Текст книги "Украденный наследник"

Холли Блэк
Принц Эльфхейма. Украденный наследник

Посвящается Робин Вассерман,

отмеченной проклятием

(и в то же время благословением)

Истинного Видения

Holly Black

THE STOLEN HEIR

Copyright © 2023 by Holly Black

Published in agreement with the author, c/o BAROR INTERNATIONAL, INC., Armonk, New York, U.S.A.

© Федотова А., перевод на русский язык, 2024

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

 
Однажды вечером мы в детской у огня
Сидели тихо и друг к другу прижимались.
Вдруг ветер налетевший испугал меня,
Почудилось: в окошко постучались!
Лицо землистое к нам в спальню заглянуло,
Никто чудовища не видел и следа.
Оно оскалилось и крыльями взмахнуло,
Я поняла: за мной пришла беда!
Народец скверный, злобная орда!
Всю ночь танцевали они под дождем,
За руки держались, плясали кругом,
И шапки бросали на скос за окном,
И крик мой услышать желали.
С меня одеяло сорвали.
Остаться в постели хотелось мне,
И если бы свет загорелся во тьме,
Меня б ни за что не украли!
 

– Шарлотта Мью,

«Подменыш»

Пролог

Ее обнаружил случайный прохожий. Малышка сидела на стылом бетонном тротуаре и играла с пустой упаковкой из-под кошачьего корма. К тому времени, как ее довезли до больницы, ее ручки и ножки успели посинеть от холода. Она казалась совсем крошечной и чересчур худой – словно вся состояла из тонких веточек.

Она знала лишь одно слово – свое имя. Рэн.

Девочка росла, но ее кожа сохраняла голубоватый оттенок – как у молока, с которого сняли сливки. Приемные родители закутывали ее то в куртки, то в пальто, следили, чтобы она непременно надевала варежки или перчатки, но, в отличие от сестры, ей никогда не бывало холодно. Ее губы меняли цвет, словно камни-хамелеоны, – даже летом казались синевато-лиловыми, но когда она сидела у огня, то они начинали розоветь.

Она могла часами играть в снегу: строить замысловатые туннели или понарошку сражаться с сосульками. Она вспоминала, что нужно идти домой, только когда ее звали.

И хотя девочка казалась щуплой и болезненной, она отличалась недюжинной силой. Ей еще не было восьми, а она с легкостью поднимала сумки с продуктами, которые ее приемная мать с трудом отрывала от пола.

Ей не было девяти, когда она исчезла.

С раннего детства Рэн любила читать сказки. Поэтому, когда пришли чудовища, она сразу поняла: дело в том, что она сделала что-то плохое.

Они прокрались через окно. Отворили створку и порезали москитную сетку так тихо, что она ничего не услышала – так и продолжала спать, обняв любимого игрушечного лисенка, пока ее щиколотки не коснулись когти.

Ей зажали рот, прежде чем она успела вскрикнуть. Придавили ноги к кровати, прежде чем она успела пнуть нападавших.

– Я отпущу тебя, – прохрипел чей-то голос, и Рэн уловила в нем нотки незнакомого акцента. – Но если попытаешься кого-нибудь разбудить, то, несомненно, пожалеешь об этом.

Подобные угрозы встречались только в сказках, поэтому она знала: правила нельзя нарушать ни в коем случае. Даже когда ее отпустили, она не пошевелилась и не издала ни звука, хотя ее сердце колотилось так громко, что, казалось, мама может услышать его стук из другой комнаты.

В глубине души она эгоистично надеялась, что мама придет, включит свет и прогонит чудовищ прочь. Рэн ведь не нарушит правило, если маму разбудит не она, а биение ее сердца?

– Сядь, – приказало одно из чудовищ.

Рэн послушно села, дрожащей рукой закапывая лисенка глубже под одеяло.

Теперь она увидела существ, стоявших возле ее кровати, и невольно задрожала еще сильнее. Двое из них были высокими и элегантными, с серой, как камень, кожей. Женщину окутывало серебристое одеяние, а копну ее бледных волос украшала корона из неограненного обсидиана. Она была красива, но, заметив жестокую линию ее губ, Рэн поняла, что доверять ей нельзя. Мужчина походил на женщину, как походят друг на друга фигуры на шахматной доске: та же черная корона на голове, те же серебристые одежды.

