Текст книги "Экспедиция надежды"

«Ты собираешься всю жизнь провести в служанках?» – вопрос, заданный однажды Бенито Велесом, заставил Исабель осознать свое положение; с тех пор он постоянно крутился у нее в голове.

19

Для Бальмиса прожитые в Мехико годы оказались лучшим временем его жизни. Он наслаждался неведомой ранее свободой. Ему нравилось, что его высоко ценят как врача, причем исключительно за профессиональные качества, а не за то, что он принадлежит к тому или иному знатному роду. В Новом Свете он со всем юношеским пылом окунулся в учебу, работу и радости бытия. Благодаря близкому знакомству с вице-королем он легко влился в местное общество, участвовал и в празднествах, и в культурной жизни. Он увлекся театром, который на тот момент служил одним из источников финансирования Королевской больницы для коренного населения – учреждения, оказывавшего помощь индейцам. Поскольку вложений от местных жителей не хватало на содержание больницы, то билеты в театр среди прочего служили финансовым подспорьем.

Всегда находился какой-нибудь аристократ, который приглашал Бальмиса в закрытую ложу, откуда можно было из-за жалюзи, не будучи объектом чужих взглядов, наслаждаться спектаклями в театре «Колизей»: там чередовались постановки испанских классических пьес с одноактными комедиями «сайнете», интермедиями и опереттами в жанре «сарсуэла». Именно в этой ложе как-то после спектакля он познакомился с примой Антоньитой Сан-Мартин, очаровательной и болтливой уроженкой Кадиса.

– Я была замужем за одним негодяем, который так дурно со мной обращался, что я в конце концов подала на развод, – рассказывала она всем, кто был готов слушать. – И знаете, что самое забавное? Суд вице-короля вынес решение в мою пользу, и мужа выгнали из города «по причине того, что он жил за мой счет», как было написано в бумагах.

Люди от души смеялись. Бальмис же пришел в совершенное ошеломление: ему не доводилось встречать женщин с подобным темпераментом.

– Ну а ты?.. – спросила она у Бальмиса. – Мне говорили, что ты способен вылечить от всего. И от сердечных печалей тоже?

Бальмис залился румянцем, заморгал и ответил серьезным тоном:

– Сердце – это орган…

Антоньита покатилась со смеху.

– Орган! Ха-ха-ха! Печальный орган, как это гадко звучит!

Бальмис цепенел перед этой феерической женщиной, которая одним махом обольстила его и, не спрашивая позволения, целовала и теребила, как он рассказывал впоследствии.

Скромному жителю Аликанте был совсем незнаком ни этот тип женщин – одиноких и независимых, – ни эта богемная атмосфера. Под руку с прекрасной Антоньитой Сан-Мартин он ходил на вечеринки и приемы; пока длился их роман, Бальмис ощущал себя самым счастливым человеком на земле. Ему нравилось находиться в центре внимания, это льстило его тщеславию и удовлетворяло его потребность в признании, будь то профессиональном или общественном. На какое-то время они стали парой и снискали широкую известность в светских кругах Мехико. Но она никогда не уступала его сексуальным домогательствам, что Бальмис относил на счет изощренной женской стратегии обольщения. В конце концов однажды он не смог сдерживать свой пыл и попытался взять ее силой, причем в свойственной ему неуклюжей манере.

– Успокойся, малыш! Это ради твоего же блага.

– Что ты этим хочешь сказать?

– А ты как считаешь? Думаешь, мне не хочется… этого?

Бальмис ошарашенно посмотрел на нее; лицо его так сильно задергалось, что Антоньита расхохоталась.

– Ах, что за дрянная у меня жизнь! А ведь я так тебя люблю!

Она обняла Бальмиса и затормошила, словно он был безответной куклой. Затем, понизив голос, зашептала:

– Наверняка после того, что я тебе скажу, ты перестанешь меня любить. Но знай, я всегда буду любить тебя, несмотря на твои заскоки… А их немало.

– Почему ты так говоришь? Я влюблен в тебя, разве я не признавался тебе тысячи раз?

