Текст книги "В «игру» вступает дублер"

Зигфрид не вышел на связь

Игнатов провёл ночь на передовой. Он лучше других знал местность и должен был переправить Колю Чернова через линию фронта, к Петровичу. Это был один из намеченных вариантов на тот случай, когда вдруг умолкнет рация. Положение оказалось гораздо тяжелее, чем предполагалось: рация вообще не вышла на связь в указанное время.

Майор нервничал почти не скрываясь. Ведь это он порекомендовал Анну, сам с ней разговаривал, открыл ей пароль. Игнатову очень не хотелось думать, что Анна их подвела, но если она молчит почти две недели, значит, что-то произошло.

Он больше не успел повидаться с ней. На следующий день после встречи на кладбище узнал о своей замене и готовился передать все подробности операции загадочному Зигфриду, как только тот появится. А пока разбирал бумаги перед дислокацией, которая намечалась через двое суток.

Но, как говорится, пути господни неисповедимы, тем более – во время войны. Неожиданно поступило сообщение, что немцы десантом заняли краевой центр и направили моторизованные силы на юг. Для передислокации у них оставались уже не дни, а считанные часы.

Майора снова вызвал генерал.

– Срочно берите наш «газик», поезжайте в лес, к Эоловой арфе, – сказал он Игнатову без всяких предисловий. – Там увидите человека в брезентовой куртке с капюшоном и плетёной корзиной. Это тот, кто нам нужен. Пароль: «А маслята здесь встречаются?» Ответ: «Хороший грибник находит то, что хочет». Отвезёте его к Петровичу, а по пути кратко объясните задачи. И немедленно назад. Через сорок минут мы все отходим в Кабардино-Балкарию. Вы поняли? В вашем распоряжении чуть больше получаса!

– Есть! – ответил Игнатов и тотчас вышел.

«Зигфрид! – мелькнула у него догадка. – Наконец-то! Но что я успею сказать ему за несколько минут?» Пожалуй, это самое верное сейчас – связать Зигфрида с Петровичем, указать надёжную явку. Каморка Петровича значилась после мастерской Морозова как явка номер два. Она располагалась в сторожке между кладбищем и лесом, который примыкал к ней почти вплотную. От крайних городских домов её заслоняла церковь. Из леса сюда можно пройти незаметно для посторонних глаз.

Из каморки узкая дверь вела в глухую кладовку, о которой никто, кроме Петровича, не знал. Он сам ею давно не пользовался, заставив дверь платяным шкафом. Когда потребовалось найти вторую конспиративную квартиру, Игнатов обратился за помощью к Петровичу, а тот и показал кладовку, где вполне могли уместиться узкая койка, тумбочка и табурет. Подпилили доски задней стенки у шкафа. Отодвинув стариковское хламьё и раздвинув доски, надо было только толкнуть дверь – и ты в кладовке. В этом лежбище можно при случае отсидеться.

Петровичу Валентин доверял безгранично. Его отец воевал вместе с Петровичем в гражданскую. Они были связаны фронтовой дружбой, крепче которой, наверное, и не бывает. В бою Петровичу пробило ногу осколком гранаты, и теперь он довольно заметно хромал. Семьи у него не было, и он из госпиталя приехал к другу. Но долго «гостевать» не захотел, устроился сторожем в лесхоз, а потом и смотрителем на кладбище, переселился в сторожку, где и доживал жизнь бобылём.

У Игнатовых бывал частенько. Да и Валентин нередко забегал к нему в сторожку, пока учился в школе. Потом уехал в институт, работал в другом городе и вернулся на родину уже после смерти отца, получив сюда направление в самом начале войны. Отыскал Петровича, вместе погоревали об отце и друге. Когда готовил операцию, спросил старика, может ли он ему чем-то помочь. Петрович сам вызвался быть связным, потому что такой старик, да ещё калека, ни у кого подозрений не вызовет. А уж повадки немцев он ещё с первой мировой знает. В общем, на Петровича можно было положиться, как на самого себя.

