Текст книги "Петушки обетованные. В трех книгах"

На третьей седмице Великого поста хоронили старого служителя храма дядю Мишу. Его знали все Петушки, но попрощаться пришли немногие, только те, кто ведал, что это за человек. Жил он для окружающих мирян незаметно, скромно вершил свои житейские дела и на 91-м году жизни тихо отошел ко Господу. Успел попрощаться с детьми, внуками, незадолго до смерти исповедаться, причаститься и собороваться. Все, как и положено православному.

Гроб стоял напротив царских врат. Стройно пел хор, украшенный кряжистым басом иеромонаха Афанасия, бывшего клирика нашей церкви, а затем наместника Свято-Успенского Космин-Яхромского монастыря. Он чудесным образом в день похорон оказался в Петушках. Стоявший вокруг гроба народ со свечками в руках скорбно внимал. Настоятель храма протоиерей Андрей неспешно и торжественно служил, особо выделяя ключевые моменты. Его сильный баритон уверенно испрашивал: «Покой, Господи, душу усопшаго раба Твоего…», а хор подхватывал и держал натянутую струну торжества этого отпевания.

На старинных полотенцах под печальный звон колоколов несли гроб на кладбище. Печальны были и светлые березы, хранившие стылый воздух последнего пристанища людей от прогретой суеты мартовского дня, и эти ежедневные свидетели людского горя временами всплескивали у могилы ветвями. Здесь иереи отслужили заупокойную литию, и люди стояли не шелохнувшись. Те же березы, перестав мотаться под напористым ветром, склонили в почтении свои головушки и слушали возносимое наверх сильными, красивыми голосами пение. «Во блаженном успении вечный покой подаждь, Господи, усопшему рабу Твоему Михаилу и сотвори ему вечную память. Вечная память…» – трижды тянул хор, будто ставил последнюю точку в оконченной книге жизни.

Вот уже и вырос могильный холмик. Родные, близкие, друзья попрощались с покойным и медленно побрели к выходу. Большинство отбыло на поминки, куда приглашали всех. Мы с монахинями Варварой и Людмилой помянули Михаила Павловича особо. Я знал дядю Мишу, как любя называли его все, очень мало. Ну здоровались, ну подвозил его на машине, а вот матушки были знакомы с ним более полувека. Этот человек являл собой живую историю храма и всех, кто был связан с ним. Михаил Павлович прошел все ступени помощников в служении. Особое место занимает алтарь. Здесь он пономарил большую часть жизни. Лично знал всех до единого священников, которые служили в храме с момента его постройки, и, разумеется, еще по довоенным страстным тридцатым – ныне прославляемого владыку Афанасия, невольно стал свидетелем его ареста, помогал собирать посылки, отправляемые монахиней Маргаритой в лагеря, а потом, по возвращении владыки в Петушки, поддерживал теплые отношения с благодатным старцем.

С именем дяди Миши связывают многие чудеса. Ведь он прошел всю войну от звонка до звонка, был в невероятных передрягах и всегда оставался цел в пеленах благодати. Рассказ же монахинь об аленьком цветочке сразил меня наповал. Настолько все было необычно. Я упросил матушку Людмилу сопроводить меня к старшей дочери Михаила Павловича Антонине, которая прожила под одной крышей с ним до последнего дня. Она согласилась, но по разным причинам наш поход откладывался, и только в мае удалось ее навестить.

Антонина не удивилась нашему приходу, как будто была к нему готова, проводила в горницу. Там все выглядело просто, ничего лишнего, только старинные часы да икона украшали ее. Окна смотрели на железную дорогу, которая не оставляла надолго дом в покое. Он постоянно подрагивал от проходящих поездов.

У нас, как мне показалось, даже вступления не было, разговор пошел сразу. Если суммировать все сказанное и добавленное другими людьми, получается интересная картина.

