Текст книги "Сбой в матрице. Мистические истории"

Сбой в матрице
Мистические истории
Хельга Лу

© Хельга Лу, 2017

ISBN 978-5-4483-7828-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Тропа чертей

Вьюга разыгралась не на шутку. Колючий снег, как бы Агафья не прикрывала лицо грубой шерстяной шалью надетой поверх пухового платка, жалил острыми иглами, проникая в повозку, и укладываясь вокруг ног белым холодным одеялом. Ветер завывал всe громче и протяжнее, от высоких металлических звуков, издаваемых ненастьем, давило в висках и свербело в перепонках, Агафья начала мeрзнуть. Она зябко передeрнула плечами, одолевали беспокойные мысли: «Да где же эта несчастная деревня, вроде ведь недалеко от нашей, а всё едем и едем. В такую метель недолго и заблудиться. Приспичило же рожать в непогоду, руки вот еще придется отогревать, холодными-то и роженицу и ребенка застудить недолго». Очередной снежный порыв разбушевавшейся метели обрушился на женщину, отчего дыхание у нее перехватило. Сквозь пронзительные вопли ветра Агафье почудился волчий вой. Вдруг кони захрапели, повозка остановилась, внезапно чьи-то сильные руки схватили Агафью, выволокли из повозки и, протащив немного по заснеженной, завьюженной дороге, с силой погрузили в сугроб.

Будто потеряв сознание, она какое-то время лежала неподвижно в снежном коме, тяжело дыша, и в глупой растерянности пыталась понять, что произошло, что же это с ней сотворили и почему? Спустя некоторое время Агафья хотя и с трудом, но стала выбираться из сугроба.

Освободившись, тяжело передвигая ногами и проваливаясь в снег, сколько было сил, брела она в метели, сопротивляясь сильным порывам ветра и, преодолевая снежные заносы. И вот уже ей казалось, будто сама степь стонет и воет, захлебываясь от снежных волн набегающих друг на друга, и покрывающих её сплошным белым ребристым полотном.

Разум стал туманиться, а силы, как и остатки человеческого тепла, покидали Агафью, она уже не чувствовала ни холода, ни воздушных потоков снега, подталкивающих в спину, но продолжала слышать свист ветра и усиливающийся вой волков. Сильный снежный вихрь, куражась, захватил Агафью, закружил, с силой приподнял и бросил вниз, она обмякла и повалилась в снег, потеряв сознание.

Очнувшись, сквозь тяжелые веки, как будто налитые свинцом она едва различала напротив себя горящие красные точки, которые постепенно приближались к ней. «Волки, – догадалась Агафья, – быстро учуяли».

***

– Помнишь её, – спросила волчица?

– Помню, – ответил волк, – клеща то она вытащила, а спасти младшенького так и не удалось.

– Да, не удалось, – грустно подтвердила волчица, – слабенький он был, дохленький, вот и не смог выкарабкаться. А она, Агафья, добрая.

– Да знаю, знаю, что добрая, хватит уже болтать-то, а то вон – эти дрожат от холода, – проворчал волк, заботливо посмотрев на стоящих рядом двух крепких волчат.

– И сыновья помогут, – гнула свое волчица.

– Ладно, думаю, все вместе справимся, – определился волк, – где эта твоя Богдановка?

– Там, вон в той стороне, – с готовностью указала волчица.

***

Агафье казалось, будто лежит она на раскаленных углях, и нету мочи, переносить этот пожар тела, а изнутри его вырывается воздух, горячий, болезненно обжигающий нутро, и кажется, что это не воздух, а пар от кипящей воды, который того гляди, обварит все внутренности.

По периметру потолка с бешеной скоростью бегал маленький, чёрный человечек. На ногах у него были надеты белые носки и черные лаковые ботинки, брючки обтягивали его хрупкое тельце, и смотрелись смешно, потому что были короткие, вроде как не по размеру. Черные блестящие волосы, густо помазанные бриолином, ниспадали на плечи. Одна рука у человечка была в перчатке из белого тонкого кашемира, вся усеянная, не иначе как алмазами, ярко сверкающими. Белая батистовая рубашка, с воланами и жабо, была перехвачена на талии широким красным поясом.

