Текст книги "Война буров с Англией"

Для такого ответственного дела мне был необходим верный человек. Капитана Дани Терона не было со мной, так как он отправился в Трансвааль с генералом Ботой; но был другой – Гидеон Схеперс[34]34
  Каждый знал его – этого храброго, честного бюргера, потом мужественного комманданта, мученически застреленного англичанами. Я сделал его капитаном разведывательного отряда, и с момента его появления среди нас каждый видел, что имеет дело с замечательным человеком. Горько думать, что такому человеку пришлось умереть такою смертью! Позднее я скажу еще о нем, так как, по нашей поговорке, мне пришлось с ним слишком много съесть соли, чтобы я не сказал о нем больше. (Примеч. авт.)


[Закрыть]. Ему я доверил это дело: нужно было разведать, где находились англичане, и закопать украдкой от них амуницию в безопасном месте.

Глава XIII. Наши военные силы в конце мая 1900 года

Май приходил к концу. Правительство наше снова было вынуждено переменить местопребывание. На этот раз оно устроилось в открытом поле между Франкфортом и Гейльброном для того, чтобы сохранить возможное сообщение с Трансваалем; так как после взятия Иоганнесбурга 31 мая и Претории 5 июля 1900 года оставалась единственная возможность сноситься с Южно-Африканской Республикой через Франкфорт, Миддельбург и последней станцией перед Преторией.

Нам снова немножко повезло после того, что военное счастье было долгое время не на нашей стороне. 31 мая генерал Пит Девет взял Линдлей, где стоял гарнизон иоманри, и 500 человек попало в плен. Между ними, говорят, были мноние лорды. Это были последние пленные, которых мы отправили в Южно-Африканскую Республику. После взятия Претории приходилось их отправлять дальше на запад; но большая часть находившихся в Претории пленных осталась там; не знаю, чему это приписать: нерасторопности ли трансваальского правительства или предательству лиц, которым было поручено наблюдение за ними? Они были все освобождены лордом Робертсом, и им было выдано новое вооружение. Во всяком случае, оставление пленных в Претории нельзя не признать крупною небрежностью со стороны Трансвааля. В свое время она возбудила большие толки между бюргерами.

Мы успели отправить пленных иоманри еще до того, как сэр Родверс Буллер прошел 17 июня 1900 года наталийскую границу через Драконовые горы между Ботапасом и Легснеком.

С переходом генерала Буллера через эти горы снова напал на бюргеров панический страх.

– Теперь мы окружены со всех сторон, – говорили они, полагая при этом, что нельзя не только сражаться, но даже и спастись.

Если в течение всей войны было время, когда президент Штейн и я были сильно озабочены и огорчены всем происходившим, то это было именно тогда, когда Иоганнесбург и Претория попали в руки англичан. Только при самом сильном напряжении возможно было продолжать вести начатую борьбу. Правда, было еще много офицеров и бюргеров, стоявших крепко, подобно скалам, но опасность состояла в том, что мы могли быть задавлены превосходными силами неприятеля. В Трансваале случилось теперь то, что произошло в Оранжевой республике, когда лорд Робертс взял Блумфонтейн. Почти все трансваальские бюргеры разошлись по домам, и офицеры остались без солдат. И это могло бы повести ко всеобщей сдаче. Но мы, наученные опытом, чувствовали себя крепче, чем трансваальцы, и не теряли присутствия духа, вспоминая то, что произошло с нашими бюргерами после взятия Блумфонтейна. Президент Штейн и я, мы посылали много телеграмм трансваальскому правительству и предводителям Южно-Африканской Республики, подбодряя их стоять твердо и ни в каком случае не сдаваться. Генералы Луи Бота и Деларей не нуждались в поддержке бодрости их духа; они только скрежетали зубами при мысли о возможном будущем, но шли своей дорогой, продолжая упорную борьбу. Как ни свирепела вокруг них буря, они твердою рукою управляли ладьею, носившеюся по клокочущим волнам.

Здесь кстати будет сказать несколько слов о состоянии и численности военных сил Оранжевой республики.

