Текст книги "Яик – светлая река"

Порыв ветра донес неясные звуки со стороны рыбачьих домиков, где осталась хромая лошадь Абдрахмана и убитый рыжебородый казак. Абрахман насторожился. Вскоре отчетливо стал слышен дробный стук копыт. Темный клубок всадников катился по снежной ночной степи. Сомнений не было – казаки гнались за ним, Абдрахманом.

Всадники разбились на две группы. Одна из них поскакала в сторону Бузулукской улицы, другая – прямо на Айтиева. Абдрахману казалось, что они скачут по его следу. Он оглянулся вокруг, ища укрытие. Мельница была еще далеко, спрятаться можно было только под крутым берегом Яика. Не раздумывая, он кубарем скатился под обрыв. Но не стал спускаться к самой реке, где вилась одинокая тропинка; цепляясь за мерзлые кочки, задержался почти на середине склона. К счастью, неподалеку оказалась воронка, неизвестно кем и когда вырытая. Абдрахман прыгнул в нее и, сжавшись в ком, притих. Затем осторожно достал наган и взвел курок. Он почти сровнялся с землей, так что со стороны трудно его было заметить. «Патронов маловато, – с горечью подумал Абдрахман. – Но ничего, хватит на то, чтобы достойно принять смерть! Если бы их было двое-трое, пусть даже четверо, можно было бы как-нибудь справиться, а то… Почему я не взял второй наган?.. Или хотя бы винтовку?»

Абдрахман посмотрел на крутизну склона.

Казаки приближались. Раздражающе-неприятное цоканье копыт о твердую, обледенелую землю раздавалось где-то совсем рядом. Абдрахман осторожно поднял голову – по краю обрыва мелкой рысью ехали два всадника, вровень, стремя в стремя. Было видно, как их резвые кони красиво подгибали шеи, кольцами выбрасывая вперед ноги; все ближе и ближе подъезжали они к воронке. Эти первые двое, не останавливаясь, проехали мимо. Абдрахман слышал удалявшийся топот их коней и мысленно благодарил судьбу. «Пронесло!..» Но за ними ехал третий всадник, медленно, то и дело натягивая поводья и оглядываясь по сторонам. Позади него никого не было видно. Казак неожиданно остановился как раз против Абдрахмана. «Заметил…» – подумал Абдрахман и еще плотнее прижался к земле, втягивая голову в плечи.

Конь казака настороженно водил ушами.

Неожиданно ночную тишину разорвали два винтовочных выстрела. Следом прогремел третий, приглушенно, словно на той стороне реки. Абдрахман почувствовал, как холодная волна воздуха ударила в лицо, но он не понял, откуда стреляли и кто стрелял. Через несколько секунд выстрелы повторились, потом снова и снова, громче, сильнее и вскоре слились в сплошной винтовочный гул. Стреляли в городе. Где-то возле мельницы шел бой. Абдрахман видел, как два казака, уехавшие далеко вперед, повернули коней и поскакали обратно. Стоявший напротив Абдрахмана казак тоже развернул лошадь и, дождавшись товарищей, поскакал вместе с ними. По тому, как они настегивали коней, торопясь соединиться со своей сотней, Абдрахман понял, что сюда они больше не вернутся. «Нужно во что бы то ни стало добраться до Червякова…» – решил Абдрахман, поднялся и быстро пошел к городу. Вскоре он вышел на узкоколейку, соединявшую вокзал с мельницей. Снега здесь не было, и Абдрахман с сожалением подумал: «Как же это я раньше не сообразил?.. Здесь же совсем безопасно идти, никто бы не увидел…»

Но и по узкоколейке Абдрахману не удалось беспрепятственно добраться до мельничной площади. По мере того как он приближался к мельнице, яснее представлял себе все, что возле нее происходило. На площадке конные казаки группами жались к домам, в конце улицы лежала цепь пластунов, обстреливавшая подходы к мельнице. Рабочие во главе с Петром Нуждиным отвечали на стрельбу пластунов дружными залпами. Время от времени начинал строчить пулемет, приглушая винтовочную стрельбу; казаки плотнее прижимались к земле, слышалась их неистовая брань. Встревоженные стрельбой кони храпели и фыркали. В мельничном дворе, за оградой кто-то хрипло кричал. Пройти к Нуждину не было никакой возможности. Абдрахман свернул в сторону и, сгорбившись, прячась от пытливых казачьих глаз, побежал мимо базара в центр города.

