Текст книги "Мы никогда не были средним классом. Как социальная мобильность вводит нас в заблуждение"

Мы можем обладать некоторой частью создаваемого нами прибавочного продукта, а также пользоваться ею, несмотря на нашу уязвимость в качестве людей, которым приходится зарабатывать себе на жизнь, и несмотря на то, что наш труд подвергается эксплуатации в процессе создания прибавочного продукта. Институт, который обеспечивает нам это преимущество, оказывается тем же самым институтом, что лишил нас возможности независимого обеспечения средств к существованию, – а именно частной собственностью. Если мы живем в капиталистическом обществе, у нас нет иного выбора, кроме труда в предлагаемых нам условиях. Эти условия являются эксплуататорскими в том смысле, что наш труд порождает прибавочный продукт, которым мы не пользуемся. Мы больше не кормимся с общинных земель и не удовлетворяем наши базовые потребности с помощью других общих ресурсов. Поэтому работа за меньшее вознаграждение, чем ценность нашего труда, является для нас единственным способом заработать деньги, с помощью которых мы можем приобрести необходимые и желанные для нас вещи.

Начиная примерно с XVII века общие и общинные ресурсы были экспроприированы и раздроблены (чаще всего это происходило насильственным способом и встречало сильное сопротивление) в виде частной собственности, то есть земли и других ресурсов, владение и контроль над которыми получили лишь немногие люди. В Европе этот процесс был постепенным, а в колониальных владениях и других частях света затем стал более скачкообразным. Начальные этапы капитализма и его глобальное распространение шли рука об руку с насильственным внедрением частной собственности там, где она ранее отсутствовала или была малозначительной в сравнении с иными способами, которыми люди распоряжались своими ресурсами. Поскольку ресурсы стали распределяться подобным образом во всем мире, у людей не осталось иного выбора, помимо труда за пропитание в любых условиях, которые предлагали им владельцы земли, сырья, орудий труда и прочих ресурсов.

Однако существует другой подход к рассмотрению собственности, продвигаемый агентами и институтами капитализма. Этот подход основан на правовом аппарате, который очерчивает и защищает всеобщее право на частную собственность. Сфера собственности расширяется, охватывая всевозможные вещи, на которые падки трудящиеся и их семьи: материальные предметы наподобие жилья и автомобиля, нематериальные активы наподобие сберегательного счета, страхового полиса, пенсионного контракта или набора акций, облигаций и ценных бумаг – а если посмотреть еще шире, то и другие предметы типа университетского диплома, того или иного специализированного навыка, профессиональных регалий или сети социальных связей, что обычно относится к сфере человеческого капитала.

У нас есть весьма неплохое интуитивное ощущение того, что может дать нам обладание подобными вещами. Ценность, воплощаемая частной собственностью, не зависит от ценности, которую мы зарабатываем своим трудом. Например, ценность человеческого капитала способна помочь нам получить более приличную работу. Наши шансы в качестве трудящихся могут уравновешиваться нашими шансами в качестве собственников. Это имеет значение всякий раз, когда эти шансы существенно расходятся. Мы можем потерять заработки из-за сокращений занятости, падения спроса на наши услуги, проблем со здоровьем и в семье или же просто из-за преклонного возраста. При столкновении с подобными сложностями владение жильем, сберегательным счетом, страховым полисом или университетским дипломом может смягчить ущерб, обеспечив новый доход. И наоборот: мы можем покупать недвижимость, ценные бумаги или профессиональные регалии, которые благодаря рыночным тенденциям способны приобретать большую ценность, чем в тот момент, когда они оказались в нашем распоряжении. В дальнейшем эта собственность может позволить нам получить больше денег, чем могли бы принести одни лишь трудовые доходы.

