Текст книги "Все звуки страха"

Харлан Эллисон
Все звуки страха

СВЕТ! ДАЙТЕ СВЕТ!

Вопль – вымученный – то ли стон, то ли песнь, исторгнутая из шелестящей тьмы. По сцене мечется человек в белых одеждах; руки простерты куда-то к беснующимся теням; вместо глаз – иссиня-черные провалы. Требование и мольбу, гнев и безнадежность, мучение, страшное мучение являет миру его душа. Едва ковыляет шаг, другой – запинающиеся, нетвердые, – человек этот будто вновь возвращается в детство, пытаясь найти хоть какой-то выход из бездонного моря тьмы, где он ужасается и трепещет.

«Свет! Дайте же свет!»

А вокруг – греческий хор и перешептывание. Путаясь в одеждах, дрожа и пошатываясь, человек мучительно тянется к источнику звука – к месту отдохновения – к своей цели. Человек охвачен болью, он – воплощение всей боли, всего отчаянья. В мучительном кружке света нет ничего – совсем ничего, – что хоть как-то облегчило бы его страдания. Ноги в легких сандалиях ступают – а каждый шаг будто над пропастью, – ни прибежища, ни надежды… Как возможно, чтобы человек был так отчаянно слеп?

И снова: «Дайте свет! Хоть немного света!» Последний вымученный вскрик, что выблевывается из сорванного горла уже без всякой надежды на избавление. И человек погружается в наплывающие на него сонмы теней. Лицо расписано причудливым теневым узором – снежно-белое в отчетливо-черном – а выхватывающий его кружок ослепительно белого света сползает все ниже и ниже – к зловещему сумраку вокруг ног. Вот странное существо, словно пронзенное сияющей иглой. Сжимаясь и сжимаясь, кружок света наконец глотает его – все погружается во мрак чернее самой тьмы – тьма внутри и снаружи – ничто – finis – конец… глухое безмолвие.

Так Ричард Беккер сыграл Эдипа – первую свою роль. Двадцать четыре года спустя, незадолго до смерти, ему придется сыграть ее снова. Но прежде чем на последнем представлении можно будет опустить занавес, еще предстоит пройти двадцати четырем годам величия – торжественно пройти на сценах жизни, театра и души.

Время, время… преходящее.

Когда решено было подобрать актера на роль нищего параноика в «Нежных мистериях», Ричард Беккер немедленно отправился в магазинчик розничной торговли «Армии Спасения» и приобрел там целый ворох таких отрепьев, которые даже местные святоши – деятели благотворительности, заодно обслуживавшие и упомянутый магазинчик, – давно хотели за никчемностью выбросить на помойку. Беккер приобрел там разошедшиеся по швам и стертые до дыр башмаки – вдобавок на пару размеров больше, чем требовалось. Купил он и шляпу, повидавшую столько ненастных сезонов, что поля ее изогнулись и грустно поникли под множеством бешеных дождевых атак. Еще Беккер обзавелся неопределенного цвета жилеткой от давным-давно сгинувшего костюма, брюками с омерзительно отвисшим задом, рубашкой пуговиц так без трех – и курткой, способной служить опознавательным знаком любого ханыги, которому когда-либо приходилось клянчить «на стопочку сердитого» в загаженном переулке.

Все это Беккер приобрел, невзирая на отчаянные протесты любезнейших белокурых дам, «вносивших свой вклад в благородное дело милосердия». Затем покупатель осведомился, нельзя ли ему пройти в уборную примерить обновки. А из уборной, с накинутыми на руку добротным твидовым пиджаком и темными брюками, появился уже совсем другой человек. На обвисших щеках вдруг как по волшебству проросла неопрятная щетина. (Она, разумеется, уже могла быть на щеках молодого человека, когда тот только вошел в магазинчик. Но кто бы это заметил? Слишком уж привлекательным был юноша, чтобы ни с того ни с сего появиться небритым.) Из-под измятой шляпы, будто пакля, торчали редкие седоватые волосы. Физиономия, сплошь изрезанная морщинами, носила печать распутства и лишений – печать жизни, проведенной по кабакам и канавам. Руки заляпаны каким-то дерьмом, глаза потускнели и лишились осмысленности – а тело так и сгорбилось под грузом никчемного существования. Откуда взялся этот старик? Этот забулдыга из Бауэри? И где тот приятный молодой человек, что входил в уборную в безупречном костюме? Неужто эта тварь как-то его осилила (и какое же гнусное оружие использовал немощный и вонючий старикашка, чтобы справиться со столь сильным и энергичным юношей)? Добрые Белокурые Феи Благотворительности так и застыли от ужаса, стоило им представить себе прелестного ясноглазого юношу лежащим в ванне, а голова его – о Господи Милосердный! – раскроена обломком ржавой трубы!

Старый обормот протянул дамам пиджак, брюки и все прочие предметы одежды молодого человека, пояснив при этом голосом лет на тридцать моложе своей внешности:

– Прошу прощения, леди, но мне это больше не понадобится. Продайте это, пожалуйста, тому, кто будет в этом нуждаться. – Голос молодого человека – из-под смрадной оболочки.

