Текст книги "Бремя молчания"

Мартин

Я останавливаюсь у дома и вижу на крыльце Фильду. Курчавые черные волосы кое-как зачесаны назад, очки криво сидят на носу. Фильда выжидательно смотрит на меня. Я качаю головой, и у нее вытягивается лицо.

– Что нам делать? – жалобно спрашивает она.

– Помощник шерифа велел обзвонить всех знакомых – пусть тоже поищут. Он попросил найти недавний снимок Петры, желательно крупный. Я отвезу снимки девочек в полицейский участок. Они распечатают листовки, и надо попросить знакомых расклеить их на видных местах.

Фильда тянется ко мне и обнимает меня за шею.

– Что же мы будем делать? – Она тихо плачет.

– Фильда, мы ее найдем. Мы обязательно найдем Петру и приведем ее домой. Обещаю. – Мы стоим на крыльце, и данное мною обещание тяжким бременем ложится нам обоим на плечи. Потом Фильда отходит от меня.

– Иди расклеивай листовки, – решительно говорит она. – А я обзвоню знакомых. Пройдусь по всей телефонной книге, от «А» до «Я». – Она целует меня на прощание, я сжимаю ей руку и закрываю дверь.

Я еду по улицам нашего городка и то и дело озираюсь по сторонам. Где Петра? Я пытаюсь заглядывать в окна домов и во дворы, тяну шею… Несколько раз я едва не съезжаю с дороги. Сам не знаю, как я добираюсь до полицейского участка. На ватных ногах вхожу. Говорю дежурному, кто я такой. Он смотрит на меня в упор, я не отвожу взгляда, стараясь понять, что он обо мне думает. Может, он меня подозревает? Жалеет? Не знаю.

– Мистер Грегори, листовки сейчас будут готовы, – говорит он и выходит.

Попав наконец в свой тихий кабинет в колледже Святого Килиана, я заново, минуту за минутой, переживаю сегодняшний страшный день. Никак не могу сосредоточиться. Передо мной на столе лежит груда листовок. С них на меня смотрит хорошенькое личико дочки. Присутствие Петры в комнате почти ощутимо. Петра любит сидеть за моим большим ореховым письменным столом. Здесь она играет в куклы. Кукол она притаскивает с собой в большой холщовой сумке, на которой написано ее имя. Проверяя студенческие работы, я невольно подслушиваю писклявые переговоры ее любимиц и улыбаюсь про себя. Петра любит слушать рассказы по истории нашего колледжа. Она ходит со мной по всем зданиям. Через витражные окна проникают разноцветные солнечные лучи. На витражах изображены католические святые и мученики. Петра часто останавливается у витража со святым Килианом, в честь которого назвали колледж, и любуется желто-оранжевыми, лазурными, медными и желто-зелеными стеклышками. На витраже представлено житие святого. В центре стоит сам Килиан – старец, облаченный в бурую хламиду. В руке он держит свиток. Рядом с ним изображен медведь, над головой святого вьется стайка черных дроздов. Я много раз рассказывал Петре про святого Килиана, но она не устает слушать про него снова и снова. Святой Килиан, он же Галл или Калло (его называют по-разному), родился в Ирландии в шестом веке нашей эры. Если верить легенде, отшельник Килиан жил в лесу. Как-то раз он приказал медведю принести хвороста для костра, и медведь повиновался. Я часто рассказываю Петре и другую легенду. Зигеберт, король Австразии, территории на северо-востоке современной Франции и на западе современной Германии, просил Килиана изгнать бесов из своей нареченной супруги. Килиан согласился, по его приказу демоны покинули страдалицу и вылетели из нее в виде стайки черных дроздов. Петра всегда вздрагивает от удовольствия, слушая эту историю, и крепко стискивает в кулаке кулончик в виде музыкальной ноты – цепочку с этим кулончиком она никогда не снимает.

