Текст книги "Журналисты о русском языке"

Геннадий Бочаров

Писатель и публицист, журналист издания «Комсомольская правда» (1966-1982), спецкор издания «Ленсмена», обозреватель в «Литературной газете», «Известиях» (1984-1994), ныне – независимый журналист. Автор более двадцати книг, в которых собраны его личные впечатления о более чем из пятидесяти стран мира; о выдающихся людях – Габриэле Гарсиа Маркесе, Константине Симонове, Мэри Хемингуэй и других, с которыми он встречался.

Член Союза писателей Москвы.

Лауреат премии Ленинского комсомола.

Имеет знак «Золотое перо» России (2011)

1. Язык в самом общем виде не бывает вчерашним. Или завтрашним. Язык всегда современен. В таком деле, как язык и время, одно никогда не может опережать другое.

2. Несколько лет назад в связи с повсеместной компьютеризацией язык СМИ я назвал «электронной щебенкой». Определение оставляю в силе.

Об идеальном языке. Ни в газете, ни на TV или радио идеального языка, на мой взгляд, быть не может. И не должно. Как и все идеальное, «идеальный» язык – мертв. В лучшем случае – бездуховен. Речь, конечно, идет не о грамотности. О стерилизации.

3. Язык настоящей публицистики и настоящей литературы – одинаков. Дело в чувстве меры. В чутком обращении с образностью. И еще: если литературщина унижает текст романа или повести, то в публицистике уже отвращает читателя. Разумеется, оба эти жанра принципиально различны. Они не могут быть одинаково актуальны, динамичны, предметны, злободневны и т. д. Но это уже другой вопрос – язык здесь ни при чем.

4. Нет. Жаргонизмы, как и многоточия в конце фраз – от авторской беспомощности.

5. Если к месту – спокойное.

6. Все зависит от уровня проблематики. В очерке о работах в области термоядерной энергетики, драматизма ее укрощения без профессиональных выражений не обойтись.

7. Резко отрицательное. В разговоре – без возражений. В этом смысле я в устной речи как раз и отдыхаю от письменной.

8. Убогостью общей культуры. Примеры – любой телеканал, радиоволна, газеты.

9. Как засуха на поле клевера.

10. Если отвечать в шутку – то с помощью семинаров. Или курсов. Или особых школ, кружков.

Если серьезно – то никак. Без высокой общественной культуры высокая речевая культура – как звуковое выражение человеческого бытия – невозможна.

Анна Бояринова

Журналист интернет-сайта www.moscvichka.ru

1. Сейчас в русском языке происходят естественные процессы как следствие глобализации: к нам приходит много новых слов, чаще английских, которые заменяют русский аналог понятным всему миру словом (например, тот же «менеджер»). Это, повторяюсь, нормальная тенденция, и меня она особо не пугает. Меня тревожит другое: русские люди сейчас не только не стремятся оберечь свой язык от заимствований, непонятных никому, кроме специалистов (и при этом выходящих за «специальные» рамки своего употребления), но еще и всячески способствуют «макаронизации» речи. И тогда происходят ужасающие вещи, которые ни в одном (каким бы он ни был) языке не приемлемы (одно только: «Филипп Киркоров продакшейн представляет». Вот что такое в русском языке «продакшейн»?!! Это – ужасно. И грустно.).

2. Язык современных СМИ оцениваю так: сейчас там две крайности – или журналисты компетентные, прочитавшие не только книги по теории языка, те пособия, по которым нас учат в университете, но и, если так можно выразиться, «правильную» художественную литературу (я говорю о классике), умеющие говорить с кем угодно, о чем угодно и на каком угодно языке (в зависимости от обстоятельств). Таких не так уж много, но они есть. Это прекрасно! И другая тенденция, которая нарастает ужасающе быстро: хорошо, если журналисты – самоучки (корень -уч– все-таки облагораживает это слово), но часто это люди после КВН, светских вечеринок, конкурсов красоты, спортсмены (здесь я не говорю про канал «Спортивный»). Конечно, они всеми силами стараются быть «на уровне», и иногда у них это получается. А иногда бывают такие страшные проколы, которые перечеркивают все их старания (вспомним «петербурку» – слово, употребленное вместо «петербурженка»). На канале «Домашний» работает много таких «новых» журналистов – спортсменов, модельеров, дизайнеров. Их послушать – в голове иногда просто не укладывается, что они хотят сказать. Хорошо, что пока эта тенденция не так широко распространена на центральных каналах.