В качестве трудящихся, которые одновременно являются собственниками или претендуют на этот статус, мы не оцениваем наше место в обществе (либо общество, которое ставит нас на это место) исключительно на основании природы нашего труда и платы за него. Кроме того, мы также не видим в нашем коллективном затруднительном положении основную и конечную цель нашего дифференцированного состояния. Напротив, наше внимание затрагивает все, что мы имеем в частной собственности или будем иметь в перспективе. В качестве трудящихся мы вполне можем осознавать, что чем меньше наши совокупные заработки, тем больше представляющие капитал агенты и институты наживаются за наш счет. Однако в качестве владельцев собственности мы занимаем более сложное положение относительно капиталистических институтов. Зачастую мы ощущаем, что для возможности приумножения нашего имущества ради обеспечения нашего будущего или улучшения наших перспектив путем приобретения новой собственности нам нужно поддерживать стабильность и рост экономики собственной страны. Так в особенности обстоит дело, когда этот рост связан с увеличением ценности собственности и активов, которыми мы владеем, даже если этот рост в конечном итоге основан на прибавочном продукте, накапливающемся за счет наших заработных плат. Когда мы усваиваем это ощущение, накопление берет нас в оборот.

В перспективе этот сдвиг значит нечто большее, чем просто обучение любви к капитализму. Будучи людьми, которым приходится работать ради пропитания, мы жаждем владения собственностью тем больше, чем менее надежными и приносящими вознаграждение могут оказаться наши трудовые доходы и другие защитные механизмы. Но для того чтобы получить собственность (если нам не посчастливилось ее унаследовать), требуются усилия и жертвы. Если мы хотим достаточно заработать, чтобы что-то отложить, нам приходится трудиться усерднее и лучше, чем мы стали бы это делать в ином случае (возможно, еще упорнее и лучше, чем другие). Выделение части наших доходов для накопительного счета, университетского диплома, жилья или пенсии означает, что мы не можем потратить все наши заработки на те вещи, которые желаем прямо сейчас. И даже если мы приобретаем какую-либо собственность сразу благодаря кредиту или рассрочке, эти долги когда-нибудь придется выплатить. В таком случае нам в конечном итоге все равно придется работать более усердно и больше сберегать. Для нашей погони за собственностью существует одно слово – инвестирование. Чтобы в дальнейшем получить потенциальный доход, который не зависит от нашего труда, мы инвестируем больше времени, усилий и ресурсов, чем требуется в обязательном порядке. Мы воспринимаем это как способ, позволяющий нам защититься от возможной нехватки наших заработков и освободить себя или своих детей от необходимости столь же упорно трудиться в будущем.

В конце XIX века увеличение популярности категории «среднего класса» в наиболее передовых европейских экономиках всецело совпадало со стремительным распространением разнообразных форм собственности домохозяйств и способов ее приобретения. Кроме того, это было время социальных и политических потрясений, которые угрожали нарастающей силе и господству капитализма. Благодаря успокоению недовольства рабочей силы, ход капиталистического накопления вошел в плавную колею, и часть прибавочного продукта, создаваемого возросшим объемом промышленного производства, стала доступна для обычных людей. Эта доля концентрировалась в виде ресурсов, которые позволили значительному количеству трудящихся обрести социальную мобильность и материальную защищенность с помощью таких способов, каких у них не было прежде. Эти мобильность и защищенность (или их перспективы) перенаправляли энергию трудящихся от протеста к инвестированию. Недовольные работники могли обзаводиться накоплениями, жильем и регалиями, которые им было бы страшно потерять. Кроме того, они могли приобретать масштабный набор материальных и культурных атрибутов, которые утверждали их преимущества и демонстрировали их достижения.

Для капиталистического накопления выгодно создание подготовленной и мотивированной рабочей силы, представители которой слишком заняты, пытаясь не останавливаться в борьбе за обладание собственностью и зависящими от нее доходами, чтобы осознать, что все они подвергаются эксплуатации, и оказывать ей сопротивление. Наблюдая за этой тенденцией, некоторые теоретики утверждали, что средний класс занимает противоречивое положение между трудом и капиталом[16]16
  Carchedi G. On the Economic Identification of the New Middle Class // Economy and Society. 1975. Vol. 4 (1); Wright E.O. Classes. L.: Verso, 1985.


[Закрыть], – противоречивое в том смысле, что оно натравливает нас на самих себя. В качестве трудящихся мы подвергаемся эксплуатации ради создания прибавочного продукта вне зависимости от того, насколько престижна наша работа или насколько велики наши заработки. Но в силу того, что мы владеем определенными накоплениями (жилье, автомобиль, страховой полис или какая-либо регалия) либо надеемся их получить, мы кое-что выигрываем, становясь на сторону динамики накопления капитала, которая может защитить или повысить ценность того, чем мы владеем, вне зависимости от того, насколько скромна наша работа или насколько умеренны наши накопления. Кроме того, нам придется кое-что потерять, если мы будем сопротивляться этой динамике, поскольку наше благосостояние вращается вокруг владения уже приобретенными нами ресурсами и сохранения их ценности.