Родился Михаил Павлович 3 июня 1907 года, «аккурат на Елену». Жил без родителей, воспитывался у деда, служившего на железной дороге. Дед был человеком благочестивым, жил по заповедям Божиим. В храм ходил в Костерево. А до него от Молодилова шесть километров. Хоть и дальше, чем до петушинского, построенного И. П. Кузнецовым в 1910 году, просто туда по железке было прямо и как-то способнее. Брал в храм дед и внука. Все поражались живейшему интересу мальчика к церковной службе. Он прямо впитывал ее. В остальном Миша был обыкновенным деревенским мальчишкой. Правда, больше любил уединение. Деревню окружали бескрайние леса, и ребятишки часто бегали по ягоды и грибы. Однажды Мишаня заблудился. День к вечеру, а дороги домой найти не может. Стало страшно. Тут он впервые всей своей чистой душой с жаром обратился к Господу с просьбой о помощи. Вдруг видит – идут к нему два мальчика, пожалуй, постарше его. Оба чистенькие, красивые, белокурые, очень похожие друг на друга, как близнецы, улыбчивые, кафтанчики на них пурпурные, прямо загляденье. Один спрашивает: ты что, мол, плачешь? Миша объяснил свою беду. Незнакомцы успокоили мальчика, взяли его за руки и повели. Вроде вели-то недолго, всего с десяток шагов, и на просеке открылась деревня. Только хотел поблагодарить спасителей, тех и след простыл. И вокруг никого. Как подошел к деревне, понял – Ангелы это были. И так ему стало на душе хорошо, будто у самого выросли крылья.

Уже будучи подростком, увидел в тонком сне Пресвятую с апостолами. Матерь Божия ничего не сказала, только внимательно посмотрела на Михаила. Дедушка сон истолковал по-своему. Это тебе, мол, для укрепления веры, времена настают страшные.

Вскоре дед умер. Михаил какое-то время поскитался, а потом, по совету одной знакомой, в будущем схимонахини Софии, стал обретаться в петушинском храме. Прислуживал на всенощной и литургии. Тут Михаил по-настоящему углубился в церковную жизнь, близко узнал служителей. Был решен и квартирный вопрос. Сначала жил в подвале, потом в каморочке на колокольне.

После одной из служб познакомился со своей будущей женой Татианой, внучкой церковного старосты, но был робок и несмел в ухаживаниях. «Так что, – вспоминает Антонина, – мама совсем было замонашилась, черный платок надела, красивые платья все раздала». Однако вскоре наладилось. Обвенчались, пошли дети. А тут и война. Михаила Павловича сразу призвали. Почти все время находился на передовой, но, где бы он ни был, знал свое правило – постоянно творил молитву. Бывало, замполит нательный крестик отнимет, но так уж получалось, что без него солдат мало пребывал. Или свой ему возвращали, или церковь случалась на пути, или каким другим путем, но нательный крестик обязательно появлялся.

М.П. Гришин 1933 год

Самая страшная мясорубка была под Сталинградом. Там из всей роты живым остался только рядовой Гришин. Приклад винтовки был разбит в щепки, шинель превратилась в лохмотья, пули и осколки исполосовали ее, а на теле ни царапины.

Затем другие фронты. Однажды пришлось простоять несколько часов в ледяной воде. Подступила смертельная тоска, вот он, конец от неминуемой простуды, а душа утешает: Бог милостив, только молись. Потом даже не чихнул, и ноги не болели. Где-то в 1944 году, зимой, наступили холода, в сапогах ноги мерзли, а валенки не выдавали. Написал домой, пришлите, мол, «катанцы». Он и получил их – правда, через полгода, уже летом.

А тогда произошло очередное чудо. В расположение части пришла женщина и спрашивает Гришина. Ну, вышел. Незнакомая. «Что тебе, милая?»

– Да вот, – говорит, – валенки тебе.

– От кого?

– Тетя Мария велела передать.

Повернулась и пошла. «Какая тетя Мария?» – подумал Михаил Павлович, а потом обожгла мысль: «Так ведь это посылка от Пресвятой!»

И так всю войну под омофором Богородицы. И не только рядовой Гришин на фронте, вся семья его в тылу находилась под Ее покровом. Снится Татиане сон. Смотрит она на Иверскую икону Божией Матери, что висела в ее спаленке-каморочке, а над ней светлое облако. Является из него Богородица и говорит: «Упадет ведь икона, едва держится». Татиана проснулась в смущении, не знает, что делать. Побежала к сестре, та рядом жила. Вернулась с ней. Сестра только снизу прикоснулась к иконе, а она и упала в руки. Висела на волоске, веревка вся истлела.

Вернулся Михаил Павлович в Петушки после войны не сразу. Пришлось еще маленько послужить. Зато сколько радости было, когда вошел в родную церковь! Она все эти трудные годы была у него перед глазами.