– Матерь Божья!.. Как такой умный человек может быть таким глупцом? Готова поставить все что угодно, что ты меня разлюбишь…

– Давай заключим пари.

– Тогда пару сережек, что мы видели в ювелирной мастерской Ла-Принсеса.

– Договорились. Но ты проиграешь.

– Я выиграю. Хочешь повысить ставку?

– Я так тебя хочу, что готов повышать.

– Ладно, сережек довольно, пусть они будут единственным прощальным подарком. А то ты меня возненавидишь.

– Ладно, скажи, наконец, в чем дело!

– Ну, у меня французская болезнь[22]22
  Французская, или галльская, болезнь – эвфемистическое название сифилиса.


[Закрыть].

Бальмис похолодел. На миг у него пресеклось дыхание.

– Меня наградил ей бывший муж.

Врач несколько раз вытянул шею, словно у него в челюсти сработала пружина, и провел дрожащей рукой по взъерошенной шевелюре. За короткое время он прошел несколько стадий: удивление, разочарование, протест, презрение к бывшему супругу, и наконец, поскольку отличался быстротой ума, принятие. Все совпадало: Антоньита отвергала его ухаживания не из женской хитрости, как он полагал, а по значительно более прозаической причине.

– Почему ты мне раньше не сказала?

– Ага! Вот видишь! Все кончилось. Теперь ты меня возненавидишь. Я же предупреждала… Но я вовсе не собираюсь отказываться от сережек.

– Нет, что ты, я никогда не смогу тебя ненавидеть. Твоего мужа, вот кого стоит ненавидеть. – И затем Бальмис произнес фразу, на которую только он и был способен: – Если ты не можешь стать моей любовницей, ты станешь моей пациенткой.

Антоньита, конечно же, оказалась права. Едва пришлось отказаться от планов затащить девушку в постель, как страсть Бальмиса поутихла. Но они остались добрыми друзьями. Врач прописал ей усиленное лечение препаратами на основе ртути. А однажды вечером ушел пораньше из больницы, чтобы купить подруге те сережки, что они когда-то видели вместе в ювелирной мастерской Ла-Принсеса.

Наш уроженец Аликанте не стал отчаиваться и продолжил свои галантные похождения, обычно в среде комедиантов, ибо в этих кругах он чувствовал себя наиболее раскрепощенно. Ему были не по душе дамы из высшего общества, которые никогда не ходили по улицам в одиночестве, если только не направлялись в церковь. Одержимые желанием иметь миниатюрные ступни – эта мода пришла из Китая с манильскими галеонами[23]23
  Манильские галеоны – испанские торговые галеоны, с 1565 года до начала XIX века ежегодно курсировавшие через Тихий океан между Манилой (Филиппины) и Акапулько (Мексика). Именно этим маршрутом осуществлялась связь Испанских Филиппин с испанской метрополией.


[Закрыть], – дамы передвигались в экипажах, возлежа на подушках и приветствуя знакомых издалека.

Бальмис же любил гулять пешком, под руку с Марией Плотничихой или Анитой Керетанкой[24]24
  Керетанка – уроженка Керетаро, штата в Мексике.


[Закрыть] – эти две его любовные связи, сколь бурные, столь и недолговечные, принесли ему славу ловеласа, что совершенно не вязалось с его характером. Но от кого он действительно потерял голову, так это от актрисы Барбары Ордоньес, прекрасной и обольстительной, веселой и ласковой. Ее хрустальный смех, бархатный взгляд, полет рук… Прелесть этой актрисы заставляла нестись вскачь его воображение. Но он не понимал, как такая умная и красивая женщина может жить без мужа. После авантюры с Антоньитой он стал недоверчив и подозревал, что здесь кроется какой-то подвох. Он и не догадывался, что подвох крылся в его собственной жизни.

– Я хотел бы состариться рядом с тобой, – от полноты чувств говорил ей Бальмис.

