Текст книги "Люфт. Талая вода"

Махнув рукой, Ани сложила шитье обратно и, наспех собравшись, поторопилась на кухню. Там ее ждали срочные вечерние заказы.

Этажом ниже мансарды Роберт делал перевязку Молли. Он обработал шов, вытер засохшую кровь и старался как можно осторожнее перематывать рану.

Молли морщилась от боли, но молчала, виновато отводя глаза.

– Дыши, все закончилось. – Роберт завязал бинт и принялся собирать медицинские принадлежности. – Попросить Ани принести что-то поесть?

– Попроси ее прогуляться по парку, – все еще хмурясь от неприятных ощущений, Молли постаралась улыбнуться. – Она весь день просидела за шитьем, а теперь заказы пошла относить. А завтра придется заменить меня за прилавком…

– Вижу, тебе легче. – Он мягко улыбнулся. – Есть будешь?

– Нет, спасибо, – Молли залилась румянцем.

– Хорошо, тогда отдыхай.

– Роб?

Он застыл возле двери. Мешковатый свитер с закатанными по локоть рукавами, просторные брюки. Он выглядел помятым, теплым, близким.

– А объяснения, Роб, поверь, лучше… Знаю, верить во что-то странное сложно, но ты же еще здесь, ты же не ушел, значит, поймешь. Просто нужно время. Немного времени. – Молли закусила губу. – И пусть Ани хоть сегодня отдохнет.

– Думаешь, с ней так легко договориться? – На уставшем лице появилась полуулыбка. – Не беспокойся ни о чем.

– Беспокоиться… – Молли тяжело вздохнула. – Роб, пекарня – место, способное совмещать реальности. Я давно живу здесь и… иногда меня выбрасывает в другие обстоятельства. Хочешь верь, хочешь нет, но я оказалась в прошлом, случайно попалась под руку во время стычки военных на улице и получила рану. А теперь вновь здесь.

Он посмотрел на нее как на спятившую. Хотел было покрутить у виска пальцем, списать на жар, но тревога и волнение Молли говорили, что она не лжет.

– Ты привыкнешь к этому. Ани, скорее, нет. Не тревожь ее подробностями. А здесь, – она достала из-под подушки свой блокнот и протянула ему, – все подробности. Ты поймешь, чуть позже поймешь.

– Как бы это ни звучало – я верю. А теперь отдыхай.

Роберт закрыл дверь, злился, понимая, что все его подозрения разбиваются о странное ощущение: он на своем месте. И пока это чувство у него есть – он подождет. И, как сказала Молли, привыкнет.

* * *

Несмотря на выходной, Аннетт блуждала по заснеженным улочкам. Остался последний заказ: от миссис Нордман, она прислала мальчишку с запиской и оплатой новых пирогов.

Улицы покрылись мелким снегом и утонули в вечерней темноте. Тяжелая корзина стала легче: все заказы были доставлены.

Ани подошла к особняку. Кованая калитка легко поддалась – кто-то успел расчистить снег.

Аннетт позвонила и склонила голову набок, ожидая, когда дверь откроется. И вот она скрипнула. Внук миссис Нордман одернул рукава широкого темно-синего свитера, грустно улыбнулся и переступил порог.

– Привет! – Синие глаза были сощурены, он пытался рассмотреть Аннетт в темноте.

– Ваш заказ: морковный, луковый и картофельный пирог, буханка светлого хлеба и печенье с изюмом. – Ани достала пакеты из сумки и протянула.

– Спасибо. – Эдвард осторожно взял еду в руки. – Подождешь полминуты? Прошу…

– Хорошо, – она зябко поежилась, плотнее кутаясь в широкий вязаный шарф.

Нордман не заставил себя долго ждать. Он выскользнул из-за двери, поправил ворот плотного пальто, закрыл дверь и сдержанно улыбнулся.

– Уже поздно, я провожу.

– В этом нет необходимости. – Аннетт нахмурила брови. – Я дойду сама, не вынуждайте меня чувствовать себя обязанной.

– У тебя нет выбора – ночной город не для юных девушек. В особенности сейчас. Или ты новости не читаешь?

Эд быстро спустился по ступеням. Он не оборачивался, так и стоял, ожидая Ани.

– Это угроза?