Когда коллеги знают, что Петра у меня, они специально заходят ко мне в кабинет. Они расспрашивают ее о школе, о друзьях, а Петра рисует им картинки, которые они потом вешают у себя в кабинетах. Студенты тоже обожают Петру, она запоминает по именам всех, кто когда-либо заходил ко мне при ней. Однажды, прошлой зимой – Петра безмятежно играла у меня под столом – ко мне заглянул очень расстроенный третьекурсник. Молодой человек, обыкновенно уверенный в себе и обаятельный, был чуть ли не в слезах. Он боялся, что не успеет вовремя сдать экзамены. Он никак не мог полностью сосредоточиться на занятиях – чтобы оплатить учебу и проживание, ему нужно было найти еще одну подработку.

– Везунчик, – сказал я студенту, – ты слишком много на себя взвалил. Вполне естественно, что ты расстроен. – Я поспешил вытащить Петру из-под стола и представил ее молодому человеку, не дожидаясь, пока тот расплачется. – Это моя дочь, Петра. Она часто заходит ко мне в кабинет в конце недели и помогает мне. Петра, это Везунчик Томпсон, мой студент.

Петра окинула Везунчика критическим взглядом, задержавшись на его нечесаной шевелюре, мешковатых джинсах и фуфайке.

– Тебя на самом деле зовут Везунчик? – звонко спросила она.

– Нет, по-настоящему меня зовут Линтон, но здесь все называют меня Везунчиком, – объяснил парень.

– Неплохо, – заявила Петра, кивнув. – Ну и как, ты правда везунчик?

– Да, наверное… мне часто везет.

– У тебя есть домашнее животное? – продолжала она его расспрашивать.

Везунчик удивился.

– Есть… пес, – ответил он.

– Говорят, домашние животные умеют снимать стресс. Как зовут твоего пса?

– Сержант. Золотистый ретривер.

– Круто! Папа, помнишь, бабушка говорила, что ей в кафе всегда нужны помощники? Может, она возьмет Везунчика к себе? – предложила Петра.

Позвонив теще, я выяснил, что так и есть, и договорился, что Везунчик придет и поговорит с ней.

– Ты умница, Петра. – Везунчик широко улыбнулся, погладил Петру по голове и пощекотал ей подбородок.

Так по-своему, без труда, Петра в очередной раз сотворила чудо и сделала мир чуточку лучше. Молодой человек вышел от меня довольный. Вскоре он действительно устроился подрабатывать в «Моурнинг Глори».

Меня трясет от напряжения и тревоги. Я сжимаю кулаки – хрустят суставы. Сегодня я ясно сознаю, что я уже не мальчик. Я беру пачку листовок и рулон скотча, закрываю дверь кабинета и приступаю к тяжкой работе: расклеиваю листовки с дочкиной фотографией на окна и телефонные столбы по всему городку.

Антония

Ухо болит от бесконечных телефонных разговоров. Я все утро обзваниваю знакомых и спрашиваю, не видели ли они Калли и Петру. Я позвонила всем, кого вспомнила: соседям, одноклассникам, даже учителям. Девочек никто не видел. Мои собеседники часто умолкают, и я угадываю в их молчании осуждение. Я потеряла ребенка, свое самое драгоценное сокровище. Не доглядела за дочерью, и она пропала. Наверное, все они в душе порицают меня. Сначала при моем попустительстве девочка замолчала, а теперь и вовсе пропала, потерялась. «Что она за мать?» – вот что думают мои соседи, хотя и не говорят вслух. Вслух все желают мне удачи, обещают молиться за меня. Да, конечно, они внимательно осмотрят окрестности. И знакомых тоже попросят искать девочек. Они очень добры.