3

В исполкоме Абдрахмана встретили Дмитриев и Червяков. Они не знали, что происходило в городе, не представляли себе всего размаха казачьего мятежа, но, увидев Абдрахмана, все поняли.

– Началось!.. – сухо проговорил Дмитриев, повернувшись к Червякову. – Надо срочно связаться с Саратовским Совдепом!

Червяков утвердительно кивнул головой.

– Дороги к вокзалу и на завод перерезаны казаками, через каждые сто – двести шагов – пикет! – рассказывал Абдрахман. – У мельницы идет бой!..

– Ты пешком? А где же лошадь? – спросил Червяков.

Абдрахман безнадежно махнул рукой:

– Какая там лошадь, сам еле-еле ноги унес.

Червяков взглянул на часы:

– Сейчас без четверти двенадцать…

– С самого начала было понятно, что события развернутся именно так, – как бы продолжая свои мысли, заговорил Дмитриев. – Товарищи, нужно немедленно сообщить в Саратов и Самару о том, что происходит у нас в городе.

– Я только что с телеграфа, – сказал Червяков. – Там казачий офицер сидит и никого не впускает… Сейчас возьму с собой двух-трех ребят и наведу порядок. Вы здесь будете, Петр Астафьевич?

– Да, буду ждать телефонного звонка.

Все трое смолкли. В комнате стало тихо, лишь мерно тикали стенные часы. Стрелка ползла к двенадцати.

– Я тоже пойду, – нарушил молчание Абдрахман. – Какой толк от меня здесь? На телеграфе, может, не один офицер, а целая группа.

Дмитриев не возражал. Проводив товарищей, он снова повернулся к окну.

На телеграфе было спокойно. В длинном темном коридоре – ни души. Червяков и Абдрахман с двумя вооруженными солдатами остановились у дверей. Солдаты сняли с плеч винтовки. Первым вошел в коридор Червяков. Не успел он сделать и двух шагов, как на него из темноты накинулись люди, сбили с ног и стали заламывать руки. Бросившийся на помощь Абдрахман отскочил назад: над самой головой мелькнул приклад. Удар пришелся в левое плечо. Он чуть не упал. Стоявший у входа солдат подхватил его. Казаки ринулись было вслед за Абдрахманом, но солдат не растерялся и с размаху всадил штык в грудь одного из них. Тот вскрикнул и, как мешок, осел в дверях, загородив собой проход. Остальные отпрянули назад.

Плечо нестерпимо ныло, рука не двигалась.

– Я сам как-нибудь, – сказал Абдрахман солдату. – А ты иди помоги товарищам.

Солдат, держа винтовку наперевес бросился на помощь товарищу, но казаки уже оттеснили его к двери и гнали к выходу. Стрелять нельзя – попадешь в своего, дрались врукопашную. Мелькали в воздухе штыки и приклады. Солдата окружили с трех сторон и прижали к стене…

Абдрахман, стиснув зубы от боли в плече, осторожно пробирался к воротам, правой рукой вытащил наган и, остановившись, долго взводил курок, помогая зубами и подбородком. В это время из-за угла выскочила полусотня казаков и на рысях пошла вдоль Губернаторской. Абдрахман замер, прижавшись спиной к дощатым воротам. Он обдумывал, что теперь делать…

4

Боевая дружина военного комиссара Уральского Совдепа Петра Нуждина состояла в основном из рабочих кожевенного завода. После совещания в типографии Нуждин сразу же направил на завод человека, чтобы поднять дружину и привести в город. Затем, поручив охрану здания исполкома милиционерам во главе с Шамсутдиновым, пошел на мельницу. В течение получаса он успел собрать почти всех добровольцев. Не пришел лишь пулеметчик Алексей Петров, которого уже третью неделю подряд мучила лихорадка. Нуждин рассказал добровольцам о положении дел в городе и повел их к дому исполкома. На базарной площади маленький отряд наткнулся на казачью сотню. Завязалась перестрелка. Казаки яростно наседали на отряд, тесня его обратно к мельнице. Рабочие отстреливались, бросали гранаты, но казаков было много, и пришлось отступать. Нуждин отвел отряд к складам и, укрепившись там, начал обороняться. Это было как раз в тот момент, когда Абдрахман вышел к мельничной площади.