– Просьба… – Эд вздохнул. – Ни к чему не обязывающая. Мне нужно проводить тебя. Извини за настойчивость, но это важно.

Ани сдержанно кивнула. Нарастающее волнение разливалось внутри, вызывая дрожь. Щемящее чувство беспокойства подсказывало, что отказываться не стоит. Вязкое ощущение, слишком знакомое и тревожное, сковывало, но Аннетт сделала решительный шаг.

Перед глазами плыли странные, совершенно непонятные ей видения, больше напоминающие кадры из какого-то фильма. Аннетт тряхнула головой, списав все на усталость.

– Теперь будет больше патрулей. – Эдвард пропустил Ани вперед, показывая, что она ни в чем не ограничена. – Не все из них ведут себя так, как должны.

– Всем так говорите или только мне?

– Тебе, – тяжелый вздох заставил Аннетт пожалеть о сказанном. – Не думай. Прошлый раз наговорил лишнего – дурак. Больше не повторится. Если хочешь – пройдемся молча.

– Тут всего два квартала, выдержишь? – Ани не удержалась от колкого замечания. Ей казалось, что это поможет сохранить дистанцию.

– Куда же денусь?

До пекарни они шли молча. Ани время от времени поглядывала на своего сопровождающего. Что-то в его облике казалось знакомым, близким. Его глаза… они напоминали Тома. Такие же синие, словно беспокойное море. Сердце оборвалось. Аннетт приложила руку к груди, словно этот жест мог унять нахлынувшую боль.

Каким бы был Том? Высоким? Худым? С детской улыбкой и бесконечно грустными глазами… Она любила брата, пусть и ставшего сюрпризом для родителей. Том стал частью ее жизни, вот только так и не ощутил материнской любви. Казалось, Луиза и вовсе не знала, что это такое: брак по расчету, графики, договоренности… Ее сердце с каждым днем черствело, становясь таким же сухим, как сотни бумаг, которые она перебирала на работе. Именно там ее и застала смерть. Она пришла с громким взрывом, навсегда погребая под кирпичным одеялом оборванные судьбы.

Прошлое

Серость. Повисшая тишина заставляет слышать каждый шорох. Сердце взволнованно колотится. Кажется, мгновение – это так мало, коротко… Город облачился в осень, в мнимый уют прошлого, в непроглядную, коричневую и вязкую дымку костров.

В громоздких серых зданиях постепенно угасал свет. Одно за другим гасли окна, оставляя после себя темноту. В этот миг, несмотря на крохотные отблески уходящего солнца, Ани чувствовала смерть. Ощущала дым потухших свечей, за которыми скрывались погибшие люди. Бесчисленное количество потерянных жизней. Она помнила стеклянные взгляды, холодные окаменевшие тела. Паника сковывала тело, пронзала своим холодом душу, вынимала ее наружу, заставляя Аннетт крепче сжимать руку брата. Стужа.

В воздухе медленно витали падающие листья. Их почерневшие от влаги прожилки обмякли. Ани встревоженно оглядывалась. Шаги. В конце парка виднелись тени, отбрасываемые фонарем в желтом свете. Несколько секунд. Рефлекс.

Тонкий, почти невидимый среди густой листвы силуэт упал на рыхлую землю. Воздух пронзил громкий залп, эхом разлетевшийся по парку. Их не заметили. Пока не заметили. В этот раз погиб кто-то другой. Кто-то…

Аннетт что есть силы зажмурилась, вдыхая запах земли и мокрых листьев. В висках пульсировала кровь, все мышцы напряглись в ожидании повторных выстрелов. Ее руки тряслись. Казалось, что стоило давным-давно привыкнуть, но жизнь, таящаяся в продрогшем теле, заставляла ощущать непреодолимое волнение.

– Не поднимай голову, тише, они же нас увидят, не плачь… Том, прошу тебя, не плачь…

Ани говорила, почти задыхаясь. Ей с трудом удавалось успокоить светловолосого малыша. Пухленький брат смотрел на сестру большими синими глазами. Он хотел домой, хотел вернуться в теплую постель, из которой посреди ночи его вытянула Ани. Он не понимал, что их дома больше нет. На широком раскрасневшемся лице появились первые слезы, но Том добела сжал губы.

– Все хорошо, все правильно, ты молодец… А теперь поднимайся, нам нужно добраться до Дэрнсов. Ты же помнишь свою тетю? Они нам помогут.

