Текст книги "Иная вера"

Иар Эльтеррус, Влад Вегашин
Иная вера

 
В чужую руку вложили твою звезду,
Земную муку сменили на пустоту…
Не стоит веры, не стоит боли и зла
Печать на двери, сияющий лед стекла.
 
 
Все было – мраком и верой, что боль свята,
Все будет прахом – сгорела твоя звезда.
Все стало страхом и жаждой найти покой.
У края краха мир полнится – пустотой.
 
 
Устала вера и ненависть умерла,
Была без меры боль, но она ушла,
Поняв, что сбыться ей в мире не суждено,
Как говорится – «надежда – последней», но…
 
 
Не устояла, последней, но умерла.
Душа устало к ногам пустоты легла.
Когда вернешься, поднимешь и счистишь прах,
Она зажжется другой звездою в твоих руках.
 

(с) Мистардэн

Пролог

Над Невой стелился молочно-белый густой туман. Где-то в глубине его слышались голоса и смех, плеск волн, бьющихся о борта лодки, и неторопливые удары весел по воде. За пролетами разведенного Дворцового моста виднелось матовое сияние шпиля Петропавловки в сумеречно-таинственном свете белой ночи.

Они неторопливо шли по набережной, негромко разговаривая и не боясь, что их услышат – поставленный Иларом щит не позволил бы какому-нибудь случайному прохожему узнать то, что неподготовленный человек знать не должен. Этой ноши достаточно для них двоих и ни для кого больше.

На первый взгляд, эти двое ничем не выделялись из сотен таких же случайных прохожих, совершающих прогулку или спешащих по делам. Разве что выражением глаз… Спокойствие, горечь, понимание – как отражение пережитого не единожды ада.

– Как вам наш Питер? – поинтересовался седой.

– Очень похож на тот, в котором я прожил две жизни на Земле, – недолго подумав, сказал Командор. – По крайней мере, старый город мало отличается, разве что некоторые улицы иначе называются. Люблю этот город, он чем-то очень важным отличен от любого другого. Подобных я не встречал ни в одном мире. Разве что Квенталион на Оронге, но у него все же несколько иная атмосфера, более чопорная, что ли.

– Я хотел бы увидеть города иных миров…

– Это не проблема. Ваша цивилизация созрела, поэтому мы передадим вам гипертехнологии. Если, конечно, захотите.

– Не знаю, стоит ли… – с сомнением покачал головой седой. – Понимаете, до сих пор мы всего достигали своими силами. Я боюсь, что получение чужих знаний заставит многих расслабиться, посчитать, что что-либо может достаться легко, без усилий…

– Я говорю не о готовых технологиях, а о физическом и математическом обосновании перемещения через гиперпространство, – мягко улыбнулся Командор. – Тем более что ваши профессора Кузьмин и Джонсон из Петербургского и Лондонского университетов независимо друг от друга почти дошли до всего этого самостоятельно, причем с разных сторон, но уперлись в кое-какие нестыковки. Их стоит всего лишь свести друг с другом и немного подтолкнуть. Самую малость – два-три вывода из их же собственных выкладок. Это поможет сократить путь на несколько десятилетий.

– Если так, то ничего не имею против. Скажу спасибо, нам действительно пора покинуть колыбель, нам здесь уже тесно. Не пойму только, почему Кузьмин с Джонсоном не сумели прийти к нужным выводам самостоятельно…

– Ничего сложного. Эти выводы слишком неожиданны и противоречат многим постулатам, считающимся вашей наукой аксиомами. Плюс несовершенство математического аппарата. Однако молодые ученые из Сиднейского университета на грани осознания новых законов многомерной математики. По словам двархов, сканировавших их.

– Мне нужно подумать, – покивал седой, глядя на воду. – Оставим пока эту тему.

– Хорошо, – не стал спорить Илар ран Дар. – Хочу сказать вот еще что о вашем городе. В этом Петербурге мне легко дышится. Здесь почти нет зла, горя и ненависти. В который раз повторяю – вы сумели добиться невозможного, за что вам низкий поклон.

– Я был лишь одним из многих… – В глазах седого промелькнула грусть. – Почти никого из них уже нет, но я их никогда не забуду. Они отдавали все, чтобы мир вокруг стал добрее, хоть на самую малость добрее.

– Цепочка доброты…

– Именно. Просто помоги, не прося ничего взамен, если можешь. А тот, кому ты помог, поможет еще кому-то. И так далее. Это работает, как ни странно.