Маленький кудрявый человечек бегал и бегал, не переставая, у Агафьи от этой его беготни сильно кружилась голова и подкатывала тошнота. Ей становилось значительно легче, когда он иногда останавливался и начинал что-то петь на непонятном языке, одновременно выполняя интересные, витиеватые движения ногами. Как-то после неоднократного повторения замысловатых движений ногами и корпусом, он вдруг замер прямо на середине потолка и обращаясь к Агафье, произнес,

– Правда, я становлюсь светлее? Понимаете, мне постепенно осветляют кожу, впрочем, не знаю зачем, ведь и без этого, как говорят многие, я превосходно танцую.

– Светлым хочешь стать? – усмехнулась Агафья, – тут одной окраской тела не обойтись.

– Что, что вы сказали? – спросил кудрявый человечек.

Видимо, оттого, что в комнате было очень жарко, он снял со своей руки белую с сияющими камнями перчатку. Эти камни, как будто множество ярких лампад, освещали избу, и больно слепили глаза Агафьи, даже сквозь закрытые веки.

– Да так я, рассуждаю сама с собой.

– О чем?

– О белых и черных людях, вернее – о их светлых и темных душах.

– О душах?!

– Да, о душах. Главное не навредить, понимаешь?! Не навредить себе и ближнему своему и больше ничего не надо для того чтобы быть светлым. Просто жить и не вредить! Но это очень трудно не навредить, также трудно, как и жить, – Агафья перевела дух, – но всегда следует стараться, и все получится, вот как у тебя эта твоя диковинная лунная дорожка. Вот я о чем. Ладно, тебе не понять меня, видимо, другой язык. Отдохнул бы немного, носишься как угорелый, устала я очень, а ты мельтешишь перед глазами, тяжко мне что-то, душно.

Агафья вдруг почувствовала, что поднимается к потолку и уже почти рядом ощущает дыхание маленького танцора, который, слушая рассуждения лекарки всe время улыбался и кивал своей кудрявой головой, как будто полностью соглашался с ней. Но вот она обнаружила, что уже находится над черным человечком, значительно выше потолка, над крышей своей избы и все стремительнее поднимается вверх к хмурому январскому небу, вверх – в самую глубину синевы, в неизведанное.

***

– Как поживаешь Агафья, – устало, но дружелюбно приветствовал лекарку Господь.

– Спасибо, с вашей помощью, – с достоинством ответила Агафья.

– И тебе спасибо за почитание и принятие помощи, – уважительно отозвался Господь.

– Насовсем вызвал, или по делу, – Агафья боялась, что долго общаться с Самим не сможет, сил маловато.

– Мы, конечно как можем, помогаем, выручаем, и то, сама знаешь, не всегда удается, вот и дорожим вами – воинами Добра, нашими соратниками, ценим и оберегаем наш священный союз в его противостоянии Злу, – Господь печально замолчал, молчала и Агафья, берегла силы.

– А ты сильная, очень сильная, не по зубам ты им оказалась, – Господь хмыкнул, затем улыбнулся и с удовлетворением продолжил, – выиграла ты Агафья, молодец, низкий поклон тебе от меня.

Лекарке стало неловко от последних слов Самого, она уж было собралась сказать ответное слово, но Господь опередил еe,

– Молчи, молчи, береги силы, и мы тебе поможем, мы всегда с радостью помогаем тем, кто сам себе пытается помочь и трудностей не боится, и просить не стыдится. Конечно, тем, кто только просит, мы тоже не отказываем, как и тем, кто не верит в себя, но с последними сложнее, да и результат не всегда положительный.

Господь тяжело вздохнул и задумался о чем-то, затем, как будто очнувшись, посмотрел на Агафью и уже по-деловому произнес:

– Возвращайся, тебя там ждут.

***

По деревне, со скоростью стремительно падающего на жертву сокола, поползли слухи о том, что кто-то решил погубить лекарку Агафью и под предлогом якобы отвезти ее в Николаевку к роженице, вывез в степь, да и бросил там, среди ночи, в самую пургу.

