Текст книги "Снайперская «элита» III Рейха. Откровения убийц (сборник)"

Мы уже начинали верить, что в этом перелеске нет русских, когда грохот русского пулемета вдруг разорвал ночную тишину. Мы тут же повалились на землю, но трассирующие пули пролетели над самыми нашими головами. В панике я попытался зарыться руками в землю. Мой живот сводило от мысли, что это конец. Русские пули попали в позвоночник одному из наших солдат. Он заорал от боли, и это привело ко всеобщей панике. Осознав это, я заставил себя собраться: я ведь был командиром и отвечал за своих людей.

– Открыть ответный огонь! – заорал я, и мой крик отрезвил других бойцов.

Через несколько мгновений каждый из наших занял удобную лежачую позицию или привстал на одно колено, скрытый деревьями. И мы открыли ответный огонь. По всей вероятности, нам пришлось противостоять русскому взводу, который был отправлен в перелесок с тем же заданием, что и мы, то есть выяснить, занят ли он врагом.

Я переживал, что со мной нет снайперской винтовки. Она бы здорово пригодилась против пулеметчика. Но тем не менее нам через некоторое время удалось погасить пулемет очередями из своих пистолетов-пулеметов.

Не теряя ни секунды, мы отступили. Кто знает, сколько еще русских было в этом перелеске. Командир роты не был слишком удивлен нашим докладом.

– Русские, вероятно, ждут нашей атаки именно на этом участке, – сказал он. – Тогда мы изберем другой маршрут для наступления и ударим по ним с тыла.

До начала наступления оставалось всего несколько часов, мы пошли спать.

Перед рассветом шел мелкий липкий дождь. Первой в наступление пошла танковая группа с сопровождавшими ее пехотными частями. Вслед за ними двинулась вперед и наша дивизия. Совместно с танковой группой мы должны были нанести удар в стык 30-й и 19-й русских армий Западного фронта.

Мы, снайперы, двигались пешим маршем на расстоянии примерно пятидесяти метров от головы колонны. Неподалеку от нас шла медицинская рота, а также лошади, тащившие артиллерийские орудия.

Через некоторое время загрохотали огромные 150-миллиметровые артиллерийские орудия русских. В ответ ударили немецкие орудия. Это означало, что наша цель уже рядом. Мы зашагали быстрее.

Вскоре нам стали видны огромные вспышки огня, вырывавшиеся из дул русских орудий. Теперь мы были всего в паре сотен метров от советских войск, и по дивизии прошел приказ рассредоточиться.

Еще не рассвело, к тому же небо на востоке было затянуто тучами. Это была не лучшая погода для снайперской стрельбы. Тем не менее наш снайперский взвод продвинулся немного в сторону от наших бойцов, устремившихся в атаку, и, заняв позиции, мы начали выискивать цели.

Я увидел вспышку на конце ствола пулемета, который явно стрелял в моем направлении. Прицелившись, я сделал три быстрых выстрела. Пулемет затих, но вскоре из него снова открыли огонь. Я сделал еще два выстрела и сменил магазин. После этого я увидел вспышки на концах нескольких винтовочных стволов неподалеку от места, где находился пулемет. Я не был уверен, стрелять ли мне по ним, ведь это могли быть и наши бойцы, продвинувшиеся туда. Но через секунду пуля ударилась о край каски одного из снайперов из моего отделения. К счастью, он при этом не был ранен. Но медлить было нельзя, и я начал методично стрелять по каждой вспышке, возникавшей на конце ствола.

Остальные снайперы делали примерно то же самое. Все вместе мы медленно ползли вперед, используя в качестве прикрытий неровности местности и воронки от снарядов.

Вскоре мы подавили пехоту противника, которая защищала свою артиллерию. На нашей стороне был численный перевес, лучшее вооружение. Но, что самое главное, русские орудия не могли эффективно вести огонь по нам с такого близкого расстояния. Когда наш взвод оказался в паре десятков метров от одного из вражеских орудий, русские артиллеристы попросту побежали прочь. Однако многих из них тут же настигли наши пули.