Округа Филипполис и Гоопштадт передались неприятелю. В этих округах остались верными только два бюргера: Корнелий дю През и еще один, имя которого я не помню. Я упоминаю о них здесь для того, чтобы сохранить память о их верности на все времена.

Из большого округа Босгоф у нас были только фельдкорнет К. К. Баденгорст (позднее коммандант, а еще позднее главный коммандант) и 27 бюргеров. Из Якобсдаля оставался коммандант Преториус (раненный при Табаксберге и попавший в плен) и с ним 40 человек. Из Форесмита остались верными коммандант Виссер и приблизительно 70 человек. Из Бетулии – коммандант дю Плойи с сотнею бюргеров. Из Блумфонтейна – Пит Фури и 200 бюргеров. Из округов Рувиль, Смитфельд, Вепенер и Ледибранд нельзя было составить даже по одному отряду из каждого, так много бюргеров осталось дома. Точно так же многие из округов Винбург, Кронштадт и Гейльброн сложили оружие. Из округов Фиксбург, Вифлеем[35]35
  Вифлеемский отряд состоял при заключении мира из наибольшего числа вооруженных бюргеров. (Примеч. авт.)


[Закрыть], Гаррисмит и Вреде не было еще ни одного бюргера, положившего оружие. Это должно было случиться позже.

Всех вместе нас оставалось 8000 человек.

Бюргеры многих округов (Гопштадта, Якобсдаля, Форесмита, Филипполиса, Бетулии, Смитфельда, Рувиля, Вепенера, Блумфонтейна и южной части Ледибранда), сложившие оружие или разошедшиеся по домам, были оставлены лордом Робертсом в покое (т. е. их личность, но не имущество). Меня уже не было там тогда, я ушел на север.

Я оставался во Франкфорте в ожидании амуниции, которая должна была прибыть со станции Грейлингсштадт. В то время как я находился там, правительство решило, по предложению некоторых офицеров, упразднить чин фехтгенерала, вследствие чего все офицеры сняли с себя этот чин. Но я избрал другой исход и стал вместо фехтгенерала заместителем главного комманданта (assistent hoofdcommandant). Непосредственно за этим я назначил таковыми же Пита Девета, К. К. Фронемана, Филиппа Боту и Поля Ру.

Глава XIV. Роодеваль

Боевые припасы прибыли в сохранности, и в конце мая я отправился за 11–12 миль от Гейльброна к коммандантам Стенекампу и Я. Оливиру, которые стояли около небольшого холмика, названного нами холмиком президента.

Здесь я разделил отряды и, взяв 600 человек, имевших лучших лошадей, отправился вечером 2 июня по направлению к станции Роодеваль. Я прошел в ту ночь на ферму Левфонтейн, находившуюся в 9 милях к юго-западу от Гейльброна, где я должен был спрятать свой отряд так, чтобы гейльбронский английский гарнизон его не заметил. На следующий вечер я пошел к Смитсдрифту, лежавшему на дороге между Гейльброном и Кронштадтом. Я снова спрятался и на следующий день. 4 мая после полудня получил извещение, что неприятельский обоз шел от Реностерривира в Гейльброн. Он выступил еще накануне и расположился лагерем менее чем в одной миле к востоку от фермы Звавелькранц, в 400–500 шагах от Реностерривира, на довольно неудобном для него месте.

Очень рано на следующий день я послал часть бюргеров к реке, в 500 шагах от обоза, а как только рассвело, мы окружили обоз со всех сторон. Солнце только что поднялось, когда я послал одного из моих людей с белым флагом к начальствовавшему офицеру, чтобы сказать ему, что он окружен и что уйти от нас никак не может и что во избежание кровопролития ему лучше бы сдаться.

Мой посланный вернулся назад с английским офицером, и я узнал, что имею дело с гайлендерами. Он хотел поставить условия, но, конечно, мой ответ гласил: «Безусловная сдача». Тогда офицер попросил отсрочку, чтобы успеть передать мой ответ своему начальнику, и уехал обратно. Нам пришлось ждать не долго – появился белый флаг.

Мы взяли в плен 200 хайлендеров и 56 тяжело нагруженных возов, из которых почти каждый был запряжен 16 быками.