– Ничего странного, – Командор положил руку седому на плечо. – Даже в самых плохих людях часто остается что-то хорошее, нужно просто достучаться. Это нелегко, но возможно. Не всегда, правда, получается…

– Не всегда, – подтвердил тот. – Далеко не всегда. Но… Впрочем, неважно. А какова атмосфера в том Питере, где вы жили?

– Лучше, чем была у вас в прошлом, но хуже, чем сейчас. Однако ситуация медленно, но неуклонно улучшается. Понимаете, там всем руководит небезызвестный вам Эрик. Думаю, это многое объяснит. Точнее, не он сам, его воспитанница, но…

– Тогда все ясно. Эрик… Тому миру повезло. Палач на многое способен.

– Думаю, он постепенно становится чем-то большим, чем Палач, но сам этого еще не осознает. – Командор смотрел в никуда, словно видел там что-то, недоступное никому, кроме него. – По крайней мере, так сказал Вл… э-э-э… сверхсущность. Простите, не буду называть ее имени.

– Я читал о Владыке Хаоса, – усмехнулся седой. – Хотя поверить в его существование и нелегко.

– Все забываю об этих книгах… – досадливо поморщился Илар. – Странное что-то с ними. Не могу понять, кому понадобилось приносить информацию об Ордене в ваш мир… Кому-то, видимо, понадобилось. Хотелось бы еще знать, кому.

– Без них у нас не получилось бы… Это была мечта о мире без зла, нереальная и недостижимая, но давшая нам толчок.

– Многие получали толчок, но мало кто сумел добиться цели. Сколько пророков бесчисленных религий говорили об одном и том же, но человеческие эгоизм, жестокость и жадность извращали все в свою пользу. Я много раз наблюдал такое… Если честно, ваш мир – всего лишь третья успешная попытка из известных мне. Я не говорю о древних цивилизациях, ушедших в Сферы, я говорю о людях.

– Да, наша раса, видимо, одна из самых хищных и жестоких… – тяжело вздохнул седой. – Но тем ценнее, если мы дойдем, сумев преодолеть свою природу.

– Мы дойдем, – прямо в глаза взглянул ему Илар. – Обязательно дойдем. Увидев ваш мир, я снова поверил в это. И хочу узнать все вехи вашего пути. Это очень важно для множества миров.

И они двинулись по набережной дальше. Слова седого падали тяжело, словно камни в пропасть, они явно нелегко ему давались. Обнажать душу перед кем-либо всегда тяжело, не каждый способен на это. Но он обнажал, понимая, что должен это сделать. А долг превыше всего – так он жил, так и уйдет, когда придет время. Иначе нельзя, иначе пройденное будет бесполезным. И он говорил. Ведь все еще только начиналось, все еще только разворачивалось, и впереди лежала бесконечность.

Путь вел вдаль. И иначе невозможно.

Часть первая

I. I

Нынче медный грош головы ценней,

Нынче хлеб и жизнь – на одном лотке![1]1
   Здесь и далее в качестве эпиграфов использованы строчки из песен Мартиэль или из стихов Мистардэн (Полины Черкасовой), если не указано иное.


[Закрыть]

Едва ли найдется в мире хоть что-то, о чем мечтают чаще, чем о деньгах, – даже в анекдотах люди, нашедшие лампу с джинном или поймавшие золотую рыбку, обязательно загадывают несметное богатство в валютном эквиваленте на швейцарском счете. И чем беднее человек, тем о больших деньгах он мечтает, хотя зачастую даже не представляет, что будет делать, если вдруг и в самом деле получит такую сумму. Впрочем, большинство все же представляет: огромный дом или квартира, дорогая мебель, роскошное убранство, самая лучшая техника, путешествия, престижный автомобиль… Получив большие деньги, умный человек начинает их приумножать: открывает бизнес или, к примеру, делает выгодный вклад. Так или иначе, есть у человека деньги или нет их – он всегда хочет больше, и еще больше, и еще, и еще, еще больше! И совершенно не задумывается о том, что деньги – это всего лишь средство для упрощения обмена, и не более.

Люди, выросшие в бедности, разбогатев, придают деньгам значение даже большее, чем те, кто родился в состоятельных семьях. Они, что называется, знают деньгам цену. Они вообще знают цены – деньгам, связям, власти. Но, увы, – совершенно не представляют себе цену искренним чувствам: дружбе, любви, доверию… Словом, всему тому, что бесценно.