Её полуживую, всю обмороженную, под утро, обнаружила Дуся – помощница лекарки, прижившаяся в ее доме, и служившая ей верой и правдой с тех пор, как Агафья спасла ее от тифа.

В тот день Дусе приснился странный сон «что вроде четыре волка – грозных и истерзанных, заглядывают в окна избы и лапами колотят в ставни» отчего она в страхе проснулась и выбежала во двор, и увидела подругу, лежащую замертво на снегу, около калитки.

Неприятная новость взволновала и возмутила сельчан, никто из них не остался равнодушен. Не было такого жителя в Богдановке, который бы не знал красивую и строгую Агафью, многих из них она лечила: у кого роды принимала, кому жизнь спасала от сильной хвори. Была Агафья умна и справедлива, оздоровляла не только травами, шептаниями и молитвами, но и владела медицинскими познаниями. Сельчане лекаркой гордились, потому, как ценили и уважали Агафью не только в Богдановке, но и далеко за ее пределами.

Несмотря на сильные морозы и непрекращающуюся метель, сельские бабоньки собирались стайками и горестно перешептывались, охали да ахали, и не переставая, ругали страшных злодеев: – «И за что же это они такую святую женщину, чтоб им пусто было извергам, прости Господи; чтобы у этих разбойников руки отсохли и отпало то, что меж ног болтается, прости Господи; чтоб их кровавый понос замучил, этих душегубов, прости Господи; да что же это творится то на этом белом свете и куды смотрят эти как их там… прости Господи».

Нельзя сказать, что жители Богдановки были особо религиозным народом, однако традиции христианские блюли, в церковь по воскресным дням ходили, основные молитвы знали – иными словами, отношение к вере у богдановцев было здоровое, разумное.

Но судьбой Агафьи обеспокоились все. И молитвы во здравие вспомнили даже те, кто не особо рьяно относился к религии и с неохотой выполняя все церковные ритуалы.

И потянулись к Агафьиной избе ходоки, кто с чем: несли святую воду, лечебные травы охапками, мази самые, что ни на есть премудрые, сало внутреннее свиное и медвежье, жир барсучий, мед и такой и сякой, варенье малиновое, сушеные ягоды земляники и листья смородины. Дуся уже не знала, куда что ставить, разрешала посмотреть на Агафью, просила почитать молитву, после чего выдворяла гостей, объяснив, что больной нужен чистый воздух и главное – покой.

Но Агафья в себя не приходила, продолжала бредить, пылала жаром, покрывалась потом, а то и стучала зубами, отчего Дусе становилось страшно и она начинала паниковать и уж было сомневаться в чудодейственной силе барсучьего жира, липового мeда и молитвы о Богородице. Пошел пятый день тягостного ожидания.

Агафья лежала в горнице на широкой кровати, устланной жeсткими, суконными подстилками (Дуся преднамеренно убрала перину, чтобы облегчить жар больной) сверху покрытыми белой накрахмаленной простынею с кружевным подзором. Была Агафья крупной, рослой женщиной и даже в полубессознательном состоянии тело её источало приятный запах волнующей смеси мятных трав и грудного женского молока. Под ночной рубашкой такой же ослепительно белой, как и постельное бельё, большими упругими лепешками развалились груди, на каждой из них лежали, как специально уложенные, две толстые каштановые косы, туго заплетенные и немного взлохмаченные в борьбе с лихорадкой. Большая, пышнотелая, она даже мучилась, борясь с болезнью красиво, чувственно.

– Сгиньте, сгиньте бесы, – вдруг грозно и довольно отчетливо зашептала Агафья.

Дуся от неожиданности вздрогнула, потом вскрикнула, потом сама себе закрыла рот рукой, рассердилась на себя, что напугалась так, «как вроде покойник заговорил».

Наконец, посмотрела обрадовано на шепчущую Агафью, и уж было хотела заплакать от избытка чувств, но вдруг, вспомнив, взмахнула руками, подбежала к иконостасу, встала на колени и принялась, всхлипывая и торопливо, читать молитву во здравие, слова которой здорово перевирала. Однако Дуся, сама себя при этом успокаивала, что Господь поймет ее и простит.

