Текст книги "Вернись ради меня"

Остров Эвергрин
13 июля 1993 года

Тем летом изменилось еще кое-что. Это был первый год, когда Дэнни проявил интерес к общей ночевке на пляже, где все дети должны были собраться, взяв с собой спальные мешки, чтобы утром встретить рассвет. Мария никак не могла взять в толк, зачем ему понадобилось участвовать в этом мероприятии. У нее разрывалось сердце, когда она смотрела, как он аккуратно собирает сумку, как кладет в специальный контейнер мыло и зубную щетку. Мария закрыла глаза, борясь с желанием сказать Дэнни, что ему не понадобится ни то, ни другое, но, представив его реакцию, промолчала.

Она знала, что будет лучше, если он не поедет. Она могла бы защитить своего сына, не пустив его на ночевку, невзирая на то, что Дэвид не одобрил бы ее решения. Но вместе с тем Мария всегда мечтала, чтобы Дэнни общался с другими детьми, и теперь боролась с желанием его остановить.

Откуда ей было знать, как поступить? Надо ли оградить ребенка от неизбежной боли или позволить ему столкнуться с ней, надеясь, что это сделает его сильнее?

Дэвид часто говорил, что она растит Дэнни неженкой.

– Мальчишке нужно научиться закалять характер, – твердил он, хотя в глазах мужа читалось что-то еще. Неуверенность в своих словах?

Мысль о том, что Дэнни будет на пляже с другими детьми, терзала ей сердце. Мария ясно представляла, как все получится: ребята тесно усядутся вокруг костра, старшие мальчики начнут хвастаться своими гитарами. Тем временем ее сын будет прятаться в спальном мешке на задворках этого круга, не зная, как присоединиться, даже если захочет.

Спускаясь на первый этаж, Мария попыталась прогнать тревожные мысли. Выйдя в сад, она даже подскочила от неожиданности, когда в сумерках из-за дома справа показалась фигура. Лес начинался сразу за садом, и, заплутав в густых деревьях, к ним мог забрести любой. Мария часто хотела попросить Дэвида поставить штакетник и с этой стороны, чтобы без труда можно было разобрать, где сад, а где лес. Обычно этим путем приходили только ее друзья, однако теперешний гость другом не был и он отлично знал, куда идет.

Дэнни застегнул молнию на сумке и отступил полюбоваться. Он впервые упаковал свои вещи для ночевки под открытым небом, и он был уверен, что ничего не забыл. Мама задавала много вопросов, и Дэнни видел, что она не понимает, почему в этом году он вдруг решил идти, если раньше категорически отказывался. Но он никак не мог открыть ей подлинную причину.

Он слышал рассказы от Бонни и Стеллы на протяжении многих лет и в общих чертах представлял, чего ожидать. Возможно, он раскается в своем решении. Ему придется делать над собой усилие, чтобы общаться с другими детьми, если он не хочет выбиваться из компании. Но он также знал, что, скорее всего, ему это быстро наскучит и он будет сидеть отдельно от всех.

Однако кожу покалывало от нетерпеливого ожидания, и Дэнни ни за что не отказался бы. Он похлопал по боку сумки, где на дне таился альбом для рисования, и еще раз оглядел комнату. Не может быть, чтобы все обернулось так уж плохо.

Бонни поджидала Айону у двери в сад, рассеянно слушая разговор Боба Тейлора с матерью. Ее переполняло раздражение – она вовсе не хотела идти на чертову пляжную ночевку. Там не могло быть ничего стоящего ее внимания. В довершение всего туда собирался пойти и Дэнни, а это означало, что он обязательно сделает что-нибудь нелепое. Она проводила его недобрым взглядом, когда брат торопливо прошел мимо нее, сообщив маме, что уходит.

Но Айона вовсе не сомневалась, что на пляже будет весело, она даже пообещала приглядывать за Дэнни, что заставило Марию вскочить со стула и кинуться ее обнимать.

Когда Айона вышла из туалета, Бонни снова спросила ее:

– Ты не передумала? Мы и без них можем что-нибудь придумать.

– Тебе необязательно идти, – улыбнулась Айона, поднимая глаза в ожидании ответа.

Бонни затеребила ремень своей сумки, борясь с усилившимся раздражением.

– Я приду, – отрубила она, но, забеспокоившись, что это может показаться грубым, через силу улыбнулась, чтобы показать, насколько ей это безразлично. Айона с удивлением посмотрела на нее, не догадываясь, однако, о борьбе, происходившей в Бонни.