Барбара мечтала, что однажды он попросит ее руки, ибо она всеми силами стремилась вырваться из среды комедиантов. Их жизнь представлялась вовсе не сладкой; они напрямую зависели от воли очередного вице-короля, в чьих руках была сосредоточена вся власть над актерской братией. Церковь же, со своей стороны, уже давно обрекла их на вечные муки. Бальмис мог дать Барбаре Ордоньес шанс превратиться в супругу прославленного врача, тем самым обеспечивая ей пропуск в респектабельную жизнь. Но предложение руки и сердца все не поступало:

– Наши отношения – это иллюзия, – заявила она однажды, – нет смысла продолжать.

Бальмис отпрянул.

– Как это? – пробормотал он с потерянным видом.

– Знаешь почему? Ты так страстно влюблен в свою работу, как никогда не полюбишь меня.

– Нет, неправда…

– Правда. А если нет, то докажи серьезность своих намерений. Я не могу больше ждать.

Бальмис не мог признаться в том, что не может жениться: в этом случае ему грозило окончить дни на костре Инквизиции за двоеженство. Никому в Мексике не было известно, что в Испании у него остались жена и сын. Он отчаянно старался сохранить их связь, но Барбара решительно положила конец безнадежным отношениям.

Измученный безуспешными попытками вернуть возлюбленную, с разбитым сердцем Бальмис целиком ушел в работу. Потребность занять ум была столь велика, что он поступил в Университет Мехико и получил степень бакалавра изящных искусств. Это был его способ преодолевать муки неразделенной любви.

В день рождения монарха Испании Бальмис был приглашен во дворец вице-короля на открытие нового великолепного тронного зала. Его повозка, запряженная жалкой лошаденкой, составляла разительный контраст с роскошными каретами и богато украшенной сбруей породистых коней аристократов. Другие придворные прибывали в портшезах, которые тащили черные рабы или одетые в ливреи слуги. Бальмис, много общавшийся с индейцами и разнообразными представителями низов, знал, что вице-король Бернардо де Гальвес за короткое время приобрел популярность у простого народа. Чтобы справиться с голодом, следствием затянувшейся засухи, он на собственные и взятые в долг деньги закупил кукурузу и бобы и распределил их среди бедноты. Потом он затеял строительство целого ряда общественных зданий, чтобы дать людям работу, а после переключился на сельское хозяйство: занялся модернизацией полевых работ, чтобы увеличить урожай и покончить с нищетой. На публике Гальвес обычно появлялся в открытой коляске, запряженной парой коней, которой зачастую управлял самолично, и с огромным удовольствием посещал корриды, ярмарки и народные празднества, где его всегда встречали аплодисментами и радостными криками. Население Новой Испании было так довольно своим вице-королем, что даже сам министр Флоридабланка[25]25
  …сам министр Флоридабланка… – Хосе Моньино-и-Редондо, граф Флоридабланка (1728–1808) – испанский государственный деятель.


[Закрыть] удостоил его похвалы из Мадрида. Но подобная популярность имела и обратную сторону: Бальмис знал, что зажиточные слои американских испанцев косо смотрят на его толерантную политику по отношению к индейцам. Было нечто революционное во взглядах Бернардо де Гальвеса, и это не могло не вызывать у многих озабоченности.

В дворцовом зале в роскошном обрамлении из драгоценного алого дамаска, расшитого золотом, сиял портрет Карла IV. Десять дюжин кресел из благородного дерева ожидали высоких гостей; прибывающие по очереди склонялись перед вице-королем.

– Ваша милость… – начал было Бальмис.

– Не кланяйтесь, – промолвил Гальвес, – если здесь кто-то и должен склонить голову, то это я сам. Я искренне рад вас видеть.

Приобняв Бальмиса за плечи, вице-король представлял его придворным и знати.

– Нам повезло, что здесь, в Новой Испании, работает один из лучших врачей в мире, – говорил он.

Бальмис упивался славой. Единственное, что его заботило, – это разыгравшийся от всплеска эмоций тик.

– Хочу познакомить вас с ученым и исследователем Мартином де Сессе, он здесь проездом: возглавляет снаряженную королем экспедицию по составлению полного каталога растений, птиц и рыб Новой Испании.