Помогут… Ани не знала, так ли это, не знала, живы ли они. Ее озябшие руки уже не чувствовали тепла, не ощущали колючих прикосновений шерстяного пальто. Темно-сиреневое платье испачкалось в грязи, а наспех натянутый отцовский свитер пропитался влагой. Его коричневые нити стали черными и такими же холодными, как последние часы, проведенные на улице.

Мгновение – лишь единица времени, которую порой невозможно измерить. Аннетт казалось, что секунды, проведенные на земле, длились вечность. И сейчас, когда она, спотыкаясь, бежала через парк, время будто ускорилось, не оставляя лишней секунды для вдоха. Том еле поспевал. Еще квартал, один квартал.

Они добрались. Несмотря на теплый прием, что-то в душе тревожно барахлило. Предчувствие не обмануло: угольная серость полностью окутала горизонт, поглотила последний лучик надежды, после чего ночное небо вспыхнуло пламенем.

Грозовое небо разрывалось. Его клубы наполнялись пороховым дымом, пылью, поднимаемой бомбами. Последний залп уходящей авиации.

Город превращался в разрушенный лабиринт, окропленный кровью, заваленный телами, усыпанный кирпичом и камнем. Невысохшие багровые пятна впитали в себя уголь сгоревших тел. Взрыв.

Лоскуты. Улицы. Крики. Небосвод превратился в мрак, черный, серый, покрытый перегоревшим пеплом. Выжженный дотла. Вывернутый наизнанку, как сердца выживших.

Ани едва дышала. Несколько минут назад она покинула дом, чтобы отнести рюкзаки в гараж, и теперь, стоя возле него, слышала гул, чувствовала, как дрожь земли откликалась в сердце. Заложило уши. В мгновение казалось бы крепкий дом разрушился, погребая под собой невинные жизни. Снаряд попал в левую часть. Аннетт кричала. Сначала громко, так, что раскалывалась голова. Вскоре голос надломился, крик стал хриплым, почти беззвучным. Бессильная боль.

Теперь она одна.

Насовсем.

– Ваши документы, – неприятный, скрипучий голос выдернул Аннетт из воспоминаний. – Покажите документы.

Военный светил фонарем, внимательно разглядывая Эдварда. Затем крохотные глаза прищурились, превратившись в щелочки, и переметнулись на Ани.

– Возьмите. – Эдвард сделал шаг вперед, частично заслоняя свою спутницу. – Какие-то претензии? Или так, проверяете всех прохожих?

В спокойном голосе сквозила провокация. Эд сжал губы. Он смотрел на военного свысока. Так, что полненький мужчина выглядел нелепо на фоне высокого и, несмотря на легкую худобу, хорошо сложенного Эдварда.

– Нордман, о, простите. – Военный скомканным движением протянул документы обратно. – Мы проверяем всех, ну, почти всех, просто вы с девушкой. Мало ли…

– Мм? – Эд мягко взял Аннетт за руку.

– Вышло новое распоряжение… – Мужчина мялся, переступая с ноги на ногу. – После последних похищений… понимаете ли, нужно все контролировать. По Тальвилю ползут недобрые слухи. Глупо все списывать на какие-то предсказания, сами понимаете, что опасные времена сейчас, опасные.

– Это правильно, – Нордман кивнул и протянул руку военному. – Хорошего вам вечера.

– Да-да, спасибо. Ступайте. – Военный натянуто улыбнулся и направил свой фонарь на другой конец улицы, поспешив завернуть за угол.

Ани растерялась. Холодная рука крепко сжимала ее ладонь. Пальцы заныли – совсем недавно в них была тяжелая корзина. Теперь же она свободно висела на левом предплечье.

– Не бойся ты. – Эдвард горько усмехнулся и разжал пальцы. – Мы пришли, верно?

– Да, спасибо, что проводил. – Она побледнела и резко дернулась.

Страх полоснул ее, как только дверь скрипнула. Из-за нее показался Роберт. Он нахмурился, внимательно рассматривая Эдварда. Роберт сделал шаг вперед, смерив взглядом незнакомца, и поправил небрежно наброшенное на плечи пальто.

– Все в порядке?

– Да, мистер Нордман проводил меня. – Ани сжалась, но не отвела взгляд.

– Мне послышалось другое.