Дориан Вертаск, петербуржский практик, один из членов Братства Повелителей, родился в очень бедной, но гордой семье. Отец, представитель старинной немецкой аристократической фамилии, хоть и давно обрусевшей, но все еще помнящей корни, вкалывал на трех работах, стараясь прокормить четверых детей и жену. Мать, всю жизнь стремившаяся к «идеальной семье», отказывалась работать, посвятив себя детям, дому и витанию в облаках в то немногое свободное время, которое у нее было. Дориан был старше брата и двух сестер, и утром дня, в который ему исполнилось четырнадцать, отец отвел его в небольшую фирму – работать. Начиная с дня рождения. За этот украденный праздник Дориан возненавидел отца. Мать – за то, что с того же дня она начала воспринимать его как взрослого. Да, до четырнадцати он мечтал о том, чтобы родители поняли, что он «уже взрослый». Вот только взрослость они понимали по-разному. Дориану больше не перепадало ни ласк, которых в изобилии доставалось младшим, ни кусочка торта в праздник, ни послаблений в учебе – он был взрослым, и у него появились обязанности. А вот прав как-то не досталось – в семье уже был мужчина, который имел права, отец, и пока он был жив – Дориан воспринимался исключительно как дополнительный источник дохода. Спустя год он ушел из дома. Оставил на столе записку – прощайте, не ищите, забудьте – и ушел. Сменил работу, переехал в другой район, где родители никогда не появлялись, и вычеркнул ставшую ненужной семью из памяти. Когда ему исполнилось восемнадцать, Дориан поступил в институт, на факультет менеджмента. Учился молодой человек на «отлично», уверенно шел на красный диплом, а на пятом курсе поехал по обмену в Прагу на семестр – ради этой поездки ему пришлось за год выучить чешский. Государственное управление там преподавал высокий чех по имени Вацлав Пражски. Он с первого же дня присматривался к Дориану, совершенно не скрывая своего интереса. Несколько раз предлагал русскому изучить дополнительные материалы, спрашивал строже, чем кого-либо еще, а начиная с третьего месяца пребывания Вертаска в Праге стал приглашать его два раза в неделю отужинать вместе в каком-нибудь небольшом ресторанчике, каждый раз – новом. Они разговаривали обо всем на свете, начиная с этичности эвтаназии новорожденных, имеющих сильные отклонения, и заканчивая целесообразностью восстановления какого-нибудь города, полуразрушенного в дни катастрофы. Когда Дориан как-то раз обмолвился, что он сам родился в первый день так и не свершившегося до конца апокалипсиса, Вацлав несколько минут молча разглядывал собеседника, и глаза у чеха были пугающе темными.

По истечении семестра Вертаск узнал, что Пражски добился продления срока его обучения. А в конце года Вацлав рассказал молодому человеку о существовании некоей организации, тайно управляющей миром и не дающей шаткому подобию равновесия, установившемуся после катастрофы, рассыпаться карточным домиком. Рассказал – и предложил работать на эту организацию. Дориан не раздумывал ни секунды.

По окончании института Вертаск по настоянию Вацлава тут же подал документы на второе высшее образование, на этот раз – юридическое. К его удивлению, Пражски настаивал, чтобы Вертаск учился и жил в Петербурге, хотя сам говорил, что в Франко-Британском королевстве, например, образование лучше. Параллельно с заочным обучением Дориан занимался бизнесом, изучал предоставляемые наставником материалы, периодически летал с ним на международные форумы и саммиты. Вацлав представил своего протеже многим влиятельным людям Российской Федерации в целом и Петербурга в частности, познакомил с вице-канцлером Германской империи, двумя членами Парламента Франко-Британии, сыну испанского президента и итальянскому премьер-министру. Когда Дориан получил второе образование, Пражски неожиданно велел ему готовиться к двум годам службы в рядах армии Прибалтийского союза, причем по поддельным документам. Подготовка, помимо всего прочего, заключалась в том, что Вертаск должен был за четыре месяца в совершенстве выучить литовский язык, который он знал хоть и неплохо, но не более, и говорить на нем без акцента. Кроме того, ему предстояло на два года оставить без присмотра молодую, но уже развернувшуюся корпорацию.

Когда Дориан вернулся из армии, ему исполнилось тридцать. А Вацлав при первой же встрече со своим учеником объявил ему, что подготовительное обучение закончилось – пора приступать к главному. И Вертаск отправился на девять лет в Тибет.