Возле них стояло еще одно существо – очень высокая и очень худая ведьма с бледной, как поганка, кожей и гривой черных растрепанных волос. Но самой приметной чертой были длинные пальцы, которые больше напоминали когти.

– Ты наша дочь, – сказало одно из серолицых чудовищ.

– Ты принадлежишь нам, – скрипучим голосом произнесло второе. – Это мы тебя создали.

Рэн знала, что такое «биологические родители». У ее сестры они были: приятные, похожие на нее люди приезжали к ним в гости и иногда привозили с собой бабушек и дедушек, а иногда – пончики или подарки.

Рэн тоже хотелось иметь биологических родителей, но она и подумать не могла, что своим желанием пробудит к жизни подобный кошмар.

– Итак, – произнесла женщина с короной на голове, – тебе нечего сказать? Не можешь преодолеть благоговейный трепет при виде наших величеств?

Ведьма с пальцами-когтями невежливо хмыкнула себе под нос.

– Видимо, так и есть, – отозвался мужчина. – Ты будешь благодарить нас, подменыш, за то, что мы забираем тебя отсюда. Поднимайся, да побыстрее!

– Куда мы пойдем? – спросила Рэн. Она в ужасе вцепилась пальцами в простыню, словно надеялась, что если схватится достаточно крепко, то сможет удержаться в своей прежней жизни.

– В Фейриленд, где ты станешь королевой, – ответила женщина. Подобные слова должны бы звучать ласково, но ее голос был пропитан злобой. – Неужели ты никогда не мечтала, что однажды перед тобой явится незнакомец и скажет, что ты не смертное дитя, а существо, созданное из магии? Неужели не мечтала, что тебя заберут из твоего жалкого мирка и подарят иную, великую жизнь?

Рэн не могла отрицать, что не мечтала об этом. Она кивнула, чувствуя, как слезы сдавливают горло. Теперь она понимала, что сделала не так. Вот она – червоточина в ее сердце, о которой прознали чудовища.

– Я больше так не буду, – прошептала Рэн.

– Что не будешь? – переспросил мужчина.

– Если пообещаю, что больше никогда-никогда не буду о таком мечтать, вы оставите меня здесь? – спросила она дрожащим голосом. – Пожалуйста?

В следующее мгновение женщина дала Рэн пощечину – оглушительную, как раскат грома. От боли на глаза навернулись слезы, но она была слишком ошеломлена и разозлена, чтобы позволить им пролиться. На нее никто раньше не поднимал руку.

– Ты – Сурен, – проговорил мужчина. – А мы твои создатели. Твои господин и госпожа. Я лорд Джарел, а это – леди Ноури. Нас сопровождает Грозовая ведьма Богдана. А теперь, когда ты узнала свое истинное имя, позволь показать тебе твое истинное лицо.

Лорд Джарел протянул к ней руку и сделал резкое движение, словно срывая с нее маску. В зеркале над комодом тут же отразилась ее истинная, чудовищная внешность: ее кожа, и так имевшая голубоватый оттенок, посинела еще сильнее и была того же цвета, что проступавшие вены. Приоткрыв рот, она увидела острые акульи зубы. И только ее глаза – округленные от ужаса и с отвращением смотрящие на нее из зеркала – сохранили свой мшисто-зеленый цвет.

«Меня зовут не Сурен, – хотелось сказать ей. – Это все обман, какой-то фокус. Это не я». Но, даже не произнеся эти слова вслух, она услышала, как похоже имя Сурен на ее собственное. Сурен. Рен. Рэн. Уменьшительное имя, чтобы обращаться к ребенку.

К ребенку-подменышу.

– Вставай, – приказало нависшее над ней громадное существо с длинными, словно ножи, ногтями. Богдана. – Тебе здесь не место.

Рэн прислушалась к звукам дома: вот гудит обогреватель, а где-то вдалеке их пес скребет когтями по полу – видимо, ему снится, что он бегает. Она старалась запомнить все-все-все. Оглядев комнату затуманенным слезами взглядом, она сохранила в памяти каждую деталь: от названий стоявших на полках книг до стеклянных глаз своих кукол.