– У нас проверяли документы. Сейчас усиленный контроль. Не стоило вечером отпускать ее одну. – Эд отступил, показывая, что не задерживает Ани. – Доброй ночи!

В проеме заморгал свет – снова перебои с электричеством. Аннетт с любопытством смотрела вслед удаляющемуся силуэту. Ей хотелось растянуть это мгновение, чтобы не оборачиваться и не встречаться вновь с холодным взглядом Роберта.

– Ступай внутрь, замерзла ведь, – в тихом голосе слышались усталость и причиняющая боль нежность.

Глава 5. Игольница

Невысказанность – парящее чувство, влетающее ветром в легкие.

Пекарня пустовала. За окном завывал ветер. Липкие снежинки ударялись о стекла, так, словно зима хотела прибрать к рукам светящиеся дома, проникнуть в последние приюты тепла. Захватить их, остудить, накрыть белым ковром, чтобы до весны все утихло и превратилось в ледяную пустошь.

Освещение вновь заморгало, лампы едва выдерживали перепады напряжения. Их вспышки резали глаза, после чего они тухли, окуная помещение в темноту. И вновь зажигались, словно говоря: «Мы тут, все в порядке, мы живы».

Роберт раздраженно щелкнул выключателем. Через мгновение кухню наполнил свет керосиновой лампы. Его желтое свечение напоминало осень: теплую, разбрасывающую едва пожелтевшие кленовые листья. Они, шурша, падали, смешиваясь с другими. Иногда ветер подхватывал их, разбрасывая по асфальту яркими пятнами: зелеными, красными, золотистыми и пожухлыми, черными.

– Снова потемки, – Роберт тяжело вздохнул и с осуждением покачал головой. – Садись, не обедала, не ужинала. Остался картофель, согрею чай.

– Я сама…

– Еще бы, сама. Садись, – его голос прозвучал непривычно строго, властно. – Молли отдыхает, Коул у себя – ему выезжать рано утром. Не хватало, чтоб еще и ты вымоталась… и тогда в пекарне останусь только я. Сам, знаешь ли, со всем не справлюсь.

– Роб? – Ани села за стол, тревожно заламывая пальцы, и с волнением рассматривала своего друга.

Уверенные, точные движения… Он делал все машинально: поджигал крохотную газовую плиту, ставил маленький горшок на пламя и грел воду. В этом всем сквозило что-то отчужденное, непривычное, далекое. Косая тень закрывала часть лица. В полумраке он казался старше своих лет. Строгий силуэт смягчила лишь мятая кофта и привычный теплый аромат дерева. Одеколон подарила Молли. Он был простой, совсем незамысловатый, но по-особенному подходил Роберту. Поначалу масляные духи отдавали липовым медом, затем сменялись смесью полевых цветов и горечью дубовой древесины, а как только насыщенная нота утихала, они превращались в мягкий и слегка терпкий запах свежих фруктовых дров. Теплый, успокаивающий, близкий.

– Что? – Он поставил на стол горшочек и большую стеклянную чашку с ароматным разнотравьем.

Печеный картофель с овощами пустил сок. Зачерпнув немного жидкости, она пригубила ее. Приятным теплом бульон проник в желудок. Картофель полностью разварился и от этого стал еще вкуснее. Пряные специи придавали ему легкую кислинку и остроту. Тепло, согревая, растекалось по телу.

– Как ты?

В этом простом, ничего не значащем вопросе скрывался подвох. И Ани, затаив дыхание, отвела взгляд. Она спрашивала и боялась, что услышит ответ. Сейчас Роберт был другим, вновь напоминал серую тень, которую она встретила в ту ночь: холодный, раздраженный, тревожный… чужой.

В прошлом

Потерянные люди всегда стараются быть в движении. Это имитирует жизнь. Будто в конце пути что-то изменится, будто в следующем квартале начнется новая жизнь. Но это обман.

Роберт крепко сжимал в руке чемодан. В небольшом квадрате хранились поношенные свитера – он нашел их на чердаке в разваленном доме, – несколько рубашек и выцветшие брюки. Его запутанные волосы из-за сильного ветра закрывали глаза. Он дышал полной грудью, наслаждаясь прохладой. Еще пара часов, и чистый воздух вновь наполнится гарью. В подвалах начнут топить старые печи и камины, во дворах – жечь костры.