До того момента, пока генерал не послал его к Зигфриду, Игнатов не осознавал близость фронта. Но сейчас, проносясь на «газике» по улицам, во многих местах видел то беспокойное оживление, которое создавали люди с узлами, чемоданами, сумками, уходившие из города кто на машинах или подводах, а кто и пешком. При виде этой картины у него сжалось сердце: скоро в его родном городе будут враги, а он не может их остановить. Хорошо, что он и Коля Чернов уже отправили свои семьи за Урал. Враги будут топтать сапогами священную землю, связанную с великими именами России, разрушать памятники культуры, убивать и мучить людей… Как бы ему хотелось быть здесь в такое тяжёлое для города время. Он так рассчитывал на это и наверняка смог бы предотвратить многие несчастья. Но вот мчится, чтобы передать дело разработанной им операции в другие руки.

«Грибника» Валентин увидел среди деревьев неподалёку от дороги. Тот ковырял палкой землю, поглядывая на шоссе. Лица его Игнатов рассмотреть не мог – оно было наполовину закрыто капюшоном. В руке плетёная корзина. По-видимому, тот, кто ему нужен, тем более, что никого другого поблизости и не было. Майор остановил машину и, открыв дверцу, громко спросил:

– А маслята здесь встречаются?

– Хороший грибник находит то, что хочет, – услышал он в ответ.

«Грибник» пошёл к нему, не поднимая головы, и только около машины откинул капюшон.

Так вот ты какой, Зигфрид! Молод, лет тридцать или около того. Глаза большие, карие и как будто исподволь пытаются прочесть что-то в душе собеседника. Слегка раздвоенный твёрдый подбородок в иные моменты придавал его лицу решительное выражение, но в целом он производил впечатление натуры романтической, которая мало согласуется с суровостью военного времени. Он улыбнулся, протягивая руку, и словно шагнул сразу через несколько веков, засветившись восторженной открытостью юного рыцаря. И тут же будто переключился с большого на малое освещение – весь затеплился спокойно-улыбчивым светом.

Игнатова поразила его способность к такой быстрой перемене: за несколько мгновений он увидел трёх разных людей, с различной организацией душевного склада. И при этом Зигфрид, безусловно, красив, очень близок к арийскому типу, имя ему вполне подходит, хотя оно, конечно, не настоящее – у них принято давать разведчикам немецкие имена.

Майор пригласил «грибника» в машину и на полной скорости погнал к сторожке, до которой было не более десяти минут езды. По пути объяснил ситуацию, назвал явки и пароли.

– К Морозову, – продолжал Игнатов, – будете ходить «ботинки чистить», а также держите с ним связь через Петровича, с которым я вас сейчас познакомлю. Адрес Морозова даю только для особого случая, вам лучше там не показываться. К радистке придётся идти самому, якобы за уроками немецкого языка, но иногда можно подключать Петровича. Выход на радиосвязь по вторникам второй и четвёртой недели месяца и в четверг третьей недели. Первая неделя пока свободна, но в экстренном случае день связи – среда. При крайней необходимости – любой день и час. Кроме вас, информацию будет добывать Морозов. Он на все руки мастер – сапожник, жестянщик, сантехник, плотник, плиточник. Сумеет проникнуть в нужные места под видом мастерового человека. Петрович тоже может собирать данные по вашему указанию. Остальное – за вами: шифровка и работа с радисткой. Главное, чтобы мы как можно скорее получили сведения об агентурно-диверсионной группе, которая будет действовать в городе, и возможной засылке такой группы в наш тыл. Морозов постарается внедриться в хозяйственную часть немецкой армии. В этом ему должен помочь наш агент, который действовал на чужой территории. Они когда-то работали вместе и знают друг друга в лицо. Морозов вас с ним свяжет.

– Понятно.