– Сгиньте, сгиньте проклятые шишиги, – шептала в бреду Агафья.

Прислушиваясь к словам больной, от которых становилось зябко и страшновато, помощница лекарки начинала соображать – что происходит, и как дальше действовать.

***

Дуся принялась, что есть силы наводить чистоту, и без того, в довольно ухоженной избе. Выскоблила ножом деревянные полы, вымыла их теплой водой с мылом, не забывая при этом присматривать за Агафьей, которая всe ещe продолжала бредить и разговаривать сама с собой, хотя жар уже пошел на убыль, а значит организм на поправку.

Ставни и оконники насухо вытерла, всё лишнее по сундукам рассовала, чтобы дышалось легче, углы окропила святой водою, благо односельчане нанесли еe вдоволь – «Агафью излечить». Пучки полыни и плакун-травы разложила и повесила где только можно, а листья крапивы и веточки зверобоя подсунула под суконные подстилки на которых лежала хворая Агафья, а также под ее подушку.

Пихала Евдокия траву во все закромные места, да приговаривала:

«Плакун, плакун! Плакал ты долго и много, а выплакал мало. Не катись твои слeзы по чистому полю, не разносись твой вой по синю морю. Будь ты страшен злым бесам, полубесам. Утопи их в слезах, а убегут от твоего позорища, замкни в ямы преисподние. Будь моe слово при тебе крепко и твeрдо. Век, веком».

При этом она с надеждой поглядывала на Агафью, подходила к ней очень близко, пристраивала ухо к груди больной и долго слушала, насколько ровнее стало биться сердце лекарки. Помолчав немного перед следующим повтором приговора, Дуся ругалась в сердцах словом бранным, грозила кому-то в окошки, запорошенные снегом, сплевывала всухую и тут же испуганно крестилась.

В сени траву тоже понесла и к потолку подвесила, и по углам пристроила, и на окошко положила. Там на окошке траву сразу прихватило морозцем потому, как сени холодные, прогреть их печкой невозможно. В углу рядом с сундуком стояла старая этажерка, на неe то и положила Дуся пучки зверобоя и полыни. Однако некоторое время спустя обнаружила, что они исчезли. Ругая себя за недосмотр, решив, что просто в этот угол она забыла заглянуть, вновь положила траву и брызнула водицей.

Утром следующего дня, выбежала по нужде во двор и, заскочив обратно в сени, обнаружила, что пучки исчезли, на этажерке травы не было! Что за напасть? Нахмурилась, на душе стало тревожно, ей вдруг показалось, что они, пучки, исчезают неспроста, тут-то и обратила внимание на Агафьин старый овчинный тулуп, в котором та, в холодное время, выезжала к больным и роженицам.

Тулуп лежал на большом деревянном сундуке обитом кованым железом с тех пор, как она сняла его с полуживой, бесчувственной Агафьи, да и бросила, в угол не глядя.

Не нравилось ей в этой овчине что-то, у Дуси нехорошо сжалось сердце, по спине побежали мурашки. В сенях было темно, зимой светает поздно, да и сроду в сенях света не хватает, а все вещи и предметы кажутся серого цвета. И всe же Дуся не столько увидела, как почувствовала что-то такое, отчего ей стало дурно, что вот как будто сейчас случится с нею испуг. Разозлившись на себя, на свою необъяснимую боязнь, Дуся решила взять лампадку и рассмотреть тулуп внимательнее, но тут снова пошли сердобольные богдановцы и она в суете забыла о тулупе, своих намерениях и страхах.

***

Поздним вечером, в конце седьмого дня, Агафья пришла в себя, вырвавшись из объятий смерти.

Дуся обмыла больную прохладным отваром душицы и заставила почти силой попить немного куриного бульона.

– Сосед, Пeтр Леонов, специально зарубил для тебя петуха и вот, прямо как чувствовала, приготовила бульончик, сварку, в самый раз.

Дуся на радостях бегала по горнице, суетилась, шуршала юбками. Слабая Агафья глядела на неё и больные глаза лекарки не то блестели от слёз, не то светились от благодарности. Дуся вдруг остановилась, притихла, лицо сделалось как будто виноватым или взволнованным, подсев к Агафье, около кровати, шепотом доложила:

– Тулуп твой ездовой спалила я, слышь, Агафья.

