Текст книги "Осколки жизни. Сборник рассказов"

Осколки жизни
Сборник рассказов
Ибратжон Хатамович Алиев

Редактор Ибратжон Хатамович Алиев

Редактор Султонали Мукарамович Абдурахмонов

Редактор Оббозжон Хокимович Кулдашов

Иллюстратор Ибратжон Хатамович Алиев

Автор обложки Ибратжон Хатамович Алиев

Автор обложки Асильбек Рахмоналиевич Тухтасинов

Литературный консультант Екатерина Александровна Вавилова

Научный директор Боходир Хошимович Каримов

Экономический директор Ботирали Рустамович Жалолов

Технический директор Султонали Мукарамович Абдурахмонов

Корректор Гульноза Мухтаровна Собирова

© Ибратжон Хатамович Алиев, 2024

© Ибратжон Хатамович Алиев, иллюстрации, 2024

ISBN 978-5-0065-0764-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Гроза

Я наконец преуспел в создании разрядов, мощность которых значительно превосходит силу молний.

Никола Тесла, 1899

Не было известно и сложно различимо, какое ныне было время суток. Тучи полностью закрыли небесный свод, своим тёмным, сероватым свечением наступая на большой город, из коего словно шпили, словно башни будущего выходили небоскрёбы, устремлённые к небу. Тучи монотонно продолжали своё движение, с каждым разом всё больше и больше устрашая граждан, старающиеся скорее успеть попасть к себе домой, быстрее укрыться в своих небольших квартирках, огромных человечьих муравейниках или небольших домиках, что затерялись в множестве прочих. По улицам еле как разъезжали машины, стараясь найти для себя ближайшее укромное место перед предстоящей катастрофой. Эти небольшие жёлтые, зелёные, серые или красные машинки, подобно небольшим жукам или раздавленным неповоротливым бабочкам ползли из стороны в сторону и даже самые быстрые среди них не могли ничего поделать. Окна начинали загораться, словно тысячи и сотни глаз огромных монстров – больших зданий, стоящие наготове к встрече наступающей непогоды.

Ветер дул с большой силой, поднимая различные ветки, листву деревьев, заставляя их кроны раскачиваться из стороны в сторону, словно вот-вот эти большие органические выросты упадут на очередной невысокий дом, машину или неуклюжего прохожего. Среди всех этих зданий отличался один – это была высокая башня особой формы, напоминающая следка приплюснутый высеченный конус, на верхушке коего имелась большая площадка со своей внутренней небольшой башней, в форме полумесяца. Сюда можно было подняться при помощи лифта, кабине коего имелась в стороне, а затем по лестнице прибывший мог подняться наверх – в сторону смотровой площадки, закрытая навесом и при необходимости вокруг которой поднимались прочные панорамные окна, с тем расчётом, что во всех четырёх сторонах проходили металлические балки, словно превращая эту конструкцию в подобие клетки Фарадея.

Именно сюда прибыл владелец башни. Это был высокий мужчина лет пятидесяти в тёмно-коричневом костюме в полоску, поверх тёмно-синей рубашки, таких же брюк и чёрных оксфордов. Лицо его было худощаво, что украшала тёмная и почти седая шевелюра, средних размеров усы и под стать им бородка без бакенбардов. Он стоял, широко открыв свои яркие голубые глаза, словно в некоем незримом напряжении, ожидая наступающего момента. Небольшая трость с металлическим набалдашником в виде головы дракона опиралась о малый столик, что был рядом с ним с пультом управления. Оставив одну из рук заломленной за спину, мужчина повернул голову в сторону панели с множеством кнопок и небольшими экранами, где демонстрировались некоторые показатели и нажал на некоторые переключатели настроив систему.