Надо было расклеить по всему городу листовки еще в тот день, когда Калли лишилась дара речи. Вот что я написала бы: «РАЗЫСКИВАЕТСЯ прелестный голосок Калли Кларк. Четыре года, но на слух гораздо старше, очень богатый словарный запас. В последний раз ее слышали девятнадцатого декабря, сразу после того, как ее мать упала с лестницы. Пожалуйста, звоните, если вам что-нибудь известно. Нашедшего ждет вознаграждение». Глупо, думаю я, ведь на самом деле я почти не помогла Калли вернуть голос. Разумеется, все, что надо, я сделала. Водила ее к врачу и даже к психотерапевту. А что толку? Она не произнесла ни одного слова. Я всеми силами старалась стереть из памяти день, когда я потеряла ребенка, но обрывки страшных видений являются мне в самые неподходящие моменты. Иногда я выпалываю сорняки в саду и вспоминаю, как мечтала, что, если родится девочка, назову ее Поппи – Маковкой, ведь не могла же я в самом деле называть ее Ледышкой Кексиком Именинным пирогом. Зато Поппи кажется мне самым подходящим для нее именем. У нее были хорошенькие рыжие волосики, да и вся она, когда ее поднесли ко мне попрощаться, напоминала маленький увядший цветочек с красными лепестками. Медики делали все возможное, чтобы спасти ее, но она так и не задышала.

Бывает, я мою посуду и вспоминаю… Гриф тогда уложил меня на диван, а потом потащил Калли на кухню и что-то долго шептал ей на ухо. Сначала я еще подумала, что он пытается ее успокоить, утешить, сказать что-то хорошее. Но именно с того дня Калли замолчала. Я ни разу не спрашивала Грифа, что он тогда говорил Калли. Хуже того, я и Калли не спрашивала.

Я выхожу на улицу, и меня сразу окружает невыносимый зной. Над шоссе поднимается жаркое марево. Воздух дрожит, он какой-то тяжелый, словно сгущенный. Стрекот цикад буквально оглушает. Из леса медленно выходит Бен. Плечи у него опущены, руки в карманах. Он весь мокрый от пота. Мне кажется, что Бен снова стал маленьким мальчиком. В детстве он был очень славным, но неуверенным в себе. Ему хотелось стать своим в компании мальчишек, правда, он толком не понимал, как это сделать. Бен довольно рослый для своих лет. Он всегда был самым высоким в классе. Одноклассники смотрели на него снизу вверх – его размеры внушали почтение. Зато его вежливость и мягкость озадачивали. Играя в баскетбол, он, бывало, всегда прекращал игру, если нечаянно толкал кого-то, и шел извиняться. Если противник падал, Бен давал ему руку и помогал встать.

– Извини, мама, – шепчет Бен, проходя в дом мимо меня.

Я иду следом и вижу, что он стоит на кухне, прислонившись к рабочему столу. Я лезу в шкаф за стаканом и наливаю ему лимонаду.

– Спасибо тебе, Бен. Я знаю, ты сделал все, что мог. Никто не знает лес лучше тебя. Если бы девочки были там, я уверена, ты бы обязательно их нашел.

Он отпивает большой глоток лимонада, и лицо у него сморщивается.

– Сейчас опять пойду туда, только ребят обзвоню. Придется забраться поглубже. Может, она сама куда-то забрела, ей нравится все исследовать.

– Хорошая мысль. Я тоже пойду в лес. А пока попрошу миссис Норленд посидеть у нас. Пусть отвечает на телефонные звонки. И потом, вдруг девочки сами вернутся? Звони мальчикам, а я захвачу нам с собой воды.

Бен подходит к аппарату, и тут телефон начинает звонить. От неожиданности Бен вздрагивает, но тут же хватает трубку.

– Алло? – вопросительно говорит он. – Да, минуточку. – Он передает мне трубку и шепчет: – Луис.

– Лу… – Мне хочется плакать. – Ну что?

– Пока ничего. Мы известили полицию штата, к нам посылают специалиста. Он приедет где-то через час. Ему нужно будет поговорить с тобой, с Беном, а также с мистером и миссис Грегори. – Луис довольно долго молчит. – Мы пробовали связаться с Грифом и Роджером Хоганом, но нигде не можем их найти. По словам миссис Хоган, Роджер собирался заехать за Грифом около четырех утра. Вроде бы они поехали в Джульен. Я позвонил в тамошний полицейский участок. Они найдут охотничий домик и расскажут Грифу и Роджеру, что случилось.