– Да, поняла уже, – Агафья говорила медленно, но уверено. Она посмотрела внимательно на Дусю и ровным голосом продолжила, – слышала я их топот, снег под копытами страшно хрустел, ещe бы такое стадо пронеслось, с грохотом утекали. Долго, правда, что-то шумели, много знать было.

Дуся затряслась вся от страха, прикрыв лицо ладонями.

– Ой, Гафьюшка, так это значит, мне не показалось, это они что ли промчались? Свят! Свят!!

– Они, они, а кто же еще, огня пуще травы боятся.

– Так и тикали обгоняя другу друга, пока тулуп горел. Верх овчины-то весь был в черной вонючей шерсти, прямо клочками, клочками, по всей одежонке. Свят, свят!

Дуся скороговоркой стала шептать молитву, при этом, резко взмахивая своей большой огрубевшей, от физической работы, рукой окрестила себя как и положено три раза, а потом столько же раз перекрестила Агафью.

– Сама додумалась, вот ведь хватило куриных мозгов, слава богу. У тебя то не спросить, ты в лихорадке маялась– бедная, а вот гляди-ка, избавились от зла, прямо чистку произвели в деревне, изгнали непрошеных хохликов, – радостным и одновременно всe ещe дрожащим голосом произнесла Дуся.

– Слышишь Евдокия, вроде как стучат вдалеке?

Обе женщины притаились, прислушались, вглядываясь в тeмные окна избы. Дуся ближе подошла к окошку.

– Не иначе за Ивановкой, со стороны Большой Тузулукской дороги, может, кто помощи просит, там ведь люди говорят, неспокойно, разбойников хватает, – закончила рассуждать Дуся уже с тревогой в голосе.

– Да нет, это другой стук, – задумчиво и сурово проговорила Агафья.

– Какой такой другой стук, – уже почти испуганно прошептала Дуся, – что ты опять Гафьюшка удумала?

– Это шишиги тропу себе новую прокладывают, отсюда мы их выдворили, вот они и обустраиваются там. Самое место для них – неспокойное.

Дуся, отшатнувшись от окна, выдохнула:

– Тропа чертей. Свят, свят, свят, – и схватив пучок полыни, окрестила им окно.

Все еще всматриваясь в зимнюю тьму, Агафья тяжело вздохнула, затем перевела взгляд на Дусю, неожиданно улыбнулась и сказала:

– Евдокия, ставь самовар, пить хочу чаю с булками и медом!

Дуся всплеснула руками, воскликнула:

– Ой, ты господи, слава тебе, ожила моя бабонька, очухалась. Сейчас я, сейчас, живенько, только на стол всe поставлю, самовар то давно уж готов. Сейчас, родная моя, чаёвничать будем назло всем хохликам окаянным, эх, где наша не пропадала!

© Хельга Лу, 2004

Под абажуром

В ночь под рождество, в просторной гостиной за столом сидели друзья, их было трое: Лили, Фред и Рудольф. Готические окна, как мрачные тени застывших рыцарей в албарнесах, обрамляли комнату. В одно из них назойливо заглядывала дородная серебристая луна, освещая часть комнаты и такой же, как сама царица ночи, шарообразный массивный стол. Однако основной рассеивающий свет распространял внушительных размеров старинный оранжевый абажур с кисточками, висевший достаточно низко, прямо над головами молодых людей.

Условия игры были просты: каждому игроку необходимо было рассказать две истории, остальные должны отгадать, которая из них не является сном. Проигравший рассказчик выплачивал угадавшему игроку определенную условиями игры денежную сумму, и наоборот, если игрок не угадывал, какая из рассказанных историй является подлинной, он также расставался с деньгами, в пользу рассказчика.

– Чур, я первая, – вскричала экзальтированная Лили, и сейчас я вас быстро запутаю, черта с два вы отгадаете!

Не дожидаясь согласия мужчин, Лили, кокетливо потирая ладони, с хитроватой улыбкой, вступила в игру.

