Текст книги "Этюд в черных тонах"

6

Я испытывала естественный страх перед полицией – даже больше, чем перед злоумышленниками, поскольку при встрече с последними у тебя всегда есть возможность обратиться в полицию. Иными словами: когда передо мной зло, у меня остается надежда на помощь добра, но кто же защитит меня от добра?

Теперь вам понятно, отчего, пока я вела гостей по лестнице, а ужасный худосочный инспектор прямо-таки наступал мне на пятки, я все равно нервничала. Убийство – это убийство. Речь идет о чем-то серьезном, о чем-то реальном. Это даже не подпольный спектакль, когда тебя утешает сознание: я только зритель. Конечно же, я никоим образом, даже отдаленно, не связана с этим убийством, но ведь сейчас я нахожусь внутри расследования, рядом с полицейскими, участвую, не имея никакой возможности отказаться.

Поначалу дело продвигалось без сюрпризов. Раз за разом повторялся один и тот же ритуал. Мы останавливались перед дверью, я называла имя пансионера, сообщала о его особенностях, стучалась и заходила. Остальное делал Мертон. И такой подход обернулся позорным поражением, главным образом потому, что Мертон решительно не обращал внимания, что его допрашиваемые – больные люди. Еще точнее, знать-то он знал, но делал из этого обстоятельства самые неправильные выводы. Для Мертона это были существа с поврежденным рассудком и, следовательно, не заслуживающие уважительного отношения. Инспектор даже в их присутствии употреблял слово «лунатики», как если бы быть сумасшедшим означало быть еще и глухим. «А что нам расскажет этот лунатик?» – произносил он, не вынимая рук из карманов. Действительно, среди пансионеров попадались и глухие, как, например, лорд Альфред С., восьмидесятилетний старец, пользующийся слуховой трубкой и живущий во времена восстания сипаев[5]5
  Сипаи – наемные солдаты в колониальной Индии. Восстание индийских солдат против колонизаторов-англичан проходило в 1857–1859 годах и было жестоко подавлено.


[Закрыть], абсолютно отрешенный от событий дня сегодняшнего. На вопрос Мертона о событиях прошедшей ночи лорд ответил красочной речью, стиль которой был мне знаком еще по работе с другими подобными больными: «Вы, если не ошибаюсь, майор Бриггс из Четвертой бригады? Если же это не так, у вас, мой друг, имеется брат-близнец в Индии… Я бы на вашем месте раскопал эту семейную историю». Я не стану описывать взгляд, которым Мертон испепелил джентльмена из-под полей фетровой шляпы.

А еще у нас был мистер Конрад Х., старичок в здравом уме, но одержимый мыслями о шпионах и тайном надзоре; мистер Конрад на каждый заданный ему вопрос отвечал двумя-тремя своими – эти яростные наскоки напоминали игру взбесившегося теннисиста: «Почему вы хотите это знать? Могу я взглянуть на ваши документы? Как, вы сказали, вас зовут?»

Что же касается сэра Лесли А… Ну что вам рассказать о сэре Лесли? Он молод, одевается в яркие театральные цвета, а блеск в его глазах как будто отражает бесчисленные скандальные ночи Ист-Энда[6]6
  Ист-Энд – восточная часть Лондона, антипод фешенебельного Вест-Энда.


[Закрыть]: сияние свечей, аромат множества женщин, дым опийных трубок, спектакли в запретных театрах. Сьюзи успела мне нашептать, что заболевание Лесли такого рода, о котором никто в Кларендон-Хаусе не рассказал бы даже Мертону, – то было следствие особого образа жизни. Единственное, что, по-видимому, спасало очаровательную Джейн Уимпол от приставаний Лесли, когда она заходила к нему в комнату по долгу службы, это – как насплетничала мне все та же Сьюзи – симпатия сэра Лесли к более пышнотелым особам, вот почему ни старшая сестра Брэддок, ни Гетти Уолтерс не появлялись у него ни при каких обстоятельствах.

Если же оставить в стороне столь неотвязчивую особенность, сэр Лесли, казалось, пребывал в постоянной полудреме, покачиваясь в огромной ванне с шампанским.