Интересно, как поведет себя Гриф, когда узнает, что девочки пропали. Забеспокоится ли он, вернется ли домой сразу или останется там, а разбираться со всем предоставит мне, как всегда? Как же я любила Грифа! Я и до сих пор его люблю – да, наверное, люблю… по-своему. До того, как спиртное вытеснило меня из его сердца, он был замечательный. До того, как он не превратился в теперешнего Грифа, я была нужна ему…

– Нам с Беном приехать в участок? – спрашиваю я у своего друга детства, с которым мы должны были пожениться. Правда, если бы я вышла замуж за Луиса, не было бы ни Бена, ни Калли.

– Давай лучше так – я тебе позвоню, и мы сами к вам приедем. Если Калли вдруг вернется домой, ты ее встретишь. Тони… мне нужно тебе кое-что сказать. Тот тип из полиции штата занимается розыском пропавших детей. Он все повидал на своем веку, а тебя он не знает. Возможно, он будет задавать тебе… вопросы, которые тебе не понравятся.

– Что ты имеешь в виду? – спрашиваю я, но до меня тут же доходит. – Хочешь сказать, он подумает, будто мы как-то причастны к их пропаже? О господи! – Мне стыдно и страшно.

– Тони, я буду рядом с тобой. Важные шишки любят командовать, но этот, кажется, парень неплохой. Он поможет найти Калли и Петру.

– Хорошо, Лу, мы вас ждем, – тихо говорю я. Воцаряется молчание, тяжелое, как летняя жара.

– Тони, я сообщил о пропаже Калли и Петры в НЦИП, – с деланой небрежностью говорит Луис. Он как будто хочет убедить меня в том, что это пустяк. Но я-то понимаю, что речь идет о чем-то важном.

– Что такое НЦИП? – спрашиваю я.

– Национальный центр информации по преступлениям. У них есть централизованная база пропавших без вести. Таким образом, все правоохранительные органы будут в курсе. Кроме того, я оповестил участки всего нашего округа, передал им приметы Петры и Калли. Все будут искать их.

– Хорошо придумал, – говорю я. В голове все кружится. – А как насчет «Эмбер алерт»[1]1
  Имеется в виду действующая в США экстренная система поиска похищенных или пропавших детей. (Здесь и далее примеч. пер.)


[Закрыть]?

– Ребенок объявляется в розыск по всей стране только в случае похищения. Пока мы не знаем наверняка, похитили девочек или нет.

Какое-то время мы молчим. Наконец Луис решительно произносит:

– Тони, обещаю, все будет в порядке!

Я отключаюсь. Бен внимательно смотрит на меня. Он ждет моих указаний.

– Бен, прими душ. К нам приедет специалист по розыску пропавших детей из полиции штата…

– А как же поиски? – нетерпеливо перебивает он.

– Раз Луис говорит, что мы должны побеседовать с приезжим, мы с ним побеседуем. Иди прими душ. – Я снова сажусь и принимаюсь ждать.

Калли

Калли услышала в зарослях какой-то шорох и сразу будто окаменела. Вдруг совсем недалеко от нее хрустнула ветка. Калли вскинулась, у нее екнуло сердце и сразу заболела голова. Застыв, она ждала, что будет дальше – ей казалось, вот-вот из-за дерева покажется лицо отца. Захрустели сучья, к ней приближался явно не Гриф, а кто-то полегче. Неожиданно она увидела белохвостого оленя в рыжевато-бурой шубке, испещренной едва заметными белыми пятнами. Совсем молодой олень, олененок… Он почуял Калли и сразу застыл на месте. Уши у оленя были длинные и тонкие, как у чернохвостого зайца, глаза черные, блестящие, цвета слюды. Калли вспомнила, что Бен держит кусочки слюды дома, у себя в комнате. Девочка и олененок некоторое время пристально смотрели друг на друга, а потом любопытный зверь подошел ближе к Калли. Так близко, что, если бы Калли осмелилась, она бы погладила оленя по гладкому черному носу. Затаив дыхание, Калли встала на колени. Олененок вздрогнул, попятился, но тут же снова остановился. Они опять посмотрели друг на друга. Оба длинноногие, с узловатыми коленками, и оба одинокие. Нерешительно шагнув к Калли, олененок в виде опыта понюхал воздух рядом с ней. Калли осмелилась выйти из своего укрытия, и олень, как и в прошлый раз, нерешительно отступил. Они снова застыли в неподвижности, внимательно разглядывая друг друга. Наконец олененок решительно сделал два шага навстречу Калли. Удивившись, Калли попятилась и споткнулась об упавшую березу. Схватилась за ствол, попыталась выпрямиться. Белая, похожая на бумагу березовая кора рассыпалась в руках. Встав в полный рост, Калли шагнула к олененку и протянула к нему грязную руку. Он тоже потянулся к ней. Они словно танцевали без музыки – вальсировали на ковре из палых листьев, под куполом зеленых древесных крон, через которые просвечивали солнечные лучи. Ненадолго оба забылись, и каждый очутился в своем мирке… Ни один из них не произнес ни звука. Их молчаливый танец заменял им разговор.