Русские орудия находились в небольших траншеях. К тому моменту, когда мы достигли этих траншей, уже практически рассвело. Нам стали отлично видны советские солдаты, и, устроившись прямо в русских окопах, мы начали вести прицельный огонь по ним.

В некоторых местах между нашими пехотинцами и русскими завязался рукопашный бой. Однако здесь мы ничем не могли помочь своим. Все происходило так быстро, орудуя лопатами и прикладами, наши и враги постоянно перемещались. В результате мы не могли стрелять в советских солдат, не рискуя попасть в своих.

Однако у нас и без этого было достаточно целей. Мы уничтожали русских пулеметчиков, офицеров и простых пехотинцев. Минут через двадцать нашей дивизией была уничтожена целая артиллерийская часть противника. Но примерно в полутора километрах от нас находились другие артиллерийские орудия противника, которые продолжали вести огонь.

Там шел бой между немецкими и русскими танками. С обеих сторон в нем также принимало участие несколько пехотных дивизий. Нас направили вперед, чтобы нейтрализовать артиллерию русских, долбившую по нашим танкам. Мы, снайперы, устремились вперед вместе с остальной пехотой.

Когда до орудий оставалось около пятисот метров, мы с Зоммером приказали нашим бойцам залечь. Все вместе мы начали стрелять по артиллеристам. Первые наши попадания вызвали смятение у русских. Но потом в нашу сторону начали стрелять сразу несколько пулеметов. А у нас ведь не было даже пулеметов. Мы вжимались в землю, прячась за кочками. Тем не менее четверо наших молодых снайперов погибли, прежде чем мы сумели уничтожить пулеметчиков.

Мы продолжили продвижение вперед. Между тем наши танки хотя и несли потери, но явно теснили русских. Нам удалось уничтожить еще нескольких артиллеристов, а потом к их позициям уже подошли немецкие танки и пехота.

Через полчаса бой был выигран нами, и мы начали преследовать отступающие силы русских. В подобных боях и прошел весь день. В итоге только за один этот день наша дивизия продвинулась вперед на двадцать километров.

Несмотря на накопившуюся усталость от боев, мы наступали, не жалея себя. Каждый из нас знал: чем скорее мы возьмем Москву, тем скорее вернемся домой. Это придавало нам силы и помогало быть почти бесстрашными.

Каждый день мы продвигались вперед на несколько десятков километров. Одновременно с нами другая танковая группа двигалась на Вязьму со стороны Рославля. При этом еще в первый день наступления Люфтваффе нанесли два воздушных удара по штабу Западного фронта. В результате у русских нарушилось управление войсками.

Уже 7 октября мы вышли к Вязьме, где нам удалось взять в кольцо около двадцати стрелковых дивизий и четыре танковые бригады русских. Окруженные советские войска отчаянно сопротивлялись. Это замедлило наше продвижение. Но тем не менее к 13 октября они окончательно капитулировали. Из окружения удалось вырваться лишь немногим русским частям. Но, так или иначе, теперь нам было уже рукой подать до Москвы.

Правда, на помощь русским, как всегда, пришла их ужасная погода. В середине октября началась распутица. Дороги, которые и без того были ужасными, превратились в сплошную грязь. И это существенно замедлило продвижение наших войск.

Однако русские все равно готовились к тому, что мы возьмем Москву. 15 октября Государственный Комитет Обороны СССР принял решение об эвакуации, и уже на следующий день началась эвакуация из Москвы за Волгу управлений Генштаба, наркоматов, военных академий и других учреждений. Иностранные посольства также были эвакуированы из российской столицы. В городе были заминированы мосты, заводы и электростанции. Значительная часть населения была убеждена, что немецкие войска вот-вот войдут в Москву. Начались беспорядки. Люди грабили магазины и квартиры, оставленные эвакуировавшимися. Однако НКВД продолжал свою работу, арестовывая недовольных и расстреливая мятежников.