– Серьезно, если не хочется, не ходи, – предложила она, с любопытством глядя на подругу.

– Но почему мы не можем побыть вдвоем? – выпалила Бонни и тут же пожалела о сказанном: ей не хотелось показаться навязчивой. – Просто эти ночевки на пляже кажутся мне такими детскими, – добавила она и делано засмеялась. Смех показался фальшивым даже ей самой.

– С тобой все в порядке?

– В полном, – подтвердила Бонни.

Однако это было неправдой – внутри себя она истерически вопила, готовая поддать ногой сумку и загрохотать кулаками по столу.

Айона взяла Бонни под руку.

– Пойдем, мы же там будем вместе, – сказала она; и лава, клокотавшая в Бонни, начала утихать.

Мария догадывалась, что Боб Тейлор сделал это нарочно: ему не было нужды обходить дом сзади. Она терпеливо слушала его болтовню о необходимости вырубки деревьев, но он снова вывел ее из себя. Так было всегда, с того самого дня, когда двенадцать лет назад он ступил на остров с Руфью и Джилл. Энни предупредила Марию за неделю до их приезда, и Мария даже подумала, что сможет подружиться с новой семьей. Однако, увидев Боба, сразу поняла, что дружбы у них не получится. Он протянул руку Дэвиду, демонстративно не замечая Марию, и нарочито громко заговорил о том, как рады они поселиться на острове. Руфь жалась за его спиной, а Боб продолжал разглагольствовать, не задав ни единого вопроса, – никто не должен был испортить его шоу одного актера. На первый взгляд он мог показаться балагуром, но Мария чувствовала, что это ширма. Она знала, что у Боба и Руфи есть тайна, и они тоже приехали на Эвергрин, чтобы скрыть ее здесь. Все годы жизни на острове Тейлоры так старательно оберегали ее, что Марии стало казаться – при всей неприязни к Бобу она может ему доверять.

Однако этим летом, по мере того как неделя будет тянуться за неделей, ее доверие столько раз будет испытано, что к концу августа Мария полностью убедится, что максимальная дистанция между Бобом Тейлором и ее семьей не просто необходимость, а вопрос жизни и смерти.

Настоящее

Глава 10

В последний раз я видела Энни Уэбб за день до отъезда с острова – они с мамой разговаривали в саду. Помню, как она схватила маму за локти, ее рот округлился буквой «о», и она мелко затрясла головой, не в силах поверить, что мы уезжаем, или смириться с этим.

Когда они с мамой вернулись в дом, руки Энни, висевшие как плети, странно дернулись, прежде чем она потянулась меня обнять.

– Береги себя, Стелла, – только и сказала она. – Береги себя.

Я ожидала увидеть слезы в ее глазах, но они были совершенно сухими.

Как повсюду на острове, сегодня здесь нет никаких признаков движения. Даже озера кажутся мертвенно– тихими, точно стянутые корочкой льда. Я медленно обхожу их по берегу, направляясь к дому Энни, первому из особнячков, выстроенных в шахматном порядке.

Энни Уэбб всегда опекала меня, словно я была ее собственной дочерью. Она могла бы быть членом нашей семьи, названой тетушкой для всех нас. От воспоминаний все дурные предчувствия вдруг начинают казаться мне глупыми. Но тем не менее на острове все уже совсем не так, как прежде.

Подойдя, я громко стучу в дверь – мой стук гулким эхом отдается в доме. Слышится слабое шарканье приближающихся шагов, дверь медленно открывается, и я оказываюсь лицом к лицу с Энни.

Забыв дышать, я не свожу с нее глаз. Я вижу обвисшую кожу на ее лице, глубоко запавшие под скулами щеки, отчего глаза кажутся неестественно большими. Скрюченная спина заставила ее согнуться почти пополам. Я медленно выдыхаю и улыбаюсь, старательно скрывая свои эмоции от того, как сильно она постарела.

– Здравствуй, Энни!

– Стелла? – Старуха чуть наклоняет голову. – Стелла Харви? – Рука, опирающаяся на дверной косяк, трясется. – Рэйчел сказала, что ты приедешь, и я гадала, когда же ты заглянешь ко мне. – Помолчав, она улыбается: – Ну, моя дорогая, незачем стоять в дверях и мерзнуть. Тебе лучше войти.