Помощник шерифа Луис

Я сижу за столом, заваленным листовками с фотографиями двух пропавших девочек, и жду специалиста по розыску пропавших детей. По моей просьбе Мег направила аптекаря Дэвида Гласса, резервиста, к родителям пропавших девочек. Пусть собирает информацию. Он будет сидеть в нашей самой старой патрульной машине на дорожке между двумя домами. К Дэвиду будут стекаться все сведения, полученные в ходе расследования.

На меня смотрит личико Калли, листовку с ее изображением раздали всем нашим сотрудникам. Как она похожа на мать! Те же каштановые волосы и карие глаза, волосы собраны в такой же небрежный конский хвост, что был у Тони в детстве.

Мы с Тони познакомились зимой, в первом классе – нам обоим исполнилось по семь лет. Мы с мамой, сестрой и братом только что переехали из Чикаго в крошечный городок Уиллоу-Крик. За год до того от инфаркта скоропостижно скончался отец, одна приятельница помогла маме устроиться на работу в здешнем колледже. В Уиллоу-Крик мне поначалу казалось так тихо и пусто, что я скучал по шуму машин и знакомым голосам соседей, которые непрерывно смеялись и ссорились. Помню, я лежал на новой кровати – впервые в жизни у меня появилась своя отдельная комната – и мне недоставало тихого храпа младшего братишки. Из-за здешней тишины я вначале плохо спал. Ближайшие соседи жили довольно далеко – не докричишься. Слышался только собачий лай да завывание ветра. После многих бессонных ночей мама наконец купила мне маленький радиоприемник. Я поставил его рядом с кроватью, и он заполнял тишину, не дававшую мне уснуть.

Мне не хотелось идти в новую школу в Уиллоу-Крик, поэтому в первый день учебного года я притворился больным. Мама села в изножье кровати и посмотрела мне в глаза.

– Лорас Майкл Луис! – строго сказала она. – Уж кто-кто, а я знаю, как нелегко покидать знакомые места и начинать жизнь сначала. Сейчас рядом нет отца, который мог бы тебе помочь. Ты самый старший, брат и сестра смотрят на тебя и берут с тебя пример. Если ты будешь валяться в постели и притворяться, что тебе плохо, так же поступят и они. Если ты встанешь бодро и с готовностью всех победить, так же поступят и они.

– Мама, Кэти всего три месяца, она еще никого не может победить, – огрызнулся я.

– Ты самый старший мужчина в семье, на кого она может равняться. От того, как ты ведешь себя сейчас, зависит, каким Кэти будет представлять себе настоящего мужчину, когда вырастет. Подумай над этим хорошенько! Вставай.

– Ладно, ладно, встаю!

Я выполз из кровати, оделся и помолился за то, чтобы в этом богом забытом городишке нашлись ребята, которые умеют играть в стикбол[2]2
  Стикбол – упрощенная форма бейсбола, уличная игра, в которой вместо бейсбольного мяча используется резиновый мячик, а вместо биты – ручка от метлы или палка.


[Закрыть].