Генералом Гюнтерием Жуковым[3]3
  Так автор книги называет Георгия Жукова. – Прим. ред.


[Закрыть] для защиты Москвы было сформировано народное ополчение, в которое вошло около 100 000 человек из гражданского населения. Более полумиллиона жителей сооружали на улицах баррикады и рыли противотанковые рвы. Военные законы теперь действовали и по отношению к гражданскому населению: «разжигатели паники, трусы и предатели» расстреливались. Город готовился к тому, чтобы Гитлер заплатил за его покорение как можно более дорогую цену.

Однако, как бы то ни было, еще в конце осени мы абсолютно не сомневались, что Москва будет взята.

Глава девятая. Долгая и холодная зима

Вплоть до начала декабря мы продолжали медленно, но верно приближаться к Москве. Однако 5 декабря началось контрнаступление Красной Армии, и мы ничего не могли с этим поделать.

Зимой с 1941-го на 1942 год в северных областях России были зарегистрированы пятидесятиградусные морозы. Столь холодных зим в этой стране не было уже 140 лет. Красная Армия воспользовалась ситуацией и подготовила контрнаступление, чтобы остановить немецкую армию у ворот Москвы. Русские говорили в те дни, что «генерал Мороз» сражается на их стороне.

Земля была промерзшей на метр, а то и больше, поэтому мы не могли даже вырыть окопы. И хотя на нас были шерстяные перчатки, нам приходилось постоянно двигать руками и пальцами, чтобы спастись от сильного обморожения, а также периодически ударять себя по груди, чтобы стимулировать кровообращение. У нас замерзали ноги, потому что наши кожаные ботинки, как оказалось, совершенно не подходили для русских морозов. А наше зимнее обмундирование прибыло к нам только тогда, когда в нем уже практически отпала необходимость.

Обмундированные по-летнему, мы, чтобы не замерзнуть, пользовались любыми покрывалами и меховыми изделиями, которые попадали в наши руки. Каждый надевал под свою летнюю униформу всю одежду, какая у него только была. Но даже при всех эти ухищрениях мы все равно жестоко страдали от холода. Если нам приходилось долго лежать на скованной морозом земле, многие сильно обмораживались. Раненые, которым не получалось быстро оказать помощь, порой замерзали до смерти. Только счастливчикам удавалось раздобыть русские валенки. Мало того, у нас даже не было меховых головных уборов. И под холодными стальными касками мы носили лишь вязаные подшлемники.

В Германии был объявлен сбор меховых изделий и других теплых вещей. Население откликнулось на этот призыв и жертвовало теплую удобную одежду, веря, что она поможет «мальчикам на фронте». Но, к сожалению, до нас доходила лишь небольшая часть этой одежды, в то время как горы теплых вещей оставались на сборных пунктах.

В ходе непрекращающихся боев численность фронтовых полков сократилась до трети от номинальной. Но мороз продолжал косить ряды тех, кто уцелел. От обморожений мы лишились едва ли не большего количества бойцов, чем в результате боев.

Советские войска также несли тяжелые потери, но в их огромной стране были громадные людские резервы. Кроме того, к морозам русские были гораздо привычнее нас. У них и обмундирование было соответствующее, и оружие в морозы работало лучше, чем наше. Им было легче переносить тяжести фронта, потому что их повседневная жизнь, судя по всему, была ненамного легче. В еде они были неприхотливы. В сумках, висевших у них на ремнях, лежал овес, из которого они на воде варили себе кашу. Помимо этого, в качестве сухого пайка русские часто носили с собой сушеную рыбу. Во время еды они часто запивали ее водкой из своих фляжек. Впрочем, водку они могли пить и в любое другое время дня. Курили они махорку, из которой сворачивали самокрутки, используя газеты вместо папиросной бумаги. В боях они дрались, не жалея себя. В их патриотизме было нечто фанатичное.

