Текст книги "Общество усталости. Негативный опыт в эпоху чрезмерного позитива"

Бён-Чхоль Хан
Общество усталости. Негативный опыт в эпоху чрезмерного позитива

Byung-Chul Han

Müdigkeitsgesellschaft

© MSB Matthes & Seitz Berlin Verlagsgesellschaft mbH, Berlin 2010

© А. С. Салин, перевод, 2022

© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2023

Общество усталости против общества выгорания

Бён-Чхоль Хан – современный немецкий философ корейского происхождения, снискавший большую популярность на Западе в последнее десятилетие. Его книги регулярно переводят на множество языков, в том числе и на английский. А теперь – и на русский язык. «Общество усталости» – вторая книга, которая выходит в рамках проекта «Лёд», следом за «Агонией эроса». «Общество усталости» – очень важная книга не только в плане содержания, но и в карьере самого Хана, потому что именно она стала первой в длинной веренице его переводов на английский язык. Однако на английском она вышла под названием «Общество выгорания» в импринте «Stanford University Press»[1]1
  Han B.-C. The burnout society. Stanford, California: Stanford briefs, 2015. – Прим. научн. ред.


[Закрыть]. Почему так произошло? Это было сделано в коммерческих целях? В 2015 году философа мало кто знал, и было необходимо дать «продаваемое» название? Или выгорание, с которым так хорошо знаком западный читатель не понаслышке, в принципе равно усталости и издатели просто решили дать более понятное слово? Но вот вопрос: является ли усталость для Хана синонимом выгорания?..

Можно сразу сказать, что в творчестве Бён-Чхоль Хана в действительности это отнюдь не синонимы, и, скорее всего, выгорание было придумано для того, чтобы книга лучше продавалась. Однако в случае англоязычного перевода речь вовсе не идет о подмене понятий. Дело в том, что в шестом немецком издании последняя глава книги называется «Общество усталости» (Müdigkeitsgesellschaft). Ею и заканчивается работа. В англоязычном переводе «Общество усталости» (The Society of Tiredness) – предпоследняя глава. За ней следует глава под названием «Общество выгорания» или, возможно, даже «Выгоревшее общество» (Burnout Society). Впоследствии в исчезнувшей в новейших немецких изданиях главе Хан, с одной стороны, воспроизводил сказанное им в книге ранее, а также более объемно раскрывал некоторые озвученные тезисы, с другой – он доводил до логического завершения свою ключевую мысль – общество усталости в итоге становилось обществом выгорания. Он не проговаривал это эксплицитно, но на уровне импликаций сложно сделать какой-то иной вывод из дописанной части.

Ключевой вопрос для нас, читателей книги, из которой пропал важный кусок, состоит в том, почему так произошло? Хан решил отказаться от кристальной ясности главной идеи или же передумал называть современное нам общество «выгоревшим», решив остановиться на более приятном для нас во всех смыслах термине «усталость»? Ответить на этот вопрос можно, вкратце озвучив ключевые идеи «Общества усталости».

Однако прежде необходимо сказать о лейтмотиве данной книги и вообще творчестве Бён-Чхоль Хана в целом. С его точки зрения, нынешнее (видимо, преимущественно западное) общество может быть описано как «общество достижений». Больше, лучше, быстрее, эффективнее и т. д. – вот слоган современного человека. В самом деле многие люди, ориентированные на успех, стремятся сделать как можно больше – эффективно работать, активно отдыхать, все успеть. Некоторые люди за один день могут совмещать в своем графике работу, спорт, встречу с друзьями или свидание. Такая многозадачность не приводит ни к чему хорошему. Субъект общества достижения, ориентируясь на сплошную позитивность (важный для Хана термин), в итоге впадает в депрессию, так как стремится сделать все сразу, но ни в чем не достигая удовлетворительного результата. Интенсивная жизнь таким образом приводит к выгоранию. Конечно, все это довольно условно, и, возможно, среди нас есть даже счастливые люди, но мало кто будет спорить с тем, что многие люди сегодня жалуются на выгорание. Что нам делать с этим знанием? Есть ли какой-то рецепт, благодаря которому мы могли бы избежать выгорания или избавиться от него? Стоит сказать, что в новейшем издании книги Хан не зацикливается на термине «выгорание», но позже мы поймем, почему он имеет значение. Для этого проследим авторскую логику.