Я шагаю в ее просторную прихожую, и меня сразу охватывают воспоминания. В углу по-прежнему тикают напольные часы, а на стене висит знакомый гобелен с изображением леса.

– Дай-ка я на тебя посмотрю, – приговаривает Энни, взяв меня за локти и поворачивая к себе. Она качает головой, и провалившийся рот растягивается в улыбке. – Сколько лет прошло, – произносит она. – Не представляю, узнала бы я тебя, если бы не ждала!

– Рада тебя видеть, Энни! – говорю я, проходя за ней через гостиную в кухню.

– Чего тебе налить? Ты всегда любила горячий шоколад.

Я улыбаюсь.

– Чего захочешь.

– Тогда будем пить чай, – решает Энни, разыскивая чашки. – Садись, – велит она, и я отодвигаю стул от маленького круглого столика, который так и стоит посреди кухни. Сколько раз я сидела здесь, пока Энни угощала меня горячим шоколадом и печеньем! Я набивала карманы «Джемми Доджерсами» [3]3
  Печенье «Джемми Доджерс» – классическое английское нежное песочное печенье с джемовой начинкой. – Примеч. ред.


[Закрыть] и конфетами, чтобы потом съесть их в домике на дереве, а Энни гордо стояла на пороге, когда я уходила, набив живот сладостями.

– Сколько же лет… – ностальгически повторяет она.

– Двадцать пять, – подсказываю я.

Старуха кивает:

– Я знаю. Это я хорошо помню, – она поворачивается ко мне со слезящимися глазами и подходит к столу, аккуратно ставя чашки на подставки. – Я так горевала, узнав о твоей маме. Какая страшная авария, – бормочет она. Я не знаю, как Энни узнала о нашей трагедии, – на похороны она не приезжала. Видимо, отец сообразил ей позвонить. – Она была особенной женщиной… – Ее голос срывается, не давая договорить. – Но я очень рада увидеть тебя. – Она выпрямляется, насколько позволяет спина, и протягивает мне руку над столом: – Я очень скучала по тебе и по вашей семье.

– А я еще больше скучала по всем вам и по острову!

– Угораздило же тебя сейчас приехать, – Энни качает головой, будто я совершила серьезную ошибку. – Лучше бы ты этого не делала, Стелла. Для тебя сейчас не самое подходящее время.

– Я была так потрясена этой новостью, – признаюсь я. – Я не могла в это поверить.

– Так ты поэтому приехала?

– Не знаю, – сомневаюсь я. – Отчасти. – Я смотрю в окно. Летом у дома цвел вереск, розы и лаванда, однако сейчас садик выглядит голым и мрачным. – Есть вопросы, которые я хочу прояснить. Я слишком давно ломаю над ними голову.

Глаза Энни округляются, она убирает руку и обхватывает чашку. Глядя на темный чай, она осторожно делает глоток. Я жду, что она начнет расспрашивать меня, но Энни молчит.

– Ты с кем-нибудь уже виделась? – спрашивает она наконец.

– Только с Эммой Грей, – отзываюсь я, зажмурившись при воспоминании о странной встрече с ней. – И с Фреей Литтл, журналисткой.

Я вспоминаю ее слова о том, что полицию особенно заинтересовала Энни Уэбб, и меня передергивает от догадки: Фрея ждет, что я начну выведывать у Энни какие-то секреты.

Но пока писака знает явно больше моего, я не могу сказать ей, что не желаю иметь с ней ничего общего.

– Эвергрин будто вымер, – тихо добавляю я.

– Люди напуганы. Сперва чьи-то останки, теперь допросы. Журналисты вроде этой Фреи просто стравливают нас!

– Это ужасно.

– Да, – Энни переводит взгляд на окно. – Можно было бы надеяться, что общая беда объединит соседей, однако… – она качает головой.

– Отчего же так не выходит?

– Из-за таких, как эта Фрея, – Энни снова поворачивается ко мне. – Полицейским положено задавать вопросы по должности, но журналисты просто норовят залезть в душу. Лучше держись особняком, Стелла, тогда ты не станешь частью чьей-то абсурдной выдумки.

– Энни, а ты? – спрашиваю я. – Тебя не трогают?

Энни всегда была старейшиной острова. Мысль о том, что ее преследует кто-то вроде Фреи Литтл, беспокоит и злит меня.

Энни пожимает плечами.