До самого утра Нуждин отбивал атаки казаков. Площадь перед мельницей была усеяна трупами. Перед рассветом казаки подкатили пулеметы и начали штурмовать склады с трех сторон. Отряд Нуждина нес большие потери. С восходом солнца казаки ворвались в склады, захватили в плен оставшихся в живых дружинников и отправили их в тюрьму. Среди пленных был и раненый комиссар Нуждин.

Установив в парадных дверях исполкома пулемет и расставив возле окон нижнего этажа постовых милиционеров, Шамсутдинов до самого утра успешно вел бой с казаками, не давая им занять Совдеп.

Почти сразу же после ухода Червякова и Абдрахмана в исполком явился Яковлев. Он все еще находился под впечатлением своего парламентерства в Войсковое правительство. Выйдя от Михеева, он встретил Айтиева и подробно рассказал ему о разговоре с генералом. До вечера он никуда не выходил из своей квартиры. Он мысленно выработал план действий и хотел поскорее высказать свои соображения Дмитриеву. С этой целью и пришел в Совдеп. Настроен он был бодро, даже воинственно, но, увидев строгое, суровое лицо председателя, оробел.

Здание исполкома окружили белоказаки, и Дмитриев спустился вниз к защитникам. Подбадривая милиционеров, он сам взял винтовку и вместе с ними вел огонь по наседавшим казакам.

Одну за другой отбивали они вражеские атаки. Времени, казалось, прошло совсем немного, а в окна уже начинал просачиваться серовато-синий рассвет. Казаки притихли.

– Это нереально, нам все равно не спастись! По-моему, чем дожидаться, когда нас всех здесь перебьют, лучше сдаться в плен. Нам надо выиграть время, а там, может, помощь подоспеет, – засуетился Яковлев.

Пользуясь передышкой, Дмитриев стал заставлять разбитые окна шкафами. Двух убитых милиционеров положили под лестницей. Потом Дмитриев поднялся наверх, чтобы хоть немного отдохнуть. На Яковлева он не обращал внимания.

Неожиданно в соседней комнате послышался грохот – это подкравшиеся казаки разбивали прикладами стекла и прыгали в окна. Они незаметно подтащили высокую лестницу со двора и врывались в Совдеп. Дмитриев вскочил и кинулся было туда, но дверь распахнулась, и в комнату ворвались казаки, махая револьверами и саблями.

– Руки вверх!..

Дмитриев не успел даже вытащить наган. Казак ударил его по голове прикладом. Дмитриев качнулся и медленно, прижимаясь спиной к стене, сполз на пол. Он уже не видел, как казаки избивали поднявшего руки Яковлева.

1

В погожие летние дни, когда в небе ни облачка, можно часто наблюдать, как неожиданно поднимается с земли и кружится вьюном черный смерч. Он похож на копье, воткнутое в землю. Смерч завихривает сухую траву, листья, пыль и поднимает высоко в воздух. Столб пыли медленно надвигается на аул. И чем ближе он подходит к кибиткам, тем разыгрывается сильнее, подхватывает и уносит с собой разную домашнюю утварь, а иногда и разрушает ветхие казахские юрты, разбрасывая по степи одеяла, войлок, одежду, засыпая пылью молоко и айран, запорашивая смуглые обветренные лица растерянных людей. Много мучений приносит это бедствие народу. Смерч по былинкам разносит по степи целые стога сена. Если такой вихрь налетит во время пожара, то от аула ничего не останется. Народ считает, что все это от злых духов, что это проделки черта.

Неожиданно вспыхнувший белоказачий мятеж походил на такой смерч. Он принес много бедствий народу как в городе, так и в ауле. Казаки начали производить поголовные аресты и жестоко расправляться со всеми, кто попадался им под руку.

Боясь наткнуться на патрулировавших казаков, то и дело сновавших по улице, Айтиев осторожно продвигался вдоль заборов. К рассвету он кое-как добрался до Сенной улицы и направился к дому, где обычно останавливались приезжие из аулов казахи, но, подойдя к дому, вовремя заметил казаков, производивших обыск. Тогда Айтиев стал осторожно, огородами, пробираться к квартире приказчика Салимгерея.

Едва увидев Абдрахмана, приказчик догадался, что произошло.