– Правда, тут такое дело… Перед самым началом войны связь с этим агентом прервалась, и о нём долго ничего не знали. Недавно он объявился, передал в центр шифрованную записку, как он считает, с надёжным посыльным. В ней говорится, что вместе с немецкими войсками он скоро будет на Северном Кавказе. Но неизвестно, почему именно с войсками и в каком качестве. Где найти Морозова, он знает. Вопрос в том, насколько надёжным был посыльный. Да и сам наш агент… Всё-таки больше года молчал. Почему? Так что будьте осторожны. Сначала вместе с Морозовым понаблюдайте за ним.

– Понял. А у меня есть предложение, согласованное с центром.

– Какое?

– Нужно в первые же дни оккупации дезориентировать гитлеровцев, направив их поиски на не существующую подрывную группу партизанского характера.

– Как?

– Я выясню, где разместится штаб армии, а он, скорее всего, будет в центре, и ровно через пять дней в десять вечера дам с этого места зелёную ракету как ориентир для бомбардировщика. Немцы всполошатся и в чём-то раскроются. Мне важно понаблюдать, как они себя поведут.

– Это верно, но для вас большой риск.

– Не беспокойтесь. Я уже кое-что обдумал, изучил центр города, улицы, примыкающие к лесу, да и по лесу прогулялся. Пяти дней для тщательной проработки мне хватит.

– Ну что же, если центр в курсе, то договорились. О результатах бомбёжки потом сообщите по радиосвязи. Это и будет первый сеанс. А, вот и приехали. Хорошо, что день ненастный, людей около леса не видно. Впрочем, с тех пор, как началась война, здесь стало безлюдно. Давайте поторопимся, у меня время на исходе. А вон и Петрович на крыльцо вышел.

– Вы только познакомьте нас. Я останусь, а вы можете ехать обратно.

Вот там, у Петровича, они и расстались. Валентин не раз вспоминал эти последние мгновения, когда Зигфрид, вдруг став необыкновенно серьёзным, крепко сжал его руку и проникновенно сказал:

– До встречи, брат!

В положенный день и час вылетел бомбардировщик. Увидев зелёную ракету, лётчик сбросил груз и благополучно вернулся. А потом в разведгруппе напрасно ждали радиосообщения. Зигфрид не вышел на связь ни во вторник, ни в среду, ни в четверг. Не было вестей и от Морозова. Да и как им быть, если он не знает ни Анны, ни пароля к ней? Да-а-а, тут они перестарались с конспирацией.

Решено было переправить через линию фронта за информацией о разведчиках Колю Чернова – кроме Игнатова, только он один знал о явке номер два и был знаком с Петровичем. Но в ту ночь оборона у немцев была настолько плотной, что не сумели найти «окошко». Несколько часов длился артиллерийский и пулемётный огонь на большом протяжении. Пришлось вернуться, так как риск в данном случае не был оправдан.

Игнатов стянул мокрые сапоги и, укрывшись шинелью, прилёг на диване, специально поставленном в этом кабинете, чтобы оперативники, возвращаясь с заданий, могли отдохнуть. Думал, что уснёт сразу, – так устал. Но сон не шёл, не давали мысли о Зигфриде. По пути в кабинет он зашёл к радисту, поинтересовался, нет ли от него вестей. Нет. Эфир молчал.

Майор услышал в коридоре голоса. Ему показалось, что он узнал голос Виталия Ивановича, который у кого-то спрашивал о нём. Валентин вскочил и стал с трудом натягивать сырые сапоги. Едва управился, как в кабинет вошёл генерал. Он старался соблюдать субординацию, но если сам пришёл к сотруднику, значит, произошло нечто чрезвычайное.

Игнатов быстро одёрнул гимнастёрку и хотел доложиться генералу по всей форме, но Панов остановил его жестом. В глазах Виталия Ивановича суетились быстрые искорки. Генерал достал из кармана кителя аккуратно сложенную бумагу, положил на стол перед майором:

– Читайте.

Бумага имела гриф «Совершенно секретно». Это был радиоперехват немецкой телеграммы в Берлин о ночном налёте советской авиации на штаб-квартиру фон Клейста. В ней сообщалось о том, что штаб командующего цел, а советские агенты-диверсанты обезврежены. Эти слова были подчёркнуты. Видимо, на всех, кто успел прочитать текст радиоперехвата, они производили наиболее сильное впечатление.