Октябрь задушил последние теплые вечера, размазал по мокрым улицам разноцветные листья, наполнил дома первыми заготовками дров. Тишина.

Этот город был больше предыдущего. Роберт по привычке ходил возле рассыпавшихся домов в надежде найти еду, воду и теплую одежду. В чемодан много не помещалось, да и запасов не хватило бы дольше чем на трое суток. Черствые корки хлеба, немного овощей, сыр.

Он зашел в небольшой и узкий подъезд. Пахло сыростью и гуталином. Насыщенный запах темноты, скорби и переизбытка эмоций. Роберт ничего из этого не ощущал. Он давно ко всему привык. Этим людям больше не нужны ни вещи, ни еда. А он – жив. За несколько лет разрушений он вырос, вытянулся, очерствел. Заглядывая в безликие и пустые глаза мертвецов, он осознавал, что внутри ничего не шевелится, не вздрагивает. Роберт считал, что жалость – это плохое чувство. Жалость вынуждает совершать не те поступки, привязываться к нежеланным людям, цепляться за то, чего нет. Но он умел сопереживать.

В крохотной квартире он нашел засохшие маковые булочки, немного чая и горсть орехов. Остальное уже разобрали. Насыпав орехи в небольшой карман, Роберт поспешил прочь. Пусть другим достанется то, что он не нашел. Покой.

Среди бесчисленных трехэтажных домов виднелся разваленный особняк. Его витражные стекла отражали свет, исходящий от серого неба. Полупрозрачные тени мягко окутывали осколки, пряча под широкими кронами деревьев кусочки жизней. Он хотел пройти мимо, но взгляд зацепился за серый силуэт под крыльцом. На вид совсем еще юный мальчишка кутался в бесполезный свитер. Холодало.

– Эй, чего ты здесь сидишь? Пошли… Эй…

Роберт потряс крохотную фигурку за плечо. Та подняла голову. Бледное, словно кости, лицо было испачкано в пепле и крови. Слишком женственные черты. Бездонные кофейные глаза, наполненные горечью. Роб вздрогнул, будто почувствовал этот резкий и неприятный привкус.

Онемевшие пальцы, слабые и безвольные, с трудом удерживали чашку. Старые воспоминания вскрыли затянувшиеся раны, впуская в душу прежний холод. Он был страшнее, чем вьюга за окном. От него не спасет затухающая печь. От него не сбежать.

– Все нормально, не бери вчерашнее в голову – нахлынуло. – Он сжал руки, усмехнулся и заглянул Ани в глаза.

Неприятное чувство полоснуло ее, крохотными семенами посеяв тревогу. Он вновь сделал шаг назад, закрывая свои эмоции, закрывая себя, не впуская в изможденную от переживаний душу. Отстранялся, словно это могло спасти от пропасти, но ведь она за спиной, она там, где не видно, там, где не ожидаешь.

– Что же тогда тебя тревожит? – Она решилась на этот вопрос и тут же осеклась.

В горле пересохло, от сладкой травяной воды воротило. Аннетт, скрываясь за широкой кружкой, делала вид, что пьет. Горячие прикосновения смачивали обветренные губы, но при этом обжигали так же, как взгляд Роберта, от которого она пряталась.

– Ты, – Роберт неожиданно тепло рассмеялся и тут же посерьезнел: мягкая улыбка сменилась суровым взглядом. – Завтра никакого шитья – иначе я выброшу все твои игольницы вместе с швейной машинкой.

– Я бы и сама выбросила эту рухлядь, да жаль, – Ани тяжело вздохнула. – Новую вряд ли можно достать. Конечно, если здесь нет магии, переносящей в какую-то другую, более счастливую реальность.

Он выбросит игольницы… Сейчас Ани казалось, что она – та самая мягкая и безобидная подушечка, в которую беспощадно вонзают острые иголки воспоминаний, черствости, безразличия и невыносимой заботы, которая, словно штормовые волны, то окутывала ее своей добротой, то оставляла высыхать и задыхаться на сухом песке. Ей казалось, что все это какая-то игра, странный, замысловатый узор на мятой и потрепанной ткани, который она никак не может отгадать.

– Посмотрим мы твою машинку, ничего ей не станет. – Роберт забрал у нее из рук чашку. – Оставь, все равно только делаешь вид, что пьешь.