В этот момент, прямо в центре площадки башни открылся массивный люк, откуда начал подниматься большой аппарат – массивнейшая металлоконструкция, чем-то напоминающая уменьшенную копию Эйфелевой башни, но с целым рядом изменений, многочисленными особенностями. От него выводились многочисленные провода различной толщины, а прямо из его шпиля выходил металлический шар. Когда наконец эта конструкция была выведена и раскрылась полностью, то она по своему росту могла посоперничать с четвертью всей огромной башни, которая к тому же была самым высоким сооружением в городе, высотой в 500 метров!

К этому времени в плотности облаков начали проскакивать яркие белые, синие вспышки, которые тут же привлекли внимание наблюдателя. Облака надвигались с каждым разом и только-только первые капли дождя начали падать с высоты одного-двух километров, падая на поверхность площадки, металлических конструкций, земли, деревьев. Слышался грохот, заставляющий дребезжать, после чего следовала новая вспышка, которая была очень даже яркой и настолько близко расположенной, что звук от неё дошёл в разы быстрее. Это не могло не вызвать восторг и восхищение! Глаза наблюдателя широко открылись и практически засветились от радости, а руки, заломленные за спиной, неимоверно сжались в кулаки так, что начали проступать вены. Один за другим начало следовать свечение, а дождь всё усиливался.

Капли всё чаще и чаще ударялись о панорамное окно стекая всё быстрее, пока наконец не образовывались целые ручьи, когда они могли стекать один за другим. На поверхности площадки образовывались лужи, а пользуясь высотой смотровой площадки, наблюдатель мог бросать взгляд в сторону города, откуда отчётливо на тёмном фоне прочих сооружений, ибо их зеркальные окна отражали тёмное небо, поток дождя, переходящий в сильнейший ливень. Звуки грома становились всё более громче и громче, доходя до того, что они извивались, иногда переходя в треск и шелест. Один из таких звуков прозвучал, когда сильнейшая молния прошла от одного облака к другому, словно разрывая небесное полотно, а этот звук, был подобен разлому в небе! Человек наблюдал за этим с невероятным восторгом, уже слегка раскрыв руки, быстро дыша, ожидая момента, когда наконец наступит апогей.

Создавалась мощнейшая гроза

Сильные молнии были из одной стороны в другу, грохот казался музыкой, ливень лил и лил, наполняя улицы сотнями и тысячами огромных луж, образуя свои потоки, которые переходили в канализацию, но порой даже умудрялись наполнить сливные отверстия. Люди бегали из стороны в сторону, словно наступил самый настоящий апокалипсис, машины ехали как можно скорее или останавливались на краях улиц. Те, что оставили свои автомобили, выбегали на улицы, дабы успокоить, ибо при каждом ударе молнии, сотни и тысячи автомобилей начинали визжать и кричать. Ветер был уже настолько сильным, что подхватывал огромные потоки дождя, ударяя их об окна, из форточек буквально влетали в дома потоки воды и холодного воздуха. Горожане сидели в своих небольших комнатках, прижавшись к друг другу, когда же учёный стоял на высоте башни один, вновь горло заломив руки за спину, с честью принимая могущество природы, в коем он некогда видел соперника, но ныне товарища и друга, представившись в роли дружеского, но не менее могущественно оппонента.

Вспышки очерчивали уголки его лица, его выраженные скулы, выражали это мистическое и хлёсткое свечение зрачков, ровный нос, эту дерзкую улыбку, слегка оголяющая зубы, словно в азартном оскале. Молнии, разрывая небесный свод также направляли свой могущественный свет, свою власть Зевса, освещая башню, несколько раз моргая, готически оголяя излучение в сторону каждого винта, каждой заклёпки, каждой металлической балки, каждого витка катушек. Всё это не могло не завораживать, особенно когда наконец молния со всей силой ударила в сторону мачты, попав точно в цель! Разряд за долю секунды проходил по проводам, вызывал коронные разряды, всё вокруг светилось, небо озарилось как никогда раньше и в этот момент человек с радостным криком нажал на очередной переключатель.

