Текст книги "Элизабет"

Хьелль Аскильдсен
Элизабет

* * *

Было воскресенье, время шло к полудню. Я вытащил шезлонг с веранды в дальний угол сада, почти к флагштоку, уселся в него и стал читать «Лунатиков». Брат с женой еще не вставали. Я периодически косился на окно их спальни, но оно было зашторено. Я добрался до сцены, когда Эш совращает матушку Хентьен, до того места, где она нехотя разжимает руку, выпуская полог, и Эш теснит ее в темную глубину алькова, к ее супружескому ложу; описание этого, по сути, изнасилования раззудило желание и во мне. Так что когда в этот самый миг в распахнутом окне спальни появилась Элизабет, жена моего брата, я сделал вид, что не заметил ее.

Вскоре она позвала меня за стол. Мы завтракали вдвоем – у Даниэля болела голова. Она сидела прямо напротив меня, и созерцание ее радовало меня сегодня едва ли не больше, чем накануне вечером, – отчасти это, видимо, надо списать на растревоженное книгой сладострастие. Она почти не поднимала глаз от тарелки, а стоило ей случайно повстречаться со мной взглядом, как она молниеносно потупила взор. В основном в попытках разрядить навязчивую тишину я позволил себе несколько вопросов того свойства, что уместно задать свояченице, с которой человек знаком менее суток, она отвечала с жаром, будто цепляясь за палочку-выручалочку. Но по-прежнему избегала встречаться со мной взглядом – так что ее смущение позволило мне беззастенчиво разглядеть ее. А то, что открылось моему взору, не могло не вызвать в воображении картин, прямехонько навеянных скорым и неминуемым падением матушки Хентьен в недрах алькова.

После завтрака я через весь город пошел навестить мать. Сынок, сказала она и потрепала меня по щеке. Она как-то усохла, от нее осталось одно воспоминание. Я впереди нее прошагал на кухню. Сел за стол. Ой, Франк, надо бы принимать тебя в гостиной, всполошилась она. Давай лучше посидим тут, хорошо? – сказал я. Она включила чайник и сказала: спасибо за все твои открытки, особенно за ту, из Иерусалима. Подумать только – мой сын побывал в Иерусалиме! И на Голгофе, конечно, тоже? Нет, сказал я, там я не был. Вот жалко! – ахнула она. Мы с папой часто говорили о том, что из всех мест на свете нам больше всего хотелось бы побывать в Иерусалиме, особенно на Голгофе и в Гефсиманском саду. Я ничего не сказал, но улыбнулся ей. Она поставила на стол две чашки и спросила, съем ли я кусочек кекса. Я ответил, что только позавтракал. Она скосила глаза на часы на полке у окна, потом спросила, как мне понравилась Элизабет. Очень симпатичная, сказал я. Тебе кажется? – сказала она, надо надеяться, ты прав. Что ты хочешь сказать? – спросил я. Не знаю, сказала она, по-моему, она Даниэлю не пара. Где ж такому пару взять! – сказал я. Ну-ну, сказала она, и больше мы об этом не говорили. И вообще не говорили. Я не видел ее два года; время и расстояние притупили мое неприятие ее, теперь оно ожило. Ты совсем не изменился, сказала она. Что есть, то есть, сказал я.

Я просидел у нее чуть не час; я виртуозно обошел все вопросы, в которых мы имели обыкновение расходиться, и визит уже почти сошел на нет в атмосфере согласия и примирения, как она сочла строго необходимым поведать мне, сколько и каких именно молитв она вознесла за мое возвращение к Богу. Я послушал какое-то время, потом сказал: мама, прекрати. Не могу, сказала она, и у нее заблестели глаза. Я встал. Тогда я лучше пойду, сказал я. В кого ты такой сухарь? – сказала она. Я? – переспросил я. Она проводила меня до дверей. Спасибо, что навестил меня, сказала она. Всего хорошего, мама, сказал я. Передавай привет Даниэлю, сказала она. А Элизабет? – сказал я. И ей тоже. Да хранит тебя Господь, сынок.

Я прямой наводкой отправился в вокзальный ресторан и взял две пол-литровые кружки. Раздражение улеглось. Затем прибыл поезд. Стоянка была минуты две, и, когда он уже отправлялся, из вагона спрыгнул Даниэль. Инстинктивно поняв, что я подсмотрел нечто, для моих глаз никоим образом не предназначенное, я резко отвернулся. Когда шум поезда стих, я снова повернул голову в сторону перрона. Он был пуст. Я еще посидел, допил пиво и рассчитался.

Когда я добрел до братниного дома, Даниэля там не было. Я сказал Элизабет, что мама передавала ей привет. Ты разве не встретил Даниэля? – спросила она. Нет, сказал я. Он пошел за тобой. К маме? Да.

Я взял в гостиной «Эша, или Анархию» и пошел в сад. Шезлонг стоял на солнце, и я перетащил его в тень, под яблоню. Элизабет с веранды спросила, не хочу ли я кофе, и скоро принесла его. Она была миниатюрная, ладная, и пока она шла ко мне по газону, я подумал, что ее легко носить на руках. Я рассыпался в благодарностях: спасибо, Элизабет, тысячу раз спасибо. Она улыбнулась и тут же ушла. А я остался думать о разнице между греховными помыслами и собственно действиями.

Полчаса спустя пришел Даниэль. Он переоделся в шорты и цветастую рубаху нараспашку, обнажившую его волосатую грудь, предмет моей былой зависти. Он откинулся навзничь на траву и прижмурился от солнце. Мы немного поговорили исключительно ни о чем. В соседнем доме женщина открыла окно, а потом спустилась в сад и села так, что я мог ее видеть. Даниэль рассказывал о своем коллеге, которого я, по его словам, знал и который недавно умер от рака прямой кишки. Соседка снова скрылась в доме. Я скучал. Потом сказал, что мне надо в туалет. Уходя, захватил с собой чашку из-под кофе. Элизабет не было ни в гостиной, ни на кухне. Я пошел наверх в свою комнату. В окно я увидел, что Даниэль встал, взял «Эша» и просматривает. Тебе Брох вряд ли глянется, подумал я. Из соседнего дома вышла женщина, я увидел, что она открывает рот, потом Даниэль подошел к забору. Я рухнул на кровать: дурак, ругал я себя,

...

конец ознакомительного фрагмента