Теплая ладонь на долю секунды скользнула по ее пальцам, и Ани невольно разжала их, разрешая забрать бесполезный напиток – он не согревал тревожное сердце. Аннетт отдернула руки и спрятала под стол. Их обожгло воспоминание о неприятном ледяном прикосновении, которое она совсем недавно испытала возле входа в пекарню. Эдвард сжимал ее пальцы, болезненно давя на кожу. Знал ли он, что причиняет боль? И вот теперь, после бережных прикосновений Роберта, воспаленные от холода костяшки заныли, показывая разницу, напоминая, что все еще чувствуют странное покалывание и непривычную дрожь. Такую же, как в тот вечер. Значил ли он что-то для Роберта?

Аннетт хмурилась. Она помнила, как хотела сказать что-то бесполезное, как Роберт сделал шаг вперед. Настолько близко, что воздуха на двоих не хватало. Как легко коснулся шершавыми губами щеки и тут же отстранился, словно он не хотел, но сделал неосторожный жест под дурманным глинтвейном.

Молли говорила, что все это пустяки, что ничего не значит, что Роберт опекал ее, словно сестру, иногда позволяя себе по-братски невинные прикосновения. Но ведь они и правда ничего не значили.

– Не засыпай, в нагревателе еще осталась теплая вода. – Он взлохматил ее волосы, сделал глоток из чашки и добродушно улыбнулся. – Я домою посуду.

Роберт проводил взглядом уставшую фигурку, и как только та скрылась на лестнице, устало вздохнул. Он чувствовал себя обессиленным, разбитым. Темнота окутывала его, несмотря на тусклое и замыленное свечение керосиновой лампы. Тонкая струя воды тихо шумела, мешала думать. Ее привычное булькающее урчание отвлекало, убаюкивало, но лишь на время. Короткое, но неустанно бегущее время.

Грязная посуда закончилась. До блеска отполированные и скрипящие тарелки вернулись на свои места, но Роб медлил. Намеренно растягивал минуты, вытирая стол, стирая и без того чистую тряпку. Покрасневшие от горячей воды руки покрылись шелушащейся кожей – ничего, потом пройдет.

Роберт поднялся на мансарду и вошел в комнату. Ее освещала почти догоревшая свеча. На стенах плясали тени. Они напоминали ему ускользающие сны. Последнее время Роберт их не помнил. Точно знал, что они были, но не мог вспомнить. От них оставались лишь ощущения… зыбкой земли, которая вот-вот собиралась рассыпаться под его ногами; теплых рук, бережно вытаскивающих его из кошмаров; звонкий смех, который он так часто слышал в госпитале; бурлящие реки; обжигающие прикосновения крови; холодный металл инструментов. Все смешивалось в одну воронку, затягивающую его на дно.

Он нерешительно подошел к кровати. Холодная простыня и пуховое одеяло отпугивали, предвещая кошмары.

Ани сидела на своей, зябко кутаясь в широкое одеяло. Влажные волосы рассыпались. Она положила голову на колени и задумчиво наблюдала за тем, как тонкий фитиль догорал и огонь, захлебываясь в воске, боролся за жизнь. Пламя карабкалось, цеплялось, вспыхивало на перегоревшей нити, но так и не смогло задержаться на обугленном кусочке. Комната наполнилась темнотой.

* * *

Казалось, что после отъезда Коула дом опустел. Молли почти не выходила из своей комнаты. Да и куда? На кухне она не могла сидеть без дела… Хмурилась, надувала пухлые губы, нервно покусывала их, но смиренно придерживалась правила «не переусердствовать». Поэтому старалась держаться от прежних хлопот подальше и не мешаться под ногами.

Ани и Роб молча занимались делами: Роберт разбирал швейную машинку, ремонтировал стеллажи для хлеба, выравнивал формы для выпечки, точил ножи… Аннетт стояла за прилавком, натянуто улыбаясь посетителям.