Наша классовая принадлежность определяется таким образом, что воздает должное нашему стремлению заглядывать за жесткие пределы возможностей нашего труда в будущее, где наши домохозяйства укрепятся или придут в беспорядок в результате наших сегодняшних инвестиций, и не принимать во внимание институциональные ограничения, которые ради поддержания прибыльности предопределяют ценность того, чем мы владеем, нашего труда и заработков, а также – шире – наших собственных судеб. Мы именуемся средним классом. Он распахивает свои объятия перед каждым из нас, от высокооплачиваемых профессионалов и менеджеров до успешных или испытывающих затруднения владельцев бизнеса и оказывающих услуги самозанятых – и далее вплоть до персонала самого низкого уровня и непостоянно занятых стажеров. Именно так обстоит дело, поскольку бóльшая часть нашей жизни уходит на работу, но в то же время мы владеем (или рассчитываем, что однажды будем владеть) материальными и человеческими ресурсами, ценность которых можно поддерживать или наращивать посредством инвестиций. Наименование «средний класс» воплощает наше представление о том, чем мы владеем и как мы преуспеваем в жизни, таким образом, словно все это является результатом нашего личного выбора и усилий. Это вновь воплощает нашу приверженность жертвам ради будущего, как будто это будущее зависит только от наших решений и усилий.

Данное представление оказывается столь жизнеспособным потому, что наши предельные усилия зачастую действительно окупаются в той мере, в какой ценность того, чем мы обладаем, не изменяется слишком радикальным образом, одновременно обеспечивая нам большее благосостояние (в сравнении с теми, кто имеет меньше) или лучшую защиту от неудач, нежели в том случае, если бы мы не обладали этим имуществом. Поэтому мы можем обоснованно полагаться на собственные усилия по приобретению собственности, которые оказываются благоразумными инвестициями, а не вынужденным отчуждением средств или безрассудной азартной игрой. Чем более напряженно мы работаем и учимся, строим карьеры и копим на жилье, на старость или на образование наших детей, тем больше нас поглощают эти усилия и тем выше наша склонность ретроспективно связывать свои успехи прежде всего с ними. Кроме того, чем больше мы откладываем удовольствие в ожидании чего-то лучшего, тем с меньшей охотой склонны подвергать этот отказ сомнению как навязанный нам извне, а следовательно, являющийся бессмысленным для нас самих. Мы не только инвестируем, но и испытываем чувство гордости за наши инвестиции и за самих себя, поскольку мы их сделали.

Но постойте: а если мы обнаружим, что нам уже достаточно борьбы, конкуренции и инвестирования? А если в какой-то момент мы решим, что все те активы, которые нам уже удалось заполучить, дают нам шанс жить той жизнью, какой мы хотим, а стало быть, самое время успокоиться и пожинать плоды того, что мы посеяли? Экономисты называют доходы, которые генерируются собственностью, «рентой», а тех, кто на них живет, – «рантье», отличая ренту от заработка, поступающего от труда, и от прибыли, поступающей от предпринимательской деятельности. Мечта о досуге рантье – это мечта о том, что мы сможем позволить себе работать меньше, по предпочтению, или не работать вообще, живя на доход от нашей собственности. Это звучит здорово для нас, но не так уж здорово для капиталистического императива накопления. Институт частной собственности может легко обратиться против самого капитализма в том смысле, что он обеспечивает не общий положительный стимул, а общий отрицательный стимул к труду и инвестициям.