– О, я вполне могу сама о себе позаботиться, – убеждает она, хотя ее усталые глаза говорят о другом. – Почему-то всем кажется, что у меня есть ответы на все вопросы. – Она едва улыбается мне. Я ерзаю на стуле: Энни Уэбб должна знать, что я тоже пришла за ответами, пусть даже на совсем другие вопросы. – Расскажи, чем ты занимаешься, – вдруг говорит Энни, будто важнее сейчас ничего нет.

– Я семейный психолог, – отвечаю я, немного расслабившись и взяв свою чашку. – Консультирую семьи.

– Самая подходящая работа для тебя, – одобряет она. – Ты всегда была очень чуткой. А как поживает твоя сестра?

Я рассказываю, что Бонни замужем и у нее двое сыновей, которых она обожает, но умалчиваю о том, что едва ли не каждый день я нервно наблюдаю за ней в поисках признаков, что ей нестерпимо, смертельно хочется выпить. Я тут же вспоминаю, что так и не сообщила сестре, куда поехала.

Я смотрю на телефон, стоящий на подоконнике, соображая, можно ли отсюда позвонить, когда Энни говорит:

– В тот день, когда твои родители приехали на остров, Бонни кричала так, будто ей уже не нравилось все вокруг. – Она делает паузу. – Я рада, что она наконец счастлива. А как ваш отец?

– Папа переехал, – начинаю я и, не выдержав, опускаю взгляд, играя с ручкой чашки.

– Я знаю, что он ушел, дорогая, – помогает мне Энни. – Твоя мама мне об этом писала. Ты его часто видишь? Он по-прежнему с той женщиной?

– Да, с Оливией. – Я делаю глубокий вдох. – Отчего-то они все еще вместе, и я вижу его не так часто, как хотелось бы, – вздыхаю я. Энни пристально всматривается в меня, ожидая подробностей, однако я лишь добавляю: – Не знала, что вы с мамой общались.

– Мы не общались, только писали друг другу, если нужно было сообщить что-то важное. Когда ваш папа ушел, она прислала длинное письмо. Мне показалось, ее больше задел выбор мужа, чем сам поступок.

– Правда?

– Ладно, дело прошлое, – отмахивается Энни. – А ваш брат, как он сейчас?

Любопытно, что мама не сочла уход Дэнни достойным упоминания в письме.

– Дэнни тоже уехал. Мы ничего о нем не знаем, но мне кажется, он так и хотел.

– Так и не вернулся? – Энни откидывается на спинку стула и снова смотрит в сад. Значит, мама ей все же сообщила.

– Да, все так и не наладилось, – говорю я, и мы погружаемся в тягостное молчание.

Наконец Энни произносит:

– Однако ты все-таки приехала, и, повторюсь, – в самый неподходящий момент, Стелла. – Она поворачивает голову и смотрит мне прямо в лицо. – Возвращайся, когда все уляжется, когда все… – она замолкает, подбирая подходящие слова, – …все вернется в привычное русло.

Я допиваю свой чай и ставлю чашку на стол, аккуратно отодвинув ее.

– Энни, маме очень нравилось на острове, правда?

Женщина вопросительно смотрит на меня.

– Я точно знаю, она никогда не мечтала жить где-то еще, – добавляю я.

Она беспокойно ерзает на стуле и все еще медлит с ответом.

– Мне никогда было не понять, почему она позволила отцу увезти нас.

– Я не знаю, чего ты от меня хочешь, Стелла, – тихо, но твердо говорит Энни.

– Если кто-то и знает правду, так это ты, – не сдаюсь я. – Вы с мамой всегда дружили. Она относилась к тебе как к матери, особенно после смерти бабушки.

Энни низко опускает голову.

Я беру ее за костлявую руку и мягко сжимаю, опасаясь, что надавлю чересчур сильно. Ее запястья кажутся слишком хрупкими, и мне становится грустно от мысли, как же ей, должно быть, досталось за последние дни.

– Мама тебе доверяла. Я уверена, она поделилась бы с тобой всем, о чем думала.

Энни смотрит на меня снизу вверх:

– К чему ты клонишь?

– Она о чем-то узнала? – спрашиваю я.

Губы Энни приоткрываются, она делает еле заметное движение головой, и я читаю в ее глазах – она что-то от меня утаивает. Я жду ответа. Моя работа научила меня ждать.

Выпрямившись, насколько позволяла ее спина, Энни произносит:

– О чем идет речь, Стелла?