Полученный разряд поступил в сторону огромного, размером чуть ли не с отдельное сооружение трансформатор и усилив напряжение выплеснул молнию обратно с утроенной силой! Прямо из светящегося шара выплеснул огромный, мощнейший разряд, устремлённый прямо в небо, по пути разветвляясь, на истоке неоднократно попадая в клетку Фарадая, контактируя прямо с самой ионосферой. Это стало ударным эффектом и вызвало целую череду молнии один за другим, которые били во все стороны – в здания, сооружения, высокие деревья на башнях. Небо разрывалось в клочья, звуки грома буквально заставляли оглохнуть и были настолько сильны, что при каждом током звуковом ударе здания приходили в движения!

Жители кричали от страха, когда в каждом из домов моргали и лопались лампы, с трудом могли работать системы связи, все компьютеры выходили из строя, устройства останавливались и перегревались, не выдерживали даже генераторы больших станций и всё это озаглавливалось сильным землетрясением под громогласным грохотом молний! Того счастья и радости, которое испытывал учёный – гений электричества, который им повелевал он не ощущал никогда более. Это был тот самый час, тот самый миг, когда везде правило электричество – это таинственная, величественная, дарующая власть сила природы, заключённая во всём и особенно демонстрируемая ею же самой! О, природа! О, великое электричество, тебе нет равных!

Это был миг, это был пик, это была невероятная радость и счастье, которое испытывал гениальный учёный, проводя свои восхитительные изобретения, ощущая, как именно через него проходили миллионы вольт, когда он своей тростью касался металлических балок, но благодаря огромной частоте это вызывало свечение. Да, именно то самое призрачное свечение, которое он видел в своём отражении на панорамном окне, тот свет своих глаз, рук, кончиков пальцев, бороды, одежды, из кончиков коих выходили молнии – это было невероятно, он был счастлив!

Таков был миг таково было это мгновенье и даже когда оно прошло, эта дольная секунды, по праву достойная длиться вечно, он с удовольствием выдохнул и посмотрел в сторону окна, смотря как всё ещё продолжался ливень, переходя в дождь. Панель инструментов отображала величину полученной огромной энергии, равной коему не было никогда ранее. К этому моменту подготовка длилась невероятно долго и теперь, при помощи этих вспышек электричества удалось сгенерировать около 4,167 ТВт*ч электроэнергии, за эти 10—15 минут удалось собрать 629,17 миллионов долларов, которые будут направлены для потребления, из коих можно будет направить на издержки, но это обыденные траты. Но, не это сейчас интересовало учёного, не это его привлекало. Он столько работал ради этого мгновенья, чтобы ощутить эту прелесть, это наслаждение, которое прошло по его сердце, которое невозможно объяснить.

Радость учёного, его счастье парадоксально и возможно сложно понимаемо для обычного человека, но такой она была в этот момент, когда её ощущал гений – в миг, когда во всю бушевала Гроза…

Молчание

По отмирании воли смерть тела уже не может быть тягостной.

Артур Шопенгауэр

Лежу. Голова опущена на мягкую подушку, волосы слегка растрёпаны, прижаты с затылки и слегка точат у закругления так, словно вокруг моей головы распущено чёрное солнце. Моргнул. Как же можно интересно моргать – опускать эти небольшие складки кожи, покрывающие очи, закрывающие за собой зрачки, вызывая эти яркие сначала белые, потом синие блики, словно после яркой вспышки. А потом всё покрывается красным, среди чего можно увидеть еле заметные, полупрозрачные кружочки с точками внутри в удлинённых стручках, словно канальцах. Вновь открываются глаза, покрыв каждый зрачок новым слоем лёгких слёз, что не заметны и не дают очам высохнуть. Дыхание тихое, невероятно спокойное, что позволяет сделать открытый нос. Кожа стала намного бледной, нежели была, а борода достаточно обросла, но не ощутима. В молодости казалось, что, когда появиться растительность на лице это будет каждый раз ощущаться, становиться заметным и напоминать о том, что нужно вести себя иначе. Нет, такого не происходит, каждый старик часто ощущает себя также как ребёнок.