Какое счастье для нас, что это случилось не в виду Гейльброна или Роодеваля! Мы не сделали ни одного выстрела, и я понял, что пока мне нечего бояться и что ничто не помешает мне выполнить мое намерение, состоявшее в том, чтобы взять склад амуниции у Роодеваля.

Я немедленно пошел назад туда, где я переночевал в прошлую ночь. Генерал Филипп Бота отправился с пленными и с добычей в лагерь президента и на следующее утро вернулся назад.

А я в тот же вечер 6 июня отправился в Роодеваль. Около Вальфонтейна я разделил своих людей. Комманданта Стенекампа с 300 людьми и одним орудием Круппа я послал сделать нападение на следующее утро с рассветом на станцию Вредефортвег; а генерала Фронемана с коммандантами Нелем и Плойи отправил на север от железнодорожного моста на реке Реностер с тем, чтобы он рано утром с 300 людей, одним орудием Круппа и одной скорострельной пушкой сделал бы на рассвете нападение на английский лагерь, расположившийся около ряда красных холмиков. Сам же я вместе с коммандантом Нитоля Фури, 80 людьми и одним крупповским орудием пошел к станции Роодеваль.

В Дорндрайи я оставил свой крохотный обоз, или, точнее, несколько повозок, с 20 бюргерами и приказал сотне людей стоять настороже в том месте, где они уже были в прошлую ночь, между мной и Гейльброном.

Из разведок капитана Схеперса я узнал, где и как что обстоит, и уяснил себе, что мне надо было делать.

Несмотря на то что у станции Вредефортвег, как мне сказали, было видно всего 50 человек, я дал комманданту Стенекампу 300 бюргеров, так как я знал, что к северу оттуда находились огромные неприятельские силы; к тому же могли бы еще быть посланы и другие подкрепления к Вредефорту. По моим расчетам, генералу Фронеману предстояло иметь столкновение с большим числом англичан, но я дал ему людей не больше, чем комманданту Стенекампу. Зато я дал ему два орудия на том основании, что хотя англичане имели хорошие позиции, но те, которые мог занять генерал Фронеман, были еще лучше. Мне сказали, что в Роодевале находится не более сотни человек, но что они очень хорошо укрепились. Впоследствии их оказалось по крайней мере вдвое больше.

7 июня очень рано я был уже в Роодевале и приблизился к станции на 800 шагов. Орудие Круппа было при мне. Поместив его наивыгоднейшим образом, я приказал сняться с передков.

Но, – чу! – что это за ружейный залп вдали?

«По всей вероятности, это генерал Фронеман дает о себе знать», – подумал я. Но вот еще залп, другой…

Опять тишина.

До рассвета оставалось еще часа два.

Я воспользовался тьмой и послал четырех человек к станции с тем, чтобы они подошли по возможности близко и разглядели, в чем дело. Они подползли на расстояние сотни шагов.

Вернувшись еще в темноте, они рассказали мне, что или там невероятное количество всякого добра, или же неприятель устроил страшно высокое укрепление. Они видели также множество стоящих там железнодорожных вагонов. Но все было тихо, и они не приметили ни одного человека.

Начало рассветать. Тогда я послал к англичанам бюргера с белым флагом, требуя от английского начальника сдачи. Ответ, последовавший немедленно на мое письмецо, гласил:

– Мы не сдадимся.

На это я ответил сильнейшей стрельбой, зараз и из крупповского орудия и из маузеровских ружей. Англичане в свою очередь отвечали тем же.

Но у нас не было никаких укреплений, никакой защиты. Там, где мы находились, была маленькая выемка вроде «пана»[36]36
  Pan – круглая выемка поверхности земли, наполняющаяся в дождливое время водою. (Примеч. авт.)


[Закрыть], но она была так неглубока, что в нее уходили ноги лошадей лишь до колен. К северо-западу от железной дороги была другая выемка настолько глубокая, что могла бы защищать лошадь, но она находилась не ближе как в тысяче шагов от станции, и к тому же если бы мы ее заняли, то люди были бы совершенно так же не защищены, как здесь. Я не хотел остановиться там и потому еще, что пришлось бы переходить через железнодорожную линию и представлялась опасность быть замеченным англичанами.