Более того, если в каждом цикле производства создается небольшой объем прибавочного продукта, то насколько тонким (с точки зрения потенциальной прибыльности) слоем он может быть распределен в виде собственности домохозяйств, имеющейся в наличии в глобальном масштабе, наряду с прочими накоплениями денег или активов, которые работающие домохозяйства могут просто придерживать на черный день? Вспомним, что ожидание прибыли, изымаемой из прибавочного продукта экономики, способно стимулировать независимых организаторов производства, менеджеров и финансистов стремиться вперед, к рискам и т. д. Когда широкий круг людей обладает политической властью для того, чтобы потребовать некую долю прибавочного продукта в виде частных сбережений, автомобилей, жилья, механизмов социальной защиты, академических степеней и т. д., это может оказаться слишком тяжелой ношей для прибыльности и роста, даже если большинство по-прежнему трудится за средства к существованию. Поскольку собственность домохозяйств стала общераспространенным явлением, экономисты давно уже обсуждают подобные риски и экспериментируют с постепенно подрывающими ее решениями, такими как инфляция и налогообложение. Однако наиболее хитрое решение стало обретать форму в последние десятилетия, последовавшие за эпохой беспрецедентного роста масштабов владения собственностью и стремительного распространения активов и накоплений домохозяйств.

В 1980–1990-х годах национальные и региональные рынки были дерегулированы и интегрированы в глобальный финансовый рынок, что облегчило приток капитала и предоставление кредита правительствам и компаниям во всемирном масштабе. Это помогло стимулировать конкуренцию и сделать накопление более плавным и более гибким. Капитал обеспечивается за счет прибыльных предприятий, одновременно преодолевая социальные и географические барьеры между ними. При этом капитал сторонится предприятий, которые не демонстрируют столь же эффективных результатов, вне зависимости от их значимости для национальных экономик и населения тех или иных регионов. Новомодные финансовые инструменты позволяют объединять, подразделять, оценивать и продавать в качестве производных инвестиционных продуктов риски, связанные с разными видами инвестиций, наподобие рисков изменений курсов валют или процентных ставок. В результате объем торговли и предпринимательской деятельности, как и размер глобального инвестиционного капитала, вырос экспоненциально, создавая новые риски и благоприятные возможности для получения прибыли. Сталкиваясь с усилившейся конкуренцией, а также с требованиями со стороны акционеров увеличивать ценность их активов, экономические акторы ради выживания и процветания стали полагаться на финансовые инструменты. Надежность оказывается палкой о двух концах, поскольку интенсификация экономической деятельности и конкуренции усилила давление на глобальный финансовый рынок в части обеспечения кредита, долговых обязательств и акций, направленности инвестирования и управления риском.

Жадные до прибыли глобальные финансовые институты всегда рыщут в поисках инвестиционных возможностей, в том числе в области тех товаров и услуг, на которые прежде направлялось государственное финансирование (за счет налогов и механизмов социального страхования), либо они финансировались в частном порядке (за счет трудовых доходов и накоплений в виде банковских депозитов). На смену индустриальному капитализму пришел капитализм финансовый, что возвестило о господстве глобальных финансов в механизмах публичного и частного финансирования и в определении условий для экономического роста. Оценки и котировки рисков выступают для инвесторов сигналами о перспективах потенциальной прибыли или потенциального убытка. Все это незаметно проникает в способы функционирования институтов, инфраструктуры, посредством которой оказываются услуги, а также тех альтернатив, которые национальные экономики точно так же, как компании и предприятия, должны взвешивать, чтобы сохранить жизнеспособность.

Для обозначения господства финансов в экономике и обществе существует научный термин «финансиализация». В передовых экономиках финансиализация соответствовала другим экономическим тенденциям, которые подпадали под общее наименование неолиберализма, – главным образом речь идет о снижавшейся готовности государств консолидировать риски, стабилизировать доходы и обеспечивать товары и услуги за счет налогообложения и механизмов социального страхования. Механизмы социальной защиты, которые повсеместно распространились в передовых экономиках после Второй мировой войны, практически везде были в той или иной степени свернуты. Зарплаты не увеличивались одними и теми же темпами с ростом цен, а занятость в сочетании с устранением защитных мер для рабочих мест и ослаблением профсоюзов стала более нестабильной. Сочетание стагнирующих и ненадежных трудовых доходов с урезанием общественных благ и услуг привело к тому, что у трудящихся и граждан появилась острая необходимость противостоять нарастающей незащищенности, используя любые ресурсы, которые им удавалось получить.