Она последний раз провела рукой по синтетической шерстке лисенка и затолкала игрушку еще глубже под одеяло. Там он будет в безопасности. Дрожа всем телом, Рэн вылезла из кровати.

– Пожалуйста, – проговорила еще раз.

Губы лорда Джарела искривились в жестокой усмешке.

– Эти смертные сами не захотят, чтобы ты жила с ними.

Рэн отчаянно замотала головой, потому что такого просто не могло быть. Мама и папа любили ее. Мама срезала с хлеба корочки, чтобы сделать ей сэндвич, и целовала в кончик носа, пытаясь рассмешить. Папа лежал с ней в обнимку на диване, и они вместе смотрели фильмы, а когда она засыпала, на руках относил ее в кровать. Рэн знала, что они ее любят. И все же уверенность, с которой говорил лорд Джарел, подпитывала ужас в ее сердце.

– Если они скажут, что хотят, чтобы ты осталась с ними, – произнесла леди Ноури, и ее голос впервые прозвучал мягко, – то так тому и быть.

Рэн выскользнула в коридор и с отчаянно бьющимся сердцем бросилась в спальню родителей, словно только что проснулась от кошмара. Шарканье босых ног и ее хриплое, прерывистое дыхание разбудили их. Папа присел на кровати, а в следующее мгновение вздрогнул и положил руку на плечо маме, как будто хотел защитить. Мама же взглянула на Рэн и закричала.

– Не бойтесь, – сказала она, подбежав к кровати и сжав одеяло в своих маленьких кулачках. – Это я, Рэн. Меня во что-то превратили!

– Убирайся отсюда, чудовище! – взревел отец. Его голос так напугал Рэн, что она отскочила назад и уперлась спиной в комод. Она никогда не слышала, чтобы он так кричал. Кричал так на нее.

По ее щекам потекли слезы.

– Это же я, – повторила она срывающимся голосом. – Ваша дочь. Вы любите меня.

Комната выглядела так же, как и всегда. Нежно-бежевые стены. Двуспальная кровать со стеганым белым одеялом, на которое налипла коричневая собачья шерсть. Полотенце, валявшееся рядом с корзиной для белья, словно кто-то бросил его туда, но промахнулся. Запах обогревателя, смешанный с резким ароматом средства для снятия макияжа. Но сейчас вся комната будто отражалась в каком-то кошмарном кривом зеркале, где все вещи были искажены и казались зловещими.

На первом этаже залаял пес, словно отчаянно пытаясь предупредить хозяев об опасности.

– Чего вы ждете? Уведите это существо отсюда, – прорычал ее отец, глядя в сторону леди Ноури и лорда Джарела. Казалось, он видит не их, а каких-то блюстителей человеческого закона.

В коридоре показалась сестра Рэн. Она терла кулачками глаза – ее явно разбудили крики. Вот кто точно поможет! Ребекка, которая следила, чтобы никто не обижал ее в школе. Ребекка, которая привела ее на ярмарку, хотя ничьих младших сестер туда не пускали. Но стоило ей заметить Рэн, как Ребекка в ужасе взвизгнула, запрыгнула на кровать и обхватила маму руками.

– Ребекка, – прошептала Рэн, но сестра лишь сильнее вжалась лицом в ночную рубашку матери.

– Мама, – умоляюще проговорила Рэн, задыхаясь от слез, но мама не желала даже смотреть в ее сторону.

Плечи Рэн затряслись от рыданий.

– Вот это наша дочь, – сказал отец, прижимая Ребекку к себе, словно Рэн пыталась навести на него морок. Ребекку, которая была удочерена точно так же, как и она. Ребекку, которая была их ребенком в той же степени, что и Рэн.

Рэн поползла к кровати. Она рыдала так сильно, что не могла вымолвить ни слова. «Прошу, позвольте мне остаться. Я буду хорошей. Если я что-то сделала не так, то простите, простите, простите меня, пожалуйста, но только не отдавайте им. Мама. Мамочка. Мамуля. Я люблю тебя. Мамочка, пожалуйста».

Отец попытался оттолкнуть Рэн ногой, пихнув ее в шею, но она все равно дотянулась до него. Ее рыдания становились все пронзительнее, почти переходя в визг.