В первой главе «Нейрональное насилие» Бён-Чхоль Хан, как аналитик современного мира, констатирует то, что некогда успешные объяснения актуального общества больше не работают. Но не потому, что они устарели, а потому что сам мир изменился. Не так давно для описания общества мыслители прибегали к различным метафорам. Одной из таких метафор были вирусы. В 2010 году, когда вышло первое издание «Общества усталости», Хан отмечал, что иммунологические метафоры потеряли свою эвристическую ценность. Так, он кратко пересказывает тезисы Жана Бодрийяра, который описывал несколько стадий формирования врага, представляющего угрозу для общества. На первой стадии враг – это волк, то есть внешний враг, от которого защищаются, возводя укрепления. На второй стадии враг – это крыса, и с ним сражаются средствами гигиены. На третьей стадии враг принимает форму жука, за которым следует враг четвертой стадии – вирусы. Насилие вируса в обществе – терроризм: спящие ячейки пытаются подорвать социальную систему изнутри. Но теперь враг приобрел совсем другую форму[2]2
  Никто не мог предсказать в 2010 году пандемию коронавируса Covid-19, но все-таки она показала, что вирусные метафоры социально-политической философии рано сдавать в утиль. Так, некоторые ученые сегодня используют термин «вирополитика», чтобы описать современные политические процессы. См.: Embodying Contagion. The Viropolitics of Horror and Desire in Contemporary Discourse / Edited by S. Becker, M. De Bruin-Molé and S. Polak. Chicago: Chicago University Press, 2021. – Прим. научн. ред.


[Закрыть]. Хан полагает, что в XXI веке ключевой облик насилия – нейрональное насилие. В новом тысячелетии насилие является системным буквально, то есть имманентным социальной системе. Та самая позитивность (ориентация на все положительное) современного общества как главный диктат – худшее, что могло произойти. Эта позитивность приводит к переизбытку Однообразия, не предполагающего альтернативы, то есть Другого. Поскольку в нейрональном насилии нет Другого, система уничтожает саму себя, что приводит к главной болезни современности – депрессии.

Следующим шагом в логике Бён-Чхоль Хана должно было стать переописание общества, то есть упразднение существующих популярных концепций. Своей основной мишенью в главе «За пределами дисциплинарного общества» Хан выбирает одноименную концепцию Мишеля Фуко. В дисциплинарном обществе существовала столь лелеемая Ханом негативность. Тюрьмы, казармы, фабрики, дома для умалишенных и даже школы формировали послушного субъекта, который подчинялся внешним инстанциям. Сегодня субъект не подчиняется этим инстанциям и поэтому вынужден подчиняться самому себе. Получив полную свободу, субъект начинает эксплуатировать сам себя, что в ситуации общества достижений приводит к катастрофе.

В главе «Глубокая скука» Бён-Чхоль Хан отмечает, что общество достижений развивает в субъекте упоминаемый режим многозадачности. Выполнение множества функций приводит к полнейшему изменению в экономике внимания. Лихорадочное желание делать все и сразу – это буквально регресс. Человеку необходима сама возможность созерцания, которое позволяет развиваться, в том числе новым формам культуры. Например, так, как известно, была изобретена философия. Созерцание же возможно благодаря глубокой скуке, на которую субъект общества достижений не способен. Поэтому, если современные люди, охваченные депрессией, хотят избавиться от своего недуга, им нужно стремиться к глубокой скуке. Подробнее эта мысль раскрывается в следующей главе «Vita activa». Здесь Хан кратко описывает то, как, согласно Ханне Арендт, люди превратились в animal laborans (трудящиеся животные). Походя Хан обращается к концепту Muselmann (изможденные апатичные арестанты в лагерях) Джорджо Агамбена, чтобы прийти к выводу, что позднесовременное animal laborans с нейрональными расстройствами стали фактически современными Muselmann. Но если Агамбен в данном случае нужен Хану для объяснения современного человека, то к Арендт у него есть серьезная претензия. Он считает, что Арендт напрасно прославляет activa vita (деятельная жизнь) в ущерб vita contemplativa (созерцательная жизнь). Созерцательная жизнь несовместима с «властью деятельных людей», за которую ратует Арендт. Ее главная проблема в том, как полагает Хан, что она не видит очевидного: именно из утраты способности к созерцанию стала возможность нервозности современного активного, деятельностного общества.