Пекарня встречала яркими ароматами выпечки, подрумяненной карамели и яблок. Ани, как всегда, сидела на высоком стуле за прилавком, подперев рукой голову. Посетителей почти не было. И немудрено: за окном бушевала вьюга. Ее белое покрывало превратило улицу в чистый лист бумаги – пиши не хочу. Если бы Аннетт спросили, что она на нем написала, то Аннетт с уверенностью ответила бы: «Весну». Серый асфальт, сине-зеленую реку, которая растекалась бы кляксами-волнами по мокрой бумаге, светлое небо в розово-фиолетовых прожилках рассвета и небольшой белый дождь – опадающие цветы фруктовых деревьев. Жаль, что белизна за стеклом всего лишь снег, который впитает в себя краски, а метель тут же заметет следы.

Раздался звон колокольчика, и Ани встревоженно оторвалась от размышлений. На щеке красовалось розовое пятно – не стоило подпирать ее рукой. Но это же пустяки?

В пекарню вошел Эд. Его заснеженное пальто, казалось, превратилось в кусок льда – снег подтаивал и тут же примерзал к шерстяной поверхности. Он хмурился, крепко сжимая в руке небольшой чемодан.

– Ани? – Он удивленно застыл возле прилавка.

– Горячей воды? – Она рассеянно кивнула в знак приветствия и достала из-под прилавка чашку.

– Нет, я тороплюсь, через час поезд.

Тонкие губы расплылись в улыбке. Он, не отводя глаз, рассматривал взъерошенные волосы, небрежно заправленные за уши, уставшее лицо. Вглядывался в карие глаза, стараясь уловить в них что-то теплое, но, кроме грусти и красноты, ничего не видел.

– Уезжаешь? – В сиплом от долгого молчания голосе прозвучала нотка разочарования.

– На время, – Эдвард улыбнулся. Почти беззаботно, но натянуто, не правдиво.

– Все в порядке? – Ани хмурилась, сжимая карандаш в руке. Он, словно соломинка, помогал ей держаться.

Необъяснимая тревога внутри нарастала, отзываясь мелкой дрожью в пальцах. Ей казалось, что в спину кто-то осуждающе смотрит, сверлит ее взглядом, говорит: «Ты не должна с ним говорить, это неправильно». Что-то в облике Эдварда отпугивало ее. Синяки под глазами расползались по худому лицу, суровый, злой взгляд буквально впивался в нее. Отчего он так обжигал?

– Две маковых булочки и полкирпича ржаного хлеба, если его можно нарезать.

Ани кивнула и засуетилась: обернула булочки в плотную бумагу, завязала бечевкой и принялась нарезать хлеб. Большой нож выглядел нелепо в руках хрупкой продавщицы, отчего взгляд Нордмана потеплел. Он с любопытством наблюдал за тем, как Ани отмеряла ширину кусочков, как нажимала на ручку, отрезая очередной. Как бережно складывала и упаковывала хлеб, плотно стягивая пакет веревкой. Ловко, легко, непринужденно.

– Это все? – Она прикусила край карандаша, задумчиво пересчитывая заказ.

– Да. – Эд взял в руку два небольших пакета и рассчитался. – Доброго вечера!

– До встречи! – Ани помахала рукой, стараясь не провожать взглядом посетителя, и принялась записывать продажи.

Неожиданная, до этой секунды нежелательная встреча почему-то стала приятной, напоминая Аннетт, что жизнь идет своим чередом. Все движется по кругу: если вчера печальные мысли мешали уснуть, то завтра будет легче – усталость помогает на многое закрыть глаза. Она вселяет безразличие, сковывает и опустошает. Дает минуты свободы.

Позади послышался шорох. Роберт подошел и, застыв в нерешительности – Ани ощутила заминку, – прокашлялся.

– Пора закрываться, – он взял ее за руку. Ладонь Роберта была горячей и сухой. – Тебя звала Молли, сказала, ей нужна женская помощь.

– Чашка глинтвейна и душевные разговоры? – Ани издала смешок и захлопнула толстый блокнот.

– Мне кажется, Молли очень трудно выбрать наряд на завтра, – Роб широко улыбнулся, а затем посерьезнел. – Ей просто одиноко, а я не тот, кто сможет помочь молчанием.

– Тогда оставляю ключи тебе. – Она робко вытянула свою руку из-под ладони Роберта и, достав из кармана звенящую связку ключей, положила их на стол. – Молчание иногда говорит больше, чем слова, просто нужно научиться его понимать.

Роберт ничего не ответил. Как всегда.

Комната Молли тонула в пляшущих тенях керосиновой лампы. Она потрескивала, наполняя помещение притворным теплом и чьим-то присутствием. Было не так тихо.