В результате всего этого и бесчестной партизанской войны, организованной русскими, мы были вынуждены отступать. 16 декабря последовал приказ фюрера, предписывавший «удерживать фронт до последнего солдата». В этом приказе Гитлер утверждал: «Только подобного рода тактикой можно выиграть время, необходимое для переброски подкреплений из Германии и с Западного фронта, о чем я уже отдал приказ. Только когда резервы прибудут на запасные позиции, можно будет подумать об отходе на эти рубежи…»

Трудно сказать, что дал этот приказ немецкой армии. Возможно, без него хаотичное отступление наших войск привело бы к распаду всего фронта, и тогда бы немецкая армия повторила судьбу Великой армии Наполеона. По крайней мере, с такой оценкой происшедшего я сталкивался в книгах военачальников Вермахта.

Однако наша солдатская жизнь после этого приказа окончательно превратилась в ад. Каждый день приносил все новые и новые испытания. При этом мы видели вокруг только бескрайние заснеженные равнины, вид которых действовал на нас удручающе. Русские применяли тактику выжженной земли, и когда мы выходили к какой-то деревне в надежде согреться в сельских хатах, перед нами порою оказывалось только пепелище.

День ото дня на наши слабоукрепленные линии обороны наступали свежие сибирские и монгольские полки. Одетые в толстые ватные куртки с меховой подкладкой и теплые сапоги, они подползали к нашим передовым траншеям по ночам. И нам приходилось отступать с боями от одной деревни к другой. Ни днем ни ночью у нас не было возможности соорудить себе сколь-либо серьезные укрытия. Рыть окопы в каменной от морозов земле с нашим очень плохим оснащением было пыткой, и нам мало что удавалось.

Я хорошо помню, как в один из декабрьских дней 1941-го наш батальон удерживал позиции, которые мы заняли в небольшой русской деревеньке где-то под Москвой.

Заняв деревню, мы обеспечили себе более-менее комфортные условия жизни на время, пока держали в ней оборону. Деревня была пустой и полуразрушенной, но уцелевшие дома, в которых остались хотя бы крыша и четыре стены, теперь служили нам убежищем от страшного холода. Понеся огромные потери во время отступления, мы надеялись, что нам удастся как можно дольше удерживать позиции в этой деревне. Единственное, мы не могли позволить себе такую роскошь, как сон. Противник вовсе не был настроен дать нам хоть небольшую передышку. И вскоре мы снова находились под огнем, который русские вели от края леса, который был в двухстах метрах от деревни.

Мы, снайперы, занимали позиции на чердаках домов. Деревянные чердаки не давали никакой защиты от пуль, но немного спасали от холода и ветра, а кроме того, мы были не так видны противнику. Тем не менее я постоянно выискивал пулеметчиков противника. Если бы хоть одна пулеметная очередь обрушилась на мой чердак, мне был бы конец.

Рядом со мной бы Михаэль и еще двое снайперов, они занимались тем же самым, что и я. Зоммер и остальные снайперы были рассредоточены на других чердаках. Русские умело прятались в лесу. Даже мне было трудно выискивать цели. О наш чердак то и дело ударялись пули, выпущенные врагами из винтовок.

Тут настала и моя очередь получить ранение. Правда, оно оказалось легким, и я даже не почувствовал его сначала. За время боя у меня в крови накопилось много адреналина, который, как известно, приглушает боль, и я совершенно неожиданно для себя вдруг заметил, что моя левая перчатка вдруг покраснела от крови. Очень быстро кровь оказалась и на моей куртке. Пуля сорвала кожу с внешней стороны кисти руки. Открытая рана кровоточила. Я быстро перебинтовал свою кисть. И вплоть до наступления темноты, когда русские перестали вести огонь, мне было больше некогда думать о своей ране.