Здесь и выходит на сцену глобальный финансовый сектор. Посредством кредитных карт, систем платежей в рассрочку, ипотечных кредитов, образовательных кредитов и других видов долгосрочных заимствований, наряду с финансовым менеджментом накоплений, страховых продуктов и пенсий, финансовые институты ворвались в нашу жизнь, чтобы угодить культивируемому массовому спросу, – отсюда и растущая значимость финансовых услуг и инструментов в экономике домохозяйств. Это сопровождается императивом, требующим, чтобы каждый, кого заманили в финансовую сеть, становился финансово грамотным, был в состоянии распознавать инвестиционные возможности и использовать финансовые инструменты, отличая их друг от друга и одновременно принимая на себя риски и ответственность за результаты своих инвестиций или их отсутствие. Эта ответственность зачастую предполагает самостоятельное решение об ограничении расходов для балансирования семейных бюджетов и гарантирует устойчивость притоков и оттоков вашего капитала в течение продолжительного времени.

Чтобы облегчить дальнейшую циркуляцию капитала, посредниками между домохозяйствами и глобальными финансами выступают институциональные инвесторы, такие как банки, страховые компании и пенсионные фонды. Они осуществляют эту функцию путем предоставления и управления ипотечными кредитами, пенсиями и другими долгосрочными сберегательными продуктами, страховыми полисами и потребительскими кредитами. Они связывают платежи и выплаты, формируемые этими продуктами, и дают им валовую оценку, после чего продают другим игрокам рынка. Ценность, которую представляет собой собственность домохозяйств, возвращается на рынок, становясь кредитом для новых инвестиций. Поскольку ценность этой собственности заложена во взлеты и падения финансовых рынков, она сама по себе является изменчивой. Задумайтесь обо всем том жилье, ценность которого окончательно определится лишь спустя тридцать лет выплат ипотечных кредитов, размеры которых, в свою очередь, меняются в соответствии с процентными ставками и курсами валют. Можно обратиться и к такому примеру, как пенсионные аннуитеты, определяемые накоплениями, которые инвестировались на протяжении десятилетий в потенциально волатильные акции и облигации. Не забудем и об академических степенях, стоимость которых складывается на протяжении многих лет выплат образовательных кредитов при одновременном расчете на подтверждение этих регалий на переменчивом рынке труда. Опасность, что собственность будет обеспечивать слишком большие гарантии или изымать слишком значительную часть из прибавочного продукта экономики, нивелируется благодаря стремительному распространению собственности с нестабильной ценностью среди лиц как с высокими, так и с низкими доходами. Этот тип собственности требует воодушевленного инвестирования, но в то же время дает неуверенную отдачу. Никто, кроме богатейших собственников, не может мечтать о том, чтобы в конечном итоге довольствоваться теми активами, которые удалось собрать воедино. Наоборот, гораздо больше людей увлекаются перспективами владения собственностью, чтобы затем обнаружить лишь то, что для пользования ее благами они должны и дальше безудержно инвестировать.

С нашей точки зрения, финансовый сектор способен помочь нам приобретать те вещи, которые мы из-за слишком низких трудовых доходов не можем себе позволить. Это звучит здорово, пока мы не осознаем, что долг домохозяйства и низкие заработки идут рука об руку. Чем более привычным для нас становится приобретение вещей с помощью кредитных карт, ипотечных контрактов и схем рассрочки (что неизбежно происходит, когда эти вещи слишком дороги, чтобы мы могли позволить себе приобрести их иным способом), тем успешнее наши работодатели могут платить нам меньше денег. В этом смысле финансиализация постепенно увеличивает нашу эксплуатацию. Она также создает невыгодное положение для нас в качестве инвесторов, полагающихся на активы наподобие жилья и пенсий, которые имеют относительно негибкую и недиверсифицированную структуру, в условиях инвестиционного климата, благоприятствующего скорости и гибкости. Финансиализация усиливает конкуренцию между отраслями, отдельными компаниями и сервисными структурами, многие из которых реагируют на это тем, что инициируют сокращения и увольнения, выжимая больше ценности из нанимаемых ими работников. Кроме того, она делает эксплуатацию настолько абстрактной (давление, которому трудящиеся подвержены так же, как и капиталисты, навязывается безличным рынком и обосновывается необходимостью обеспечивать ценность для множества неперсонифицированных акционеров), чтобы мы даже не могли обвинять наших нанимателей в том, что они платят нам слишком мало[17]17
  Bryan D., Rafferty M. Capitalism with Derivatives: A Political Economy of Financial Derivatives, Capital and Class. N.Y.: Palgrave MacMillan, 2006; Bryan D., Rafferty M. Reframing Austerity: Financial Morality, Saving and Securitization // Journal of Cultural Economy. 2017. Vol. 10 (4). Р. 339–355; Lee B., LiPuma E. Financial Derivatives and the Globalization of Risk. Durham: Duke University Press, 2004.