– В одной из арабских стран зашла я в небольшой магазинчик, расположенный прямо на окраине дороги. Мне очень хотелось приобрести то, о чем я давно мечтала, а именно: вечернее платье из бледно-бирюзового шифона с широким на талии поясом, такое знаете, все шуршащее и нежное. Надо признаться, что я довольно долго искала себе наряд, но в магазинчике, напичканным всевозможными красивыми вещами, было все кроме такого платья. Отчаявшись, я вышла из магазина, и вдруг посредине огромной широкой дороги, на которой, представьте себе, не было видно ни одного автомобиля (!), я увидела высокого красивого мужчину в белых одеждах с голубой чалмой. Восточный красавец с улыбкой на устах величественно шествовал прямо навстречу мне. В руках у араба была огромная коробка с перевязанной атласной лентой, которую он преподнес мне в дар. Хотите – верьте, хотите – нет, – тут Лили слегка отвела от лица скрещенные ладони, театрально закатила свои зеленые глаза к абажуру и торжественно закончила, – в коробке лежало то самое платье в пол, которое я усердно искала в магазине: шифоновое, бледно-бирюзовое, воздушное, с широким поясом.

– Неудивительно, иного ты и рассказать не могла, – в словах Фреда сквозила нескрываемая ирония.

– Вторая история, вероятно, тоже связана со шмотками, – также не без издевки прогнусавил флегматичный Рудольф.

– А вот и нет, – засмеялась Лили, – вторая история – шпионская, она связана с парашютом. Так вот, можете себе представить, мы летим на самолете. Нас немного – человек шесть, все молчаливые, строгие. Мы в полной экипировке, как и положено – комбинезоны, шлемы. Если посмотреть на нашу молчаливую и суровую компанию со стороны, то создастся впечатление что не иначе, как группа диверсантов летит на боевое задание. Сердце мое бьётся так сильно, что вот-вот и выпрыгнет, из последних сил я кричу старшему по команде, что прыгать не буду – боюсь, передумала! В ответ на мои мольбы, командир молча качает головой, что означает категорическое несогласие. Я в ужасе. Мне становится страшно, я начинаю кричать и вроде даже визжать, но мощный звук самолета заглушает мои вопли. Внезапно люк открывается, и командир с силой выбрасывает меня из самолета. Я даже не помню, раскрылся или нет мой парашют.

Голос Лили к концу рассказа стал хрипловатым, но в хитрых изумрудных глазах мелькали смешинки.

– Ну, господа, как вам мои истории, жду ваших ответов с нетерпением!

Первым отреагировал Фред.

– С парашютом тебя занесло, дорогая, – Фред погрозил Лили пальчиком, – конечно, если это не твоя буйная фантазия, то уж точно сон, хотя мы никогда не узнаем сон это или вымысел, а что касается первой истории, то у меня есть… впрочем, сейчас это не имеет значения.

– Поддержу Фреда, – согласился Рудольф, – хотя история с платьем – это тоже типичная бабская мечта о красивой или дорогой шмотке. Но ты сглупила, милая, нам то известна твоя любовь к богатым арабским странам, да и арабских друзей у тебя там немало, могли не только платье подарить.

– Фи, какие у вас примитивные аргументы, – Лили не собиралась быстро сдаваться и, обращаясь к Фреду, напомнила, – ты что-то не договорил про первую историю, ты сказал, у тебя что-то есть, что ты имел в виду?

– Да я уже и забыл, что я хотел сказать.

– Не юли Фред, выкладывай…

– Слушай Лили, – перебил девушку Рудольф, – мы с Фредом вынесли свой вердикт, поэтому не тяни время и говори правду.

– Давай Лили, бей козырной, если у тебя получится, – поддержал друга Фред.

– Конечно, получится – самодовольно и вызывающе выкрикнула Лили, – вы проиграли. Я реально совершила один прыжок с парашютом, это произошло совсем недавно, и я не успела вам похвастаться, так что с парашютом я действительно прыгнула, хотя немного опозорилась.

Мужчины переглянулись. Фред не выдержал.