В главе «Педагогика зрения» Бён-Чхоль Хан вспоминает Фридриха Ницше и сформулированные им три задачи, необходимые для воспитателей, из «Сумерек идолов». Эти задачи – научиться смотреть, научиться мыслить и научиться говорить и писать. Смотреть предполагает навык глубокого внимания – созерцания. Отсюда Хан делает переход к обсуждению двух потенций – позитивной и негативной. Первая означает потенцию делать что-то, вторая – это потенция ничего не делать, то есть потенция ни-для-чего, сама суть созерцания. Именно способность смотреть может привести человека к ни-для-чего. Глава «Случай Бартлби» посвящена рассказу Германа Мелвилла «Писец Бартлби». Эта часть текста представляет собой именно случай, то есть кейс, конкретный пример. Но не современного общества, а все еще дисциплинарного общества, описываемого Мелвиллом. Хан оспаривает агамбеновское теологическое прочтение рассказа и предлагает взамен патологическое. В мелвилловском бесчеловечном мире труда люди деградировали до animal laborans. Неврастеник Бартлби руководствуется формулой «I would prefer not to» (я предпочел бы не делать этого), которую при этом никак нельзя назвать «негативной потенцией ни-для-чего». Апатия Бартлби символизирует собой крушение старого мира и субъекта, его населяющего. Так намечается переход от общества истощения к обществу достижений.

Наконец, в заключительной главе «Общество усталости» Бён-Чхоль Хан обращается к австрийскому писателю и драматургу Петеру Хандке, чтобы различить два вида усталости. Первая – это одинокая, «разлучающая усталость», характерная для общества достижений. Эта усталость уничтожает сообщество как таковое. Вторая – это «одухотворяющая усталость», то есть усталость ни-для-чего. Примером такой усталости является шаббат, «день ни-для-чего». Здесь сам Хан почти полностью умолкает, чтобы предоставить голос Хандке. Если Хан активно критикует Агамбена и Арендт или провозглашает устаревшими концепции общества Фуко и Бодрийяра, то здесь он, активно цитируя писателя, полностью соглашается с его диагнозом современного мира. На этом заканчивается новейшее немецкоязычное издание «Общества усталости». Согласимся, это довольно оптимистичный финал, в котором представлена программа действия в условиях общества достижений – созерцать, чтобы получить возможность ни-для-чего. В англоязычном издании окончание иное.

В главе «Общество выгорания» англоязычного издания речь идет не о целительной усталости, но об одинокой разрушительной усталости, уничтожающей любые намеки на Другого. Бён-Чхоль Хан с грустью вспоминает психоанализ Зигмунда Фрейда и философию Иммануила Канта, которые описывали репрессивные общества, организованные на негативности запретов. Современное общество избавляется от негатива запретов, представляя себя обществом свободы. Субъект общества достижений больше не исполняет долг, не повинуется суперэго, но, будучи свободным, прислушивается только к самому себе. В итоге эта свобода приводит лишь к новым ограничением, куда более деструктивным.