Ее голос дрожит от неуверенности, и я почти вижу, как Энни затаила дыхание. Как профессионалу, мне совершенно ясно, когда вопросы задают для отвлечения внимания. Энни знает, почему моя мать согласилась уехать, теперь я в этом не сомневаюсь.

Я никогда и ни с кем не говорила о том, что видела перед нашим отъездом. Сделать это сейчас означало бы вывалить наружу все, что я затолкала в одну из своих воображаемых коробок.

– Мама узнала, что у отца был роман? – вырывается у меня.

– Интрижка? – Энни в момент расслабляется, откинувшись на спинку стула. – Почему ты так решила? Я ни на минуту не думаю, что у вашего папы был роман.

Энни, похоже, так позабавило мое предположение и, как ни странно, даже принесло облегчение, что я невольно улыбаюсь в ответ, вопреки вопящему внутреннему голосу: «Но я же сама видела!»

Энни поднимается, относит кружки в раковину и принимается мыть. Вернувшись, вместо того, чтобы присесть, она останавливается у стола.

– Это прошлое, Стелла, – тихо говорит она. – Лучшее место для многих вещей.

– Но это мое прошлое. Я имею право знать, что заставило нас уехать!

– Никакого права у тебя нет, если твоя мама не хотела, чтобы ты знала.

– Значит, что-то было. Умоляю, пожалуйста, скажи!

– Мне нечего тебе сказать, – отвечает Энни, хотя я знаю, что она подразумевает другое – она не готова ничего мне сказать. Спустя много лет она остается верной моей матери.

Сникнув, я откидываюсь на спинку стула. Мы больше не говорим, но я не хочу уходить, хотя, похоже, Энни только этого и ждет. Кивнув, будто смирившись с ее ответом, я заговариваю о найденных останках:

– Должно быть, это страшно, ведь на острове никто не пропадал. Наверное, все теряются в догадках, кто это может быть.

– Разумеется, – хмурится Энни.

– Но никаких версий пока нет?

– Ты все-таки веришь, что я знаю все секреты, Стелла, – говорит, улыбнувшись, Энни. – Ты сейчас похожа на Фрею Литтл.

– Я не хотела, – спохватываюсь я. – Просто меня не покидает мысль, что это кто-то из наших знакомых.

Энни медленно кивает, однако ничего не отвечает.

– Я надеялась повидать на острове своих подруг.

Она улыбается, тяжело опершись рукой о стол и вытянув ногу. Кажется, ей больно стоять, и мне сразу становится неловко.

– Кого же? – спрашивает она.

– Джилл.

По ее лицу пробегает тень, и на мгновенье она смотрит на меня с отсутствующим выражением.

– О, моя дорогая, – она сжимает руки, но тут же разжимает их, чтобы коснуться моего плеча. – Я думала, что твоя мама сказала тебе. Дорогая, Джилл мертва.

Глава 11

– Джилл умерла? Когда? Как? Что случилось? – дрожа всем телом, повторяю я. Руки Энни скользят по моим плечам, находят мои трясущиеся руки, чтобы обхватить их и унять дрожь.

– Много лет назад, – отвечает она. – Ей было всего девятнадцать.

– Но это было так давно! Почему я ничего не знала?

Энни, не отрывая от меня взгляда, качает головой.

– Значит, мама тоже не знала. Она не стала бы скрывать это от меня!

Энни отзывается не сразу:

– Знала. Я сама ей об этом сообщила.

– Но… но… почему она ничего не сказала мне? – запинаясь, произношу я, убирая одну руку, чтобы утереть слезы.

– Этого я не знаю, Стелла. – Энни снова наваливается на столешницу, и мне хочется силой усадить ее на стул. – Вероятно, не хотела причинить тебе боль.

– Это безумие. Я не верю! Мама не могла так поступить со мной, – вырывается у меня. – Я так хотела увидеть Джилл. – Слезы беспрерывно текут по моим щекам, несмотря на мои попытки утереть их. – Ради Бога, отчего она умерла?

– Заболела, и болезнь развивалась стремительно, – Энни отходит, берет с тумбочки коробку с салфетками и протягивает мне. Я беру одну из салфеток и промокаю ей глаза. – Было слишком поздно что-то предпринимать.

– Как она заболела? – Я хочу знать все подробности.

– У нее начались боли в груди, стало трудно дышать, а потом развилась сердечная недостаточность. Все произошло очень быстро.