Идеальный язык газеты, на мой взгляд, в «Коммерсанте». А вообще, «идеальный язык» отдельно взятой газеты должен определяться ее аудиторией. У нас не так много действительно просвещенных людей – от этого и не так много истинных просветителей в прессе. Много людей в нашем обществе находятся «за чертой» – ниже среднего класса не только по уровню жизни, но и по уровню образования (а следовательно, и по уровню интересов). Для них и создаются странные для нормального журналиста «МК», «КП», «Желтая газета» и т. д. И здесь возникает вопрос, на который мне самой сложно ответить: это пресса подстраивается под непритязательную аудиторию и тем самым превращается в жалкую пародию на журналистику, или же это люди превращаются в жалкую пародию на читателей оттого, что им просто больше нечего читать, кроме плохой периодики? Связь очевидна, но – «кто виноват»? Наверное, все-таки пресса: не думаю, чтобы кто-нибудь из журналистов редакции той же «КП» не понимал, какова сила влияния слова на народ, не осознавал, какая огромная духовная власть над человеком в его руках. И измени он хоть чуть-чуть манеру подачи информации, сразу и люди станут чуть-чуть чувствительнее к тому, что происходит в мире и стране, они сразу посмотрят на себя по-другому, сразу станут чище и лучше. Мне грустно наблюдать за ситуацией: люди, имеющие такую духовную власть над обществом, используют ее неподобающим образом. Хотелось бы, чтобы в той же «КП» новости отбирали чуть качественнее – тогда многое изменится в лучшую сторону. Русский человек будет испытывать чувство гордости за себя, начнет жить с достоинством.

3. Выразительный язык газеты, телевидения и радио создается тропами, реминисценциями, аллюзиями и пр. Язык публицистики тем и отличается от языка художественной литературы, что в первом случае фундаментальное средство подачи информации – это максимальная точность в изложении фактов и цитаты в их подтверждение, которые еще и оживляют их, создают некоторую образность; а во втором же – напротив: основное средство художественного повествования и описания есть образность. Одним словом, в публицистике работа идет от факта, а в художественной литературе – от образа.

4. Да, я использую жаргонизмы в своей речи. Для меня они не столько средство коммуникации, сколько эмоции и привычка. Но чаще использую нейтральную лексику.

5. Отрицательное. Новости смотрит вся страна, здесь нужно быть очень и очень аккуратным в подаче информации и осознавать свою ответственность.

6. Когда они без пояснения для обычной аудитории и в рамках популярной передачи – отношусь негативно. Это определенно лишняя информация для неспециалиста.

7. Вообще, честно говоря, недопустимо. Недопустимо ни в каком виде. Все знают, что это отличный способ снять стресс, эмоции и т. п. Но нигде в классической литературе мы не видим этого. И язык СМИ должен быть максимально приближен к идеалу. Если все-таки мата не избежать, то надо указывать на его присутствие в теле– и радиоречи при помощи звуковой защиты.

Чувство нормы, знание, «что такое хорошо, а что такое плохо», не должно никогда покидать человека.

8. Объяснение многочисленных нарушений языковой формы – это большое присутствие «новых» журналистов: спортсменов, КВНщиков – простите за правду, – светских львиц и т. п. Подробно об это я уже говорила выше. Типичные стилистические ошибки – это неверные ударения, неверное построение предложений, неверное склонение составных числительных и заимствованных слов, имен собственных, неправильное словообразование.

9. Мне кажется, они способствуют появлению новых (причем не имеющих аналога в русском языке) слов, таких как «форум», «чат», «спам» и т. п.

10. Журналистам нужно для начала осознать, чем они занимаются и какая гигантская власть в их руках. А потом подумать и написать текст, достойный называться журналистским, написанный с уважением к своему читателю. Недопустимо, если сегодня работник СМИ пишет для «МК» и зарабатывает «свой хлеб», а завтра приходит на телевидение и говорит, что «нация деградирует». Ну и, конечно, поменьше бы «самоучек» и, как я их назвала выше, «новых» журналистов. Все-таки журналистика – это ОЧЕНЬ И ОЧЕНЬ ответственное дело. И если ты боишься затрагивать серьезные социальные темы, пиши хотя бы так, чтобы тебя нельзя было бы обвинить в уничтожении русской мысли, великого русского языка!