Наименьшей опасности подвергались бюргеры, ложась на землю, но этого опять-таки не могли сделать люди, находившиеся при орудии. Поэтому я приказал последним:

– Прицепите пушку к передку, отвезите ее за 3000 шагов и палите оттуда во всю мочь!

Лошади с передком были подведены к орудию под градом пуль. Пока это делалось, я приказал моим 80 бюргерам стрелять изо всех сил в англичан и мешать им целиться. Удивительное дело! Капитан Мюллер отвез орудие, не поплатившись ни человеком, ни лошадью, на расстояние 3000 метров. Оттуда он с успехом стал бомбардировать неприятеля.

Около 10 часов англичане, с которыми имел дело генерал Фронеман, сдались. Тогда я немедленно приказал привезти его два орудия. Они прибыли к 12 часам и стали с двух сторон бомбардировать англичан. Прошел еще час, во время которого мы не переставали стрелять из трех пушек и 80 маузеровских ружей, и… показался белый флаг. Я прекратил стрельбу и поехал к станции. Ко мне вышли два офицера. Они сказали мне, что согласны на сдачу с условием, чтобы все их личное имущество (платья, пледы и т. д.) они оставили при себе, равно как и почту, которую они только что получили. (Там находились две последние английские почты.) Я отвечал им, что их частное имущество я не трону, так как никогда еще не позволял себе отнимать частную собственность моих пленных[37]37
  Раздевание пленных наступило позднее. При взятии Роодеваля оно было совсем не нужно. Я лично всегда был против этого; но Англия принудила нас к этому, прекратив всякий ввоз к нам и уничтожая наше имущество, вследствие чего бюргеры, нуждавшиеся в платье, носили одежду пленных англичан. (Примеч. авт.)


[Закрыть], но что касается писем, то я не могу допустить, чтобы они попали к адресатам, и их необходимо сжечь.

Офицерам ничего не оставалось более, как согласиться. Они встретились со мной в 100 шагах от станции, а потому я сказал им, что если они не согласны на сдачу, то я буду штурмовать.

Но они сдались.

Подойдя к станции, мы были поражены великолепными укреплениями англичан, сделанными из прессованных тюков платья, пледов и почтовых посылок. Они были настолько хороши, что вследствие этого потери англичан оказались невелики; всего 27 убитых и раненых. Мы взяли 200 человек в плен.

Кроме тюков одежды, из которых англичане построили укрепления, было еще много всякого добра в железнодорожных вагонах: сотни ящиков с разными разностями и амуниция в невероятном количестве; целые тысячи ящиков ружейных зарядов и лиддита, затем гранаты, картечь, несколько сот ядер для морских орудий большого калибра, которыми лорд Робертс собирался бомбардировать Преторию. Некоторые бюргеры стали пробовать поднимать эти гигантския бомбы, но не нашлось ни одного человека, который бы смог это сделать один. Легко можно себе представить, какое громадное количество было здесь всего и какую оно представляло большую ценность, если вспомнить, что позднее в английских газетах говорилось, что я наказал Англию в данном случае на три четверти миллиона фунтов стерлингов.

Но в тот момент нам было не до вычислений: времени было в обрез, и нельзя же было, захватив такую массу всего, с этим же добром попасться неприятелю. Мне было невероятно жалко уничтожать драгоценные зимние одежды, пледы и сапоги, которые попали в наши руки и которые бюргерам пришлись бы очень кстати. Но я знал, что англичане имеют железнодорожную линию в своем распоряжении и что они могут очень быстро выслать войска в Роодеваль из Блумфонтейна, Кронштадта и Претории. Обидно было не воспользоваться таким добром, но делать нечего, приходилось все предать пламени.

Но прежде чем это сделать, я разрешил бюргерам откупоривать почтовые ящики и брать из них все, что им угодно. Там были всевозможные пакеты и пакетики, главным образом нижнее белье самого лучшего качества и масса сигар и папирос. Вот пошла-то работа! Бюргеры быстро и ловко открывали ящики один за другим. Можно было подумать, глядя на них, что каждый из них был привычный почтмейстер.