Сессе, как и Бальмис, в прошлом военный врач, оставил занятия медициной и полностью посвятил себя ботанике; он организовал кафедру в Университете Мехико. Эта случайная встреча еще больше подстегнула научную любознательность Бальмиса, который к тому времени начал интересоваться ботаникой серьезнейшим образом: по его убеждению, именно в растениях лежал ключ к исцелению от болезней.

Через год после прибытия Бальмиса в Мехико арихиепископ Нуньес де Аро вновь призвал его к себе. Он собирался объединить больницу Сан-Андрес с Военным госпиталем Амор-де-Диос, который в основном специализировался на лечении от «галльского недуга», иными словами, сифилиса.

– Я предлагаю вам, доктор Бальмис, возглавить отделение венерических болезней после слияния этих лечебниц; конечно, вы продолжите и свою работу в качестве хирурга.

Как и все военные медики, Бальмис имел за плечами опыт лечения венерических заболеваний. Предлагаемое повышение, без сомнений, еще больше нагрузит его работой, но вместе с тем даст возможность экспериментировать и испытывать различные новые способы терапии: самый распространенный на то время метод, основанный на применении ртути, давал слишком высокую смертность в среднесрочной перспективе.

– Я принимаю это щедрое предложение, Ваше Высокопреосвященство.

Затем прелат добавил:

– Хочу сообщить вам: я обратился к королю с ходатайством, чтобы вы получили звание главного хирурга новой больницы.

Бальмис поежился от удовольствия. Какое глубокое наслаждение – видеть, как сбываются твои мечты! Это с лихвой компенсировало все бубоны, фистулы и язвы, шанкры и гуммы, кондиломы и папулы, которые ему придется обрабатывать ртутными мазями сомнительной эффективности. Главный хирург! Тем же вечером он написал своей семье и сообщил грандиозную новость.

20

Теперь, когда сын подрос, а господские дети стали совсем большими и требовали меньше внимания, Исабель все чаще мечтала о независимости. Она в конце концов смирилась с тем, что, вероятно, никогда не найдет себе мужа, способного обеспечить ей с сыном достойное существование, но с завистью смотрела на женщин, которые работали в мастерских и на фабриках зарождающейся промышленности Ла-Коруньи и после рабочего дня возвращались по домам. Разве не может она стать одной из полутора тысяч ткачих, чьи ловкие танцующие пальцы создают на ткацких станках новой фабрики изысканные роскошные ткани для сервировки? Потом эти скатерти отправляются и к королевскому двору, и к богатым американским аристократам. Или же поискать работу на канатной фабрике одного из друзей дона Херонимо, а еще лучше поступить в шляпное ателье француза Баррие д’Абади, одно из самых процветающих заведений города? Хотя и в этом случае ей не удастся вырваться из бедности, все же это будет значительный прогресс по сравнению с нынешним положением служанки. В то время в городе начинались робкие шаги по улучшению работы мануфактур, и дон Херонимо, не желая оставаться в стороне от новшеств, открыл первую фабрику ситцев – хлопковых тканей с рисунком. Узнав об этом, Исабель отважилась попросить у него работы. Ответ был короткий:

– Это не для тебя.

«Я обречена всю жизнь провести в служанках», – так поняла его слова девушка, но дон Херонимо тут же продолжил:

– У меня на уме другое.