Дмитрий Быков

Писатель, журналист, кинокритик, сценарист, колумнист и креативный редактор еженедельника «Собеседник», постоянный автор журнала «Профиль», лектор просветительского проекта «Прямая речь», профессор кафедры мировой литературы и культуры МГИМО (у) МИД России, член Союза писателей СССР, с 2016 г. – преподаватель факультета журналистики МГУ имени М. В. Ломоносова (ведет спецкурс «Журналистика как литература»)

1. Так сразу-то и не скажешь. Во всяком случае, два процесса очевидны. С постепенным расслоением населения язык расслаивается не менее интенсивно. Как некоторым людям страны при полном отсутствии общих ценностей уже становится трудно найти общие темы для разговора, точно так же им трудно друг друга понимать. Я абсолютно не убежден, что московский клерк способен понять жалобы или, наоборот, восторги жителя деревни Колбашево под Томском. Это явно люди, говорящие на разных языках, с разными значениями слов, и этим обусловлено частое непонимание писателя и читателя. Когда, скажем, ты пишешь в «Известиях», которые читают не только в Москве, то убеждаешься в дикой разнице во времени, в языке – во всем – с читателем, допустим, в Саратове. Он просто не понимает половины того, о чем написано, или понимает это по-своему. Это один процесс.

Второй, к сожалению, столь же наглядный. Это очень заметная редукция языка. Он сокращается. Отмирают целые слои, связанные с очень резкой редукцией жизни. В стране остается все меньше занятий, востребованных и актуальных, все меньше людей, которые ей нужны. Сельский язык вообще практически умер, потому что количество мертвых деревень за последние двадцать лет выросло на треть. Соответственно, язык горожанина включает в себя всё меньше понятий и всё больше слов-сигналов, за которыми нет никакого содержания. Слово «суверенитет», например, начинает означать все – не только то, что мы хотели бы быть независимыми от других. Это значит, что говорящий подписывается под своей политической лояльностью, в принадлежности к определенному движению. «Суверенитет» начинает подразумевать еще и ненависть ко всему остальному миру, что в значении этого слова никак не заложено. То есть у слова «вымывается» содержание и «вдувается» некий фактор смыслов, который к первоначальному смыслу имеет очень касательное отношение.

2. Язык газеты должен быть прежде всего богат, так же как язык книги. Потому что у читателя должно быть ощущение, что он общается с живым существом, а не с плоской стенкой. Я за то, чтобы язык газеты был индивидуален и чтобы рерайт был упразднен как класс. Здесь у меня нет никаких претензий.

Телевидение рассчитано на мгновенное слуховое, зрительное восприятие. Язык здесь (и даже на радио, где человек должен быстро понимать то, что говорят) играет роль вспомогательную. А язык газет должен быть так же богат или, по крайней мере, так же индивидуализирован, как в книге.

3. Я думаю, что принципиальной разницы нет, поскольку лучшими публицистами всегда были писатели. Для меня разница между образцовой и хорошей публицистикой – это разница между военной публицистикой Алексея Толстого и Ильи Эренбурга. Толстой обращается к человеческому в человеке. Эренбург будит ненависть. Это сиюминутный отзыв. Мне кажется, что Толстой более прав. Потому что человеческое находится глубже и его реакции прочнее. Толстой более индивидуализирован, более сюжетен. В Эренбурге много гремучей трескотни, притом что его публицистика «прямого действия».

Я за то, чтобы она была как можно больше похожа на литературу, чтобы границы не было. Все равно лучшая военная публицистика – это стихи Симонова, которые одновременно и высокая литература. Я вообще никогда журналистику и литературу не разделяю.

4. Только в том смысле, может быть, что проникает «падонский» язык: «кросавчеги» – все, что я сам использую в разговорах с людьми (с детьми, иногда с женой). Никакого другого влияния нет.

5. Я не делаю из этого трагедии. Примерно такое же, как к американским джинсам. Если нет своих достаточно хороших, можно носить американские. Знаете, как замечательно сказано в «Фаусте»: «Зачем во всем чуждаться иноземцев? Есть и у них здоровое зерно. Французы не компания для немцев, но можно пить французское вино».

6. Если говорить об экономических терминах, наверное, им нет российского аналога. Если говорить о других – не замечаю.

7. Да, использую. И не вижу разницы между жаргоном и обычной речью. Моя речь на 90 % состоит из разных жаргонов: профессиональных, филологических, журналистских, уличных, детских. Слово «жесть» давно уже не является жаргоном. Это обозначение жанра.