В то время как буры были заняты этой работой, пришли ко мне пленные с вопросом, могут ли они тоже раскупоривать ящики и брать то, что в них было.

– Берите, – сказал я, – сколько хотите. Все равно будем все жечь.

Надо было видеть этих людей, грабивших собственную почту! Они все переворачивали вверх дном и стали уже настолько разборчивы, что плумпуддинги не удостоивались более внимания.

Я уже давно дал приказание уничтожить все мосты к северу и к югу, чтобы помешать неприятелю приблизиться к нам неожиданно. Но это меня не успокаивало, и я очень спешил уходить.

Прежде всего мне надо было найти средство, чтобы ту часть амуниции, которую мы могли взять, успеть спасти до того, как сжечь все остальное.

У нас не было возов для того, чтобы увезти то, что я хотел сохранить. Другого исхода не было, как заставить бюргеров таскать ящики.

Но они были поглощены своей добычей! И мне стоило неимоверных трудов получить рабочие руки.

Тем не менее мне все-таки удалось оттащить нескольких бюргеров от места откупорки ящиков. Много сделать было невозможно: слишком сильно разгорелся среди бюргеров дух наживы. Только что я давал работу одному, как он быстро исчезал, и нужно было снова искать его, чтобы заставить работать. Главным образом удалось унести амуницию для орудий и для ружей Ли-Метфорда. (Тогда уже мы начали стрелять английскими ружьями.) Всего бюргеры перетаскали 600 ящиков, в несколько приемов, за 300 шагов от станции.

С заходом солнца мы должны были уйти.

Какое зрелище! Каждый бюргер нагрузил свою лошадь кладью, полученною в лавке, где не только ничего не пришлось платить, но и в будущем не придется. На седле уже не оставалось места для седока, и ему приходилось вести лошадь под уздцы. Но самым забавным было видеть бедных Томми в тот момент, когда я приказал выступать. Фельдкорнету, которому было приказано привести их в наш лагерь, стоило большого труда оттащить их от места грабежа, и когда ему наконец удалось это сделать, английские солдаты взвалили на себя такие большие тяжести, что можно было подумать, будто каждый из них собирается открыть лавочку. Но легко себе представить, что они не имели сил двигаться вперед под такими ношами и принуждены были сбрасывать понемножку часть вещей, оставляя их лежать на дороге; «Streep, streep![38]38
  Streep – черта. (Примеч. перев.)


[Закрыть]» – как говорим мы в Африке.

Теперь оставалось приступить к сжиганию.

Я выбрал 15 человек и велел им поджечь громадную кучу со всех четырех концов; мы для этого во многих местах приготовили растопки из ящиков.

Пламя дружно подхватило всю кучу сразу.

Быстро вскочив на лошадей, мы поскакали прочь от громадного костра.

Едва успели мы сделать несколько десятков шагов, как последовал взрыв первой бомбы. Мы остановились посмотреть на разгоравшееся пламя.

Зрелище, представившееся нашим глазам, можно причислить к красивейшим фейерверкам, которые когда-либо сжигались. Ночь была очень темная, а потому впечатление было еще сильнее.

Среди глухого рева больших гранат раздавались сравнительно нежные звуки от взрывавшихся куч кордита; но самым интересным были огненные языки и звезды всевозможных цветов, носившиеся высоко в воздухе на фоне черной ночи.

Я уже сказал, что сражение генерала Фронемана к северу от моста на реке Реностер окончилось в 10 часов. Стрельба же, которую мы слышали ночью, была произведена английским сторожевым пикестом, который бежал к ряду холмов, где был расположен их лагерь. Наши бюргеры и англичане расположились друг против друга на остроконечных холмах, среди старинных оставленных кафрских селений времен Умзилигази, или Мозелькатце, как мы называли знаменитого когда-то кафрского вояку.