Губы сомкнуты. Они давно не открывались и лишь зубы, изредка, незаметно касаются друг друга, то расходятся в стороны под весом челюсти. Язык неподвижно замер на месте. Самая сильная мышца находиться в глубоком сне и не собирается из него выходить. Веки снова накрывают глаза, но на сей раз столь же быстро оголяют их. Перед очами предстал белый потолок с красивой лепниной с правой стороны, которая была сделана во время ремонта. Какие интересные узоры, по коим невольно бегают зрачки. Да, узоры всегда привлекали человека, эти интересные формы, вот бы только мои глаза их отчётливо видели, а не столь размыто. Хочется повернуть голову и обозревать комнату, но я не могу. Быть может позже удастся.

Дыхание чувствуется. Ощущается как каждый лёгкий поток воздуха наполняет лёгкие и грудь слегка вздымается, но вздымается так тихо. Если бы я мог увидеть это дыхание у милого щенка или у своего создания, я был бы невероятно счастлив. Но благо у меня есть память и есть фантазия, которые помогают мне даже лёжа парить в этих просторах, думать обо всём, о чём только пожелаю.

Жаль только, что это никто не услышит и я не смогу это никому сказать. Зрачки невольно опускаются чуть ниже, по сути, они видят стены с зелёными цветочками, но на самом деле они не смотрят на это. Незаметная лёгкая пелена слёз накатывает к глазным яблокам, но её столь мало, что даже не заметить. Кожа вновь покрывает их поверхности сметая с пути. Но одной удаётся пройтись ближе к переносите и постепенно опуститься на бледную щёку, на коей появилось с недавнего времени много морщин и тёмно-коричневых пятен. Она проходит по уровню выделенных скул, точнее их началу и пропадает в седых успевших растрепаться, усах.

Спине стало немного жарко, но головой то повернуть невозможно, что уж говорить о том, чтобы повернуться целиком. Лопатки прижаты к этой футболке, которая уже вторую неделю находиться на мне. Благо, что она тонкая. Наверняка на моей спине уже образовались десятки различных линий, но я их уже мало замечаю. Захотелось немного пошевелить ногами. Вот уж я старый дурак. Опять забыл об этом и дал мысленный сигнал им, но что удивительно, порой говорят, что душа внутри тела, словно в комнате. Быть может с точки зрения науки в это вериться мало, это я могу сказать как учёный, но сейчас, находясь в таком положении могу сказать, что это чувствуется. Вот поехал сигнал к ногам, а они не шевелятся, остаются всё в том же положении, но от них приходит какое-то эхо, как будто сигнал отразился от кожи и вернулся обратно.

Руги мои уже давно неподвижны и тихо мирно лежат, повёрнутые ладонями вверх, со слегка согнутыми пальцами. Ох уж эти длинные пальцы пианиста, на которых, кажется, вновь выросли ногти, впрочем, как и на ногах. Но теперь беспокоиться думаю об этом не стоит, благо они меня мало чем побеспокоят. Тишина вокруг. Только этот белый шум и лёгкие звуки птиц из-за окна со стороны балкона. Иногда только можно услышать со стороны спальни, вместе с дальними еле-еле приходящими звуками машин с дальней дороги. Как интересно играется свет, создавая тени на мне. Хоть это становиться моим развлечением, кроме как дышать и моргать. Разве что иногда приходиться проглатывать, при этом часто горло с таким напряжением это делает, словно это самое настоящее физическое упражнение. Моя кожа стала настолько тонкой, что я чувствую, как постепенно этот глоток проходит по пищеводу. О желудке я, уже давно позабыл, впрочем, как и проглатывать, из-за этого иногда кажется, что внутренняя часть моего горла уже успела настолько высохнуть, что трескается.