– Сердечная недостаточность? – недоверчиво повторяю я. – В девятнадцать лет? И никто не знал о такой проблеме?

– Нет, – твердо говорит Энни. – У нее было редкое заболевание. Только, пожалуйста, Стелла, не нужно расспрашивать об этом Тейлоров – Боб и Руфь так и не оправились после потери, – добавляет она с горечью.

Я неотрывно смотрю на Энни, но она не отвечает на мой взгляд.

– Мы были так близки, – вспоминаю я.

– Я помню. Вы были неразлейвода.

– Может, Руфь захочет поговорить со мной? – В памяти всплывает образ с фотографии из Интернета: в группе местных жителей Руфь жмется с самого края. Даже представлять не хочу, как она истерзана этой трагедией. – Наверняка захочет, – продолжаю я. – Мама сделала бы для Джилл все, если бы мы не уехали.

– Нет. – Энни непреклонна. – Руфь так и не смогла прийти в себя, и твое появление причинит ей огромную боль. Пожалуйста, держись подальше от них обоих. Ох уж эти останки в саду… – бормочет она. – Говорю тебе: сейчас нам всем не до визитов, Стелла.

Я недоверчиво качаю головой. Я всегда уважала Энни, на острове к ней все относились с почтением, – но как она себе представляет, чтобы я уехала, не повидавшись с Руфью?

– Если бы мама мне рассказала… – Я замолкаю.

– На утесе над бухтой есть скамья, – произносит Энни. – Боб поставил ее в память о дочери. Можешь сходить туда.

– На утесе? – удивляюсь я. – Но… – От нахлынувших воспоминаний мое сердце вновь замирает: я всегда могла без страха подбегать к самому краю обрыва, в то время как Джилл испуганно держалась позади и беспокойно звала меня к себе.

– Так он решил, – перебивает Энни, знающая не хуже меня, как Джилл боялась высоты. Тот факт, что Боб выбрал именно это место для памятной скамейки, заставляет меня содрогнуться от неприязни к нему. – А теперь, моя дорогая, – говорит Энни, – тебе лучше всего отправляться домой.

Горе и гнев, сменяя друг друга, захлестывают меня, когда я покидаю дом Энни. Холодный ветер свищет повсюду, и я сворачиваю в лес, укрываясь среди деревьев, вместо того чтобы идти по тропинке. В лесу воздух прохладнее, но здесь я чувствую себя спокойнее. Я пробираюсь между толстыми стволами, прокладывая собственную тропу, но все же держась края леса и не углубляясь в чащу, как делала это раньше не задумываясь.

Засунув руки поглубже в карманы, я шагаю, пока не выхожу на тропу возле подножия утеса, которая наконец приводит меня к памятной скамье, гордо водруженной у самого обрыва.

Бронзовая табличка, прикрепленная с обратной стороны скамьи, гласит: «В память о нашей дочери Джилл. Ты всегда будешь в наших сердцах». Я обвожу пальцем выгравированные буквы, и слезы снова текут по моим щекам, когда я представляю, как Руфь пишет слова, подбирая те, что в двух коротких фразах передадут все ее чувства. Помню, как нелегко нам далась надпись для маминой надгробной плиты: мы с Бонни долго спорили и в конце концов остановились на варианте, который в итоге совсем не отражал моих чувств.

Должно быть, писать эпитафию единственной дочери немыслимо и невыносимо. Не могу представить, через какие муки прошли Руфь и Боб, потеряв дочь совсем юной.

Сидя на скамейке Джилл и глядя на море, я мысленно молюсь за свою подругу. Комок застревает в горле, когда воспоминания о наших с Джилл играх проносятся в голове, словно черно-белый фильм. Вот мы стоим на краю обрыва, на несколько футов ближе, чем я сейчас. Джилл крепко сжимает мою руку, а я считаю в обратном порядке от десяти.

– Шесть шагов вперед, – говорю я ей, – вот и вся наша задача на сегодня.

Ее рука напрягается, но Джилл хихикает, я тоже начинаю смеяться, и вскоре мы хохочем так, что падаем на землю, а потом лежим и смотрим в небо, все еще смеясь.

Мы не знали, что нам готовит будущее. Я бы ни за что не поверила, что к концу лета уеду с острова. Джилл не догадывалась, что ей осталось всего семь лет жизни.

Однако сейчас я твердо знаю одно: несмотря на предупреждение Энни, я не уеду с Эвергрина, не повидав Боба и Руфь.