Несмотря на то что англичане занимали прекрасные позиции и вдвое превосходили буров числом, они не могли выдержать огня наших бюргеров. Прежде всего у них не было орудий, а у нас было два: орудие Круппа и другое маленькое скорострельное, действовавшее подобно орудиям Максим-Норденфельдта.

Англичане должны были сдаться, причем нами было взято в плен 500 человек, между которыми находился капитан Вайдхем-Найт и другие офицеры. Убитых и раненых было 170 человек; среди первых полковник Дуглас.

Комманданту Стенекампу тоже посчастливилось: не сделав ни одного выстрела, он взял английский лагерь у станции Вредефорт, захватив при этом 38 пленных.

В общей сложности у нас было 800 пленных и огромное количество военных запасов.

Это был для нас чудный день. Потери наши были крайне незначительны. В Роодевале, где мои люди ничем не были защищены, было только двое убитых; у генерала Фронемана скончался всего один бюргер, Мейбург, и двое были легко ранены.

Мы возблагодарили Бога.

Одно только огорчало нас – это то, что мы не могли сохранить более амуниции и одежд. Но, несомненно, потеря англичан была очень для них чувствительна. Наступила зима, и они нуждались именно в теплой одежде, которую мы у них отобрали; а для того, чтобы получить из Европы новый запас ее, потребовалось бы довольно много времени. Без сомнения, лорд Робертс был сердит на меня; но я мог утешить себя мыслью, что со временем его гнев пройдет; прежде всего, рассуждая хладнокровно, он не мог не признать того, что я был в своем праве, а что он сам поступил немножко опрометчиво, оставив такую массу добра под малой защитой и сложив все в кучу на станции, далеко от своих главных сил. Зачем не оставил он все это в Кронштадте или в Блумфонтейне, пока все мосты, разрушенные нами по линии к Претории, не были восстановлены. Лорд Робертс слишком уж легко относился к силам Оранжевой республики и к оранжевцам, не допускавшим даже мысли отдать без боя свою страну неприятелю.

На следующий день я получил от разведчиков известие, что в 8 милях к западу от Роодеваля они видели 30 англичан, ехавших по направлению из Кронштадта. Генерал Фронеман отправился с 30 людьми, чтобы захватить их.

А я на следующий день двинулся к западу от железной дороги и приказал фельдкорнету де Фосу (позднее ставшему коммандантом) отправить вперед несколько пленных англичан.

Оставалось перевезти куда-нибудь в безопасное место амуницию, которую мы перетаскивали у Роодеваля. Для этого я послал ночью коммандантов, каждого с двумя возами, в Роодеваль и велел им перевозить амуницию к моей стоянке в трех милях от железнодорожного моста у реки Реностер. Около брода есть песчаная отмель. Там-то, в этой мели, я и велел закопать амуницию в том месте, где мель выходит на проезжую дорогу, а чтобы скрыть все следы, проехать взад и вперед столько раз, чтобы ничего не было заметно. Позднее обнаружилось, что комманданты увезли и закопали не все количество амуниции.

Заканчивая эту главу, я должен записать нечто очень некрасивое.

Фельдкорнет Ганс Смит из округа Рувиля вошел в сношение с капитаном Вайдхем-Найтом и получил от него пропуск через неприятельскую линию в Кронштадт и, кроме того, рекомендацию к находившимся там английским властям с просьбой пропустить его, Ганса Смита, с 20 товарищами в Рувиль. И это мог сделать оранжевский офицер! Да перейдет имя его, заклейменное позором, в грядущие поколения буров. С другой стороны, имя капитана Вайдхема-Найта будет, вероятно, прославлено как имя человека, любящего свой народ и свою страну, человека, который, сам подвергая себя опасности быть открытым, не перестает служить своему народу. Фельдкорнет Смит дезертировал 10 июня ночью со своими 20 товарищами. Я узнал об этом спустя несколько дней и должен сказать, что мне приятнее и легче было бороться с огромным войском Англии, чем с такими мерзостями в моей родной стране. Как для той, так и для другой борьбы требовалась железная воля; но даже и для человека с железной волей подобные факты причиняли горькие минуты, – это те испытания, которые по нашей африканской поговорке «не застревают в одной верхней одежде» человека.