– Ах, полиция, полиция!.. – обрадовался он при виде Мертона. – Проходите, проходите, ах, полиция, благословенная полиция. Полиция, моя сладкая подруга… Нет, я не посещал ничего подпольного…

Мертон провел кратчайший допрос – безрезультатно – и покинул комнату Лесли чуть ли не бегом. Комментарии, которыми он обменялся со своим подчиненным, не стесняясь моего присутствия, вогнали меня в краску. Действительно, сэр Лесли кое-кому может показаться отвратительным, но кто мы такие, чтобы судить? Мне не понравилась уверенность Мертона в собственном превосходстве, приправленная оскорбительными словечками, вроде «похотливый» и «свинья».

Нам оставалась последняя дверь.

Не спрашивайте, почему я так поступила. Я сама не уверена в ответе.

Быть может, потому, что это был мой пансионер и мне заранее становилось неловко от мысли, что Мертон охарактеризует его теми же словами, а то еще и похлеще. Инспектор, с руками в карманах плаща и в шляпе, до сих пор надвинутой на его гигантские уши, пожираемый собственными усами, которые, казалось, его истязают, представлялся мне таким же холодным и бесчеловечным, как тюрьма. Мистер Икс тоже мог быть холодным и бесчеловечным, однако его обостренная восприимчивость вызывала у меня сострадание.

Я преградила полицейским дорогу и заговорила, не поднимая глаз:

– Прошу прощения, господа, но наш последний пансионер будет для вас совершенно бесполезен. Он живет в вечном полумраке, за закрытыми шторами и не покидает своего кресла… У него ничего нет, даже имени… Его называют «мистер Икс»… Уверяю вас: он ничего не видел…

И тогда Мертон сделал такое, что я не могу вспоминать без трепета.

Он приблизился ко мне вплотную, такой низкорослый:

– Мисс…

– Мак-Кари, сэр, – пробормотала я, сдерживая слезы.

– Мисс Мак-Кари, здесь решаем мы. А теперь откройте эту чертову дверь и отойдите в сторону, как и положено женщине. И медицинской сестре.

– Да, сэр. – И, уже взявшись за ручку, я предупредила: – В комнате темно, шторы задернуты, и вы его не увидите, потому что он сидит в кресле…

Я открыла дверь.

Комната была освещена несколькими лампами. Шторы были раздвинуты. А мистер Икс стоял перед окном.

7

Никто из нас не шевелился. Мистер Икс, не оборачиваясь, заговорил:

– Добрый вечер, мисс Мак-Кари, я вижу, вы привели гостей. Добрый вечер, господа. Сожалею, что стесненность моего жилья мешает принять вас достойным образом.

Мы с полицейскими все еще стояли на пороге.

– Что это? – спросил Мертон.

– Его зовут «мистер Икс», – повторила я. – Он… особенный.

Когда мы вошли и я закрыла дверь, мистер Икс уже вернулся в свое кресло. Мертон осторожно шагнул вперед, как будто не зная, что ожидает его в конце пути. Однако, когда он приблизился к креслу и увидел, с кем имеет дело, лицо его расслабилось. Это выражение, которое я столько раз наблюдала на лицах посетителей приюта при взгляде на душевнобольного, чей ненормальный облик тотчас одарял входящих чувством превосходства (как будто «нормальность» – это особая медаль, а не игра случая), вызывало у меня подлинное отвращение. За это я еще больше возненавидела Мертона.

– Итак… «особенный». Ну что же, по крайней мере глаза у него точно «особенные»…

– В левом у него кровоизлияние, сэр, – объяснила я, раздраженная еще больше, чем левый глаз.

– Говорите, только когда вас спросят, мисс.

Я прикусила губу, однако авторитет власти действовал на меня безоговорочно.

– С кровоизлиянием или без, по размеру второго глаза я заключаю, что видели вы немало. – Мертон взглянул на своего помощника, тот улыбнулся вместо него. – Но…

– Всегда найдется «но», – с удовольствием поддержал Джеймсон.

– Но то, что можно увидеть, не есть то, что было увидено. И не то, что осталось в памяти.

– Это истинно больше, чем сама жизнь, – подтвердил сержант.