Когда маленькие пальчики коснулись его голени, он ударил Рэн ногой в плечо, отбросив обратно на пол. Но она снова поползла вперед, рыдая, умоляя, стеная от горя.

– Довольно, – проскрипела Богдана, прижимая Рэн к себе и проводя по ее щеке длинным ногтем. В этом жесте читалось что-то похожее на заботу. – Нам пора, дитя. Я понесу тебя на руках.

– Нет, – проговорила Рэн, цепляясь пальцами за простыню. – Нет, нет, нет.

– Смертным не подобает проявлять к тебе жестокость, ведь ты принадлежишь нам, – произнес лорд Джарел.

– Так что причинять тебе боль можем только мы, – согласилась леди Ноури. – Равно как и наказывать. Им это не позволено.

– Скажи, должны ли они умереть за содеянное? – спросил лорд Джарел, и в комнате повисла тишина, которую нарушали лишь всхлипывания Рэн. – Хочешь, чтобы мы убили их, Сурен? – повторил он, повысив голос. – Мы можем позвать сюда их пса и зачаровать его, чтобы он перегрыз им глотки.

Эти слова так ошеломили и разозлили Рэн, что рыдания тут же стихли.

– Нет! – выкрикнула она, чувствуя, что теряет над собой контроль.

– Тогда прекрати рыдать и слушай меня, – сказал ей лорд Джарел. – Ты отправишься с нами по своей воле, или я лишу жизни каждого, кто находится на этой кровати. Сначала ребенка, потом – остальных.

Ребекка испуганно всхлипнула. Смертные родители Рэн смотрели на нее с ужасом, но теперь уже по другой причине.

– Я пойду с вами, – наконец произнесла Рэн. Ее голос все еще дрожал от слез, хотя она изо всех сил старалась не плакать. – Раз меня здесь не любят, я согласна уйти.

Грозовая ведьма подняла ее на руки, и они унеслись прочь.

Два года спустя Рэн обнаружили полицейские. В свете фар патрульной машины они увидели девочку, бредущую по обочине шоссе. Подошвы ее туфель были истоптаны, словно она танцевала в них до упаду, одежда настолько пропиталась морской солью, что отвердела. Ее щеки и запястья были исполосованы шрамами.

Когда полицейский спросил, что произошло, она не захотела отвечать – или, быть может, не смогла. Она рычала на каждого, кто приближался к ней. Стоило им привести ее в комнату, как она спряталась под кушеткой и отказывалась называть женщине, которую полицейские позвали на помощь, свое имя и адрес своего прежнего дома.

Их улыбки причиняли боль. Ей все вокруг причиняло боль.

Как только они отвернулись, она исчезла.

Глава 1

Положение месяца на небе сообщает мне, что сейчас половина одиннадцатого. Задняя дверь дома открывается, и из-за нее показывается моя не-сестра. Она учится на втором курсе колледжа, и расписание у нее непостоянное. Прячась в тени, наблюдаю, как она присаживается на корточки, ставит пустую миску на верхнюю ступень крыльца, покосившегося и потрескавшегося от времени, и наливает туда молоко из картонной коробки. Несколько капель попадает мимо. Моя не-сестра хмурится, всматриваясь в темноту за деревьями.

Я знаю, что это невозможно, но на мгновение мне кажется, что она смотрит на меня.

Я ухожу еще дальше в тень.

В воздухе висит густой аромат хвои, смешивающийся с запахом перегноя и мха, который я сминаю между босыми пальцами ног. Ветер доносит до меня вонь остатков ликера, прилипших ко дну бутылки в контейнере для сбора стекла; тухлое зловоние из пустого мусорного бака; сладкие, ненатуральные нотки духов, которыми надушилась моя не-сестра.

Я смотрю на нее голодным взглядом.

Бэкс наливает молоко уличной кошке, но мне нравится представлять, что она делает это для меня. Для своей давно позабытой сестры.

Несколько минут она стоит на крыльце, не обращая внимания на мошек и комаров, которые кружат над ее головой. Лишь когда она скрывается за дверью, я подкрадываюсь ближе к дому и заглядываю в окно. Наблюдаю за не-мамой, которая сидит перед телевизором и вяжет. Не-папа устроился за кухонным столом с ноутбуком – отвечает на электронное письмо. Я вижу, как он прикрывает рукой глаза, словно очень устал.