За искренность в вере и преданность Богу был Михаилу Павловичу дар видеть благодатный огонь. Никто об этом долгое время не знал. Антонина рассказывает: «Служил как-то у нас в храме владыка Онисим. Я стояла на своем месте у правого столба. Запели “Тебе поем…”, и вдруг я увидела – как будто сверху молния сверкнула. Отец прислуживал в алтаре. Я его потом спрашиваю, что это за молния была. А он: “Видела, значит”. – “Да”, – говорю. “Это благодатный огонь сходил в чашу”». Оказывается, Михаил Павлович видел в алтаре этот огонь у всех священников, которые служили. Когда хор пел: «Тебе поем, Тебе благословим, Тебе благодарим, Господи, и молим Ти ся, Боже наш» и иерей в тайной молитве произносил: «Еще приносим Ти словесную сию и бескровную службу, и просим, и молим, и мили ся деем, низпосли Духа Твоего Святаго на ны и на предлежащие дары сия…» – в чашу сходил сверху огонь и струился по краю. Это длилось мгновение, но Михаил Павлович успевал заметить величину его, и силу, и яркость как отражение благодати.

Когда Антонина замолчала, видимо, собираясь с мыслями, я спросил про аленький цветочек. Она задумалась, а потом продолжала:

«Было это четыре года назад. Я сильно заболела тогда, вся пожелтела, уж думала, конец пришел. Стала собираться, а папа мне и говорит, мол, не удумай умереть. Как без тебя? Давай-ка уж после меня. Буду за тебя молиться, все ведь в руках Божиих. А мне все хуже и хуже. Увезли в хирургию, и сразу на стол. Разрезали меня от бока до бока, и врачи руками развели. Обратно зашили кое-как, сказали: жить осталось три дня, ну от силы неделю. Положили меня в отдельную палату, видно, чтобы не смущала своим отходом соседей. Кровать стояла напротив дверей. Я как пришла в себя, смотрю через открытую дверь, а в коридоре на тумбочке около поста дежурных стоит в вазочке цветок необыкновенной красоты. Вроде роза не роза и тюльпан не тюльпан. Весь прозрачный, светится. Этот аленький цветочек такую мне радость дал, столько сил в меня влил, что внутри я как-то сразу окрепла. Три дня прошло, мне бы уж лежать в мертвецкой, а я затянулась потуже полотенцем, чтобы швы не расползлись, и потихоньку заковыляла в конец коридора по своим надобностям. Возвращаюсь, а цветочка нет. Спрашиваю у сестер, где же он, куда подевали. Все переглядываются, молчат. Одна санитарка и брякнула, да, мол, никакого цветка и не было, привиделось тебе. Я спорить не стала, и к себе в палату. А врачи зашевелились. Уж больно все для них чудно, никак я не умираю. Вскоре повторно сделали операцию и убедились: болезнь отошла. Я-то знаю, по папиным молитвам снизошло это чудо исцеления. Матерь Божия послала мне для укрепления аленький цветочек, а с ним и жизнь».

Все услышанное было так неожиданно для меня, что как-то не сразу укладывалось в голове. Сердце принимало, а разум твердил: погоди, поспрошай у других людей, может, они что иное по твоим вопросам скажут. Человеческая натура ведь очень субъективна в своих воспоминаниях, тем более о родственниках.

Постепенно в расспросах о дяде Мише наряду с отрывочной информацией о нем самом я узнал имя человека, которому Михаил Павлович доверял и однажды много ему рассказал, когда они вместе ехали из Петушков в лавру, ведь известно, в дороге люди становятся ближе. Однако возможность встретиться с этим человеком существовала только теоретически – в один из его приездов в Петушки к родственникам. Очень хотелось закончить рассказ по свежим впечатлениям, но ускорить ход событий было не в моих силах.

15 мая, в день тезоименитства владыки Афанасия, жизнь которого была тесно связана с Петушками, я в числе десяти паломников поехал на панихиду в лавру. В этот день ее служил в криптовым трехпрестольном храме, что находится под Успенским собором, специально приехавший из Переделкина дорогой отец наш архимандрит Кирилл. Ведь владыка Афанасий имеет прямое отношение к составлению службы Всем святым, в земле Российской просиявшим, – престольному празднику этого храма. После панихиды, проводив отца Кирилла до проходной в братский корпус, мы еще несколько минут оставались там, перед тем как двинуться в обратную дорогу. И вдруг появляется тот человек, которого я так жаждал увидеть, и за несколько минут разрешает все мои вопросы. Это было настоящее чудо, его осознал я не сразу. Видно, оно было из ряда чудес, которые нас постоянно окружают и которые мы сразу не осознаем.