Как и другие Повелители, Дориан никогда и никому не рассказывал, что именно происходило с ним в древних горах, но из Китая он вернулся совершенно другим человеком. Вацлав встретил ученика с самолета и одобрительно кивнул, когда тот, едва завидев наставника, тут же подошел к нему, учтиво склонил голову и поприветствовал:

– Учитель.

– Я вижу, что ты готов, – удовлетворенно кивнул Пражски.

Вечером того дня Дориан стал одним из Повелителей. Он вернулся в Петербург и приступил к работе на благо Братства. Ну, и на свое собственное благо тоже.

За все годы обучения Вертаск прекрасно усвоил цену деньгам, власти, связям, умению работать, в том числе – над собой, таланту и многому другому. Разве что чувства не ценил и в глубине души посмеивался над своим собственным учеником, придающим такое значение ерунде вроде моральных принципов, дружбы и тому подобного. Посмеивался, но понимал, что ему самому предстоит еще нелегкий труд по искоренению этих сорняков в личности Велеса.

Не успел. Велес оказался слишком умен, но в то же время – слишком наивен. Дориан смеялся, когда мальчишка, получив утвердительный ответ на вопрос о правильности своих догадок, швырял ему в лицо обвинения во лжи, двуличности, подлости. Да, это был смех сквозь слезы – слишком многое было вложено в юношу, чтобы так запросто от него отказываться, – но все же это был смех. Вертаск учел полученный опыт и уже корректировал в уме список требований к будущему потенциальному ученику, одновременно глядя в глаза ученику нынешнему. Впрочем, уже не ученику и вовсе даже не «нынешнему».

– Выброси мобил в реку и убей себя, – коротко и буднично проговорил Дориан, наблюдая, как тускнеют глаза Велеса, как ярость, гнев, боль в них сменяются покорностью и безразличием.

Да, он учел ошибку, но новый кандидат был слишком привлекателен, и Вертаск решил рискнуть. Вот только чертов мальчишка откуда-то имел такую ментальную защиту, что практик не то что преодолеть ее не сумел – он даже не смог приблизиться к ней! Ветровский мгновенно покинул список возможных учеников, а его место занял его же злейший враг – Черканов. Вот уж кем Дориан был доволен полностью! Но только до определенного момента. Олег оказался слишком зубаст для своего нежного возраста, даже сам Дориан был доверчивее и мягче в свои неполные двадцать лет. Что хуже – Олег оказался гораздо осторожнее. Что совсем плохо – он не был готов терпеть над собой никого, даже того, кто был гораздо умнее, опытнее, сильнее. Наверное, в особенности того, кто умнее, опытнее, сильнее. Да и сам Вертаск совершил ошибку, позволив себе использовать мальчика в своих целях раньше, чем тот оказался подвластен ему в достаточной степени.

Но даже после первого провала в налаживании контактов с Черкановым Дориан не отказался от возлагаемых на юношу надежд, всего лишь отложив реализацию своих планов на некоторое время, за которое намеревался вернуть доверие Олега. Все планы испортил, как ни странно, снова Ветровский, от которого Вертаск, казалось, уже обезопасил себя. Кто ж знал, что неведомый человек-из-тумана имеет в виду вовсе не его, а Черканова! Дориан понял, какую ошибку совершил, только когда человек-из-тумана обрел лицо. Но было уже поздно…

То воистину был час осознания ошибок. Равнодушные слова Олега, его сопротивление, даже нет, не сопротивление – он просто не заметил приказа! И отказался. Отказался, возможно, спасти Дориану жизнь. Пусть даже ценой собственной, но он-то об этом не знал! Он просто отказался. Вертаска не обманули слова Черканова о жизненной необходимости остаться там, где он находился, – Дориан чувствовал, чем занят его несостоявшийся ученик, сексуальную энергию вообще сложно не чувствовать.

И сейчас, находясь на грани между жизнью и смертью, уже практически преодолев эту грань – и вовсе не в том направлении, в котором хотелось бы, – Дориан вспоминал Велеса. Молодого, талантливого, слишком эмоционального. Готового в любой момент броситься учителю на помощь, рискуя всем, что имел, включая даже жизнь. И думал о том, что, наверное, он зря так недооценивал – или, скажем прямо, презирал – доброе отношение. Да, чувства делают слабым, любовь – уязвимым, дружба – доверчивым. Но…

Дориан привык за все платить. Сейчас нужно было заплатить за спасение собственной жизни. Заплатить цену, которую он даже не мог себе представить. Но другого варианта не было.