Освободившись от Другого, субъект погружается в нарциссизм, что чревато психическими расстройствами. Здесь Бён-Чхоль Хан обращается к социологу Ричарду Сеннету, чтобы различить нарциссизм и любовь к себе. Последняя означает то, что человек занимает явную позицию по отношению к Другому, в то время как первый стирает всякие границы. Погружение в себя – самый верный путь к депрессии. Хан пишет: «Депрессия, кульминацией которой часто является эмоциональное выгорание, возникает в результате сильного возбуждения, переутомления, чрезмерной самореферентности, принявшей деструктивные черты. Измученный, депрессивный субъект-достижения перемалывает себя. Он устал, изнурен собой и воюет с собой. Совершенно неспособный шагнуть вовне, стоять вне себя, опираться на Другого, на мир, он смыкает челюсти на самом себе; как это ни парадоксально, это приводит к опустошению личности. Он изнашивается в крысиных бегах, он бежит против самого себя»[3]3
  Han B.-C. The burnout society. Stanford, California: Stanford briefs, 2015. Р. 42. – Прим. научн. ред.


[Закрыть].

В этой главе Бён-Чхоль Хан активно обращается к французского социологу Алену Эренбергу, упоминаемому в главе «По ту сторону дисциплинарного общества». Эренберг, написавший влиятельную книгу «Усталость от себя», различает меланхолию и депрессию количественно. Меланхолию, характерную скорее для эпохи дисциплинарного общества, пытаются популяризировать как депрессию, что, с точки зрения Эренберга, не вполне корректно. Меланхолия – нечто элитарное, она принадлежит одному человеку, а депрессия демократизирует эту исключительность. Тем самым депрессия представляет собой «меланхолию плюс равенство»[4]4
  См.: Ehrenberg A. Weariness of the Self: Diagnosing the History of Depression in the Contemporary Age. Montreal: McGill Queen’s University Press, 2010. – Прим. научн. ред.


[Закрыть]. Хан комментирует это так, что, например, скорбь характеризуется сильной либидинозной привязанностью к объекту, и меланхолия возникает тогда, когда субъект пережил утрату чего-либо. Поэтому меланхолия ориентирована на негативное отношение к отсутствующей вещи. В свою очередь депрессия беспредметна и ни на что не направлена, она отрезана от всех отношений и привязанностей. Позднесовременное эго направляет большую часть либидинозной энергии именно на себя, и избыток позитивности приводит его к депрессии. Так выгорание, наивысшая точка депрессии, представляет собой патологическое следствие добровольной самоэксплуатации.

Бён-Чхоль Хану импонирует психологический анализ Эренберга, но он отмечает, что такой подход лишен экономической и политической составляющей (хотя, стоит признать, взгляд Эренберга вполне социологический), поэтому Эренберг упускает из виду капиталистические отношения. Собственно, критика капитализма, характерная для дальнейшего творчества Хана[5]5
  См., например: Han B.-C. Capitalism and the Death Drive. Cambridge: Polity Press, 2021. – Прим. научн. ред.


[Закрыть], возникает только в этой, дополнительной главе. Так, общество достижений предполагает системное насилие, принимающее форму самоэксплуатации в психических заболеваниях субъекта-достижения. Хан здесь не называет насилие нейрональным, но именно оно имеется в виду. Тотальность капитала представляет собой подобное насилие, причем такое, на которое субъект-достижения согласен сам и потому он эксплуатирует себя до тех пор, пока не выгорит. В целом глава «Общество выгорания» носит отчетливый политико-философский оттенок, выделяясь на фоне остального текста. Здесь есть ссылки на Карла Шмитта и Джорджо Агамбена. Хан и здесь оспаривает Агамбена, но не ошибочность его интерпретаций, а его идею homo sacer (человека священного), списывая ее в утиль. В ситуации, когда субъект общества достижений помешан на здоровье, «homines sacri общества достижений отличаются от homines sacri общества суверенитета еще в одном отношении. Их вообще нельзя убивать. Их жизнь равна жизни нежити. Они слишком живы, чтобы умереть, и слишком мертвы, чтобы жить»[6]6
  Han B.-C. The burnout society. Stanford, California: Stanford briefs, 2015. Р. 51. – Прим. научн. ред.


[Закрыть].