Гробовое молчание во время паралича

Удивительна эта жизнь, в ней можно быть и так – просто лежать, погружаться в размышления. Но жаль, невероятно жаль, что я не могу ими поделиться. Не могу кому-нибудь рассказать, не могу всё это записать на листочек или напечатать на компьютере. А как я мог печатать, когда я мог! Этому моему таланту завидовали многие, но что самое главное – как же я любил это занятие, почти не мог без этого. А теперь… Честно могу сказать, так хочу увидеть своего родного сына. Хотя быть может это уже бред сумасшедшего. Но знаете, признаюсь в одном – в детстве всегда мечтал испытать всё то, что испытала мама. Поэтому в какой-то мере – я счастлив, я благодарен провидению за это, ибо я лежу здесь, лежу тихо и спокойно.

Глаза закрылись. Закрылись надолго. Кожаная пелена вновь приоткрылась, но приоткрылась только отчасти и всегда остальную часть обзора прикрывают ресницы этой невидимой занавесью. Пальцы всё ещё не двигаются, дыхание уже почти не слышно и только иногда этот неугомонный живот что-то да скажет и потом вновь умолкнет. Хочется спать. Я уже долго спал, спал и по десять часов, и по пятнадцать, и даже по восемнадцать часов. Порой мне кажется, что скоро я так сильно усну, что никогда более не проснусь. А впрочем, это одна из самых мягких и тихих смертей, она мне нравиться. Вот бы только во сне я увидел свои мечты и почаще, увидел бы маму. А быть может я её сегодня увижу? А, мам? Ты же придёшь сегодня ко мне, да? Я очень буду тебя ждать. Как же я тебя люблю, мама. Не хватит мне мыслей сказать, мама, как же я тебя люблю и скучаю. Настолько, что я не в силах это даже вспоминать, ибо меня уже давно не должно быть, но эта работа удержала меня. А теперь, самое время.

Я лежу. Всё также продолжаю лежать, смотря то на стену, разглядывая зелёные цветы, то на белый потолок. Хорошо, что его сделали однотонным, ни одной неровности, а то бы я злился и ничего не мог бы сказать, лишь проклинал бы в мыслях. Тишина. Кто-то завёл машину – доноситься её гудение. Уши ещё достаточно хорошо улавливают эти звуки, и кажется ему стоит заменить масло, звук слишком тарахтящий. А впрочем, меня уже накрывает постепенно туманная усталость, пора оставлять этот мир новому поколению, ведь их время настало.

Вот бы… вот бы только среди этого нового поколения было и моё… Покрывало слёз становиться в разы толще, глазные яблоки заметно краснеют, набиваясь кровью и пустив две капли, которых настигает та же участь что и первых, веки продолжают моргать. После третьего такого акта моргания глаза вновь приходят в себя. Дыхание уже не становиться столь частым, а биение сердце не отдаёт на грудную клетку, виски и в районе горла, дальше от подбородка. Не задерживается само по себе дыхание, а то раньше издавался какое-то непроизвольный звук паровоза. Пусть уж лучше так, тихо. К тому же, зачем переживать, когда там можно быть вместе с теми, о ком мечтаю. Ведь там уже будет в разы лучше, если только Бог не тиран.

То, что он есть мне удалось понять, но на то, что он добрый очень надеюсь. Думаю, скоро и уверенность придёт, хотя скорее уже там. Веки вновь закрываются и закрываются сильнее. Хочется их открыть, но в ответ приходит только эхо. Яркие вспышки, сине-бирюзовые пятна становятся всё мутнее и мутнее, а эта красное покрывало с проходящими точками становиться всё более размытым, переходя в чёрные окрасы, словно второе внутреннее веко закрывает взор.