– Итак, мистер «особенный»… – Мертон выгнулся рядом с креслом, а мне показалось, что и Джеймсон, стоящий позади с книжечкой в руках, повторил движение начальника на свой лад. – Мы хотим знать, видели вы или слышали что-нибудь необычное прошлой ночью.

– Нет, господин инспектор, – сразу же отозвался голос из кресла. – Я не видел и не слышал ничего необычного между полуночью и пятью часами утра.

– Между… – Мертон нахмурился. – Откуда вам известно, что именно в эти часы…

– Мне это не было известно, инспектор, зато теперь известно, большое спасибо. Я думал, что случившееся с несчастным мистером Хатчинсом явилось следствием еще одной драки, как и в двух предыдущих случаях.

– В каких еще двух? Была только смерть Эдвина Ноггса…

– Вот как. Значит, смерть Эдвина Ноггса и смерть Хатчинса связаны между собой.

– Откуда вы это…

– Я не знал, я лишь подозревал, зато теперь знаю, большое спасибо. Я предположил, что эти дела связаны, поскольку если Скотленд-Ярд появился здесь из-за бродяги, то, следовательно, на его теле обнаружили те же четыре раны, что и на теле другого…

– Какие четыре раны?..

– Значит, три: две на животе, одна на шее.

– Минуточку, откуда вам…

– Мне не было известно, зато теперь известно, большое спасибо, инспектор; вы очень грамотно спросили все свои ответы. А сейчас, если хотите, можете идти, только умоляю вас не шуметь под дверью.

Мистер Икс говорил так быстро, что мне вспомнились престидижитаторы, выступающие в театрах. Мертон стал похож на человека, который беззаботно вышагивал по улице, пока вдруг не заподозрил, что за ним следят.

– Кто вы такой, сэр? – спросил Мертон, пунцовый от ярости, и наконец-то показал свои руки (маленькие и нелепые), сжатые в кулаки.

– У мистера Икс нет имени, – сказала я. – Его семья…

– Вы уже во второй раз вмешиваетесь, дуреха! – Мертон всем телом повернулся в мою сторону, его худое лицо сделалось совершенно багровым, усы вздыбились так, словно он хотел забросать меня колючими дротиками. – Заткнитесь сию минуту!

Я уже хотела попросить у инспектора прощения, но в этот миг снова прозвучал голос из кресла:

– Пожалуйста, инспектор, не думайте, что мисс Мак-Кари похожа на тех актрисок и актеришек с арен Ист-Энда, которые вы так часто посещаете, на детей и девочек, дерущихся в фальшивых боях, основная завлекательность которых – это минимум одежды на участниках, а публика вольна оскорблять их в свое удовольствие…

– Откуда вам?.. – Мертон побледнел, глаза его забегали.

А голосок из кресла невозмутимо продолжал:

– Вполне объяснимо, почему подпольные спектакли уже много лет являются вашей единственной формой досуга, отсюда и сложности в вашей семейной жизни, однако я уверен, что проблема, от которой вы, по вашему мнению, страдаете, коренится скорее у вас в голове и в страхе подцепить заразу, а вовсе не в отсутствии мужской силы. Думаю, по этой же причине вы не вынимаете рук из карманов. Вышеизложенное позволяет мне дать вам два совета: поговорите с вашей досточтимой супругой касательно восстановления ваших отношений и проявляйте как можно больше уважения к мисс Мак-Кари, моей персональной медсестре. Всего хорошего.

8

Я до сих пор помню эту тишину.

Мистер Икс создавал подобные моменты тишины – как паук, плетущий паутину, создает тончайшие, но смертоносные ковры.

И Мертон. Если бы человек был способен оплыть, как свечка, то именно Мертон всегда служил бы мне примером для такого сравнения.