– Слушай, Лили, тут твои кокетливые штучки не пройдут, не ври! Свидетели есть? Кто может подтвердить? Ага, прямо так и прыгнула с парашютом, где ты и где парашют?! А знаешь, как тебя можно подловить, я не хотел говорить, но теперь скажу, у меня есть фотография, где ты в этом платье со своими арабскими друзьями в обнимку, тебя подвела девичья память, ты сама лично подарила мне это фото.

Страсти накалялись. Рудольф застучал костяшками пальцев по столу, видимо призывая игроков успокоится.

– Да, Лили, тут ты села в лужу, этот снимок я тоже видел у Фреда.

– Да вы что, – задохнулась от обиды Лили, – это я то вру?! Во-первых, свидетели есть, что я прыгала! Во – вторых, это вы видимо решили поиздеваться и разыграть меня, с вас станется. Никогда, слышите, никогда у меня не было такого платья, и даже другого отдаленно на него похожего. Этот красивый наряд мне действительно приснился.

Лили готова была расплакаться, или делала вид, в таком случае у нее неплохо получалось.

– Ладно, Фред, отдадим ей деньги, – сдался Рудольф, не любитель спорить вообще, а уж тем более с красивыми женщинами, – а то мы доиграемся до ссоры. А ты Лили деньги пока не трать, и не забудь про свидетельские показания. Давайте продолжим, я вот еще не выбрал истории для игры, может ты готов, Фред?

Лили все еще была под впечатлением от атаки Фреда и Рудольфа, тем не менее, она не преминула съязвить:

– Фред всегда готов поведать красивые истории, особенно про женщин, падающих штабелями у его ног.

Фред великодушно пропустил мимо ушей Лилину шпильку и приступил к роли рассказчика.

– Знакомо ли вам, друзья мои, ощущение стремительного падения вниз? В бездну?! Летишь, и понимаешь, что никто не может остановить тебя, или каким-либо иным образом предотвратить полет, а значит… – Фред многозначительно замолчал, – только падение и гибель! Вот так я летел, и очень долго, и чуда не случилось – я упал и разбился.

Лили уж было собралась возмутиться, заподозрив Фреда в плагиате, но передумала, обнаружив, в глазах рассказчика глубоко скрываемый страх, который возникает в момент неприятного воспоминания, но Фред был еще тот актер. Однако Лили все-таки не удержалась от комментария:

– Ты случайно не подкалываешь меня с прыжком на парашюте? Я ведь тоже летела вниз. А вообще похоже на сон, там всегда летишь и очень долго можно летать – всю ночь.

– Не торопись детка, – натянуто улыбнулся Фред, – у меня в запасе еще один сюжет.

– Действительно рассказанная история несколько, так сказать…, провокационна, но давайте послушаем следующую, – прогнусавил осторожный Рудольф.

– Хорошо приступим к следующей.

Фред, стараясь приободриться сам и подготовить друзей к повествованию, мелодично рефреном произнес:

– Знакомо ли вам, друзья мои, ощущение острой пронизывающей боли вплоть до потери сознания. Боли, дикой и нестерпимой, которая безжалостно растекается по всему телу.

Фред вдруг внезапно замолчал и обвел игроков взглядом.

– Так вот, – продолжил он, – я был прикован к стволу дерева, обе руки были неестественно вытянуты в сторону и привязаны к толстым веткам, а ноги, скрещенные и стянутые тугой веревкой, свисали вниз вдоль дерева, не касаясь земли.

– Ты хочешь сказать, что тебя приковали как Христа, только не к кресту, а к дереву?

– Да, что-то вроде…, более того, мне также как Мессии в запястье правой руки вбили гвоздь. Большой длинный острый гвоздь вбивали неумело и достаточно долго, от невыносимой боли я даже потерял сознание. Вот такая страшная и странная история…

Игроки притихли. Тягостное молчание нарушил рассказчик, все еще сам находящийся под впечатлением от своих собственных историй. Желая, быстрее освободится от неприятных воспоминаний, Фред, придав голосу ироничный и смешливый тон, обратился к игрокам:

– Ну-с, кто первый проявит инициативу и интуицию?