В тот первый день мама сама отвезла нас в школу. Небо было синим, как яйцо малиновки, а земля покрыта снегом, таким ослепительно-белым, что на него было больно смотреть. Было очень холодно, и изо рта вырывались струйки пара, хотя мама включила печку в нашем стареньком синем «плимуте-эрроу» на полную мощность. Школа находилась на окраине городка и представляла собой большое старое двухэтажное строение из красного кирпича. Она оказалась даже больше моей прежней частной чикагской начальной школы. Правда, сами здания были очень похожими, что меня немного утешило. Потом я заметил, что ученики всех возрастов бежали куда-то за школу, волоча за собой красные пластмассовые ледянки или деревянные санки.

– Пошли, Дейв! – сказал я брату, который шел в нулевой класс. – Вперед! – Я схватил сумку с учебниками, наскоро попрощался с мамой, и мы вышли из машины.

– Эй! – закричала мама нам вслед. – Может, мне проводить вас до дверей?

– Нет, спасибо. – Я закинул сумку на плечо, и мы пошли по цепочке следов на снегу на задний двор. Для меня, семилетнего, зрелище было поразительным. Оказывается, школа стояла на вершине довольно большого холма, который круто обрывался вниз. В одних местах склон был круче, в других – более пологий. Внизу, у подножия холма, раскинулся огромный луг размером с два футбольных поля. Дети выстраивались в очереди на вершине, чтобы проехаться вниз по накатанным дорожкам; порядок тут был более-менее налажен. Ученики постарше, семи– и восьмиклассники, толпились перед склоном, который почти отвесно уходил вниз. На том склоне было много рукотворных трамплинов, заботливо утоптанных для того, чтобы санки взлетали повыше. Дети поменьше собирались у более пологих склонов, где спуск был не таким крутым. Мы с завистью смотрели, как они вопят от восторга, съезжая вниз, а потом решительно карабкаются наверх, волоча за собой санки.

Вдруг мое внимание привлекла одна крохотная фигурка. На мальчишке – я решил, что передо мной мальчишка моего возраста или младше, – были черные непромокаемые штаны, черная зимняя куртка, которая явно была ему велика, и черные резиновые сапоги. На руках у него были варежки разного цвета – одна красная и одна зеленая. Черную шерстяную шапочку он надвинул на самый лоб. Мальчик в разных варежках уверенно подтащил серебристую ледянку в форме рыбки к самому крутому склону, возле которого толпились большие ребята, и встал в очередь за тремя высокими старшеклассниками. Те развернулись, расхохотались и бесцеремонно вытолкали малявку из очереди. Ничуть не испугавшись, он снова протиснулся на место и отказывался уходить, хотя старшие подтрунивали над ним. Когда очередь дошла до него, он сел на ледянку, а стоящий за ним мальчик подпихнул его носком большого охотничьего сапога. Ледянка понеслась вниз с горы, раскачиваясь и подпрыгивая на кочках, взлетая вверх и приземляясь на обледенелой, раскатанной дорожке. Я наблюдал за смельчаком, затаив дыхание: сейчас он убьется на глазах у всех!

– Вот ведь черт! – прошептал стоящий за мной Дейв, и я молча кивнул в знак согласия.

Мне показалось, маленький смельчак спускался целую вечность. Голова на тонкой шее то и дело дергалась, но он держался. Ледянка опасно накренилась только один раз, когда налетела на последний, самый высокий трамплин. Тут шерстяная шапочка слетела с головы смельчака, и из-под нее выбились длинные каштановые волосы, кое-как собранные в конский хвост. Смельчак оказался девочкой! Пока она доезжала последние метры до полной остановки, я полностью и бесповоротно влюбился в нее. До сих пор не могу не улыбнуться, когда вспоминаю тот день, и до сих пор изумляюсь, как быстро Тони завоевала место в моем сердце. Еще удивительнее то, что она и до сих пор царит в нем.

Я поднимаю голову. Догадываюсь, кто ко мне пожаловал! Я встаю из-за стола и иду навстречу агенту Фитцджералду из полиции штата.