Удручающе подействовали эти слова и на Игнатова. Пытаясь осмыслить это сообщение, он молчал и ожидал, что скажет генерал, понимая, что след карандаша на бумаге – это его пометка. Вероятно, у Виталия Ивановича есть и готовое решение.

– Что скажешь? – генерал неожиданно обратился к Игнатову на «ты», и Валентин понял, до какой степени он взволнован, понял также, что Панов ждёт от него дельного совета, полностью доверяя ему в такой сложной ситуации.

Да, есть от чего взволноваться: а вдруг и впрямь провал в самом начале операции по внедрению наших разведчиков в немецком тылу? Ведь молчит не только Зигфрид. Из-за отсутствия связи неизвестна судьба Морозова. Неладно складываются дела… Но что-то в радиоперехвате удивило Игнатова. Майор перечитал ещё раз.

– Не тот язык, – как бы подводя итог своим сомнениям, сказал он.

Панов задумчиво повертел в руках радиоперехват, и было непонятно, придал ли он значение словам Игнатова. В кабинет вошли подполковник Кондратьев и капитан Рыжов из особого отдела. Как видно, генерал пригласил и их на совет. Передавая им бумагу, Панов предложил поломать над ней голову и вышел. Игнатов догадался: пошёл на специальный пункт связи, чтобы переговорить с кем-то из центра.

Спорить начали сразу же, как только закрылась дверь за Пановым. Особенно горячился Кондратьев. Он напомнил, что не был сторонником акции с бомбёжкой. Как только узнал об этом, сразу же и возразил, а предлагал пристрелить фон Клейста из-за угла. Это мог бы сделать любой из них, чтобы не вовлекать в опасное дело Зигфрида, для которого самое важное – уцелеть и прижиться в немецком тылу.

Кондратьев чекист старый, пришёл в органы госбезопасности ещё во время гражданской войны из партизанского отряда. Игнатов ценит его смелость и опыт, но не всегда может с ним согласиться: сейчас не гражданская война и противник совсем другой, умный, хитрый, расчётливый. «Пристрелить из-за угла» – это та же партизанщина. Поэтому он сказал как можно мягче Кондратьеву:

– Вас бы, Василий Романович, объединить с Колей Черновым и можно под виллу фон Клейста подкладывать…вместо взрывчатки. Тут подумать надо, расшифровать.

– Дошифровались! – не уступал Кондратьев. – Зигфрид в руках у немцев!

– По-моему, не следует спешить с такими категорическими выводами, – возразил Игнатов.

– А это что?! – Кондратьев потряс бумагой перед самым лицом майора.

– А это… Это загадка, которую мы все вместе должны разгадать. Вот потому и не надо горячиться. Давайте лучше порассуждаем.

Его минутная растерянность уже прошла, и он заставил себя сосредоточиться. Взял текст радиоперехвата и начал читать вслух, то и дело ставя вопросы.

– Во-первых, если наши бомбы не достигли цели, тогда зачем немцы шлют шифровку в Берлин?

Кондратьев молча передёрнул плечами, посмотрел на Рыжова.

– Я сам лётчик, – сказал Рыжов, – по опыту знаю, если имеешь конкретное задание бомбить такой-то объект, не бросишь бомбы куда вздумается.

– Вот именно, – согласился Игнатов.

– Но одно дело, когда заранее знаешь цель, и совсем другое ориентироваться на ракету, – озабоченно, словно раздумывая, произнёс Рыжов.

– Ну вот! – опять загорячился Кондратьев. – Может, и не попал куда нужно!

– Во-вторых, – продолжал Игнатов, будто не слыша их разговора, – посылая телеграмму в Берлин о ликвидации «агентов-диверсантов», немцы могли рассчитывать на то, что мы её расшифруем? Могли. Кроме того, они сообщают о нескольких диверсантах, а Зигфрид в данном случае действовал…один!