– Пойдем наверх? – Ани отчего-то говорила шепотом, словно боялась нарушать тишину.

– Если поможешь и мы не помешаем Роберту. – Молли протерла заплаканные глаза – перевязка по-прежнему была болезненной. – Или… давай посидим на кухне? Как прошлый раз.

– Там холодно. – Ани осуждающе замотала головой. – Давай руку. Я все равно уже принесла горячий чай и немного капустного пирога, ты же любишь.

– Спрятала под прилавком, чтобы никто не купил? – Глаза Молли наполнились радостными слезами: она была признательна Ани за заботу.

– Нет, заранее отложила на кухне.

Они съели полпирога вместо ужина, запивая терпкой водой с вишневым вареньем. Говорили о пустяках. Ани давала лоскуты ткани, и Молли с завязанными глазами пыталась на ощупь определить их материал. Простое, незамысловатое общение наполняло мансарду звонким смехом, в воздухе клубился пар, исходивший от больших кружек. Пахло деревом и сладкими клубничными духами Молли.

Почти не забыто. Почти. Ани несколько раз ловила себя на мысли, что все не взаправду, но тут же прогоняла ее – призракам нет места в теплых комнатах. Их должен пугать свет лампы и беззаботная улыбка Молли. Та задумчиво сидела, перебирая пальцами светлые кудрявые волосы, заплетала их в косу, но непослушные завитки все время выбивались.

– Внук миссис Нордман проводил тебя до самой пекарни? – Она радостно закусывала губу, завязывая резинкой косичку.

– Да, – Аннетт тяжело вздохнула. – Нас остановил военный, проверял документы… нехорошо это, думаю, будь я одна, никто не подошел бы, а так, мало ли, подумали лишнего.

– Ты себя в зеркало видела? – Молли цокнула, складывая руки на груди. – Мне кажется, подумать о тебе плохо просто кощунственно.

– Не преувеличивай…

– Хорошо, я поняла, спорить бесполезно. Не смотри так, знаю, что хочешь спросить о произошедшем. Но я не могу рассказать, пока не могу. Мне нечем подтвердить свои слова. А без фактов – нет веры. Все пустота.

– Молли…

– Ну, еще поговори мне тут, – смягчившись, подруга улыбнулась. – Ани, пойми, если бы это все зависело только от меня… но переживать, по крайней мере вам с Робом, не о чем. Это случайность, неприятная случайность.

Молли рассматривала деревянный потолок, сидя на широкой кровати с мягким матрасом и огромным пуховым одеялом. Она укуталась в шерстяную шаль, поджав под себя ноги, и задумчиво хмурилась. Ей было горестно осознавать, что одно решение открыть дверь могло спасти Роберта и Ани и в то же время сделать их по-своему пленными. Но больше всего огорчало то, что она не могла рассказать правду. Пока не могла.

Февраль – самый суровый месяц. Но при этом спокойный. Когда ледяной воздух пробирает до костей, на душе становится не так холодно. Где-то внизу послышался скрип ступеней.

– Это Роб, думаю, он проведет меня вниз. – Молли отмахнулась от навязчивых воспоминаний и постаралась встать с кровати. – У меня-то завтра будет время отдохнуть.

Она крепко сжала пальцы Аннетт, благодарно заглянула в глаза и обняла на прощание.

– Спасибо за вечер и спокойных снов!

– До завтра. – Прежде чем щелкнула дверная ручка, Ани помогла Молли подойти к двери. – Завтра ты должна будешь написать мне рецепт, я-то никак его не запомню.

– Потому что не хочешь забивать свою голову мукой, сахаром и прочей ерундой. Оно и верно – я знаю, что ты по вечерам читаешь книги из кабинета, – Молли смеялась. – До завтра.

Молли столкнулась в проеме с Робертом, и тот непроизвольно отпрянул.

– Проводишь? – Ничуть не смутившись, Мол протянула ему руку.

Вместо ответа он коротко кивнул, взял ее под локоть, и они скрылись за дверью. Действия для него значили больше, чем просто слова. Слова – горсть букв, которую развеет ветер. Он сгребет их в охапку и скроет под толстым слоем снега. До весны. Чтобы потом напомнить о случайно брошенной фразе чем-то болезненно старым. Тем, что боятся найти под слоем льда, – виной.