Когда стемнело, я спустился с чердака, чтобы хоть немного передохнуть в избе и поспать хотя бы пару часов. И тут я почувствовал, что моя левая рука ужасно ноет. Я пошел на пункт первой медицинской помощи. Его я отыскал в одной из соседних хат. Внутри нее лежало около полутора десятка наших раненых. Некоторые из них выли и стонали. А у наших медиков уже не было морфия, чтобы облегчить их страдания.

Санитар быстро осмотрел мою руку и продезинфицировал ее. Он сказал, что у меня нет ничего серьезного, а рука болит, возможно, из-за того, что задет нерв, но с этим он ничего не может поделать. Я поспешил уйти из медпункта, где сама атмосфера была давящей и нагнетала дурные предчувствия.

Вернувшись в избу, я увидел Зоммера и Конрада, разговаривавших с Михаэлем. Оказывается, они пришли узнать, жив ли я. Они были моими настоящими друзьями.

– Пока мы вместе, мы обязательно продержимся, – сказал я им.

– Мы еще войдем в Москву, только ослабнут морозы, – сказал Конрад.

– Конечно, мы победим, – согласился Зоммер, хотя его слова и не прозвучали особенно бодро. – А теперь нужно хоть несколько часов поспать. Утром Иваны не заставят долго ждать себя.

Мы улеглись, подстелив на пол солому, которую нам удалось раздобыть в соседнем сарае. Каждый из нас очень надеялся, что русские не нападут ночью. Впрочем, на этот случай у нас были выставлены часовые, которые из-за мороза постоянно менялись.

Ночь прошла спокойно. Но на следующий день русские, по всей видимости, даже подтянули резервы. Интенсивность огня их пехоты значительно возросла. Очередную передышку мы получили только с наступлением ночи.

Наше положение не было обнадеживающим. Резервов у нас не было, и рассчитывать на чью-то огневую поддержку мы также не могли. Основные силы нашего полка находились слишком далеко от нас, и у них также на счету был каждый боец. Подобный расклад не обещал ничего хорошего. Однако нас радовало хотя бы наличие крыши над головой и стен, защищавших от русской непогоды. Мы собирались держаться до последнего.

Тем не менее мы все почувствовали огромное облегчение, когда через несколько дней получили из полка приказ об отступлении. Основанием для этого приказа стали сведения, полученные в ходе допросов пленных, а также разведданные, говорившие о том, что силы противника выдвигаются на наше направление вместе с резервными войсками, следом за которыми движутся танки. Противостоять такой огромной массе войск не мог не только наш батальон в его тогдашнем состоянии, но и более многочисленное формирование. Русские контратаковали силами, значительно превосходящими наши, и, останься мы в деревне, наша часть была бы неминуемо уничтожена.

На рассвете мы тайно подготовились к отходу и бесшумно покинули деревню. Отступая, мы опасались, что русские будут преследовать нас. Но наши опасения, к счастью, оказались напрасными. Красноармейцы, точно так же как и мы, страдали от свирепого холода. И вполне естественно, что они были рады сменить открытые позиции в лесу на теплые деревенские дома и не спешили снова на мороз.

Чтобы достигнуть очередной деревни, нам пришлось совершить двухчасовой марш-бросок, двигаясь по сугробам метровой высоты. По пути мы постоянно растирали снегом лица друг друга, едва на них появлялись желтые пятна, которые были первым признаком обморожения. Только это и позволило нам избежать более серьезных последствий.

В деревне, которую мы заняли и которая стала нашим очередным рубежом обороны, жилыми были три или четыре дома. К этому времени мы уже умели худо-бедно объясняться с жителями, используя жесты и несколько десятков русских слов, которые мы почерпнули из немецко-русских разговорников, напечатанных специально для солдат Вермахта на Восточном фронте.

Из рассказа тех, кто остался в деревне, мы узнали, что остальные жители ушли от боев к родственникам, которые жили в других местах. Хозяевам избы, которую мы заняли, видимо, просто не к кому было уходить. В этой избе жили женщина лет сорока, ее дочка лет восемнадцати и старуха. Глава семьи и сыновья, если они, конечно, были, по всей вероятности, находились в Красной Армии.