Вскоре после того дон Херонимо закрыл фабрику, так как на новую ткань не нашлось большого спроса. Для него эта потеря прошла почти незаметно; основные его доходы были связаны с торговлей колониальными товарами, которые перевозились судами его собственного парусного флота, и тут, в буквальном смысле слова, ему всегда дул попутный ветер. Когда негоциант понял, что обеспечил безбедную жизнь нескольким поколениям потомков, погоня за прибылью перестала служить путеводной звездой его жизни. Перенесенная супругой оспа едва не сломила его; будучи человеком верующим и уже немолодым, дон Херонимо озаботился тем, что ждет его за порогом вечности. В своем стремлении служить Богу и человечеству часть времени он посвятил управлению делами больницы Милосердия, первого общественного госпиталя в городе. Эта больница – плод вдохновенных усилий почитаемой в Ла-Корунье Терезы Эррера, которая оставила неизгладимый след в истории города, но умерла, не дождавшись воплощения своей мечты. Приняв обет безбрачия, она отличалась такой набожностью, что на коленях проползала расстояние от своего дома до церкви Святого Николаса, чтобы освободиться от терзающих ее тело демонов. Всю жизнь она помогала больным женщинам, не способным себя обеспечить, и превратила свое жилище в лазарет – люди называли его «божьей больничкой». Получив наследство от матери, Тереза целиком пожертвовала его Конгрегации Богоматери Всех Скорбящих (дон Херонимо входил в ее правление), чтобы построить больницу, цель всей ее жизни. В день, когда заложили первый камень будущего госпиталя, Тереза не смогла подписать акт пожертвования, поскольку была неграмотна.

В ту пору по всей Испании строились больницы, приюты для подкидышей и знаменитые дома Галера – пристанище для публичных женщин, которое также служило тюрьмой для наказания замужних женщин по ходатайству их супругов; объяснялось это стремлением правительства Карла IV укрепить значимость богоугодных деяний в противовес пагубному влиянию французских революционных идей. Помимо того, огромное количество калек, нищих, умалишенных, беспризорных детей и проституток на городских улицах входило в противоречие с гуманистическими ценностями эпохи Просвещения. Отчасти стремительное обнищание людей являлось следствием бесконечных военных конфликтов того времени. Город был укреплен – в нем соорудили бастионы, равелины, пороховые погреба, рвы и батареи для защиты входа в порт. Но для размещения такого количества солдат казарм не хватало и многие устраивались на постой в дома горожан. Эта скученность, а также постоянный приток деревенских жителей стали благодатной почвой для «роста числа женщин, предающихся безделью и самой бесчестной проституции», как писал в 1793 году уполномоченный член магистрата. Это привело к резкому увеличению количества абортов и незаконнорожденных детей, практически не имевших шансов на выживание. Детей бросали, живыми или мертвыми, на ступеньках домов, в мусорных ящиках, в нишах, в полях под стогом сена, их оставляли в неурочные часы прямо посреди улиц, а некоторых находили наполовину обглоданными зверьем. Дабы избежать такого числа детоубийств, при больнице Милосердия открыли отделение тайных родов: там гарантировали анонимность роженицы и не брали тех, кто успел прилюдно обнаружить свою беременность. «Богоугодная идея, достойная всяческого восхищения», как сказал дон Херонимо.

Убедившись в умелости и ловкости Исабель в уходе за больными и, прежде всего, в ее сдержанности и скромности, дон Херонимо попросил девушку работать помощницей акушерки; в больнице едва справлялись с количеством женщин, жаждущих попасть в отделение тайных родов. Все они приходили, закрыв лицо, чтобы никто не смог узнать их. Персоналу больницы запрещалось задавать какие-либо вопросы об их жизни. Правила защиты личности были столь строгими, что в случае смерти роженицы тело выносили только глубокой ночью. Исабель приняла предложение. Ей нужно было покончить с работой служанки, вырваться из золоченой клетки, пусть даже в этот закрытый, отрезанный от всех мир.