– Я знаю место, где можно надежно спрятаться. Идем к сторожу складов деду Камали.

Взяв Айтиева под руку, Салимгерей повел его к маленькому низенькому домику, стоявшему за акчуринским флигелем. Домик Камали походил на землянку. Маленькие оконца его тускло глядели в забор.

Приказчик вошел в домик и, переговорив с хозяином, вернулся к Айтиеву.

– Надежный старик, у него переждешь бурю. Можешь не тревожиться, сюда никто не придет, – заверил Салимгерей.

Суетливый старик Камали с приветливыми, добрыми глазами встретил Абдрахмана радушно, словно хорошего старого знакомого.

– Габдрахман-мурза, я вас прекрасно знаю, проходите в дом, – радостно сказал старик, поправляя на голове тюбетейку.

Айтиеву было не до разговоров, он молчал, лишь кивком головы отвечая на приветствие старика.

– Я вас видел, как же, конечно, видел. Мы с вами совсем недавно встречались… На прошлой жумге, когда вы выступали перед народом на базарной площади. Вы стояли за лавкой Сагита. Мы очень, очень радовались со стариком Жамалитдином, слушая ваши слова, – продолжал словоохотливый Камали, поглаживая жиденькую бородку. – Каршык[13]13
  Каршык – моя старушка (татарск.).


[Закрыть], – позвал он старуху, – поставь-ка самовар!

Абдрахман сел на узкие нары, едва-едва вмещавшие двух человек, и только теперь почувствовал, как отяжелели ноги, как ныло все тело, клонило ко сну.

– Спасибо, аксакал[14]14
  Аксакал – почтительное обращение к старшим (дословно: белобородый).


[Закрыть], не беспокойтесь, мне ничего не надо…

– Если не хотите чаю, покушайте лапши. Каршык, подогрела лапшу? Неси сюда поскорее!..

На столе аппетитно задымился вкусный ужин. Старушка, такая же радушная, как и сам хозяин, просила гостя отведать мясной лапши, и Абдрахман вынужден был согласиться. Пока он ужинал, старик говорил без умолку:

– Я был очень доволен, слушая ваше выступление на базаре за лавкой Сагита. А старик Жамалитдин, так тот без конца толкал меня в бок локтем и говорил: «Вот это настоящий человек!» Он тоже был очень рад. Да и как тут не радоваться, вы очень хорошо говорили… Макаров и Карпов совсем не считают мусульман за людей! Только подумать, что их сыновья выделывают: запрягут рысаков и ну по улице гонять как сумасшедшие, давят прохожих, и им хоть бы что, никакой управы на них нет. Народ одного желает: поскорее обуздать этих злодеев. Вы хорошо выступали, Габдрахман-мурза… Нет, товарищ Габдрахман!..

Старик еще ближе подвинулся к Айтиеву.

– Эй, алласы, что это с тобой сегодня случилось, не даешь человеку покушать спокойно, – вмешалась старуха.

– Так я, значит, тогда, товарищ Габдрахман, – продолжал Камали, не обращая внимания на старуху, – пришел домой и говорю своей: «Каршык, вот когда наступила настоящая свобода – хуррият. Ты знаешь, какие слова говорит Габдрахман на базаре!..» И я, значит, сказал ей, что говорил ты очень интересно, что насилий и притеснений больше не будет и господ тоже. Все станут равными: казаки, мужики, татары, казахи. Все-все! «Так, говорю, сказал он. Вот где настоящий хуррият – свобода!» А Каршык меня спрашивает: «Какой это Габдрахман? Это не сын ли того самого абзи[15]15
  Абзи – дядя (татарск.).


[Закрыть] Салахатдина, а?» Я ей: «Нет, каршык, говорю, ты только Салахатдина и знаешь, как будто только у него и есть сын Габдрахман! Тот Габдрахман самостоятельно и яйца очищенного не может проглотить. Нет, каршык, это не тот…» И начинаю ей объяснять, что выступал казах Габдрахман, казах Айтиев Габдрахман. Она, значит, опять свое: «Тот самый чернявый Габдрахман?..»

В это время в комнату вошла старуха.

– Эй, алласы, – сердито возразила она. – Я же не так говорила.