Когда я жила при Дворе Зубов, меня наказывали, стоило назвать людей, которые меня вырастили, мамой и папой. «Люди – обычные животные, – говорил лорд Джарел, сопровождая свои слова ударом такой силы, что у меня перехватывало дыхание. – Омерзительные животные. В твоих жилах нет их крови».

В надежде избежать гнева лорда Джарела я приучила себя называть их не-мамой и не-папой. Я не расстаюсь с этой привычкой, чтобы помнить, кем они были для меня и кем им никогда не стать вновь. Я хочу помнить, что у меня нет ни дома, ни семьи.

Я чувствую, как по коже бегут мурашки, и осматриваюсь по сторонам. Замечаю сову, которая сидит на ветке высоко над головой и изучает меня, склонив голову набок. Вот только это не сова.

Поднимаю камень и бросаю в существо на дереве.

Оно принимает обличие хоба и с пронзительным визгом взлетает в небо. Размахивая крыльями, он делает два круга, а затем набирает высоту и удаляется навстречу луне.

Местные фейри не питают ко мне дружеских чувств. Я об этом позаботилась.

Еще одно подтверждение того, что я – никто и мне нигде нет места.

Мне очень хочется задержаться во дворе, где когда-то играла, но я борюсь с соблазном и ухожу прочь. Моя цель – ветви боярышника, росшего на окраине города. Я стараюсь держаться в тени деревьев, осторожно ступая по земле босыми ногами. Наконец останавливаюсь перед кладбищенскими воротами.

Огромный боярышник с белыми цветами возвышается над надгробиями и могильными памятниками. Отчаявшиеся люди – чаще всего подростки – приходят сюда и привязывают к его веткам записки с желаниями.

Рассказы про него я слышала еще в детстве. Этот боярышник называют Дьявольским Деревом. Приди к нему три раза, трижды загадай желание, и тогда появится дьявол. Он даст тебе то, что попросишь, но взамен заберет то, что захочет сам.

Однако это не дьявол на самом деле. Я жила среди фейри и поэтому знаю, что сделки со смертными заключает глейстиг – существо с козьими ногами, которое любит полакомиться человеческой кровью.

Я залезаю в колыбель из веток, которые колышутся, осыпая меня лепестками. Прижимаюсь щекой к шершавой коре и жду, слушая шелест листьев. Могилам на кладбище, посреди которого растет боярышник, больше сотни лет. За это время надгробия стали хрупкими и белыми, словно кости. Сюда уже давно никто не приходит, поэтому отчаявшимся людям можно не опасаться, что их кто-то увидит. Идеальное место для заключения сделки.

Несколько звезд подмигивают мне сквозь цветочный полог. При Дворе Зубов служил ниссе, который составлял карты звездного неба и, глядя на них, подбирал самые благоприятные дни для пыток, убийств и предательств.

Я вглядываюсь в небо, но какую бы тайну ни скрывали звезды, постичь ее я не способна. В Фейриленде я мало чему успела научиться – да и в человеческом мире получила лишь обрывки знаний.

Глейстиг появляется почти сразу после полуночи, громко цокая копытцами. На ней длинное бордовое пальто, которое доходит до колен, явно чтобы подчеркнуть козлиные ноги. Ее волосы цвета древесной коры заплетены в тугую косу.

Рядом с ней, беспокойно жужжа, по воздуху носится спрайт – зеленая, точно кузнечик, а крылья по цвету сочетаются с кожей. Размером она едва больше колибри.

Глейстиг оборачивается к крылатой фейри:

– Принц Эльфхейма? Как интересно. Не ожидала, что особа королевских кровей может оказаться так близко от нас…

При слове «принц» мое сердце начинает глухо колотиться.

– Говорят, его страшно избаловали, – стрекочет спрайт. – Он очень буйный. И слишком безответственный для наследника престола.

Это описание совсем не подходит мальчику, которого я знала, однако с нашей последней встречи прошло уже четыре года. Его наверняка успели посвятить во все утехи Верховного двора и приучить к тому, что любая разнузданная фантазия, которая только может прийти ему в голову, тут же предоставится ему на блюдечке. Льстецы и подхалимы, вероятно, денно и нощно соперничают за его внимание, так что теперь мне вряд ли бы дозволили целовать подол его мантии.