Когда наши хозяева поняли, что мы не собираемся причинять им вреда, немного расслабились. Между тем наша скованная морозом униформа и кожаные ботинки также начали оттаивать. Хозяйка приготовила картошку в мундирах, которую мы ели, не очищая, закусывая полузамерзшими луковицами. В ответ на их дружелюбие мы отдали им плитки шоколада из нашего сухого пайка.

Надо сказать, как ни примитивны были бревенчатые хаты с их земляными полами, но они защищали от непогоды и в них мы могли согреться, сидя у печки. Многие дома состояли всего из одной комнаты, в которой спала вся семья. Правда, к нашему ужасу, нам приходилось делить тепло и уют русской хаты не только с ее семьей, но и с блохами и вшами. Однако чем сильнее становились морозы, тем меньше мы переживали из-за вшей и блох!

Деревенские хаты были для нас спасительным убежищем, и во время боев мы берегли их как зеницу ока. Вернувшиеся из разведывательного выхода или отстоявшие в карауле бойцы даже не обращали внимания, если мимо них по полу пробегала мышь. Главное, что мы были в тепле. Кислый аромат тыквенного супа уже не вызывал у нас отвращения. Горячий суп согревал нашу кровь, и наши руки и ноги наконец отходили от мороза.

Когда наступала ночь, вся семья ложилась спать на печь, устланную старыми покрывалами. Мы же ночевали на соломе, которую клали для нас на пол. Если же в доме был младенец, то его люлька висела под потолком прямо над нашими головами. Несмотря на средневековые условия быта и войну, а может, именно благодаря войне, нам было уютно в этих крестьянских домах.

Нашим хозяевам всегда что-нибудь перепадало от нас, когда мы получали свои сухие пайки. Правда, продуктовое обеспечение доходило до нас далеко не всегда. В погодных условиях, которые были тогда, поставки продовольствия и всего остального очень часто задерживались по многим причинам. Колонны грузовиков преодолевали свой путь по замерзшим дорогам, лишь когда двигались позади гусеничной техники.

Горячую еду нам доставляли с батальонной полевой кухни. Ее либо несли бойцы у себя за спиной в специальных канистрах, либо привозили на санях, запряженных крестьянскими лошадьми. В некоторых случаях это был долгий и опасный путь. Поэтому порой наша еда доставалась русским солдатам, перехватывавшим ее на пути и убивавшим тех, кто должен был ее доставить. Тем не менее номинально наш ежедневный рацион на Восточном фронте был вовсе не так уж плох (и уж в любом случае значительно лучше, чем у красноармейцев). В него входило 650 граммов хлеба, 45 граммов масла или других жиров, 120 граммов сыра, 120 граммов свежего мяса, 200 граммов джема или искусственного меда, 10 граммов цикориевого кофе и две сигары или шесть сигарет «Юно». Правда, сигареты до нас доходили довольно редко, но поскольку я не был курильщиком, это мало расстраивало меня.

Но вернусь к деревне, о которой я говорил. Там мы пробыли три или четыре дня. А потом нам пришлось покинуть ее. На своем участке фронта мы не могли ничего сделать, чтобы остановить продвижение контратакующей Красной Армии. Нам оставалось только отступать и ждать перелома ситуации.

Единственной нашей радостью были письма и посылки из дома. Меня очень радовали письма от Ингрид и моей матери, в которых они рассказывали о своей жизни и моем подрастающем сынишке Курте. Кроме того, один раз они прислали мне посылку с теплыми вещами и несколько раз с продуктами. Все это ужасно радовало.

Однако по вечерам при мыслях о доме и близких, наоборот, становилось тоскливо. Они находились так далеко от нас, а мы воевали в этом далеком варварском краю. Единственное, чем мы утешали себя: мы должны были воевать, было бы гораздо тяжелее, если б русские напали на нас первыми.