– Нет, ты именно так и сказала: «Тот самый чернявый Габдрахман?..» А я еще тебе возразил: «Вот я сам тоже черный, и ты черная, и все казахи и татары черные, но дело не в черноте, не в цвете кожи и волос, а в уме. Вот Габдрахман Айтиев – очень умный человек…»

– Но ведь и я говорила, что он умный человек.

Абдрахман, глядя на них, улыбался.

– А я сказал, – продолжал Камали, – что хорошо говорить могут только умные люди. Габдрахман хорошо говорил!.. Очень хорошо ты выступал тогда, за лавкой Сагита, да поможет тебе аллах!

Старуха поддержала Камали.

– Помоги тебе аллах, – обернувшись к Абдрахману, проговорила она.

– Да-а, аллах поможет, – протянул старик, и в голосе его прозвучало сомнение. Он и сам мало верил в помощь аллаха и сказал теперь просто так, по привычке, желая удачи гостю. – В последнее время очень многие стали выступать перед народом. И на базаре и у мельницы Макарова… И казачьи атаманы выступают. Они все больше как петухи кричат: «Россия, империя!..» А ты, Габдрахман, говорил в защиту тех, кто всю жизнь провел в нужде и мучениях. Ты правильно говорил: мужикам, казахам, татарам, башкирам – всем надо объединиться и добиваться равноправия. Вот ты, каршык, рассуди-ка, что справедливее: поддерживать богачей или заступаться за бедных, а?

– Ты же сам хорошо знаешь…

– Я-то, конечно, знаю: справедливость требует защищать слабых. А вот ты, каршык, понимаешь это или нет?

Абдрахман был доволен гостеприимством хозяев, но поддерживать разговор не мог – веки неумолимо смыкались.

– Большое вам спасибо! Если можно, я немного прилягу, – проговорил он, отодвигая тарелку.

– Хорошо, хорошо, ложитесь и отдыхайте.

– Разрешите, я прямо на нарах?

– Зачем же, нет, нет, ложитесь на кровать. Вон она, на нее и ложитесь. Каршык, приготовь постель гостю!

– А может, за печкой?.. Там очень тепло, бик яхши[16]16
  Бик яхши – очень хорошо (татарск.).


[Закрыть], – обрадованно подхватила старуха, заслоняя собой набитую доверху одеялами и подушками кровать.

– За печкой так за печкой, лишь бы тепло, – согласился Абдрахман. – Если случайно кто-нибудь увидит меня у вас и спросит, кто я, скажите, мол, это приказчик Акчуриных из Копирли-Анхаты, приехал за товарами и теперь ждет подводу, чтобы погрузить муку. Поняли? А если станут допытываться, как моя фамилия, ответьте так: Байес Махметулы. Не забудете? Байес Махметулы, – повторил Абдрахман и, улыбаясь, посмотрел на старика.

– Понял, понял, не забуду, – понимающе проговорил Камали. – Байес Махметулы, приказчик из Копирли-Анхаты… Вы и в самом деле похожи на приказчика Байеса, я же его хорошо знаю. У него тоже черные усы и лицо… только вот он лысый!..

– Да, усы у него, верно, черные…

Едва Абдрахман положил голову на подушку, как тут же заснул.

2

Марфа Быкова всю ночь не смыкала глаз. В комнате было тепло, даже жарко – Евдокия не пожалела дров. Она постелила ей на лежанке. Марфа уже более суток не кормила грудью ребенка, и теперь набухшие, налитые молоком груди ныли и не давали покоя. Молоко просачивалось сквозь рубашку и липкими пятнами растекалось по кофте. Болели поясница, ноги, ныло все тело от быстрой ходьбы. Днем она как-то не замечала этого, а теперь каждое движение приносило боль.

Муж Евдокии, бывший фронтовик, уже около года был дома, но все еще никак не мог поправить свое подорванное здоровье. Его мучила тропическая лихорадка. Третьи сутки он лежал почти без сознания. Ночью слышался то его бессвязный бред, то просьба подать воды. Вечером к нему приходили дружинники с мельницы, но он едва узнал их. Марфа пришла от Дмитриева успокоенная – она была уверена, что Дмитриев освободит Игната, но ночная суматоха в городе и стрельба разрушили все ее надежды. Марфа беспрестанно соскакивала с лежанки, становилась на колени перед иконой и срывающимся, дрожащим голосом читала молитвы, но это не помогало, она вновь и вновь видела чьи-то отрубленные головы, красно-багровые комки снега, смешанного с кровью, бьющиеся в предсмертной судороге тела, надрывные стоны, хрип… Всю ночь – кошмары.