В это время вошёл Панов и тихо сел на диван, показывая тем самым, что не намерен мешать разговору. Вид у него был уже не такой удручённый – наверное, успел выйти на связь и получить совет из центра.

– Мне кажется, – выкладывал далее свои доводы Игнатов, – противник пытается дезориентировать нас, вынудить на поспешные действия: авось поторопимся, просчитаемся.

– Это вполне возможно, – заговорил Панов, и все повернулись к генералу. – Не будем тратить времени, товарищи. Попробуем перехитрить врага. Как по-немецки «окно»? Дас Фенстер? Так и назовём предстоящую операцию: «Дас Фенстер». Жду вас всех у себя через пятнадцать минут.

Когда вслед за Пановым вышли Кондратьев и Рыжов, Игнатов задумался, пытаясь найти объяснение молчанию Зигфрида и Морозова. Если с ними что-то случилось, почему молчит Анна? Ах. Вот почему: она не знает шифра, шифр у Зигфрида. Значит, он до неё не дошёл! Почему?

Ночной переполох

Хроника. В августе 1942 года танковая армия фон Клейста, участвовавшая в операции «Грюн» против Чехословакии, в операции «Вейс» по захвату Польши, в операции «Гельб» против Франции, заняв Ростов, вошла в предгорную зону Северного Кавказа.

* * *

Генерал фон Клейст допил вечерний чай и поднял чашечку поближе к свету, падавшему на стол из-под круглого зелёного абажура. Да, это была тонкая работа. Почти прозрачный фарфор, расписанный мелкими лилово-фиолетовыми цветочками с изящно нанесённой в некоторых местах позолотой, напоминал изделия майсенских мастеров. Он повернул к глазам донышко и вместо привычного клейма немецкого фарфора увидел две русские буквы.

– Удивительная страна, – сказал он, обращаясь к своему гостю. – Варварские привычки уживаются рядом с изысканным художественным вкусом.

Генерал Маккензен настороженно вытянул длинную шею, не зная, как отнестись к этому замечанию шефа: поддержать его восхищение прекрасным сервизом или акцентировать внимание на грубой натуре народа, который вот уже больше года пытаются втиснуть в рамки образцового порядка на всей завоёванной территории. Здесь, на Северном Кавказе, германские войска находятся уже несколько дней, и попытка установить свой порядок так же безуспешна, как на Украине, в Белоруссии. В самом деле, варвары, не желающие следовать здравому смыслу. Ленинград в блокаде. Немецкая армия вплотную подошла к Сталинграду. Совсем немного усилий – и оба города падут. Тотчас же, как только в руках немецких войск окажутся грозненская и бакинская нефть. Всё будет кончено ещё до наступления холодов: дивизия «Эдельвейс» успешно продвигается в горы.

Генерал Маккензен искал, как бы удачнее выразить одной фразой всё, о чём думал, но пауза явно затянулась. Благодушно настроенный фон Клейст поставил чашечку на блюдце и мягко откинулся на спинку кресла, устраиваясь поудобнее. В его невысокой плотной фигуре, несмотря на внешний облик добродетельного германского бюргера, всё-таки угадывалось аристократическое происхождение, вполне оправдывавшее приставку «фон» к фамилии. В повороте головы, в движениях рук, в какой-то чертовски небрежной раскованности, никогда не выходящей за рамки приличия. Генерал Маккензен слегка завидовал этому, во всяком случае, гораздо больше, чем тому обстоятельству, что не он, а именно фон Клейст был командующим 1-й немецкой танковой армией. Но в то же время он гордился близостью к шефу.

– Прекрасный вечер сегодня, не правда ли? – сказал фон Клейст.

– О да!

Маккензен подался вперёд, выражая готовность поддержать разговор, как бы во искупление за свое долгое молчание, хотя прохладный вечер и не был ему по вкусу.

– Сейчас бы сюда пару хорошеньких девочек… Недурно бы? А?

Маккензен застыл с полувопросительной улыбкой, опять не зная, отнестись ли к этому всерьёз или как к шутке. Клейст добродушно рассмеялся:

– Ценю вашу стойкость, но здесь, право же, есть очень хорошенькие. Например, в театре. Я был у бургомистра, когда к нему явилась депутация из хорошеньких женщин во главе с директором.