Отделение тайных родов было разделено на несколько помещений: одни – для бедных, попроще, где на стенах проступали пятна сырости, другие – почище, для тех, кто в состоянии оплачивать расходы. Внутрь имели право заходить только капеллан, надзирательница, акушерка и Исабель. Большинство женщин ходили нечесаными, в лохмотьях, другие были прилично одеты, но всех их объединяло выражение глухого отчаяния в глазах. Женщины почти не разговаривали, то ли из-за духоты, то ли из-за тоски; кто-то молился, другие пытались привести волосы в порядок, третьи давали ребенку грудь, прекрасно зная, что малыша придется отдать, как только найдется кормилица. Устав был строгим, капеллан вручал ребенка кормилице сразу же после крещения. Если впоследствии какая-нибудь мать, в силу изменившихся обстоятельств, хотела забрать его, можно было подать ходатайство. Но большинство рожениц находилось здесь анонимно; у этих женщин почти не было шансов оставить ребенка при себе, и в этом случае он попадал в приют или на усыновление. Исабель видела себя в этих заблудших женщинах и не уставала благодарить Бога – и Игнасию – за то великое счастье, что на ее пути встретились супруги Ихоса. Может, кто-то из этих страдалиц и согрешил из сластолюбия, но все же большая часть была обманута, как и она сама; другие же пали жертвой насилия, как некая племянница епископа – совсем молоденькая девушка с ангельской улыбкой, похожая на раненую птичку, которая как мантру твердила одну и ту же неразборчивую фразу. Сколько страданий скрывалось за этими стенами… Однако само существование подобного заведения для заботы об одиноких матерях, без сомнения, могло считаться шагом вперед, предвестником новых времен.

Вскоре Исабель стала незаменима в работе отделения тайных родов; за эти годы она обучилась всему, что акушерка должна знать о рождении ребенка и первом уходе за ним, и, помимо того, проявила недюжинные организаторские таланты. Приходилось заниматься всем – убирать, мыть, покупать полотно на пеленки и подгузники, мыло, пуговицы… а потом тщательно заносить расходы в бухгалтерские книги, которые регулярно и досконально проверяли попечители из Конгрегации Богоматери Всех Скорбящих. Все записывалось, от самой ничтожной траты до полученных пожертвований, будь то деньги, одежда или драгоценности, причем с указанием даты и описанием качества и состояния каждого предмета. Контроль за распределением поступлений и отчетами о расходах составлял главную заботу Конгрегации.

21

Однажды в ноябре Бальмиса тайно позвали в епископский дворец городка Такубайя на Мексиканском нагорье и попросили произвести осмотр заболевшего. Дворец окружали великолепные фруктовые сады и оливковые рощи. Не называя имени пациента, монахи провели Бальмиса по длинным коридорам в альков, где находился больной. В постели лежал вице-король – небритый, зеленовато-бледный, с явными признаками нездоровья. Некогда любезный и остроумный, сейчас Бернардо де Гальвес пребывал в унынии. Бальмис опустился на колени, чтобы приветствовать его.

– Не надо… Встаньте, прошу вас.

Врач присел на край постели.

– Я попросил позвать вас, потому что один раз вы уже спасли мне жизнь, кто знает, может, у вас и во второй раз получится.

– Мы попытаемся. Где у вас болит?

– У меня болит душа.

– Позвольте осмотреть вас.

Пока Бальмис доставал инструменты и ощупывал шею больного, тот продолжал:

– Я сейчас вам скажу нечто, что может пригодиться на будущее… Худшие наши враги – это не французы и не англичане, это не те, кого встречаешь на полях сражений, а внутренние враги… мы их не замечаем, хотя они все время вокруг нас… они кланяются тебе, а затем вонзают нож в спину.

– О ком вы говорите, сеньор?

– Об американских аристократах, о королевских чиновниках. О всех тех, кто упрекал меня за то, что я направляю деньги на помощь голодающим, на улучшение условий жизни и гигиены в предместьях, чтобы побороть эпидемии. Мое решение направить на благотворительные цели существенную часть доходов от Королевской лотереи и штрафов пришлось им не по вкусу.

– Мне доподлинно известно, что люди вам благодарны и за оборудование уличного освещения, и за строительство Чапультепекского дворца[26]26
  Чапультепекский дворец – бывшая резиденция губернаторов, императоров и президентов Мексики на холме Чапультепек в Мехико, на высоте 2325 м над уровнем моря; был открыт в 1788 году.


[Закрыть].

– Об этом они молчат… Был подан протест в Верховный суд; там мою деятельность сочли не соответствующей чину правителя.

– Но ведь правитель должен заботиться о благе народа, разве не так?

