немых. На то здесь суд, чтобы человек мог слово сказать. Просто какая-то напасть! Несчастье! Дома на кухне соседки не дают слова сказать. На производстве вообще не разрешается слова выговорить. Бригадирша, будь она неладна, каждый раз перебивает и говорит, что производительность падает, когда все время болтают, и клиенты не все переносят, когда им над ухом жужжат. И здесь рта не открывай. Так на что же все это похоже? Что это за суд, товарищи-граждане судьи?

Она остановилась, перевела дыхание и упавшим голосом добавила:

– Ну, что ж, раз меня перебивают, высказаться не дают, тогда буду молчать. Пусть красоточки соседки мои и этот ваш бухгалтер-маньяк говорят сколько влезет.