И вот среди всего этого пробуждается то ли воображение, то ли что-то ещё и я всё больше вижу то, что мне хотелось. Из души так рвётся – мама! Мама, забери меня… И вот она пришла, она пришла за мной, и я иду с ней, иду далеко-далеко, вижу её лицо, её светящиеся глаза, её широкую яркую улыбку, это тёплое выражение, это доброе слово – ягнёнок. Да, мама, я этот старик, твой ягнёнок бежит к тебе, мама. Из закрытых глаз протекают лёгкие линии слёз, дыхание замедляется, его почти невозможно ощутить, как и это невероятно частое, но и одновременно практически неслышимое биение сердца. Вот за мной пришли и я иду, иду туда, иду вместе. Как же я счастлив! Счастлив. Искренне. Уже невозможно различить сердце, хотя мысли отчётливы и красочны как никогда, пока из груди не выходит последний тихий выдох, после чего наступает радостное, призрачное, извечное и полное Молчание…

Всеобщая гибель

Конец света маловероятен. Но всегда остаётся надежда.

Стивен Кинг

Металлические балки были достаточно холодными, когда за них каждый раз приходилось ухватываться, былая краска на них потрескалась и отчасти опала, обнажая металлическую поверхность. А отходя всё ближе к недалёким креплениям к горизонтальным частям всё больше виднелись ржавые части. Вокруг было достаточно сыро и порой вода от прошлого дождя так или иначе проходила сюда, стекая по округлой стене сего небольшого туннеля или по балкам лестницы. Один за другим, переставлялись ноги в высоких ботинках, а в голову приходила мысль о том, что стоило достать из карманов плаща перчатки, дабы не запачкать руки.

Сделав ещё несколько шагов человек среднего роста, остановился, крепко держа одной рукой лестницу, а второй достав платок из кармана. Затем он вытер левую руку, пока держался правой, после чего поместил платок обратно, поправив волосы, бороду и очки, затем он достал печатку, ловко надев её на руку. Такую же процедуру он провёл со второй рукой, отдышавшись и смотря на окружающее бетонное образование, где в некоторых местах появились участки, покрытые мхом от сырости. Хорошо, что запахи не проникали в его убежище внизу, закрытое люком, но ему ещё предстоит подниматься наверх, откуда через пару щелей до него доходят еле заметные лучи пасмурного неба, но никак не Солнца – о нём уже давно забыли.

Наконец, он вновь продолжает свой путь, шаг за шагом доходя до металлический крышки, у которой он нажимает на твёрдый рычаг, после чего тот поддаётся. Приходиться несколько поднапрячься дабы его приподнять и тогда проливая более яркие потоки света с явным звоном крышка открывается под своим весом. Мужчина поднимается, опираясь о металлический ободок, прикрыв ослеплённые глаза так, что виден только бледный и размытый участок земли. Руки сами тянутся туда, а ноги сами переступают по последним ступеням, помогая рукам вновь приподняться и конец совершить шаг на твёрдую поверхность. В нос бьёт странный поток воздуха от коего в горле словно наполняется песок, вызывающий скорый кашель.

Пару раз тяжело вздохнув, ощущая жар воздуха, подобный обжигающей сухости воздуха пустыни или степи, мужчина несколько раз моргает, ловя яркие зайчики и помутнённый взгляд, пока наконец не удаётся осмотреться. Он находился на тёмном сероватом грунте с редкими камнями, порой даже магматической природы, изредка можно было увидеть даже не только сухую траву, а именно погнившую. Где-то валялись металлические, длинные балки, проржавевшие чуть ли не полностью, а чуть дальше находилась дорога или скорее то, что от неё осталось. Осмотрев всё это и глубоко вздохнув мужчина потянулся к каналу, где рядом с лестницей обнаружил удлинённый металлический бокс, вскрыв который он достал оттуда трость с округлым металлическим набалдашником который словно удерживала хваткая стальная клешня с угловатыми костяшками. Затем он закрыл с грохотом люк и неспешным шагом начал свой путь в сторону оставшихся кусков асфальта с десятками трещин, камней, отчасти засыпанные песком и грунтом, ступая по ним и слушая свойственные звуки.