К концу декабря мы были измотаны из-за всех обрушившихся на нас лишений. К этому времени изменился и наш внешний вид. Наша униформа была изодрана и выцвела из-за пыли, дождей, грязи и снега. Но нас уже не волновало то, как мы выглядим. Когда в письмах из дома нас спрашивали о нашем настроении, мы не знали, что ответить.

К этому моменту мы уже не боялись военной цензуры, ведь что может быть страшнее фронта? Но я не хотел расстраивать Ингрид и мать, а поэтому писал им о том, что все идет хорошо и я смотрю в будущее с оптимизмом. Точно такие же письма писали и Конрад, и Михаэль, и другие бойцы.

В предрождественские дни мы жили в большом блиндаже, находившемся у самой передовой. Он был рассчитан на двенадцать человек, и в нем мы могли даже стоять в полный рост. Выход из блиндажа вел прямо в траншеи. При этом наш блиндаж был достаточно безопасен, и мы могли бояться только прямого попадания в него. Крыша блиндажа была сделана из положенных в два слоя толстых березовых стволов. В нем у нас стояла железная печка, которая в сочетании с толстым слоем снега вокруг стен поддерживала в блиндаже постоянное уютное тепло. Правда, мы не топили печку в дневное время, поскольку ее дым стал бы хорошим ориентиром для врага. Однако те, кто не был в карауле в светлое время суток, прекрасно согревались в нагревшейся за ночь соломе, укрывшись шинелью вместо покрывала. У некоторых из нас было даже по две шинели: вторые шинели доставались нам от павших товарищей.

Рождественскую ночь мы провели на позициях, отражая очередную атаку русских. Мы даже забыли пожелать друг другу счастливого Рождества.

Зона боевых действий нашего батальона включала несколько деревень. Согласно теории мы должны были удерживать участок линии обороны протяженностью около километра, но в действительности нам приходилось защищать участок в три-четыре раза большей протяженности.

При этом связь между частями осуществлялась через телефонный кабель и специальные вооруженные отряды. Последние, однако, могли перемещаться только после наступления темноты. А телефонный кабель, протянутый через голое пространство, постоянно рвался из-за непогоды и вражеского огня.

Связь нужно было восстанавливать любой ценой. Нас, снайперов, нередко отправляли вместе со связистами. Мы должны были прикрывать их на случай нападения русских. Я отчетливо помню одну из первых своих подобных вылазок.

Мы выходили искать разрывы кабеля, только когда темнело. И когда стояла уже кромешная тьма, тем более что в России зимой темнеет очень рано. Со мной был Конрад и еще несколько бойцов. Мы медленно шли по снегу, который предательски скрипел под нашими сапогами. Была звездная ночь. Вокруг простирались холодные пустые равнины, в одном виде которых было что-то дьявольское. Если мы проходили мимо отдельно стоящих деревьев, то порой проваливались в глубокий снег, доходивший нам по пояс, а то и по грудь. Дело в том, что около деревьев наст был не таким прочным.

Наш маршрут казался безлюдным, но мы уже знали, как умеют маскироваться русские. У меня с собой была снайперская винтовка. Я все-таки стал рисковать брать ее на подобные задания. Конечно, попади я в плен к русским, меня ждала бы мучительная смерть, но зато винтовка могла очень пригодиться, если бы мы наткнулись на засевшего в засаде пулеметчика. Однако пока мы шли, винтовка висела у меня на плече, а в руках я сжимал свой MP-38, из которого я тут же бы открыл огонь в случае внезапной атаки русских. Несмотря на видимую безлюдность окружающего пейзажа, они могли прятаться где угодно, это мы уже знали по опыту.

Наконец мы нашли место разрыва кабеля. Связисты подошли к нему, чтобы соединить разорвавшиеся концы. И вдруг прогремел взрыв. Один из связистов погиб, другой остался без руки. Мы тут же заняли боевую позицию, ожидая, что враги сидят в засаде и атакуют нас, воспользовавшись ситуацией. Но этого не произошло. Засады на этот раз, к счастью, не было.