Англоязычное издание и шестое немецкое, кроме дополнительной главы, различаются еще тем, что в немецком есть предисловие. Оно занимает ровно два небольших абзаца. И это текст, взятый из главы «Общества выгорания» англоязычного издания. Фактически в нем дан ответ на вопрос, почему из новейших версий «Общества усталости» выпала последняя глава. Бён-Чхоль Хан вспоминает миф о Прометее, который является прообразом субъекта общества достижений. Орел пожирает постоянно восстанавливающуюся печень Прометея, что символизирует ту самую самоэксплуатацию. И хотя Прометей страдает от бесконечной усталости, Хан вспоминает Кафку, сказавшего «устало закрылась рана», что намекает на целительную усталость. Так в новейшей версии логически связываются начало и конец книги: общество усталости не равно обществу выгорания. В обществе усталости можно спастись, выбрав подходящий вид усталости, предполагающий созерцания. Видимо, Хан передумал называть современный ему мир «Обществом выгорания». Или, возможно, он оставил потенцию думать так о себе англоязычным читателям. Кто знает, может быть, они выгорели куда больше, чем немцы или корейцы, у которых еще есть шанс открыть в себе потенциал ни-для-чего?

Александр Павлов, д. филос. н., профессор Национального исследовательского университета «Высшая школа экономики», ведущий научный сотрудник, руководитель сектора социальной философии Института философии РАН

Усталый Прометей. Предисловие к шестому изданию

Миф о Прометее можно истолковать как картину психического аппарата у сегодняшнего субъекта достижений (Leistungssubjekts), который насилует самого себя, ведет с самим собой войну. Субъект достижений, который мнит себя свободным, в действительности скован, как Прометей. Орел, что пожирает его постоянно растущую печень, – это его альтер эго, с которым он ведет войну. В таком прочтении отношение Прометея к орлу – это отношение к самому себе, отношение самоэксплуатации. Боль самой по себе безболезненной печени – это усталость. Поэтому Прометей как субъект самоэксплуатации оказывается охвачен бесконечной усталостью (Müdigkeits). Он – прафигура общества усталости (Müdigkeitsgesellschaft).

В очень таинственном рассказе «Прометей» Кафка предлагает интересную трактовку мифа: «Боги устали, устали орлы, устало закрылась рана»[7]7
  Кафка Ф. Прометей // Замок. Превращение. Процесс: Полное собрание сочинений. М.: Иностранка, Азбука-Аттикус, 2020. С. 839–840, здесь: с. 840. Здесь и далее в постраничных сносках будут приводиться примечания переводчика, если не указано иное, а в концевых – автора. – Прим. пер.


[Закрыть]. Кафка видит здесь целительную усталость, усталость, которая не вскрывает раны, а закрывает их. Устало закрылась рана. Данное эссе также ведет к рассмотрению целительной усталости. Той усталости, что коренится не в безостановочной гонке вооружений, а в дружелюбном разоружении Я.

Нейрональное насилие

У каждой эпохи есть свои основные болезни. Так, была бактериальная эпоха, которая, однако, закончилась не позже изобретения антибиотиков. Несмотря на огромный страх перед пандемией гриппа, сегодня мы живем не в вирусную эпоху. Благодаря методам иммунологии, мы уже оставили ее позади. Начавшийся XXI век, с патологической точки зрения, определяется не бактериями и не вирусами, а нейронами. Нейрональные заболевания, такие как депрессия, синдром дефицита внимания и гиперактивности (СДВГ), пограничное расстройство личности (ПРЛ) или синдром эмоционального выгорания (СЭВ), определяют патологический ландшафт начавшегося XXI столетия. Они – не инфекции, а инфаркты, обусловливаемые не негативностью иммунологического Другого, а переизбытком позитивности. Поэтому они ускользают от любого иммунологического метода, направленного на защиту от негативности Чужого.