Чуть засветлело, она встала с постели, оделась и выбежала во двор – вокруг было тихо, только где-то вдали, возле Макаровской мельницы, все еще раздавались одиночные выстрелы. Марфа вышла за ворота и села на скамейку с затуманенными, полными горя и слез глазами.

Вдруг Марфа вздрогнула – совсем близко раздался жуткий, душераздирающий крик женщины. Он вылетел откуда-то со двора и громким воплем покатился по морозной улице. Марфа подняла голову – по улице три человека несли труп. Один, передний, обхватив рукой мертвеца, держал под мышкой его голову, второй – поддерживал за туловище, третий – ноги. Лицо человека было обращено вниз, к земле, руки бессильно свисали и волочились по снегу. Из соседних ворот выбежала женщина и с громким воплем и причитаниями кинулась к идущим. Поравнявшись с ними, словно подкошенная, ничком рухнула на снег. Отовсюду сбегались соседи, без шапок и платков, в наспех накинутых на плечи полушубках и пальтишках, а некоторые прямо в нательных рубашках. Опережая взрослых, шныряя у них под ногами, вырывалась вперед любопытная детвора. Вскоре возле людей, несших труп, образовалось плотное кольцо. Те, кто боялся выбежать на улицу, раскрывали окна и высовывали сонные взлохмаченные головы, стараясь угадать, что происходит, а некоторые даже не открывали окон – испуганно, одним глазком выглядывали из-под чуть приподнятых занавесок.

Марфа торопливо подошла к ничком упавшей и голосившей женщине, приподняла ее голову, вытерла со щеки снег и стала заботливо и участливо приподнимать ее с земли. Плечи женщины судорожно вздрагивали, она продолжала причитать:

– Кормилец ты наш родименький, на кого ты нас оставил, сиротинушек, на кого покинул родных детушек своих! Умереть бы лучше мне, ненаглядный ты мой! Несчастная моя головушка, оставил ты меня скитаться одну-одинешеньку по белу свету! Как я теперь буду жить!..

Марфа, взяв плачущую женщину под руку, повела к воротам. Навстречу выбежала другая женщина. Плачущая упиралась, не хотела входить:

– Пустите меня, пустите, я тоже хочу умереть!.. Где ты, Андрей, где ты, родимый мой!..

Марфа не могла больше выдержать этого надрывного крика, сердце ее сжималось от боли, было трудно дышать, и она, отпустив женщину, стремительно побежала в город, к Дмитриеву. «Игнат, Игнат, что с тобой будет, – думала она. – Скорее к Дмитриеву, он поможет…» Эта мучительно-тревожная мысль подгоняла ее, как пушинку несла по улице, поддерживала, переносила с кочки на кочку. Промелькнули переулки, и вот она на большой улице. Впереди показался двухэтажный дом. Но она не дошла до него, ей преградили дорогу люди, беспорядочно толпившиеся возле чьего-то крыльца. Подойдя к женщине в коротенькой шубейке, Марфа спросила ее:

– Скажите, пожалуйста, в каком доме живет товарищ Дмитриев?

Женщина удивленно вскинула брови, пожала плечами и в свою очередь спросила:

– В городе много Дмитриевых, вам какого Дмитриева, где он работает?

– Мне председателя Совдепа, – робко сказала Марфа.

– А-а… – протянула женщина, стоявшая рядом. – Вот послушайте, что говорит адвокат, тогда поумнеете…

Пожилой человек невысокого роста в длинном пальто и черной шляпе, отчетливо выговаривая каждое слово, громко читал какую-то бумажку. Толпа внимательно слушала.

– «Граждане! Атаманы и генералы хотят вновь возвести на престол кровопийцу царя Николая!..» Снова!.. Поняли?.. – Человек в черной шляпе внимательно посмотрел на сгрудившихся возле него людей. – Снова хотят возвести его на трон!.. «Помещикам и капиталистам, которые угнетали трудовой народ в городах и деревнях, снова хотят вернуть былое могущество и власть!..» Слышали?.. «Не дать свершиться коварным замыслам атаманов…» Поняли?

– Поняли!

– Ясно, чего там!