Я никогда прежде не видела, чтобы человек так менялся, так разрушался на глазах. Вся скальная прочность этого маленького мужчины с шипастыми усами теперь превратилась в глину, ожидавшую новой формовки. Даже усы его склонились вниз, – возможно, Мертон черпал свою силу из крепкого сочленения челюстей, а сейчас рот его соскочил с петель, над нижней челюстью зияла пустота и от его непреклонного облика остались лишь смутные воспоминания. Но больше всего переменились его глаза, две точки из азбуки Морзе, – казалось, они в один миг проглядели в обратном направлении всю жизнь своего хозяина. Вот что я имею в виду: теперь взгляд Мертона напоминал мне взгляд ребенка перед суровым отцом или перед друзьями-зубоскалами. В его веках собирались нерешительные слезы. Инспектор даже не обратил внимания на вопрос сержанта Джеймсона, когда тот – быть может, чувствуя себя неудобно в отсутствии «но» – уточнил:

– Инспектор, мне это записывать?

Мне пришлось подойти к Мертону, поскольку я опасалась худшего.

– Пожалуйста, не плачьте над ковром, – шепнула я.

Мертон посмотрел на меня безжизненным взглядом и направился к двери. Я видела, как инспектор колеблется, прежде чем прикоснуться к дверной ручке своей чистой ухоженной рукой, но то, что оставалось у него за спиной, страшило его явно больше, чем опасность подцепить заразу. Когда он вышел, Джеймсон последовал за ним не сразу, точно раздумывая, имеет ли смысл ему оставаться здесь в одиночку.

Я понимала, какой ужас испытывает сейчас Мертон. Взгляд мой был прикован к неподвижной фигуре в кресле. Мистер Икс на меня не смотрел, его разноцветные глаза были устремлены на окно, за которым угасал закат над морем.

– Все, что вы сказали… это правда?

– Снаряд, заряженный правдой. Остальное – обыкновенный свинец, но я угодил в самую точку.

– Как вам… как вам удалось?

– Сейчас у меня нет времени, чтобы объяснять вам очевидное. Сейчас мне срочно требуется, чтобы вы ответили на один мой вопрос: вы подарите мне свое абсолютное доверие? Отвечайте.

Я превратилась в ледышку, но не из-за прозвучавшего вопроса.

Дело в том, что этот невозмутимый человек впервые выглядел взволнованным.

Доверие

1

В комнате горели три лампы: одна на столике, одна у кровати и, как обычно, одна на каминной полке. Небо за окном тоже не окончательно потемнело. Более чем достаточно света, чтобы без помех изучить моего пансионера. Сидящего в своем кресле, прямого, в халате, пижаме и туфлях. Тонкие брови выгнуты дугой. Рот слегка приоткрыт.

Я смотрела на него так же, как, наверное, смотрели бы и вы, получив подобное предложение.

– Довериться вам?

– Вы уже слышали, так что, пожалуйста, отвечайте.

– Что вы собираетесь делать? – Мне было страшно.

– Если вы доверитесь мне, не будет необходимости отвечать на этот вопрос. И если не доверитесь – тоже.

Его большие двухцветные глаза были устремлены на меня, но я не видела в них никакого выражения. Мистер Икс был готов – так мне показалось – к любому ответу.

– Я не могу довериться вам так поспешно, как вы просите!

– Тогда, пожалуйста, немедленно выйдите из комнаты и предупредите, чтобы никто меня не беспокоил, включая инспектора Мертона, если у него вдруг появится желание вернуться, в чем я сомневаюсь, но не сбрасываю со счетов; в противном случае я угрожаю написать моей семье письмо с жалобами – так и передайте доктору Понсонби, а теперь уходите.

Его презрение и безразличие задели меня так сильно, что я развернулась и пошла к двери. Но передумала. После такой просьбы я не могла оставлять его одного.

– Да вы первый должны мне довериться! – заявила я, возвращаясь к креслу. – Если то, что вы задумали, вообще может быть приемлемо, я буду на вашей стороне! Если нет – я еще подумаю, что мне делать! Но не требуйте, чтобы я подарила вам то, чего вы, как мне кажется, дать не в силах!

Я выдержала его красно-голубой взгляд. Его тонкие губы скривились.

– Я защитил вас от полицейских – это вам кажется недостаточным знаком доверия?

– Никто не просил вас за меня вступаться! Я ваша медсестра, а не подружка! И я буду доверять вам настолько, насколько вы сами мне позволите!

Я нащупывала почву для каждого нового шага.

– Вы…

– Я упряма, это уж точно… Но я не уйду, пока вы…

– Так откройте же окно.

– …пока вы мне не докажете… Что вы сказали?