– По идее, так… Дело в том, что они заявляют, будто моя популярность весьма подозрительна, обвиняют меня в интригах – якобы я пристраивал своих родственников и знакомых на хлебные места, – и в намерении захватить власть в вице-королевстве и отделиться от Испании. В Мадриде этому поверили, и меня считают теперь изменником родины.

Двор, еще несколько месяцев назад превозносивший его до небес, теперь порицал его столь сурово, что от Гальвеса осталась одна лишь печальная тень. Бальмису было ясно, что подавленность и ощущение несправедливости происходящего ускорили течение болезни. Вице-король никак не мог осознать, что его травят с подобной жестокостью и обвиняют в вероломстве лишь за то, что он стремился облегчить жизнь беднейшим слоям населения. Его, человека, который возглавил одно из самых героических деяний всей военной истории Испании – в одиночку вошел на своей бригантине в бухту Пенсаколы и одержал победу над англичанами, за что король даровал ему на герб девиз «Я сам». Он вел успешную политику и способствовал обретению независимости Соединенными Штатами; его имя носит город в Техасе и бухта в Мексиканском заливе. Он стоял по правую руку от Джорджа Вашингтона на первом параде в честь победы четвертого июля 1783 года. А сейчас героя лишили славы, так как сменились политические приоритеты. Король Испании уже не был расположен оказывать всемерную поддержку республиканцам Севера, ибо идеи независимости могли перекинуться и на испанскую Америку.

– Разве все эти шрамы, – промолвил Гальвес, – не являются доказательством моего патриотизма?

Бальмис бросил взгляд на рубец от раны на ноге, которую он сам же прижигал, и в памяти всплыли события битвы в Алжире. Его охватила еле сдерживаемая ярость. Такой правитель, как вице-король, с величайшим рвением откликавшийся на нужды народа, не заслуживал подобного унижения. Что-то явно неправильно устроено в империи, где облегчение страданий народа приравнивается к предательству. Для Бальмиса было очевидно, что вице-король угасает от нервного заболевания, вызванного унынием и упадком духа.

– Я скоро умру, – помолчав, произнес Гальвес.

Бальмис взглянул на него:

– Мы все когда-нибудь умрем. – А потом продолжил: – Возможно, не так быстро, как вы полагаете. Я сделаю вам кровопускание и пропишу лекарства на основе полыни, лаванды и цветков мака. Советую пить побольше виноградного сока, исключить мясо и соленья, не есть ничего возбуждающего. И прохладные ванны.

Это стало их последней встречей. Через несколько дней вице-король испустил последний вздох в той же самой спальне. Ему исполнилось сорок. Он был похоронен рядом со своим отцом в церкви Сан-Фернандо, в Мехико. Бальмис присутствовал на погребении. Именно там зародились слухи, что вице-короля отравили. Но врач знал, что Гальвес умер от горя, став жертвой зависти и страха, вызванных его собственной славой.

Бальмис остался без покровителя, но не без покровительства: архиепископ Нуньес де Аро был назначен временно исполняющим обязанности вице-короля, пока из Испании не прибудет новый правитель.

Бальмис получил статус резервиста, с окладом в сто пятьдесят реалов в месяц. В последующие годы его авторитет и клиентура постоянно росли. Врачебная слава и влиятельные пациенты открывали перед ним любые двери. Со всех концов страны к нему тянулись знахари, чтобы предложить новые лекарства: все уже знали, что Бальмис интересуется целебными свойствами растений. Однажды появился посетитель из Пацкуаро, из епископата Мичоакан; он назвался испанским именем Николас де Виана, по прозвищу Блаженный. Посетитель был высок, медно-красную кожу бороздили глубокие морщины, седые волосы разметались по плечам; на шее красовалось ожерелье из птичьих перьев. Босой, он был одет в длинную рубаху и кожаную, грубой выделки, куртку, с которой свисало множество амулетов. В Испании его бы приняли либо за бродягу, либо за юродивого. Ни один уважающий себя врач не стал бы тратить на подобного типа ни капли своего времени. И Бальмис не принял бы его, если бы тот не представил рекомендательное письмо от Медицинского совета госпиталя Мичоакана.