В конце июня в город эвакуировался музыкально-драматический театр из Ленинграда. Вернее, в эту труппу были собраны люди из разных коллективов и даже городов, сохранилось лишь название театра. По дороге пытались обосноваться в нескольких местах, но снова уходили от надвигавшегося фронта, пока не добрались до маленького города на Северном Кавказе. Отсюда театр уйти не успел. Директор безуспешно пытался найти машины, чтобы вывезти театральное имущество и людей. Городские власти, обещавшие машины, вдруг отказали, сославшись на то, что еле успевают вывезти раненых из госпиталей. Так и случилось, что театр остался в оккупированном городе.

Маккензен не был заядлым театралом и потому на замечание шефа о хорошеньких артисточках слегка пожал плечами. А командующий любил и театр, и домашний комфорт, поэтому решил остановиться в живописном курортном местечке, неподалёку от театра. Под штаб-квартиру для него, где можно было одновременно работать и жить, квартирмейстер облюбовал виллу профессора, который незадолго до войны умер, оставив всё молодой жене, согласившейся года два назад утешить вдовца. Хозяйка, как видно, уехала к кому-то в гости и не успела вернуться домой до прихода немецких войск. Почему там и осталось всё на месте, вплоть до ценных сервизов, золочёных чайных ложек и личных вещей профессорской жены. Одежду и обувь фон Клейст приказал запереть в шкафах, а мебелью и посудой пользовался, причём не без удовольствия.

Для большей надёжности виллу осмотрел начальник полевой жандармерии полковник Шойс и нашёл вариант квартирмейстера наилучшим как с эстетической стороны, так и со стороны безопасности. Шойс назвал виллу гнездом орла, поскольку она живописно устроилась у подножия лесистой горы, господствующей над городом. Здесь же, на горе, находились пост наблюдения за воздухом и средства связи с фронтом.

Вилла пришлась по вкусу фон Клейсту. Он чувствовал себя если не орлом в гнезде, то уж маленьким царьком в красивом и надёжно укрытом замке. И дом, и окружающий ландшафт вполне соответствовали взыскательному вкусу аристократа. В хорошую погоду Клейст выходил на полукруглую террасу и устремлял взор на горизонт, где чистотой первозданного снега сиял величавый Эльбрус. Командующий надеялся в скором времени подняться к сверкающим вершинам и непременно ступить на снег, дабы полностью насладиться и красотой картины, и своей властью над вечным и недосягаемым покоем кавказских гор.

Поставив фарфоровую чашечку на стол, Клейст встал и подошёл к стене, на которой висела картина, изображавшая молодую женщину, игравшую на лугу с двумя малышами. В смеющихся лицах ребятишек, в улыбке матери было столько радости, что они невольно притягивали к себе взгляд. Длинный и худой Маккензен, тотчас же вставший рядом с шефом, покосился на Клейста. Тот пристально разглядывал картину.

– А женщина как будто недурна, – осторожно сказал Маккензен, пытаясь угадать тон предполагаемого разговора.

– Она похожа на ту партизанку, которая бросилась под танк со связкой гранат, – вдруг жёстко и чётко произнес фон Клейст, срывая картину, и Маккензен увидел привычное лицо шефа: холодное, отстранённое, со скрытой яростью в глазах.