Потом он расплатился за купленные отрепья. Все дамы, совершенно ошалев от изумления, наблюдали, как он, прихрамывая, вытряхивается за дверь, на загаженную улочку – очередной бродяга, что вливается в ручеек заблудших душ, – ручеек, неизбежно становящийся потоком, рекой, океаном бесприютных ханыг – океаном, что в конце концов растекается по распивочным, лестничным клеткам и парковым скамейкам.

В Бауэри Ричард Беккер провел шесть недель – где только не ошивался – в спальных мешках, на заброшенных товарных складах, в подвалах и канавах, на крышах многоквартирных домов. По уши в дерьме и унижении, он честно делил этот мир вместе со своими опустошенными собратьями.

Шесть недель он и вправду был самым настоящим бродягой – дошедшим до точки безнадежным алкашом с трясущимися руками, опухшей физиономией и недержанием мочи.

Шесть недель сложились одна к другой – и в понедельник седьмой недели – в первый же день пробы на роль в «Нежных мистериях» – Ричард Беккер прибыл в театр Мартина, где прошел прослушивание в том же самом одеянии, что было на нем все последнее время.

Постановка выдержала аж восемьсот пятнадцать представлений, а Ричард Беккер удостоился премии Коллегии Театральных Критиков как лучший актер года. Он также получил премию вышеупомянутой Коллегии в качестве самого многообещающего актера.

Тогда ему как раз стукнуло двадцать два года.

На следующий же сезон после того, как «Нежные мистерии» сошли со сцены, Ричард Беккер вычитал в «Варьете», что Джон Форсман и Т. Г. Серл намерены подобрать актерскую труппу для «Дома безбожников» – посмертного творения самого Одетса – последнего из его шедевров. Через своих знакомых в студии Форсмана и Серла Ричард Беккер достал копию рукописи и выбрал себе именно ту роль, что потенциально показалась ему наиболее содержательной.

То была роль страдающего, полностью погруженного в себя художника, который, угнетаемый захлестывающей его искусство волной торгашества, решает вернуться к утерянной им природной естественности – и устраивается на работу в литейный цех.

Когда немедленно после премьеры все критики дружно признали исполнение Ричардом Беккером роли художника Триска «вершиной трагической интуиции» и отметили, что «убедительность игры Беккера заставляла зрителя недоумевать, как удалось столь тонкому и рафинированному актеру так верно передать все тяготы суровой жизни рабочего-литейщика», они и представить себе не могли, что Ричард Беккер без малого два месяца отработал в литейном цехе сталепрокатного завода в Питтсбурге. Лишь гримёр «Дома безбожников» высказал предположение, что Ричард Беккер побывал на сильном пожаре – ибо все руки актера носили следы жестоких ожогов.

После двух триумфов, двух покорений Бродвея, после бесподобного воплощения двух сценических образов, сразу же причислившего Ричарда Беккера к когорте наиболее выдающихся актеров из всех, кого когда-либо лицезрела Шуберт-Аллея, о нем стали складываться легенды.

В обзорных статьях и рецензиях его стали именовать не иначе как «человек, который сам себе Система». Ли Страсберг, глава Актерской Студии, в одном из интервью заметил, что Беккер, к великому сожалению, никогда не посещал его занятий. Но если бы подобный случай представился, то он, Страсберг, сам выплатил бы Беккеру весьма значительный гонорар за посещение. Во всяком случае, предполагаемое применение Ричардом Беккером теории Станиславского о полном погружении в роль стало самым наглядным образцом обоснованности данной концепции. Ибо Ричард Беккер не просто изображал чесоточного или заику – нет, он в самом натуральном смысле был тем, кого представлял на сцене.

О частной жизни Беккера было известно немногое. Он публично объявил о том, что для полной убедительности исполнения ему непременно требуется, чтобы меж публикой и представляемым им образом ни в коем случае не стояла назойливая тень его собственной личности.

На заманчивые предложения Голливуда последовал вежливый, но весьма категоричный отказ, который в краткой заметке по этому поводу прокомментировало «Искусство театра»:

«Цельный сценический образ, что выстраивается Беккером по ту сторону магических огней рампы, без сомнения, потускнел бы, превратившись в двухмерный на голливудском экране. Искусство Беккера, сказали бы мы, суть та квинтэссенция сценической правды и перевоплощения, что требует именно сценической обстановки для сохранения своей подлинности и чистоты. Можно даже сказать, что Ричард Беккер играет как бы в четырех измерениях – в отличие от не достигших его уровня современников, мастеровито играющих лишь в трех. И вряд ли кто сможет всерьез оспорить ту истину, что наблюдение за игрой Ричарда Беккера суть почти религиозный опыт. Таким образом, следует лишь поздравить Ричарда Беккера с тем истинно театральным чутьем, что столь вовремя подсказало ему отвергнуть предложения киностудий».

А затем последовали долгие годы создания целой обоймы окончательных вариантов ролей (полностью исчерпанных для других актеров, обреченных играть их вслед за Беккером – после того, как он выразил в них все, что только было возможно) – и в течение всех этих лет Ричард Беккер последовательно становился то Гамлетом, проливая новый свет на фрейдистские трактовки Шекспира, – то неистовым южанино

...

конец ознакомительного фрагмента