Прошлый век был иммунологической эпохой. Это была эпоха, в которой внутреннее и внешнее, друг и враг или же Свое и Чужое ясно разделялись. Холодная война также следовала этой иммунологической схеме. Да и иммунологическая парадигма прошлого века сама полностью управлялась словарем холодной войны, последовательно военным диспозитивом. Атака и защита определяют иммунологическое действие. В этот иммунологический диспозитив, который распространяется с биологического на социальное и далее – на общественную сферу в целом, вписана слепота: защищаются от всего, что является Чужим. Предметом иммунной защиты является чуждость как таковая. Даже если Чужое не имеет никакого враждебного намерения, даже если от него не исходит никакой опасности, его элиминируют в силу его инаковости.

В последнее время появились разнообразные дискурсы об обществе, которые явно используют иммунологический способ объяснения. Тем не менее актуальность иммунологического дискурса нельзя считать знаком того, что сегодня общество организовано иммунологически больше, чем когда-либо. То, что парадигму специально делают предметом рефлексии, часто является знаком ее заката. Уже некоторое время незаметно идет смена парадигм. Конец холодной войны произошел прямо в ходе этой смены парадигм¹. Сегодня общество все больше принимает конфигурацию, которая полностью ускользает от иммунологической схемы организации и защиты. Она характеризуется исчезновением инаковости и чуждости. Инаковость – это основная категория иммунологии. Всякая иммунная реакция – это реакция на инаковость. Сегодня, однако, место инаковости занимает различие, которое не вызывает никакой иммунной реакции. От постиммунологического, даже постмодернистского различия больше не болеют. В иммунологическом плане оно является Тем же самым² (Gleichen). В различии в равной мере отсутствует жало чуждости, которое могло бы вызвать сильную иммунную реакцию. Чуждость также притупляется до формулы потребления. Чужое отступает перед экзотическим. Турист странствует по нему. Турист или потребитель – это уже не иммунологический субъект.

Поэтому Роберто Эспозито кладет в основу своей теории immunitas ложную посылку, когда он утверждает: «В любой из дней прошлого года могло случиться так, что в газетах, может быть даже на одной и той же странице, сообщалось о различных на вид событиях. Что имеют между собой общего такие явления, как битва против вспышки новой эпидемии, сопротивление запросу об экстрадиции главы иностранного государства, которого обвиняют в нарушении прав человека, укрепление ограждений против нелегальной иммиграции и стратегии, направленные на нейтрализацию новейшего компьютерного вируса? Ничего, если прочитывать их в рамках соответствующих, отделенных друг от друга областей медицины, права, социальной политики и компьютерных технологий. Разумеется, все становится иначе, если отнести их к интерпретационной категории, исконная особенность которой как раз и состоит в способности трансверсально пересекать эти отдельные языки и относить их к одному и тому же смысловому горизонту. Как ясно из заглавия этого тома, в качестве такой категории я полагаю “иммунизацию”. <…> Все вышеприведенные события, несмотря на их лексическую негомогенность, можно объяснить защитной реакцией на опасность»³. Ни одно из событий, упомянутых Эспозито, не указывает на то, что мы находимся в иммунологической эпохе. Так называемый «иммигрант» также не является сегодня иммунологическим Другим, Чужим в особом смысле, от которого исходила бы опасность или которого боялись бы. Иммигрантов или беженцев воспринимают скорее как бремя, чем как угрозу. Да и проблеме компьютерного вируса больше не соответствует столь большая общественная вирулентность. Поэтому неслучайно, что Эспозито в своем иммунологическом анализе обращается не к проблемам настоящего, но без исключения к темам из прошлого.

Иммунологическая парадигма несовместима с процессом глобализации. Инаковость, вызывающая иммунную реакцию, противилась бы процессу стирания границ. Иммунологически организованный мир имеет особую топологию. Его пронизывают границы, переходы и пороги, ограды, рвы и стены. Они затрудняют универсальный процесс обмена и взаимодействия. Всеобщий промискуитет, охватывающий в наши дни все области жизни, и отсутствие иммунологически действенной инаковости обусловливают друг друга. Гибридизация, которая господствует не только в актуальном культурно-теоретическом дискурсе, но и вообще в сегодняшнем образе жизни, также прямо и диаметрально противоположна иммунизации. Иммунологическая гиперэстезия[8]8
  Повышенная чувствительность (мед.).