Ну, так-то лучше. Теперь не надо угадывать настроение и опасаться какой-нибудь неловкости – язык войны был обоим понятен. Маккензен хорошо помнил тот хутор на Украине, состоявший из пяти хат, откуда выскочила партизанка. Их машину, ехавшую следом, прошило осколками, они с фон Клейстом лишь случайно уцелели. Командующий потом лично проследил за тем, чтобы жителей хутора выгнали из всех пяти хат и поставили перед ним. В одном из сараев нашли также двух раненых советских солдат. Жителей оказалось чуть больше десятка. Была там и совсем молодая женщина с тремя детьми. Двое стояли рядом, а грудного она держала на руках. Стояли также старик, две старухи да несколько подростков. И все молчали. Ни один не указал, кто прятал партизанку и раненых солдат. Тогда генерал приказал всем лечь на дороге и пустил по ним танк. Взгляд у него был такой же, как сейчас, холодно-отчуждённый. Маккензен тогда отвернулся, достаточно того, что он слышал скрежет гусениц, крики и стоны. Конечно, там были дети. Но щадить никого нельзя, чтобы неповадно было другим. Порядок есть порядок. Нет ничего справедливее образцового порядка.

– Эти русские все на одно лицо, – с оттенком арийского превосходства заметил Маккензен.

Фон Клейст не успел ничего ответить. Прямо над домом раздался пронзительный свист бомбы, а вслед за тем – оглушительный взрыв, потом второй и третий.

Прожектористы испуганно и бестолково обшаривали небо длинными конусообразными лучами – они прозевали самолёт, и теперь им несдобровать. Разве что схватят его в «вилку» и помогут зенитчикам сбить. Но самолёт ускользал, и зенитки торопливо бухали наугад. Самолёт ушёл, успев сбросить три бомбы. Одна разнесла гараж с лимузином командующего, лишь на несколько метров перелетев дальше виллы. Другая разорвалась чуть ниже, повредив канализацию и водопровод. Третья попала в Дом немецких офицеров, где в тот вечер шло обычное веселье. Дом загорелся.

По тревоге поднялись специальные команды. Соскочив с грузовиков, солдаты в касках занялись тушением пожара и расчисткой развалин. Вслед за ними примчались санитарные машины, чтобы увезти убитых и раненых.

Начальник полевой жандармерии полковник Шойс яростно ругался: вилла для командующего, одобренная им и казавшаяся такой безопасной, чуть не взлетела на воздух! Начальник эйнзатцкоманды гауптштурмфюрер Винц, сдержанный, как и подобает истинному службисту гестапо, успокоил его, сообщив, что место происшествия оцеплено (мышь не проскочит), а в городе началась облава.

Прожектористы, обшарив небо, с перепугу стали выхватывать из темноты участки леса на горе, скалы, улицы – всё, что попадало в луч света. Вдруг луч замер, осветив камни у подножия горы.

– Курт, посмотри, что это там? – сказал один солдат другому.

Курт пристально вгляделся, но ничего, кроме камней, не увидел.

– Никого.

– По-моему, там что-то шевелилось.

– Камни там. Ты сам пошевеливайся! Посвети выше.

Луч прожектора поплыл вверх по горе, и человек, распластавшийся под скалой, вскочил, бросился вперёд, спотыкаясь о камни. Надо успеть добежать до расщелины, пока сюда не нагрянули немецкие солдаты – они и здесь обязательно будут искать того, кто запустил в воздух зелёную ракету. Расщелина хорошо замаскирована скалами и кустами, будто сама природа позаботилась о том, чтобы в нужный момент спрятать человека.

Где-то вблизи виллы послышался рёв мотоциклов. Человек сделал рывок и, зацепившись ногой за камень, упал. Просто невозможно подняться. Хотя бы несколько минут отдыха! Ведь он бежит от самой виллы без остановки, да ещё в гору. Но рёв на дороге нарастал. Луч прожектора опять прошёл над ним, чудом не выхватив его из темноты. Теперь он лежал на открытом склоне, и если бы луч шёл пониже, он стал бы отличной мишенью.

Едва луч погас, он снова вскочил и побежал. Одолев каменистый склон, кинулся в кусты. Вот здесь протекает ручей, который он себе тоже «запланировал» по дороге к расщелине – а вдруг пошлют по следу собаку? Он пробежал несколько метров по ручью и только после этого свернул к расщелине. Голова как будто раскалилась, не хватало воздуха. Ещё несколько мгновений, и он не выдержит. Но вот, наконец, и ход! Узкий, едва проходишь боком, он закрыт большим кустом тёрна. Немцы не сразу догадаются войти сюда. А может, и вообще не догадаются. Как хорошо, что он успел тщательно обследовать участок леса, примыкающий к сторожке.