Нетерпение заставляло его говорить еще быстрее (если такое возможно).

– Мисс Мак-Кари, вы желаете получить доверие за доверие, я уже принял ваше условие, а теперь как можно скорее откройте окно, не забывая о нашем общем друге, Шпингалете-убийце.

Я признала, что правила его справедливы, и, как ни странно, он просит меня о том самом, чего я напрасно от него добивалась с момента прибытия в Кларендон.

Открыть проклятое окно.

Я повернулась к пыльным прямоугольникам, за которыми мерцала темная синева. Я уже знала, как обращаться с этим кошмарным шпингалетом.

– Ну а теперь… – произнесла я, обдуваемая вечерним бризом.

И замерла перед окном.

Клянусь вам, будь у меня слабое сердце, эта история никогда не была бы написана.

Снаружи, из воздуха, поднялись две руки и ухватились за подоконник.

2

На всякий случай должна сказать – если вдруг я до сей поры изображала себя каким-то другим человеком, – что мир всегда представал для меня будничным, хотя и не слишком счастливым местом: работа (много), отдых (мало), долгие дороги, терпение, бюрократия, маленькие радости, огромные печали и чуть-чуть мечтаний (всегда связанных с солнцем: его отсутствие, восход и заход неизменно навевали на меня мечтательность). Не думаю, что покажусь тщеславной, если предположу, что мир выглядит таким же и для большинства других людей. До той самой минуты все необыкновенное я получала в театрах, а редкие исключения – бабочка, которая, гляди-ка, уселась прямо на руку мне, девчушке; старушка, которая поблагодарила меня за заботу, уже находясь на пороге смерти; первый поцелуй Роберта Милгрю – были мимолетны и неповторимы. Однако мир мистера Икс, ясное дело, выглядел совсем иначе. Не только иначе, чем мой, – иначе, чем мир любого другого человека. За несколько часов нашего знакомства он уже узнал все мои тайны; еще один день – и его тайны начали открываться мне.

Я стояла неподвижно, растерянно глядя, как они проникают внутрь.

Ни один из них не мешал другим. Они ловко карабкались по стене и спрыгивали на пол поочередно – так обычные люди вежливо проходят в дверь. Потом все они замерли, глядя на нас широко открытыми глазами, только моргая время от времени.

Полагаю, все мы их когда-нибудь видели и в то же время мы их никогда не видим. Детей, над которыми жизнь измывается со всей жестокостью, которых полно и в Портсмуте, и на лондонских улицах, – оборванных, грязных, с тревожными цепкими взглядами. Прохожие обычно не поворачивают головы, когда они проносятся шумными стаями, зато жадно глазеют на них в театрах – официальных или подпольных. Они – как будто вымышленные существа с точки зрения тех членов общества, которые считают, что настоящий ребенок носит матросский костюмчик и играет с палочкой и обручем под бдительным присмотром воспитательницы. Со мной всегда происходит обратное: стоит мне увидеть уличного мальчишку, как сотни здоровых, хорошо одетых деток тают, точно сахар на Сахарном Человеке.

Передо мной стояло три удивительных экземпляра. Самому низенькому не могло быть больше десяти лет, он был как обезьянка с веснушчатой закопченной мордочкой, со спутанной рыжей шевелюрой. Рядом с ним стоял самый высокий, с соломенными волосами, – он олицетворял собой саму покорность судьбе и спокойствие (каковых недоставало первому), глаза его были полуприкрыты, а на печаль он, вероятно, получил патент. Третий, светловолосый и грязный, был самый пригожий из всех, и ни слезы (он трогательно и молча плакал), ни приставшая грязь, ни царапины на руках и ногах (они подсказали мне, что мальчуган зарабатывает на жизнь на какой-нибудь из арен, быть может на Саут-Парейд) не портили его красоты.

Поначалу больше ничего не происходило. Они смотрели на меня, я на них, и сейчас мне трудно оценить, кто из нас был больше изумлен и перепуган. Шесть худеньких ног с шестью маленькими заскорузлыми ступнями перед крохотным диктатором в кресле. Он-то и нарушил повисшую тишину:

– Не замирайте перед окном, я вам уже говорил, передвигайтесь к кровати. Вас не должно быть видно снаружи. Будьте так любезны, мисс Мак-Кари, погасите все лампы, кроме одной, и приставьте к двери стул, спасибо.