[Закрыть] не допустила бы никакой гибридизации.

Диалектика негативности – это основная черта иммунитета. Иммунологическое Другое – это негативное, которое вторгается в Собственное (das Eigene) и пытается его отрицать. Собственное будет уничтожено этой негативностью Другого, если оно со своей стороны не сможет отринуть ее. Таким образом, иммунологическое самоутверждение Собственного осуществляется как отрицание отрицания. Собственное утверждает себя в Другом, отрицая его негативность. Иммунологическая профилактика, то есть прививка, также следует диалектике негативности. В ее случае в Собственное вводятся только фрагменты Другого, чтобы вызвать иммунную реакцию. Отрицание отрицания в таком случае происходит без угрозы смерти, потому что иммунная защита сталкивается не с Другим как таковым. К себе добровольно применяют небольшое насилие, чтобы защититься от гораздо большего насилия, которое было бы смертельным. Исчезновение инаковости означает, что мы живем во время нехватки негативности. Хотя нейрональные заболевания XXI века, в свою очередь, и следуют определенной диалектике, это не диалектика негативности, а диалектика позитивности. Они являются патологическими состояниями, которые объясняются переизбытком позитивности.

Насилие исходит не только от негативности, но и от позитивности, не только от Другого или Чужого, но и от Того же самого. На это насилие позитивности указывает Бодрийяр, когда он пишет: «Тот, в чьей жизни не происходит изменений, погибает от этого»⁴[9]9
  В немецком переводе данная фраза выглядит иначе: «Тот, кто живет Тем же самым, от него и погибает».


[Закрыть]. Бодрийяр также говорит и о «тучности всех современных систем»[10]10
  См. Бодрийяр Ж. Прозрачность зла. М.: Добросвет, 2000. С. 48.


[Закрыть], систем информации, коммуникации и производства. Не существует иммунной реакции на тучность. Однако Бодрийяр представляет тоталитаризм Того же самого из иммунологической перспективы, и в этом состоит слабость его теории: «<…> вовсе не случайно так остро встает вопрос об иммунитете, антителах, трансплантации и отторжении. На стадии скудости мы стремимся все поглощать и усваивать. На стадии же избытка встает проблема отторжения и отбрасывания. Всеобщая коммуникация и перенасыщение информацией представляют угрозу для защитных свойств человеческого организма»⁵. В системе, в которой господствует То же самое, о защитной силе можно говорить только в переносном смысле. Иммунологическая защита всегда направлена против Другого или Чужого в особом смысле слова. То же самое не приводит к образованию антител. В системе, управляемой Тем же самым, не имеет смысла наращивать защитные силы. Мы должны различать иммунологическое и не-иммунологическое отторжение. Последнее обращено на избыток Того же самого, переизбыток позитивности. В нем не участвует негативность. Оно также не является исключением, которое предполагает иммунологическое внутреннее пространство. Иммунологическое отторжение, напротив, осуществляется независимо от количества, потому что оно есть реакция на негативность Другого. Иммунологический субъект со своим внутренним миром защищается от Другого, исключает его, даже если он присутствует лишь в незначительном количестве.

Насилие позитивности, происходящее от перепроизводства, перегрузки и избытка коммуникации, больше не является «вирусным». Иммунология не дает к нему доступа. Отторжение в связи с переизбытком позитивности представляет собой не иммунологическую защиту, а пищеварительно-нейрональную абреакцию[11]11
  Абреакцией в психоанализе называют сознательное повторение травматических событий прошлого с целью освобождения от подавленных эмоций.