– Правильно написано!

– Долой атаманов!

Толпа заволновалась, зашумела.

– Спасибо тебе, адвокат, правильно говорил!

– Люди добрые, это же не мои слова. Это обращение Совдепа.

– Все равно спасибо!

К толпе рысью подъехали два казака. Они направили коней в самую гущу и ударами плеток стали разгонять людей.

– Что за сборище? Р-рас-хо-ди-ись!..

Один из казаков, пришпоривая коня, стал пробираться к человеку в черной шляпе.

– Что за бумага у тебя, а ну, давай ее сюда!

– Да вот народ просил прочитать…

Рослый, крутоплечий старик, стоявший рядом с адвокатом, выхватил у него из рук обращение и, спрятав за пазуху, юркнул в толпу. Но второй казак перерезал ему дорогу:

– Куда, старый черт, а ну, давай бумагу!

Кони с храпом налетали на людей. Толстые нагайки со свистом опускались на сгорбленные спины. Народ бросился врассыпную. Побежал и адвокат.

Старика, спрятавшего за пазуху обращение, казак догнал и схватил за ворот. От сильного толчка колени старика дрогнули, и он повалился под грудь лошади, но казак не дал ему упасть, крепко держал за ворот. Крича и ругаясь, он поволок его на середину улицы.

Адвокат негодовал, он пытался доказать казаку, что ни в чем не виноват.

– Неграмотные, темные люди хотят знать, что творится на белом свете. Вот тот старик меня попросил почитать, я и прочел, а остальные слушали… Что вам от меня надо? Это настоящее хулиганство! Это беззаконие! Вы нарушаете гражданское право!

На шум подоспела полусотня. Казаки согнали не успевших убежать людей в кучу и, давя их конями, нахлестывая нагайками, как стадо овец, загнали в ближайший огороженный двор и заперли.

Казак, державший старика, выхватил у него спрятанное на груди обращение и со злостью изорвал его в клочки. Адвоката в черной шляпе и старика четверо казаков погнали по Губернаторской улице в сторону «Сорока труб».[17]17
  «Сорок труб» – так казахи называли городскую тюрьму в Уральске.


[Закрыть]

По каждой улице разъезжали казачьи пикеты, на углах стояли посты. В несколько часов они успели разогнать все сборища людей, улицы опустели, в городе воцарилась тишина.

Вестовые и нарочные расклеивали по городу приказ Войскового правительства.

ВВИДУ ЧРЕЗВЫЧАЙНОГО ПОЛОЖЕНИЯ ДО УСТАНОВЛЕНИЯ ПОЛНОГО ПОРЯДКА ГОРОД ОБЪЯВЛЕН НА ВОЕННОМ ПОЛОЖЕНИИ. С ШЕСТИ ЧАСОВ ВЕЧЕРА ДО ДЕВЯТИ ЧАСОВ УТРА ЗАПРЕЩЕНО ВСЯКОЕ ДВИЖЕНИЕ ЧАСТНЫХ ГРАЖДАН ПО УЛИЦАМ.

Одновременно со всех заборов, ворот и стен срывались и соскабливались обращение Совдепа к народу, большевистские листовки и призывы. Белоказаки «очищали» город от неугодных Войсковому правительству бумажек.

Во время этой «чистки» конный разъезд наткнулся на Хакима, стоявшего на крыльце курбановского дома. Он пришел сюда перед рассветом и в нерешительности топтался возле дверей, раздумывая, что бы предпринять такое, чтобы встретиться с Мукарамой. Казаки, увидев по форме, что он студент, тотчас окружили его. Один из них спешился, сорвал с ворот листовку и, подойдя к Хакиму, сунул ему бумажку в лицо:

– Читай, что здесь написано.

Простодушный Хаким, не поняв недобрых умыслов казаков, думая, что те и вправду хотят узнать содержание листовки, быстро без запинки прочел ее.

– Кто писал?

– Тут фамилии не указано, неизвестно, кто писал, – проговорил Хаким, пятясь.

– А кто приклеил?

– Не знаю…

– Притворяешься, книжный антихрист!

– Ну-ка, марш вперед, живо!..