Я повиновалась без пререканий, хотя и четко сознавала, что таким образом превращаюсь в соучастницу не поймешь чего, задуманного моим пансионером, но действовать как-то иначе мне в голову не пришло.

Мистер Икс как будто прочитал мои мысли. Он тут же добавил:

– Мисс Мак-Кари, вам не о чем беспокоиться, позже я объясню, чем вызвано присутствие здесь трех моих друзей, однако сейчас позвольте мне еще немного попользоваться вашим великодушием и коротко их представить: этот рыжий непоседа носит прозвище Муха, он слишком много жужжит и болтает без остановки. – (Такая характеристика повеселила и Муху, и его высокого сотоварища, который улыбнулся и пихнул малыша локтем в бок.) – Его друга я именую Паутина, потому что он умеет замирать в неподвижности и воспринимает даже мельчайшие детали. У третьего тоже имеется прозвище, но я предпочитаю называть его по имени, Дэнни Уотерс; а что касается медицинской сестры Мак-Кари, мы можем ей полностью доверять.

Щербатые улыбки, которыми наградили меня мальчики, разжалобили бы и царя Ирода. Я попыталась ответить им улыбкой «абсолютного доверия», однако сама я ничего подобного не испытывала. Присутствие этих шалопаев выходило за рамки всех правил Кларендона, а если их обнаружат, я незамедлительно лишусь своей работы.

– Выкладывай, Муха, что там у тебя? – распорядился мистер Икс.

Рыжий как будто всю жизнь дожидался этой великой минуты:

– На пляже нашли еще одного мертвеца, сэр! Он был не дурак выпить! Его звали Хатчос, Зайка его знал!

– Хатчинс, – серьезно поправил Паутина.

Третий мальчик опустил голову, и плач его превратился в душераздирающие рыдания. Его красивое лицо сделалось пунцовым, на лбу проступили морщины. Дэнни обхватил себя руками, словно опасаясь, что его, как пушинку, унесет порывом ветра.

– Зайка очень любил Хатчоса! – добавил Муха весело, но без злорадства: для этих несчастных ангелов боль потери является всего лишь очередным событием их каждодневной жизни.

Несмотря на это, все хранили молчание, дожидаясь, когда окончится этот плач, вобравший в себя всю скорбь мира. Потом мистер Икс произнес:

– Ну ладно, это смешно.

От возмущения я онемела. Я подошла к детям – они тотчас отступили, у них давно выработалась привычка держаться на расстоянии от любого взрослого. Но бедняжка Дэнни все-таки принял мои объятия из-за завесы слез. Я обвила его руками и почувствовала, как содрогается тренированное тело, – как будто я прижимала к себе не балаганного бойца, а существо гораздо более слабое.

Не отпуская мальчика от себя, я метнула укоризненный взгляд на мистера Икс:

– Неужели вы лишены даже малой толики человечности?

Ответа не последовало.

– Хочешь водички? – спросила я у Дэнни, расчесывая липкие пряди на его красивой голове. – Пойдем, я дам тебе стакан воды… А может быть, и что-нибудь поесть.

Поднос с остатками ужина стоял рядом с камином: полицейские допросы помешали служанкам убрать его. Сильно упрашивать мне не пришлось, к еде подступили все трое. Я наполняла стакан несколько раз, потому что, после того как Дэнни жадно выпил два стакана, Муха и Паутина последовали его примеру; не пощадили они и остатки чая, и остатки еды: мальчики хрустели костями, заглатывали овощи и вылизывали тарелки. Незабываемое зрелище.

Мне стало еще печальнее, когда после двух стаканов воды Дэнни почти не притронулся к пище.

– Зайка мечтает стать актером, и Хатч его в этом поддерживал, – пояснил Муха с набитым ртом.

– Хатчинс говорил, что у Зайки хорошая речь, пока он не начинает думать, что говорит плохо, – добавил Паутина.

– И это правда! Скажи что-нибудь, Зайка!