[Закрыть] и отказ. Истощение, усталость и удушье от переизбытка в равной мере не являются иммунологическими реакциями. Все они – проявления нейронального насилия, которое не является вирусным, поскольку его нельзя объяснить иммунологической негативностью. Поэтому теорию насилия Бодрийяра пронизывают перекосы в аргументации и неточности, так как она пытается иммунологически описать насилие позитивности или Того же самого, в котором не участвует инаковость. Так, он пишет: «Это вирусное насилие, насилие сетей и виртуального. Насилие мягкого уничтожения, генетическое и коммуникационное насилие; насилие консенсуса <…>. Это насилие вирусное в том смысле, что оно не идет в лобовую, а действует посредством заражения, цепной реакции и устранения всех иммунитетов. И еще в том смысле, что в отличие от негативного и исторического насилия оно действует через переизбыток позитивности, прямо как раковые клетки, через бесконечный рост, опухоли и метастазы. Между вирусным и виртуальным есть тайное родство»⁶.

Согласно бодрийяровской генеалогии враждебности (Feindschaft), враг на первой стадии предстает как волк. Он есть «внешний враг, который нападает и от которого защищаются, возводя укрепления и стены»⁷. На следующей стадии враг принимает форму крысы. Он – это враг, действующий в подполье и с которым борются средствами гигиены. На дальнейшей стадии, стадии жука, враг наконец принимает вирусную форму: «Четвертая стадия – это вирусы, они перемещаются практически в четвертом измерении. От вирусов гораздо сложнее защищаться, так как они находятся в сердце системы»⁸. Возникает «призрачный враг, распространяющийся по всей планете, проникающий всюду, как вирус, возникающий в каждом промежутке власти»⁹. Вирусное насилие исходит от тех сингулярностей, которые образуются в системе как террористические «спящие» ячейки и пытаются подорвать ее изнутри. Терроризм как главная фигура вирусного насилия, согласно Бодрийяру, представляет собой восстание сингулярного против глобального.

Даже в вирусной форме враждебность следует иммунологической схеме. Враждебный вирус вторгается в систему, которая функционирует, как иммунная система, и защищается от вирусного интервента. Но генеалогия враждебности не совпадает с генеалогией насилия. Насилие позитивности не предполагает враждебности. Оно развивается именно в терпимом и мирном обществе. Поэтому оно менее заметно, чем вирусное насилие. Оно обитает в пространстве Того же самого, лишенного негативности, в котором не происходит поляризации друга и врага, внутреннего и внешнего или Собственного и Чужого.

Позитивизация мира дает возникнуть новым формам насилия. Они исходят не от иммунологического Другого. В большей степени они имманентны самой системе. Именно по причине их имманентности они не направлены на иммунную защиту. То нейрональное насилие, что ведет к психическим инфарктам, есть террор имманентности. Он радикально отличается от того ужаса, который исходит от Чужого в иммунологическом смысле. Горгона Медуза – вот, пожалуй, иммунологический Другой в его высшей степени. Она представляет собой радикальную инаковость, на которую нельзя посмотреть, не умерев от этого. Нейрональное насилие, напротив, ускользает от любой иммунологической оптики, так как в нем нет негативности. Насилие позитивности – не привативное, а сатуративное[12]12
  Автор играет с латинскими корнями и образует неологизмы. Термин «привативный» в лингвистике означает «выражающий отсутствие, отрицание», тогда как неологизм «сатуративный» отсылает к лат. «saturatio» – «насыщение».


[Закрыть], не исключающее, а истощающее. Поэтому оно недоступно для непосредственного восприятия.

Такие нейрональные заболевания, как депрессия, СДВГ или СЭВ, не подходят под описание вирусного насилия, которое по-прежнему следует иммунологической схеме внутреннего и внешнего или Собственного и Другого и предполагает враждебную системе сингулярность или инаковость. Нейрональное насилие исходит не от негативности, враждебной системе. Оно в большей мере является системным, т. е. насилием, имманентным системе. Как депрессия, так и СДВГ или СЭВ указывают на переизбыток позитивности. СЭВ – это выгорание (Durchbrennen) Я от перегрева, вызванного избытком Того же самого. Гипер в гиперактивности – это не иммунологическая категория. Она представляет собой лишь разрастание позитивного.