– Слушайте, доктор, у меня есть средство, которое помогает от сифилиса.

Бальмис навострил уши: именно этой теме он посвятил больше всего времени.

– И что это за лекарство, добрый человек? На основе чего?

– Мне о нем рассказала одна индианка, которая вылечила двадцать семь больных… И знаете ли, доктор: без ртути!

– Вот как?

Бальмис поднял брови. Это звучало слишком заманчиво, чтобы быть правдой.

– Я истоптал ноги в кровь, чтобы добраться до вас. Мне бы хотелось, чтобы мой труд признали здесь, в столице; умоляю вас отправиться со мной и самолично убедиться в результатах лечения.

– А каков состав лекарства? – поинтересовался Бальмис.

– Отвар голубой агавы, три унции ее же корня, две унции мяса гадюки и одна унция дамасской розы. Смотрите: ставим все кипятиться, пока объем не выпарится наполовину, затем процеживаем через ткань и даем больному, чтобы он как следует пропотел…

– Это называется потогонный отвар, – уточнил Бальмис.

– Что вы сказали?

– Ничего, ничего, давайте дальше.

– Затем делаю другое снадобье: смешиваю анис и истолченную в порошок бегонию, и знаете, куда это вводим? – Бальмис помотал головой, и знахарь продолжил: – Прямо в зад!

– Хотите сказать, это клизма?

– Да называйте как хотите…

Бальмис отправился в Пацкуаро и обследовал пациентов; и в самом деле, у них не наблюдалось ни язв, ни прочих признаков болезни. Переговорив с другими врачами, он получил заверения в том, что этот метод действует независимо от пола, возраста и дозировки. Бальмис воодушевился, убежденный в том, что его отделяет лишь шаг от открытия панацеи от злостного недуга. «Представляете, что я вот-вот могу найти лекарство сколь безвредное для организма, столь и действенное? – писал он отцу. – Это стало бы апогеем всей моей борьбы против пагубной язвы, начиная с Гибралтарской кампании. Да, отец, я верю, что стою на пороге великого открытия, которое избавит человечество от многих страданий, а мне принесет заслуженную славу…»

В течение трех месяцев Бальмис занимался испытаниями нового средства. В нем проснулся научный дух: хотелось отделить то, что он считал чистой воды предрассудком и суеверием, от того, что он полагал плодом древнего знания.

– Хочу попробовать убрать из состава мясо гадюки, – сообщил он Николасу де Виана.

– Но ведь именно змеиная плоть убивает злых духов, которые вызывают болезнь! Без нее лекарство не подействует.

– Вот и узнаем.

– Вы, медики, ни во что не верите… А если вы увидите, как я могу вылечить больного взглядом или наложением рук?

Бальмис закашлялся и нервно заморгал. Конфликт между научным подходом и вековой мудростью, между гуманистом Бальмисом с его рационалистическим складом ума и необразованным знахарем с его вполне действенными лекарствами и приемами окончательно назрел. Виана продолжал:

– Надо мне познакомить вас с доньей Пачитой: она садится перед своим маленьким алтарем, медитирует, потом у нее начинается шум в ушах, она входит в транс и делает хирургические операции. Есть целители, которые едва взглянув на человека, сразу понимают, чем он болен.

– Я как врач тоже обычно сразу знаю, болен мой пациент или нет, как только он переступает порог моего кабинета. В этом мы сходимся.

– Может, вы и понимаете, что человеку нездоровится, но не верите, что его можно вылечить взглядом или руками.

– Уж это точно нет.

– Ну так вот, лично я могу лечить взглядом. Дело в том, что вы всегда верите лишь в ту правду, которую видите собственными глазами и можете пощупать… Но вот что я вам скажу, доктор: ваш Бог, как вы говорите, присутствует повсюду, однако вы его хоть раз видели? Смогли его коснуться?

Бальмис не очень понимал, как на это ответить. Знахарь затронул очень деликатный момент, тот узел, где религия соединяется с наукой. Бальмис верил в Бога, но на свой лад, полагая это необходимостью, дабы найти объяснение великой тайне жизни.