Спрайт взлетает вверх и устремляется прочь. К счастью, она проносится мимо дерева, в ветвях которого прячусь я. Устраиваюсь поудобнее, готовясь наблюдать за тем, что случится дальше.

Этой ночью к дереву приходят три человека. Первый – юноша с волосами песочного цвета; мы с ним вместе учились в четвертом классе, за год до того, как меня забрали фейри. Его пальцы дрожат, пока он бечевкой привязывает к ветке клочок бумаги. Вторая – сгорбленная старушка, то и дело вытирающая рукой заплаканные глаза. К тому времени, когда она проволокой закрепляет записку на дереве, бумага успевает промокнуть от ее слез. Третьим появляется веснушчатый широкоплечий мужчина. Козырек бейсболки так низко надвинут на лоб, что скрывает большую часть его лица.

Он приходит сюда вот уже третий раз, поэтому, как только приближается к дереву, из тени появляется глейстиг. Мужчина охает от страха. Он не верил, что все это правда. Мало кто верит. Люди сами делают из себя посмешище: глупо реагируют, приходят в ужас, издают странные звуки.

Глейстиг требует, чтобы мужчина поведал ей, чего хочет, хотя он уже трижды написал свое желание на трех разных записках. Мне кажется, она даже не утруждает себя тем, чтобы их прочитать.

А вот я читаю все до единой. Этому мужчине нужны деньги, потому что он заключил какую-то неудачную деловую сделку. Если он не сможет их раздобыть, то потеряет дом, и тогда от него уйдет жена. Он шепотом рассказывает об этом глейстиг, беспокойно покручивая на пальце обручальное кольцо. В ответ она называет ему свои условия: каждую ночь в течение семи месяцев и семи дней он должен приносить ей кусочек свежей человеческой плоти. Он может резать собственное тело либо чужое, как ему больше нравится.

Он соглашается – нетерпеливо, отчаянно, безрассудно – и позволяет глейстиг завязать на его запястье заколдованный кожаный ремешок.

– Я сшила его из своей кожи, – сообщает она мужчине. – С его помощью я всегда найду тебя, как бы ты ни пытался от меня спрятаться. Ты не сможешь разрезать его ни одним ножом, созданным в мире смертных. Если не сдержишь обещание, он будет сжиматься, пока не рассечет вены на твоей руке.

Я впервые вижу на его лице паническое выражение, а ведь ему следовало с самого начала ощущать нечто подобное. Теперь уже слишком поздно, и какая-то его часть это понимает. Но секунду спустя он убеждает себя, что все в порядке, и осознание, на мгновение выглянувшее наружу, снова прячется в глубине его сердца.

Некоторые вещи настолько ужасны, что кажутся невозможными. Вероятно, вскоре он поймет, что худшие его опасения – лишь начало того, что они хотят с ним сотворить. Вспомнив, как пришла к этому сама, я надеюсь уберечь его от подобного опыта.

Глейстиг говорит веснушчатому мужчине собрать груду листьев и обещает превратить каждый из них в новенькую двадцатидолларовую купюру. У него будет три дня, чтобы потратить деньги, а потом они исчезнут.

В записке, которую он привязывал к боярышнику, сказано, что ему нужно сорок тысяч долларов. Это две тысячи листьев. Мужчина отчаянно мечется по ухоженному кладбищу, пытаясь набрать необходимое количество. Он находит несколько низких ветвей и срывает пару охапок, затем бежит к ограде и сдирает листву с растущих снаружи лесных деревьев. Глядя на результат его стараний, я вспоминаю ярмарочную игру – ту, где тебя просят определить на глаз, сколько желейных драже лежит в банке.

Эта игра никогда мне не давалась, и ему, боюсь, тоже.

Глейстиг обращает листья в деньги ленивым движением руки. Мужчина начинает запихивать купюры в карманы. Несколько бумажек уносит к дороге порывом ветра, и он бросается за ними в погоню.

Кажется, это зрелище забавляет глейстиг, но ей хватает мудрости не рассмеяться вслух: лучше мужчине не знать, как искусно его обвели вокруг пальца. Она исчезает в темноте, используя магию, чтобы скрыть себя от чужих глаз.