Я думаю, что грань между жаргонизмом и нормативной речевой культурой постепенно стирается. Что мы можем назвать жаргонизмами? Какую-то уличную речь? Не думаю, что она так уж серьезно (если только это не мат) проникает в нашу речевую практику и так резко выделяется. По-моему, сегодняшняя более-менее культурная молодежь, – по крайней мере, уж не отморозки – разговаривает грамотным и довольно изящным литературным языком, а их жаргон очень смешон. Он интеллектуальный, а не профессиональный. Вообще, жаргон придумывается с двумя целями – либо как арго (это попытка скрыть суть того, о чем говорится) или как язык группы «посвященных», повод заставить себя уважать. Вот, дескать, мы так общаемся. Это как в газете: «дедлайн», «рерайт»… Особенно при новичках мы эти профессионализмы старательно упоминаем, чтобы они обалдели от нашей чудовищной элитарности, продвинутости. Это свойство языка, мне кажется, – попытка сделать жизнь более веселой. Молодежная речь мне очень нравится. Когда человек вместо того, чтобы сказать: «Я сильно напился», говорит: «Меня растопырило» – это же не жаргон, это метафора.

Слово «дедлайн» вообще давно уже перешло из журналистской сферы во все остальное.

Не думаю, что есть какая-то разница между моей речью повседневной и моей речью журналистской. Пишу, как говорю. Не изобретаю себе какого-то специального языка и считаю, что эти попытки всегда очень неплодотворны. Обычная моя речь всегда состоит из жаргонов. Я никогда, разговаривая со своим ребенком и проверяя его домашнюю работу, не скажу: «Ты не прав» или «Ты обсчитался». Я воскликну: «Ты опупел!». И с такой же легкостью употреблю это в колонке.

8. В некоторых обстоятельствах – безусловно. Особенно когда цитируешь первых лиц государства, употребляющих ее в том или ином контексте.

Не возражаю и против самостоятельного применения. Не вижу в этом никакого криминала, если это изящно обыграно или стилистически мотивировано.

Мат… Если мотивирован, уместен, грамотен. Никакой здесь драмы не вижу. В центральных изданиях он возможен с отточиями. Все равно все понимают, о чем идет речь. Точки ставятся явно не для сокрытия мата, а для обозначения статусности издания. Я не вижу ничего страшного, если при описании митинга, как у эстонского посольства, будут упомянуты те или иные выкрики, которые, что поделать, звучали. И трансляция их сделает значительно больше для нравственности общества, чем попытка их сокрытия.

9. Я вообще противник того, чтобы норма канонизировалась, возводилась в кодекс абсолютной непогрешимости, от которого совершенно невозможно отступать. Я согласен с мнением, которое у нас наиболее активно отстаивает Веллер, которое в убогой формулировке звучало бы так: «Норма есть языковая практика». То есть практика конституирует норму. Например, «фламинго» она определяет как слово среднего рода, хотя положено ему быть – мужского. Есть только две вещи, которые, с моей точки зрения, непростительны и сразу переводят для меня человека в примата. Это ошибки на -тся и -ться, чего делать нельзя ни при каких обстоятельствах. Это при письме. А в устной речи у нас катастрофическая ситуация с присоединением причастных и деепричастных оборотов. То есть: «Листая эту книгу, мне думается, что…». Как у Чехова: «Подъезжая к сей станции и глядя на природу, у меня слетела шляпа». Типично просторечное употребление деепричастного оборота, как бы его перенос на другой предмет. Гораздо сложнее ситуация, когда, «читая этот текст, мне хочется…» Так нельзя. «Читая этот текст, я…» Тут возможна только определенно-личная конструкция. Это императивно предписывается. Это норма. А когда к безличной форме прикрепляется деепричастный оборот – это надругательство над живым телом языка. Это показатель глубокой инфантильности сознания, если человек этого не знает. И, конечно, меня безумно раздражают ошибки на «не» и «ни». Я не считаю их чем-то ужасным. Но это вечная проблема даже самых интеллигентных авторов. Конструкции типа «не кто иной, как» пишутся как «никто иной, как» хронически слитно. Меня это особенно бесит, потому что, когда я преподавал в школе, самые глупые из моих детей это вызубривали за первые три урока. Я начинал с таких конструкций. Это врут, что для детей нужно все упрощать. Они безумно любят сложное. Они безумно себя уважают за сложное. Поэтому начинать с детьми нужно только со сложных, тонких правил. Например, «не» с причастиями. У нас чего только с ним не делают! Хотя совершенно четко есть правило насчет зависимого слова и противопоставления. Нет зависимого слова – ясно же совершенно, что пишется слитно!