Когда мужчина оказался на дороге и смотрел вдаль своими слегка потускневшими, но пронзительными зелёными глазами, взор простирался чуть ли не до самого горизонта, где поднимались пустынные холмы, где-то мелькали какие-то точки – явно это было или перекати-поле или какое-нибудь чудом выжившее животное. Некое время он смотрел на эту картину неподвижно, ощущая приход горячего воздуха, пока постепенно его зрачки скачкообразно не начали двигаться вправо. Один за другим он подмечал дальние барханы, что сменили холмы, а дальше их взгляд не доходил, ибо там начинался густой туман, словно покрытый плотным слоем дыма – настолько атмосфера была поглощена, но благо кислорода и азота было достаточно.

Вскоре глаза сами шли дальше по горизонту пока наконец он не обернулся полностью, увидев спустя пару километров начало высокого и массивного города. Весь город был в самом плачевном состоянии, каким только его можно было увидеть, но в какой-то мере может быть это и к лучшему? На лице мужчины не дрогнул ни единый мускул, который хоть как-то позволил бы предположить эмоцию, которую он испытывал. После, не произнеся ни слова он пошёл дальше, звонко цокая своей металлической тростью и каблуком высоких ботинок.

Он шёл, всё больше смотря на высокие небоскрёбы, к коим он приближался, он замечал небольшие дома и сооружения, ближе к подступам города. С их стен уже давно слезла краска, в кирпичных стенах отсутствовали отдельные фрагменты, стёкла были потрескавшиеся и давно покрытые толстым слоем пыли и песка, но всё ещё демонстрируя свои угрожающие острые края. Крыша уже давно обрушилась, из-за чего внутри виднелись большие скопления мусора различной природы – многочисленные балки, салфетки, пакеты, банки, пластиковые бутылки, бумага, разрушенный бетон, черепица и многое, что уже покрылось глубоким налётом времени.

Постапокалиптический город

Двери многих домиков были разрушены, металлические заборы заржавели, а деревянные покрылись мхом или вовсе обрушились. На территории дворов, где когда-то могли быть аккуратные садики ныне были дикие заросли – многочисленные сорняки, способные приспосабливаться к самым адским условиям, прорастали здесь. Иногда на дороге или близ домов можно было встретить окоченелый туп кошки или собаки, отчего становилось не по себе. Не менее страшным были оторванные крылья птиц, которые небрежно лежали на краю дороги. Смотря на них, мужчина резко приставлял правую руку к сердцу, так сильно морщился от боли и тяжело начинал дышать, мотая головой – ему было невероятно жалко этих замечательных живых созданий. После закрыв глаза, он старался пройти дальше, делая шаг за шагом.

Вскоре он услышал странный клич, он, подняв взгляд на небо и заметил, как облака изменились близ города – они стали фиолетовыми и всё более розоватыми, благодаря чему наконец можно было понять время – наступал закат. И среди проявившейся небесной красоты в глаза бросились небольшие удвоенные дуги – это птицы, что совершали свой дальний перелёт и увидев их, мужчина улыбнулся и помахал им вслед, желая счастливого пути. Те словно поняв это вновь пару раз издали свойственный им крик, всё быстрее уменьшаясь и скрываясь за высоким небоскрёбом.

Затем он продолжил свой путь, идя дальше иногда заметив упавший заржавевший байк, на коем всё ещё сидел окоченелый и разлагающийся владелец. Разумеется, шлема на нём не было и лишь лёгкий жакет прикрывал его. Кожа уже успела сползти, покрываясь желтоватыми, более чёрными оттенками. Волосы, покрытые песчаным слоем всё ещё иногда колебались на ветру. Глаза впали в глазницы и теперь на их место были глубокие две дыры, впрочем, такая же образовалась на уровне упавшего в плоскость черепа носа. Губы наверняка давно уже съели рептилии, что могут обитать даже в такой местности, из-за чего пожелтевшие зубы были оголены хищным оскалом. Костлявые руки с обглоданными венами, запёкшимся алым содержимым и такими же бледными кусками кожи, находились на земле, причём одна из них прикрывала лоб, а вторая была высоко поднята вверх, из-за чего в таком лежащем положении трупа это выглядело даже комично. Смотря на это, мужчина ни на секунду не испытал какого-либо сочувствия или сострадания, а на лице слегка приподнялись уголки губ так, что нельзя было понять это безразличие или презрение по отношению к сему отребью.