Забив карманы до отказа, мужчина засовывает оставшиеся деньги под рубашку. Они прилипают к его животу, образуя объемное брюшко. Когда он выходит за пределы кладбища, я беззвучно спускаюсь с дерева.

Следую за ним несколько кварталов, пока не выдается удачная возможность догнать его и схватить за запястье. При виде меня он кричит.

Кричит так же, как кричали мои не-мама и не-папа.

Этот звук заставляет меня отшатнуться, хотя его реакция не должна удивлять. Я прекрасно знаю, как выгляжу.

Синяя кожа, как у трупа. Запачканное мхом и грязью платье. Зубы, созданные для того, чтобы с легкостью отрывать плоть от костей. Заостренные уши за спутанными, грязными синими волосами – они темнее кожи лишь на пару тонов. Я вовсе не пикси с миленькими прозрачными крылышками. Я не из благородных джентри, чья красота заставляет смертных терять рассудок от страсти. И даже не глейстиг, которой едва ли нужны чары, чтобы стать похожей на человека, – достаточно надеть юбку подлиннее.

Мужчина пытается высвободиться из моей хватки, но я очень сильна. Острыми зубами мгновенно перекусываю ремешок глейстиг, который тут же теряет свою магическую силу. Я так толком и не освоила чары, меняющие внешность, но, живя при Дворе Зубов, неплохо наловчилась разрушать заклятия. Их накладывали на меня настолько часто, что без этого умения было просто не обойтись.

Я вкладываю в ладонь веснушчатого мужчины записку – ту самую, на которой он изложил свое желание. На обратной стороне листка я написала маркером Бэкс:

«Забирай свою семью и беги отсюда. Пока не начал причинять родным боль. А это обязательно случится».

Потом убегаю прочь, а он с ужасом смотрит мне вслед, как будто я и есть то чудовище, которое ему угрожает.

Мне уже доводилось видеть, к чему приводят подобные сделки. Сначала люди убеждают себя, что будут расплачиваться только собственной плотью. Но семь месяцев и семь дней – долгий срок. Отрезать по кусочку приходится каждую ночь, а это немало. К тому же боль невыносима и с каждой новой раной становится лишь сильнее. Вскоре люди без труда заверяют себя, что ничего страшного не случится, если взять немного плоти у близких, родных людей. Сделка была заключена ради них, в конце концов! После этого все стремительно летит под откос.

Я вздрагиваю, вспоминая, с каким ужасом и отвращением мои не-родители и не-сестра смотрели на меня. А ведь это были люди, которые, как мне казалось, будут любить меня вечно. Мне понадобился почти год, чтобы понять, что лорд Джарел развеял их любовь магией. Он был так уверен, что они откажутся от меня, потому что заколдовал их.

Не исключено, что заклинание до сих пор не утратило своей силы. Я не знаю наверняка.

А еще не знаю того, что именно сделал лорд Джарел: усилил и использовал ужас, который они действительно испытали при виде меня, или полностью воссоздал его из магии.

Я встаю на пути глейстиг, чтобы отомстить фейри. Разрушаю любое заклятие, которое встречаю. Освобождаю каждого человека, попадающего в ловушку. Не имеет никакого значения, будет ли веснушчатый мужчина благодарен за свое спасение. Я испытываю удовлетворение из-за того, что глейстиг злится, когда очередной смертный вырывается из ее сетей.

Я не могу помочь каждому. Не способна защитить их всех от того, что она предлагает, и от страшной цены, которую придется заплатить за ее магию. А ведь глейстиг далеко не единственная фейри, заключающая сделки со смертными. Но я все равно пытаюсь.

Когда снова подхожу к дому, в котором жила в детстве, моя не-семья уже легла спать.

Я поднимаю засов и прокрадываюсь внутрь. Я достаточно хорошо вижу в темноте, чтобы передвигаться по неосвещенным комнатам. Подхожу к дивану и прижимаю наполовину связанный свитер к щеке, ощущая мягкость шерсти и вдыхая знакомый аромат не-мамы. Вспоминаю, как она сидела у моей кровати и напевала колыбельную. В моих ушах звучит ее голос:

«Мерцай, звездочка, мерцай».