Он на память набрал номер, дождался ответа.

– Grüße, Bruder Ludwig. Ich bedarf deine Hilfe[2]2
   Здравствуй, брат Людвиг. Мне нужна твоя помощь (нем.).


[Закрыть].

Закончив разговор, Вертаск позвал Аполлона. Он чувствовал, что с минуты на минуту потеряет сознание, и не знал, сможет ли его внутренняя энергия помочь телу продержаться до приезда Людвига, но должен был попытаться. И слугу следовало убрать из дома – Дориан не хотел рисковать. Сейчас он был беспомощен, как младенец.

– Вы звали меня, господин? – Дверь находилась за спиной Вертаска, и грек не мог видеть кровь, залившую одежду.

– Да. До послезавтра ты мне не нужен. Уходи сейчас же, дверь не запирай – ко мне скоро придут, я не хочу отвлекаться до того времени. На посту охраны попросишь, чтобы пропустили человека, который скажет, что он ко мне. Вернешься послезавтра, в девять вечера. Все понятно?

– Да, господин, – с удивлением сказал слуга.

– Тогда почему ты все еще здесь?

Когда дверь за Аполлоном закрылась, Дориан позволил себе наконец-то потерять сознание.

Если бы Дориана спросили: «Как это – умирать?» – он бы ответил всего одним словом: «Холодно». Не больно и даже нестрашно почему-то, но ужасно холодно. И совсем не похоже на то, как замерзаешь при низкой температуре. Лед ожидания смерти проникает под кожу, не затрагивая ее, минует мышцы, сразу же пробираясь к самому костному мозгу. Холод распространяется изнутри, и через несколько не то часов, не то суток такого медленного умирания начинаешь ощущать себя ледяной статуей, закутанной в теплую кожу.

Позже Дориан понял причину этого. Холод был оттого, что жизненная энергия, у обычных людей сосредоточенная на физическом уровне, а у таких, как он, обученных практиков, – вне тела, эта энергия иссякала с каждым ударом пронзенного сердца, которое уже не должно было биться, но билось, подстегиваемое мистической силой и сумасшедшим желанием жить. Билось, и Вертаск страшился начать отсчитывать время по его ударам. Он боялся, да – но боялся не смерти, смерть была слишком близко, чтобы от ее присутствия внутри могло быть страшно. Его пугали мысли. Собственные мысли, настойчиво и упорно пробивающиеся сквозь смертный лед и назойливо тормошащие сознание.

Что, если?..

Что, если кто-нибудь найдет его в таком состоянии? Что, если Людвиг передумает и не приедет? Что, если передумает Олег – и приедет? Что, если Людвиг запросит непомерную цену за свою помощь?

Впрочем, с последней мыслью Дориан расправился быстро. Он знал – чего бы ни пожелал австрияк за спасение жизни собрата, Дориан заплатит. Нет той цены, что выше его собственной жизни.

Да, Вертаск хотел жить. Страстно, яростно, безумно хотел жить, хотел, как ничего другого. Собственную жизнь он почитал величайшей ценностью, превыше которой не было ничего. Пожалуй, для Повелителя он слишком сильно любил себя и свою жизнь. И если бы Теодор Майер знал точно, до какой степени изменились Повелители, он бы отрезал своему недостойному последователю голову, а для надежности сжег бы ее в камине. Чтобы уж наверняка.

Думать о Майере не получалось – Майер был слишком далеким и слишком живым, чтобы о нем думать, будучи почти мертвым. Смешно сказать – Майер, и вдруг «слишком живой». Нет, этого секрета он Людвигу не продаст, это его собственное, что потом, возможно, поможет выкарабкаться из любой бездны.

Иногда казалось, что рядом кто-то есть, что кто-то дышит в унисон, смотрит, улыбается чуть насмешливо. Тихие, едва слышные шаги, тень скользит по опущенным векам, и нет сил открыть глаза, посмотреть на тень, прогнать ее… остается только лежать, молча и неподвижно. Лежать и ждать – не то Людвига, не то смерть. Что быстрее – крылья, сотканные из тысяч и тысяч мертвых душ, или сверхскоростная воздушная яхта?

Он не знал, сколько времени прошло до того момента, когда хлопнула дверь оранжереи и рядом на стул грузно опустился австрияк.

Яхта оказалась быстрее.

Через несколько секунд холод отступил. Кровь, заструившаяся по венам, казалась обжигающе горячей и нестерпимо живой. Дориан осторожно вдохнул и открыл глаза.