Вечно мучает меня путаница в газетах с «не» и «недо». Отдельные люди пишут недопустимо раздельно! Недодуманная мысль, недоделанная работа… пишут отдельно!

Неразбериха с удвоенными «н» в Московском комсомольце стала повседневной практикой. Сплошь и рядом идут нн: «Эта книга мной непрочитанна».

10. Вопрос еще, надо ли это делать. Это часть общей культуры. Я целый роман в свое время написал, чтобы понять, зачем нужна орфография. У меня получилось, что это очень важная условность, это форма покорности божественным правилам. Русская орфография, конечно, иррациональна. Но если ты готов соблюдать эти правила – это почти как пост. Его благотворность для души не доказана. Благотворность для фигуры релевантна. Здесь можно спорить. Но его стремление к высшему в иррациональном, божественном смысле несомненна. Это способность человека понимать некие правила и им подчиняться. Пока страна в целом не примет их, я думаю, бессмысленно говорить отдельно об орфографии. У нас законов никто не выполняет. А вы хотите, чтобы возникла культура речи. Она возникает там, где возникает культура уличного движения. Как минимум. Культура взаимных отношений, умеренного отказа от кражи (когда она безнаказанна), культура внутренних запретов.

Владимир Верников

Собственный корреспондент «Известий» в странах Латинской Америки (1973-1979), заместитель редактора «Известий» по иностранному отделу (1979-1983) и собственный корреспондент «Известий» в Испании и Португалии (1983-2005)

1. На мой взгляд, состояние языка соответствует состоянию общества: много мусора, вроде всяких дурацких словечек «типа», «как бы», «да?», и непонятных нормальному человеку слов, взятых напрокат из английского: профессионализмов из сферы бизнеса и компьютерного арго, не говоря уже о новоязе авторов материалов о светской жизни и бандитских делах. Хотя сам процесс появления новых слов считаю нормальным и естественным – просто надо и здесь знать меру.

2. Даже в лучшие, если такие когда-либо и были, времена язык газеты был скуден, за исключением, конечно, очерков, эссе и хорошей публицистики в целом. Сейчас он просто убог и элементарно безграмотен. Создается впечатление, что молодые авторы в школе были сплошь двоечниками по русскому языку и «университетов не кончали», чем очень даже гордятся. Что такое идеальный язык, не знаю и сомневаюсь, что таковой вообще существует.

3. Я их не знаю. Просто нужно писать литературно грамотно и понятно, не затуманивая смысл ложными красивостями и «завитушками». Вторая часть вопроса мне кажется некорректной: это два разных языка. Даже самые лучшие газетные журналисты-публицисты никогда не считали себя авторами художественных текстов, хотя порой и стремились к этому.

4. Конечно, и с удовольствием, если надо оттенить и подчеркнуть своеобразие места, личности или профессии героя.

5. Отчасти я уже ответил: «за», но: слепо заимствовать – просто глупо, как «фильтровать» – не знаю. А вообще-то вопрос непростой, его бы надо адресовать ученым-филологам.

6. Плохо. Об этом см. выше.

7. Категорически – нет. Во-первых, это первейший признак бескультурья и хамства не только автора, но и газеты (радио– или телепрограммы). Во-вторых, СМИ доступны и детям. В-третьих, мат ничего не проясняет и не добавляет: он сам по себе, вне контекста. Но есть еще и в-четвертых, и в-пятых и т. д.

8. Безграмотностью авторов и редакторов, засылающих тексты в печать или в эфир, а также изгнанием (считается, что в целях экономии!) всегда существовавших в редакциях литературных редакторов. И, конечно, спешкой, отсутствием времени даже прочитать собственный текст, отредактировать самого себя. На примеры места не хватит, шестнадцатиполосную газету можно выпускать ежедневно после тщательного чтения только московских газет.

9. Безусловно, обедняет, делает ее более вульгарной, серой, невыразительной.

10. Если не ошибаюсь, когда-то один классик уже дал совсем неглупый совет в широком контексте, повторив три раза одно и то же слово – учиться. Лучше трудно сказать – это хорошее лекарство для всего общества, изъясняющегося зачастую на воляпюке.