Мальчик глядел в пол. Муха понизил голос:

– Сейчас он выступает только на аренах, но хочет стать всамделишным актером…

– Мне очень жаль, Дэнни, – неожиданно произнес мистер Икс бесцветным голосом и тотчас заговорил о другом: – Вы должны рассказать мне больше, если хотите получить вознаграждение, ведь вы, как я полагаю, успели увидеть труп, прежде чем полицейские его увезли.

– Да-да-да, сэр… хрум… хряп… Он пролежал там почти все утро! – Муха расправлялся с куском морковки.

– Паутина, сколько на нем было больших ран?

– Три, сэр, – ответил он уверенно, как настоящий ученый. – Две в брюхе, одна на глотке.

– Действительно, точно как Ноггс, – заметил мистер Икс.

– Да, сэр, более-менее… С одним… различием.

Поскольку это уточнение вновь погрузило Дэнни в скорбную пучину слез, я решила вмешаться, подкрепив свою позицию техническими данными:

– Но люди говорят, что в случае Ноггса это была пьяная драка с Сахарным Человеком…

– Ах, мисс Мак-Кари, – мягко прервал меня мистер Икс, – правда никогда не бывает демократичной, она не зависит от количества людей, которые в нее верят, – скорее даже наоборот: правда обычно открывает себя внимательному, особенному меньшинству, поэтому политика – это изначально абсолютное поражение. Предлагаю познакомить мисс Мак-Кари с удивительными подробностями обоих преступлений. Муха…

– Я готова обойтись без этой удивительной истории, – предупредила я.

Но в этом мире для Мухи, такого же назойливого, как и давшее ему прозвище насекомое, казалось, не существовало ничего более привлекательного, чем пересказывание страшилок. С помощью вопросов мистера Икс и подробностей, которые добавлял Паутина, рыжий развернул пугающую историю. Не думаю, что когда-нибудь ее позабуду, посему привожу ее здесь ровно так, как услышала тогда.

Неделю назад рыбаки, направлявшиеся на причал Саут-Парейд, обнаружили на пляже возле Восточных бараков ворох одежды. Когда рыбаки попинали одежду ногами, их взорам открылись остекленевшие глаза и рот, набитый песком. На животе обнаружились два вертикальных разреза, которые сами по себе, возможно, и не привели бы к немедленной смерти. Но этому человеку еще и перерезали горло. Убитым оказался Эдвин Ноггс, и все сразу вспомнили его пьяные стычки с бывшим другом, Гарри Хискоком, ранее судимым, который часто кричал, что Ноггс разболтал в «Милосердии» о его уголовном прошлом, чтобы лишить ролей в представлениях. В последнее время Хискок работал Сахарным Человеком, ходил по улицам голышом, обмазанный с ног до головы. Хискока арестовали уже через несколько часов. Полицейские приняли самую очевидную версию: в последней потасовке Гарри зашел слишком далеко.

Однако ровно через неделю огромное тело Элмера Хатчинса рухнуло наземь, а вместе с ним – и эта шаткая гипотеза. Дело в том, что у Хатчинса тоже обнаружились две вертикальные раны на животе и перерезанное горло. И даже если бы этого совпадения оказалось недостаточно для вмешательства Скотленд-Ярда, прочие сопутствующие детали (те самые, о которых не смогла рассказать бедняжка Гетти) с лихвой дополнили картину.

Потому что (это ужасно, предупреждаю возможных читательниц и робких духом читателей, но я записываю все так, как услышала из уст этих детей) из мистера Хатчинса через разрезы на животе извлекли некоторые внутренние органы, вытянули и завязали вокруг горла наподобие тугой веревки, хотя и неизвестно – до или после перерезания глотки; неизвестен также и мотив убийцы, проявившего такую жестокость. Это безмерное озлобление свидетельствовало о деянии вне всякой логики, сострадания и даже выходило за рамки человеческих чувств.

И конечно же, это безжалостное описание заставило Дэнни Уотерса вновь дать волю своей великой скорби. На сей раз мальчик выразил ее словами, растянутыми в силу дефекта речи, за который он и получил свое прозвище.

– Ми-ми-стер Хат-хатчинс был хоро-оо-ший!..