[Закрыть].

И наконец, финансиализация заставляет нас инвестировать в собственную эксплуатацию. Банки и другие игроки финансового рынка связывают и придают более привлекательный образ потокам наших платежей и долговых выплат, чтобы продавать их в качестве инвестиционных продуктов корпоративным структурам и институциональным инвесторам. Эти инвесторы лишь счастливы заплатить за потоки спроецированных в будущее доходов сейчас, надеясь, что они сгенерируют еще большие суммы, чем им пришлось заплатить в момент приобретения. Цена этих финансовых продуктов высчитывается в соответствии с оценками риска, который будет снят или не будет подтвержден будущими выплатами: чем выше риск, тем дешевле продукты. Всевозможные финансовые инвесторы защищают себя от риска, консолидируя множество несоотносимых друг с другом финансовых продуктов в диверсифицированном портфеле. Последний сам по себе оценивается таким способом, при котором принимаются в расчет события, способные замедлить или уничтожить источники его комплексных потоков доходов, – речь идет о таких вещах, как политические волнения, общественные беспорядки или широко распространенная неспособность должников обслуживать свои займы. Таким образом, ценообразование для сложносоставных инвестиционных продуктов сигнализирует правительствам и компаниям, что им следует эффективнее держать под контролем своих граждан, трудящихся и должников во избежание оттока инвестиций и убытков.

Вне зависимости от того, осознаем мы это или нет, мы все время приобретаем эти продукты посредством наших пенсий и других долгосрочных сберегательных инструментов. Наши институциональные инвесторы выбирают эти продукты за нас, чтобы гарантировать результативность наших пенсионных требований или максимизировать ценность наших накопительных планов и других активов, а заодно и собственной прибыли. Те же самые инструменты, на которые мы рассчитываем, чтобы накопить на жилье и высшее образование или обеспечить жизнь в старости, являются инструментами, предназначенными для поддержки накопления прибавочного продукта, сколько бы это ни стоило обществу. Осмотрительно и сознательно инвестируя в благосостояние наших семей, мы одновременно инвестируем в систему, которая господствует над нами, управляя нашим трудом и ресурсами таким способом, который сводит на нет наши силы как трудящихся и граждан. Это обстоятельство формирует то, что некоторые критики финансиализации называют ее каннибалистическими чертами, приходя к выводу, что каждый эксплуатирует кого-то другого[18]18
  Martin R. The Financialization of Daily Life. Philadelphia: Temple University Press, 2012; Soederberg S. Cannibalistic Capitalism: The Paradoxes of Neoliberal Pension Securitization // Socialist Register. 2010. Vol. 47; Sotiropoulos D., Milios J., Lapatsioras S. A Political Economy of Contemporary Capitalism and Its Crisis: Demystifying Finance. N.Y.: Routledge, 2013.


[Закрыть].