– Еще пару часов протянешь, – вместо приветствия сказал Людвиг.

Если бы Вертаск мог, он бы поежился. Сейчас, чувствуя, что собеседник полностью в его власти, Повелитель сбросил обычную маску добродушного дядечки – в конце концов, ни для кого в Братстве не была секретом его настоящая личность, равно как и некоторые, безусловно, предосудительные пристрастия. Впрочем, последнее он благополучно скрывал от Вацлава Пражски, хотя как – до сих пор оставалось загадкой. Загадкой, которая сейчас в самую последнюю очередь волновала Дориана.

Людвиг сидел возле его кресла, смотрел чуть презрительно, явно наслаждаясь полнотой своей власти. Петербуржцу стало не по себе – он не помнил уже, когда последний раз был настолько зависим от кого-либо.

– Перейдем сразу к делу, раз уж у нас так мало времени, – с трудом сказал он.

– Я рад, что ты так решительно настроен, брат Дориан, – улыбнулся австрияк. – Но кто же тот фантастический везунчик, которому удалось отправить тебя на тот свет?

– Почти удалось, – поправил Вертаск.

Людвиг снова улыбнулся. Ох, и скверная же это была улыбка!

– Пока что – удалось. Весь вопрос в том, уговоришь ли ты меня вернуть тебя оттуда. Но все же кто это был?

– Неважно. Что ты хочешь в обмен на спасение моей жизни?

Дориан знал, что пока Людвиг добирался, он тысячу раз продумал, что именно хочет получить. Торговаться бессмысленно, и он уже готов был отдать все.

– Твою базу, разумеется. Полную и полностью. Что еще ты можешь мне предложить?

И в самом деле – разумеется. Что ж еще? Вся информация, которой владел Дориан. Вся его осведомительная сеть, весь компромат, позволявший держать в узде многих видных деятелей по всему миру – политиков, бизнесменов, популярных музыкантов… Одним словом – все. Кроме разве что денег – но вот уж в чем в чем, а в деньгах Людвиг не нуждался. И это мерзкое дополнение – «полную и полностью»… Оно означало, что Людвиг хочет действительно все и полностью. У Дориана не останется даже копии.

– Ты хочешь забрать у меня все, – не вопрос – утверждение.

– Я даю тебе жизнь. Тебе не кажется, что это дороже, чем все? Остальное ты со временем заново отстроишь.

– Но тебя уже не догоню.

– Именно. Ты знаешь, что старик хотел сделать тебя своим преемником?

– Нет.

– Теперь знаешь. Впрочем, теперь он передумает. Так что, ты согласен? Ах да, вот еще что: в качестве бонуса и, так сказать, компенсации за мой поспешный перелет – ты же знаешь, как я не люблю летать! – ты назовешь мне имя того, кто тебя убил.

– Почти «убил», – черт. Черт, черт, черт! Он ведь почувствует ложь… Назвать имя – значит он уже не сможет оправдаться в глазах Вацлава даже тем, что принесет столь ценную информацию. Впрочем… Людвиг не побежит докладывать главе Братства, это точно. А Дориан – побежит. Это его шанс… единственный шанс.

– Это можно считать твоим согласием?

Он помедлил едва ли дольше двух секунд.

– Да. Я согласен на твою цену.

– Тогда назови имя, и я начну. Только помни, что я лучше всех чувствую ложь.

– Не подавись такой информацией, брат Людвиг, – не удержался Вертаск. – Ты хорошо слушаешь?

– Более чем. Говори.

– Это был Теодор Майер, – улыбаясь сказал петербуржец. Он отчаянно жалел, что в той мутной пелене, что застилала сейчас его взгляд, не может видеть лица австрияка.

– Ты… ты шутишь! – выдавил тот через полминуты. – Он же умер!

– Он спросил меня, допускаю ли я, что мощь Повелителя может помочь вернуться с того света? Я ответил, что, видимо, да. Он ухмыльнулся и сказал, что теперь у меня есть возможность проверить. И ударил.

– Но, может…

– Нет. Это был именно он. Я уверен на сто процентов.

– Что ж… – Людвиг почти обрел свое обычное хладнокровие. – Надо сказать, что ты проверил весьма успешно. Правда, это оказалась не твоя мощь, но это уже детали. А теперь закрой глаза и расслабься. Не надо ничего принимать или преобразовывать, я все сделаю сам. Просто лежи и получай удовольствие.