Вскоре на дороге показалась высокая арка с уже полуразрушенным названием города, который ныне состоят из одних согласных – «Ш, Н, Т». Здесь всё ещё находилась пара машин, у коих уже выбило стёкла, двери были открыты, а из-под капота в момент наблюдения мужчины показались головы крыс, которые тут же выпрыгнули оттуда и побежали в сторону поста – края арки, где в старой, покрытой пылью диспетчерской всё также продолжал сидеть очередной труп. Казалось, что смерть настигла этих людей в мгновенье ока, моментально, так быстро, что никто не смог куда-либо скрыться. Для сыщиков всё также могла бы остаться загадкой природа такой ужасной гибели, но быть может для весьма внимательных могла появиться весьма справедливая догадка при виде удлинённых узоров в виде голых ветвей на стенах.

Но мужчине не стоило гадать – он и так всё прекрасно знал и поэтому долго не задерживаясь продолжил свой путь, приближаясь всё ближе к мегаполису. Отсюда уже виднелись высокие сооружения, некогда блиставшие своей невероятно гладкой синеватой поверхностью, а ныне покрытые сотнями дыр, изорванные по всей своей плоскости десятками обломков стёкол, заострённых и гладких, покрытые ржавчиной, запёкшейся жидкостью, пылью, множественными останками. На их поверхности всё также осталась реклама – огромные афиши, гигантские электрические панели, на которых удивительнейшим образом остались надписи, но эти надписи были сделаны пылью, поскольку на протяжении долголетнего срока работы те иллюстрации просто выгорели на поверхности экранов, постоянно заряжая их электрическим потенциалом, где и накапливалось больше всего пылинок.

Машины всё также безмолвно стояли на дорогах или припаркованные на обочинах, на первых этажах домов полуразрушенными оставались десятки магазинов, гигантских гипермаркетов, в коих уже не работали электрические наблюдатели, книги на полках за огромную цену ныне с пожелтевшими страницами могли браться за бесплатно. Одежда невероятно дорогая от самых лучших брендов ныне проела моль насквозь, из-за чего на их поверхности были десятки различных дыр. Цвет уже стал не таким ярким и кислотным, а бледным и меланхоличным. Гладкая плитка, по коим могли постукивать острейшие каблуки моделей теперь не могли отразить ничего, они покрылись трещинами и пеленой старости так, что мало кто мог в этом вообще отличить ту былую гладкость. Потрескались окна каждой из витрин, были пустыми кассы, были сломаны высокие лампы и чуть ли не были разорваны системы кондиционирования.

Не сладко пришлось и аптекам, где сотни красивейшим образом разложенных лекарств так, словно увидев их как интересную рекламу посетители захотят приобрести, теперь лежали рассыпанными по полу, растоптанные и все с явно прошедшим сроком годности. Будки, в которых готовилась уличная еда уже давно покинуты посетителями, но повара «верные своему делу» остались там и теперь сами кормили тараканов, коих насчитывалось тут тысячи. Они бегали по покрытому плесенью хлебу и сыру, который наверняка гурманы могли оценить, а биологи выделить драгоценный пенициллин. Кетчуп и майонез стали настолько кислотными, что из них выходили зловонья, не говоря уже о «вчерашних» приготовленных блюдах – мясе, помидорах, огурцах и тонне зелени, приправленный соусом и обвёрнутые в турецкую лепёшку. Десятки таких старейших произведений кулинарии ныне гнили.