Казаки погнали Хакима по улице, крича и подстегивая нагайкой. Они торопились догнать других конвойных, которые вели старика и адвоката и были уже далеко, около здания окружного суда. Хаким был одет налегке, в короткой форменной тужурке, и удары больно ложились на спину. Может быть, оттого, что он был студентом, казаки особенно свирепствовали, норовя стегнуть его по лицу, по глазам. Они наезжали на него конями, заставляя бежать во весь дух, пока не присоединили к старику и адвокату.

3

Словно растревоженный улей, всю ночь безумолчно гудели учащиеся мужской гимназии. Мнений было много, но в конце концов было принято единое решение – утром в знак непокорности Войсковому правительству и протеста против бесчинств, творимых казаками, организованно, в колонне пройти по Губернаторской улице – устроить демонстрацию.

Слабый солнечный луч, пробившись сквозь серую пелену туч, вмиг озарил кумачовое полотнище, гордо реющее на ветру. Солнце взошло и скрылось за тучами, словно боясь земной стужи, а красный флаг продолжал бесстрашно развеваться над колонной.

Жгучий морозец, хрусткий снег.

Узкие, удобные гимназические мундиры. Форменные фуражки.

Юные лица. Четкий шаг.

Стройные, тонкие фигурки, смелые, задорные движения.

Колонна!.. Уверенная поступь.

Как только гимназисты свернули с Причаганской улицы на Губернаторскую, грянула песня. Пронизывающий ветер, дувший с Шаганского водоема, подхватил страстные, волнующие слова революционного гимна и понес их по улице, туда, к центру, где в безмолвии стыли высокие каменные дома богатеев Уральска.

 
Это есть наш последний
И решительный бой…
С Интернационалом
Воспрянет род людской!..
 

Торжественно и гордо звучал гимн, то набирая высоту и паря как орел, то стремительно падая вниз и сливаясь воедино с твердой, уверенной поступью сотен ног; как волна готовая смести все на своем пути, шагала песня по Губернаторской улице вместе с колонной гимназистов. Для них, казалось, не было никаких преград.

Казаки, патрулировавшие по Губернаторской, не сразу поняли, откуда доносилась песня и кто ее пел. От неожиданности они остановили коней и растерянно озирались по сторонам. Кто-то высказал догадку, что это вошел в город красный отряд; подхорунжий, трусливо ежась, повернул лошадь и хотел было уже скакать к дому вице-губернатора, где размещался штаб генерала Акутина, но, еще раз взглянув на двигавшуюся колонну, остановился. Он заметил, что все демонстранты одеты в одинаковые темные форменные мундиры. Несколько секунд подхорунжий пристально всматривался в них и затем, облегченно вздохнув, проговорил:

– Бьюсь об заклад, это, кажись, проклятые студенты!

– Точно, они, испорченные книжники!

– А ты как думаешь, на чьей стороне они?

– Известно, на чьей!..

Занятые разговором, казаки не заметили, как сзади к ним подъехал сотник. Только когда неожиданно раздалась команда: «Р-разогнать!..» – они испуганно вздрогнули и, быстро оглянувшись на сотника, поскакали в сторону гимназистов.

– Стой! Остановись!

– Поворачивай назад!

Но демонстранты не испугались, их не остановили грозные окрики конных вооруженных людей. Не обращая внимания на свирепые лица казаков и их угрозы, гимназисты продолжали уверенно идти вперед. Между тем сотник уже успел собрать вокруг себя патрулировавшие на соседних улицах казачьи разъезды. Он выстроил их. Холодным блеском сверкнули в воздухе сабли. Казаки ринулись на демонстрантов.

Гимназисты поняли – им не пробиться сквозь казаков, не пройти в центр города; песня смолкла, и они, не нарушая строя, как на параде, развернулись и пошли обратно. На Губернаторскую прискакала еще полусотня казаков, срочно высланная штабом для наведения порядка. Казаки наглели, наезжали на демонстрантов, замыкавших колонну, хлестали нагайками по тонким юношеским спинам, злобно кричали и ругались…

Ни один из гимназистов не выбежал из строя, не проявил трусости. Неторопливым шагом колонна приблизилась к воротам и медленно вошла во двор.

Как только последний ряд гимназистов вошел во двор, Амир, несший впереди революционное знамя, торопливо захлопнул ворота перед самыми мордами коней.

Казаки окружили гимназию. Сотник послал нарочного в штаб. Через полчаса прибыл сам генерал Акутин и приступил к выявлению зачинщиков демонстрации.