Впоследствии во время вылазок мы не раз натыкались на мины, оставленные русскими не только в местах разрыва, но и вообще на пути нашего следования. С этим нужно было что-то делать, и нас стали сопровождать саперы с миноискателями. Однако они сами не слишком рассчитывали на успех подобных мер. Дело в том, что миноискатели того типа, которым располагали мы, не находили мины в деревянных корпусах, а именно такие мины зачастую и устанавливали против нас русские.

В конце концов мы сами стали устраивать засады там, где проходил наш кабель. Тем, кто отправлялся в засаду, мы всей частью собирали одежду потеплее, ведь им предстояло провести не меньше часа, оставаясь неподвижными среди снега и мороза. При этом для маскировки мы пользовались специальными белыми плащами.

Пару раз находиться в засаде довелось и мне вместе с другими снайперами. Русские, как правило, приходили устанавливать мины небольшими группами от двух до пяти человек. Нам, снайперам, ничего не стоило уничтожить их, если место засады было выбрано верно. В результате уже через месяц Иваны отказались от этих своих трюков, и восстановление связи стало для нас гораздо более безопасным.

Тем не менее невероятные морозы делали нас почти неспособными вести бои. В январе ситуация нисколько не улучшилась. Поэтому время нахождения в карауле для каждого отдельного бойца было сокращено. Теперь часовые сменялись каждые полчаса. На позициях караульных лежал толстый слой соломы, но это все равно не спасало от обморожений, которые можно было получить не то что за половину часа, но и за более короткий временной промежуток. Обморожения были частым явлением. И, если я правильно помню, один бедный парень даже замерз до смерти. Тем не менее покидать караульный пост было запрещено при любых обстоятельствах.

Это было вынужденной мерой. Русские воевали на своей территории, а потому умели обращать себе на пользу даже непогоду, в том числе и нашего злейшего врага – снег. Под снегом они прорыли целую систему тоннелей, которую использовали, чтобы незаметно подбираться к нашим траншеям. Однажды им даже удалось незаметно выкрасть ночью сразу двоих наших бойцов из окопа на краю деревни. Русские всегда использовали непогоду, чтобы захватить языков.

Стараясь избежать подобной участи, караульные, дежурившие на передовой, периодически выпускали в воздух осветительные ракеты, которые парили на небольших парашютах и освещали окружающую территорию. Также, чтобы показать русским, что мы начеку, мы время от времени выпускали по одной-две пулеметные очереди. Таким образом, мы одновременно отпугивали многочисленных голодных волков, которые с наступлением ночи подбирались к нашим траншеям. Эти животные порою подходили к позициям даже целыми стаями.

Волчий вой нагонял на нас тоску и дурные предчувствия. Но даже он был лучше, чем завывание «орга́на Сталина». Так мы прозвали секретное оружие русских, которое они сами называли «катюшами».

Снаряды, выпускаемые этим оружием, скорее напоминали ракеты. Невероятный грохот взрывов, языки пламени – все это ужасно пугало наших бойцов. Когда нас обстреливали «катюши», у нас горела техника, гибли люди. Однако, к счастью, у русских было мало подобных установок и снарядов к ним. Поэтому урон, наносимый этим оружием, был не слишком ощутим. Его применение давало скорее психологический эффект.

Говоря о психологическом воздействии на нас, нельзя не сказать и о советской пропаганде. Время от времени до нас доносились усиливаемые репродукторами звуки популярных немецких песен, которые пробуждали в нас тоску по домашнему уюту. Вслед за этим звучали пропагандистские призывы на немецком. Они играли на том, что мы измотаны, голодны, а некоторые из нас успели отчаяться. Русские призывали нас: «Сдавайтесь победоносной Красной Армии, тогда вы вернетесь домой сразу после окончания войны», «Сдавайтесь! У нас вас ждут женщины для утех и много еды!»