Точно так же, как ценность принадлежащих нам денег невозможно отделить от обращения капитала, мы не можем оценить и нашу подлинную роль в процессе накопления. Мы редко связываем деградацию нашего труда и возрастание нашей незащищенности с неблагоприятным для нас взаимодействием с капиталом, в особенности когда наши собственные активы включены в сложные финансовые продукты. Однако в нашем повседневном опыте в самом деле поражает то, с какой легкостью мы можем получать доступ к финансированию. Возьмем для примера все эти заявления на выдачу кредитных карт, которые засоряют наши почтовые ящики, ссуды, предлагаемые нам на каждом углу, потенциально опережающие инфляцию инвестиции, на которые ориентированы наши накопления, и дорогие товары, которые нам предлагают приобрести сейчас, платя за них в рассрочку. Все это выглядит так, будто нам предоставляются новые права и возможности в качестве тех, кто зарабатывает, сберегает, владеет и инвестирует. Те из нас, кто обладает необходимым для инвестирования капиталом, используют финансовые инструменты для приобретения таких предупреждающих риски и престижных активов, как жилье, пенсия и университетский диплом. В той мере, насколько это возможно, мы берем на себя долгосрочное планирование, которого требуют от нас в качестве заемщиков, вкладчиков и членов семей. Осуществляя все это, мы можем упустить из виду условия нашего труда и наши права как граждан, одновременно принимая те представления о жизни, выражением которых служат эти активы. Мы можем считать, что берем на себя ответственность за собственную жизнь посредством самостоятельного инвестирования, осмотрительного накопления, личной сознательности и выработки долгосрочной стратегии. Мы можем считать себя средним классом.

Беспорядочное перемещение по спектру инвестиционных возможностей затягивает нас в эту гонку еще глубже. Когда кажется, что вознаграждения близки, но в то же время их сложно заполучить, мы прилагаем усилия в охоте за ними и нас не отпугивают еще более усердные попытки в случае неудачи. Кредит обладает особым воздействием на наше отношение к собственности и инвестициям: он помещает все вещи, из которых состоят наши мечты, на расстоянии вытянутой руки, но одновременно заставляет нас работать более упорно и глубже залезает в наши карманы, чтобы мы могли схватить эти вещи и держаться за них. Кредит также мотивирует нас продолжать трудиться и добиваться результатов, когда оказывается, что приобретаемые нами вещи не обладают той ценностью, на которую мы рассчитывали. Поскольку мы продолжаем отдавать, а капитал продолжает свое накопление без нашего ведома и за наш счет, мы, закусив губу, упорно продвигаемся вперед, так как нас вдохновляет на это все, благодаря чему мы ощущаем себя средним классом.

Свойственное среднему классу ощущение самоопределения еще более поразительно, когда финансы проникают в «развивающиеся», как их часто называют, экономики Азии, Африки и Латинской Америки. Эти экономики пережили либерализацию, то есть были открыты для внешней торговли и инвестиций, а также для притока товаров и финансовых инструментов для их приобретения. На протяжении последних десятилетий бóльшая часть населения этих стран едва сводила концы с концами, зачастую ведя скромное или нищенское существование и обладая очень небольшим количеством частной собственности. Внезапно многие из этих людей получают кредиты на приобретение тех вещей, которые они привыкли считать недосягаемыми. Как следствие, стоимость здравоохранения, образования, жилья и транспортных услуг в этих странах взмывает ввысь, погребая под грудой долгов тех, чей образ жизни способствует использованию более рентабельных из этих услуг. Чтобы обслуживать этот долг, им приходится выстраивать стратегии, управлять рисками, взваливать на себя двойную трудовую нагрузку и искать новые источники дохода. В большинстве случаев они делают это при отсутствии подходящей работы и защитных механизмов. Новоявленные инвесторы из развивающихся экономик, ныне нареченные восходящими глобальными средними классами, получили бразды правления собственным будущим. Однако они быстро обнаруживают, что эти бразды опутаны экономическими, социальными и эмоциональными издержками финансиализированной собственности.

Наконец, оказывается, что никакого противоречия в том, что в одной части мира говорят о вытеснении среднего класса, а в другой – о его подъеме, нет. В настоящий момент глобальный финансовый рынок растет как за счет экспериментов с ценностью активов в богатых странах, так и за счет инвестирования в новые активы в странах бедных. Там, где за плечами у людей уже есть опыт в виде нескольких десятилетий накопления частной собственности, общественных ресурсов и человеческого капитала, они внезапно обнаруживают, что эти активы и защитные механизмы обходятся им слишком дорого или же что их ценность ненадежна – и ощущают это неудобство на своих кошельках. А там, где люди прежде почти ничем не владели, но теперь для них внезапно открылся мир собственности и способов ее финансирования, их рекрутируют в качестве новых амбициозных инвесторов. Наименование «средний класс» достаточно растяжимо, чтобы включать в себя этих людей, вновь вошедших в некую сферу, где пущая роскошь стала общим правилом.