В расщелине, походившей на узкий коридор, остановился передохнуть. Но только на несколько секунд. Немцы могут случайно оказаться у выхода с другой стороны или поставят там пикет, и тогда он не сможет выйти. Надо торопиться.

Минут через пять он был уже у выхода. Прислушался. Как будто тихо, спокойно, лишь из города доносился рокот машин и мотоциклов. Выйдя, постоял за кустом, оглядываясь. Но что увидишь в такой темноте? На всякий случай решил осторожно пройти пригнувшись. Осталось метров пятнадцать до тайника Петровича, к которому кустарник подходил почти вплотную. Ну, кажется, все страхи позади.

Услышав условный стук, Петрович приоткрыл дверь, не зажигая огня. Засветил лампу лишь тогда, когда впустил Зигфрида, произнёсшего пароль.

– Ну и видок у тебя, – сочувственно сказал Петрович, оглядывая гостя.

Тот засмеялся, снимая грязную брезентовую куртку.

– Зато удалось, кажется.

– Кажется, кажется, – пробурчал Петрович. – Это мы завтра на базаре послушаем, что удалось.

– Переполошились сильно – сам слышал, как по городу помчались мотоциклы и машины.

– Так не ровён час, сюда наведаются, – обеспокоенно сказал Петрович. – Ты давай снимай всё. Вон брюки-то какие, чистить надо. Башмаки тоже. Полезай в чулан, там переоденешься. Я, как всё успокоится, заберу да почищу. Утром своё наденешь, будешь в полном порядке. Давай полезай живее, а я тебе ужин приготовлю.

Петрович говорил недовольным тоном, но все, кто его знал, давно привыкли к этому, знали, что за ворчливостью старика скрывается добрая душа. Вот он уже и тушёнку взялся разогревать, и одежду сам почистит, и башмаки.

– В городе, небось, уже облава, – опять пробурчал Петрович. – Я этих фрицев хорошо знаю.

С немцами у него были давние счёты, ещё со времён войны с кайзеровской Германией. Он тогда в плен попал. Ему и двадцати не было. Больше года пробыл на чужбине, а потом бежал. Чудом до Росси добрался, а тут – революция. Снова за винтовку взялся, защищал новую власть, которую сразу признал своей. И вот теперь, когда фашисты подошли к городу, для Петровича не было вопроса, как жить. Вредить немцам по возможности – и весь ответ. А тут Валентин за помощью обратился. Договорились сразу, что устроит он у себя тайную квартиру и будет помогать Игнатову и всем, кому он скажет. Слово «явка» Петрович не любил и упорно называл тайную квартиру чуланом.

Зигфрид спрятался в этот самый чулан, сел на койку, засветил лампу, приготовленную Петровичем. Скоро в каморку влез и старик. Вместе с разогретой тушёнкой и кружкой горячего чая он принёс кусок чёрного хлеба.

– Ешь вот, – сказал он Зигфриду, – да забирайся под одеяло. Согреться тебе надо, а то вон как озяб. Ты скажи, день какой, лето на лето не похоже.

– Хорошо здесь, – отозвался Зигфрид. – Только бы мышей не было.

– А что мышь? Животная как животная.

– Не люблю их с детства.

– Не люблю… Боишься, что ли? Немцев, значит, не боишься, а мышей боишься?

Зигфрид негромко засмеялся и ответил:

– Немцев бояться нельзя, иначе их не одолеешь.

– А ты не смейся. Они не дураки, их вот так просто не возьмёшь. Ну, давай спи.

Зигфрид забрался под одеяло, закрыл глаза. Петрович потушил лампу, потихоньку вышел, тщательно прикрыв ход. Потом сел к столу, где мерцал каганец. И принялся хлебать чай из большой железной кружки. Прошло не больше пяти минут, как вдруг около убежища остановился мотоцикл. Послышались крики немцев, которые шли к сторожке.