– Фред, а ты случайно не блефуешь? В таком случае – это нечестно по отношению ко мне. Я к условиям игры отнеслась серьезно, а ты опять решил покуражиться? Сдается мне, что ты рассказал нам свои сны, или обе страшилки придумал.

Фред медленно помотал головой.

– Нет, Лили, ты не права, дорогая. Из двух историй только одна является сном.

– Вторая история реальная и это очевидно, – определился в своем выборе Рудольф.

– Почему ты так думаешь?! – накинулась на друга Лили, – только не молчи, хоть тут оставь свою лень, аргументируй!

– А я и не молчу. Я же сказал, что вторая история с псевдо-Христом скорее явь, а не сон. Фред по природе своей экстремальщик – любитель острых ощущений. Поэтому первый его рассказ – это сон – сублимация, причем сон с предупреждением. Например, собираешься осуществить какое-то сложное и может даже опасное мероприятие, и тут тебе сон вещий, вроде как упреждающий: будь острожен, не рискуй рьяно, а то упадешь и больно ударишься, а то и разобьёшься. Возможно, это ему подсознание сигналило, или ангел-хранитель шепнул: «ты хочешь рискнуть, то есть, взлететь высоко вверх, так знай, что высокие полеты могут закончиться падением». А вторая история, возможно слегка и преувеличенная, но вполне может быть реальной. Мальчишки склонны к авантюризму, который нередко, приводит к трагедиям. Думаю, вы понимаете, о чем я? Кто из нас в детстве не совершал отчаянных поступков или глупостей. Не скрою, что и я вслед за толстовским героем – любимчиком Петра Первого – Алексашкой, пропускал сквозь собственные щеки швейную иголку. Вот и тут что типа этого, начитавшись библейских сказаний или насмотревшись картинок, иконок, пошли парнишки в лес испытывать друг друга. Опасные игры… Лили, как тебе мой монолог? Убедил?

– Пожалуй, я действительно присоединюсь к точке зрения Рудольфа, – произнесла задумчиво Лили, – и не потому, что меня легко убедить, и даже не потому, что я в девять лет также пыталась проколоть себе иголкой, нет, не щеку, а мочки ушей, а потому что по условиям игры необходимо сделать выбор, таковы ее правила. А я играю честно, поэтому я тоже за мальчишеские опасные лесные забавы с налетом фантазии. Давай, Фред, скажи правду, не томи.

– Сожалею, друзья мои, но вы проиграли. Поэтому прошу вас дружно передать денежные знаки вашему покорному слуге. Первая история является, увы, реальной. Свидетельством тому мой физический недуг – едва заметная хромота, о происхождении которой, вы в силу своей воспитанности никогда не спрашивали. Да, упал. Да, разбился, но не умер. Только прошу без лишних вопросов… Неприятное происшествие случилось со мной в детстве. Удивительно, но в пятилетнем возрасте, упав из окна третьего этажа, я всего лишь, сломал себе тазобедренный сустав и вывихнул кисть руки. Врачи меня вылечили, но незабываемое ощущение страшного полета я запомнил навсегда.

Друзья деликатно молчали. История Фреда их впечатлила и обескуражила.

– Однако, – быстро продолжил Фред, мне хочется показать вам одну таинственную вещицу. После увиденного сна, о котором я вам поведал, я вдруг неожиданно обнаружил у себя вот это, – Фред быстро снял с правой руки браслет с часами, развернул кисть руки внутренней стороной и показал игрокам. В середине запястья отчетливо был виден маленький вдавленный шрам.

Лили испуганно смотрела на шрам.

– Странно, – пробормотал Рудольф, – и ты что же не знаешь природу происхождения этого шрама?

Фред показал головой.

– Совершенно не знаю, но шрам точно появился после того, как меня во сне приковали к дереву. А теперь твоя очередь, Рудольф, – поторопил друга Фред, желая, скорее переключится на новые эмоции.

– Знакомо ли вам, друзья мои – смешно передразнивая Фреда и таким образом, пытаясь разрядить напряженную обстановку, начал свой рассказ Рудольф, – хотя конечно вам это абсолютно не знакомо… – и умолк.