– Дэнни, тебе не нужен мистер Хатчинс, чтобы сделаться тем, кем ты хочешь, – сказал мистер Икс.

– Да, чтобы стать актером! – завопил Муха. – Да, да! Зайка хочет стать взаправдашным актером, а выступает только на аренах! – Рыжий задергался, копируя подпольные схватки. – Голяком!

– Заткнись уже, – серьезно и веско высказался Паутина.

Дэнни только опустил глаза.

Я даже вообразить себе не могла жизнь этого ребенка в мире подпольных представлений: как может он выступать борцом на маленьких аренах – обнаженным, или переряженным в девочку (это если повезет), или в каком-нибудь еще из бесчисленных обличий, в которых театр использует беззащитных детей. Я мысленно видела Дэнни на маленькой сцене (такой же маленькой, как и он сам), в полумраке, окрашенном в специальные театральные цвета, окутанного дымом, оглушенного выкриками зрителей. Но все мои болезненные фантазии натолкнулись на ледяную стену, каковую представлял собой мистер Икс.

– Не будем отклоняться от темы, времени крайне мало. Скажите, орудие убийства в этот раз обнаружили?

– Да, сэр, да! – выскочил Муха. – Фараон нашел, как раз когда мы подходили! Вот такенный нож!.. Нет, такенный!

Судя по жестам Мухи – и по его воодушевлению, – орудие, скорее, являлось саблей, однако мистер Икс не стал задерживаться на этой детали.

– На каком расстоянии от тела, подсчитайте.

Разгорелся небольшой спор, в первую очередь из-за того, что никто из мальчиков не мог объясниться с помощью чисел, все трое только подбирали примеры. В конце концов они пришли к единому мнению.

– Как от нас до этого кувшина! – объявил Муха.

– Не думаю, что доктору Понсонби понравилось бы, что его вазы именуют кувшинами, хотя это всего-навсего имитация китайского фарфора, но, скажем так, на расстоянии примерно восьми шагов, что превращает обыкновенный вопрос в загадку: почему убийца оставляет оружие поблизости от тел?

Однако не все еще было сказано. Муха выпалил последнюю новость:

– Один человек все это видел! Его фамилия Детель! Так говорили фараоны!

– С-спенсер, – поправил Дэнни, вытирая сопли.

– Идиот, его фамилия Спенсер, – подтвердил Паутина. – Фараоны говорили, что он – «свидетель».

Эта новость наконец-то произвела впечатление на моего невозмутимого пансионера. Какое-то время он сидел неподвижно, его разноцветные глаза смотрели в пустоту.

– Так, и что же делал этот мистер Спенсер, кем бы он ни был, в такое время на пляже – кто-нибудь знает? – (Три пары маленьких плеч поднялись и опустились почти одновременно.) – А нравится ли вам маленькое хрустящее печенье «Мерривезер» из кондитерской на Грин-стрит?

Этот вопрос вызвал бурю эмоций. Кому же они не нравятся? – подумала я. Печенье «Мерривезер» – достопримечательность нашего города. Когда-то это была скромная кондитерская (в моем детстве она уже работала), а теперь «Мерривезер» продает свои изделия даже в Лондоне. Матушка моя обожала эти печенюшки. Они – точно большие монеты из меда и муки. Мистер Икс поднял вверх маленькие ручки, останавливая всеобщее ликование.

– На следующий день вы получите хрустящее печенье «Мерривезер» в коробках. Две, нет, даже три коробки, – поправился мой пансионер при взгляде на Муху или, возможно, просто так, – помимо обычного вознаграждения, если добудете хоть какую-то информацию об этом мистере Спенсере: что он делал на пляже, что видел. У вас есть связи, так используйте их. А теперь забирайте свое и выметайтесь.

Детям два раза повторять не пришлось: они кинулись к комоду, действуя слаженно и молчаливо. Подхватили большую вазу и опрокинули над кроватью. Высыпавшиеся монетки и печенюшки (печенье подавалось к вечернему чаю, и до этой минуты я была уверена, что мой пансионер до них страстный охотник) исчезли в мгновение ока. Потом мальчики подбежали к окну, и мое предупреждение об осторожности было услышано только дрожащими шторами и трясущимися ветвями деревьев.