Я открываю мусорное ведро и достаю остатки ужина. Недоеденные кусочки стейка с хрящами и комочки картофельного пюре слиплись с ошметками, которые раньше, видимо, были салатом. Все это перемешалось со скомканными салфетками, пластиковой пленкой и овощными очистками. Я делаю себе десерт из подгнившей сливы и тонкого слоя джема, который соскребаю со дна банки, лежавшей в контейнере для переработки стекла.

Жадно заглатываю пищу, пытаясь представить, что сижу за столом вместе со своей не-семьей. Вообразить, что я снова их дочь, а не то, что от нее осталось.

Я чувствую себя кукушкой, которая пытается залезть обратно в яйцо.

Люди почувствовали, что со мной что-то не так, стоило мне только вернуться в мир смертных. Это случилось сразу после Змеиной битвы, когда Двор Зубов распустили и леди Ноури бежала. Мне было некуда идти, и я решила воротиться сюда. Первым же вечером я оказалась в парке, где меня нашла компания детишек. Они начали размахивать палками, пытаясь прогнать меня прочь. Когда один из старших мальчишек попал по мне, я подбежала к нему и вонзила свои острые зубы ему в руку. Вскрыла его плоть с той же легкостью, с какой люди открывают консервные банки.

Я не знаю, что могу сделать с не-родителями и не-сестрой, если они снова оттолкнут меня. Рядом со мной небезопасно. Теперь я уже не ребенок, а взрослое чудовище – точно такое же, как и те, что однажды пришли за мной.

Но все же соблазн развеять чары велик. Меня безостановочно тянет поведать своим не-родным всю правду о себе. Но стоит мне представить, как я заговариваю с ними, я сразу вспоминаю о Грозовой ведьме. Она дважды находила меня в лесу неподалеку от города и дважды натягивала над моим шалашом кожу, содранную со смертного. Она заявляла, что эти люди слишком много знали о фейри. Я не хочу давать ей повод выбрать в качестве следующей жертвы кого-то из моей не-семьи.

Наверху открывается дверь, и я замираю. Прижимаю ноги к животу и обхватываю колени руками, стараясь уменьшиться в размерах. Через несколько минут слышу, как в туалете спускается вода, и наконец-то позволяю себе спокойно дышать.

Мне нельзя приходить сюда. Иногда мне удается удержаться, и я провожу ночи вдали от дома своей не-семьи. Я ем мох и жучков, пью воду из грязных речушек. Роюсь в помойках позади ресторанов. Разрушаю заклятия фейри, чтобы убедить себя, что я не такая, как они.

Однако это место будто манит меня, и я возвращаюсь сюда снова и снова. Иногда мою оставшуюся в раковине посуду или перекладываю в сушилку постиранную одежду, словно дух-брауни. Иногда краду ножи. Когда сильно разозлюсь, беру что-то из их вещей и разрываю на мелкие кусочки. Случается, что я дремлю за диваном и вылезаю, только когда все уходят на работу и на учебу. А после пробую найти в доме частички себя – школьные карточки с оценками или поделки из пряжи. Или, может быть, фотографии, на которых запечатлена человеческая версия меня – с тусклыми волосами, заостренным подбородком и большими голодными глазами. Хоть какие-то свидетельства того, что мои воспоминания реальны. Однажды я открыла коробку с пометкой «Ребекка» и нашла там своего старого игрушечного лисенка. Интересно, как они объяснили себе тот факт, что в их доме была комната, полная моих вещей?

Сейчас Ребекка просит, чтобы ее звали Бэкс, – видимо, выбрала новое имя для новой жизни в колледже. И хотя она, вероятно, говорит всем, что она единственный ребенок в семье, ни одно мое счастливое детское воспоминание не обходится без нее. Вот Бэкс пьет какао, уставившись в телевизор, и давит маршмэллоу, пока ее пальцы не становятся липкими. Вот мы с Бэкс сидим на заднем сиденье машины и пинаем друг друга, пока мама не кричит, чтобы мы прекратили. Вот мы с Бэкс прячемся в ее шкафу и играем в фигурки; она подносит Бэтмена к Железному человеку, и говорит: «Давай они заведут себе кошек и будут жить долго и счастливо». Когда представляю, что меня лишают этих воспоминаний, я сжимаю зубы от страха и с новой силой чувствую себя призраком.