Архимандрит Кирилл служит панихиду по святителю Афанасию в храме Всех святых, в земле Российской просиявших 15 мая 1998 года

Когда все встало на свои места, возник вопрос: а чем же Михаил Павлович, скромно и незаметно живший среди нас, заслужил такую благодать, почему соседи называли его святым, почему все это открылось по смерти? Ответить сразу непросто. Даже соблюдая все заповеди Божии, включая заповеди блаженства, такую благодать не получить. Тут нужно нечто большее. Я думаю, Михаил Павлович явил собой пример внутреннего подвига особого рода, был мирянином со строгим монашеским правилом. Находился рядом с людьми и одновременно далеко от них. Он был в постоянной молитве. До преклонных лет спал урывками – в 12 часов ночи читал акафист Сладчайшему Господу нашему Иисусу Христу, в три часа – акафист Пресвятой Богородице, в пять – канон Ангелу Хранителю. А по вечерам Евангелие, Псалтирь и духовные книги. Мирские дела всегда на втором плане, только как база для работы своего духа. Как-то уже после войны стали вызывать его в военкомат для вручения награды, которая после долгих лет нашла героя. Он поблагодарил за внимание, но от награды отказался: «Зачем она, если на мне есть крест». Когда пошли хрущевские гонения на Церковь, немногие подставляли свою грудь под стрелы врага. А дядя Миша был среди тех, кто ездил хлопотать в Москву, чтобы петушинскую церковь не закрыли, чем навлек на себя многие немилости. Таких примеров его отречения от внешнего мира в пользу внутреннего, как созидательной базе пути, можно привести много. Он достиг праведности по милости Божией непрестанным трудом души, постоянным ограничением себя, воздержанием, готовностью взойти на свою Голгофу. Дай нам, Господи, способность видеть вокруг себя спасительные примеры исполненных Святого Духа людей, таких, как светлой памяти Михаил Павлович Гришин.

Май 1998 года

В конце 1995 года по благословению моего знакомого священника я принялся за совершенно новую для меня и очень своеобразную тему. Нашлась необходимая литература, пригодились заготовки, которые исподволь копились по жизни, но работа не шла. При всех надутых парусах мой корабль не мог разогнаться. Якорь волочился по илистому дну, и у меня не хватало сил поднять его. Я понимал, что для начала, в силу специфичности темы, надо было максимально очиститься и только потом приступать к работе. Исповедь, соборование, причащение дали результат, но ненадолго. Опять что-то не пускало меня вперед. И тут я дерзнул обратиться за помощью к духовнику лавры старцу Кириллу. Это великой внутренней красоты человек с удивительной судьбой. Нынешнее поколение, воспитанное на новых учебниках, изданных на деньги Сороса (Шварца), уже плохо знает подробности Сталинградской битвы, изменившей весь ход Второй мировой войны. Может быть, только экскурсанты по городу-герою имеют сейчас возможность услышать о беспримерном подвиге его защитников да увидеть оставленные для истории руины. Взгляните на здание мельницы. Своим страшным изуродованным остовом оно сегодня напоминает потомкам о великом подвиге их отцов и дедов. Среди героев-сталинградцев был и командир отделения Павлов, о котором уже тогда знали многие. После победного завершения битвы часть, где он служил, оставили в Сталинграде. Однажды в развалинах среди мусора боец увидел растрепанную книгу. Что-то заставило обратить на нее внимание. Нашедший собрал все листки, посмотрел на обложку – Евангелие – и начал читать. Содержание было удивительным. Оно всецело захватывало душу своей истиной, согревало, поддерживало, направляло. С тех пор счастливый обладатель не расставался со своим сокровищем. Он, можно сказать, выучил Евангелие наизусть. Книга дала ему силу и крылья, жизнь обрела смысл. После Сталинграда много еще пришлось повоевать. До конца войны солдат принимал участие в активных боевых действиях и ни разу не был ранен. После демобилизации в 1946 году вопроса, как жить дальше, не было. Блестяще сдав вступительные экзамены, бывший командир отделения поступил в Московскую духовную семинарию, а по ее окончании принял монашеский постриг и остался в лавре. Позже, став духовником лавры, архимандрит Кирилл исповедовал не только грешных мирян, но и высших иерархов Церкви.

Попасть к отцу Кириллу – дело очень непростое. Много людей стремится за советом в мирских делах к благодатному старцу. Бывает, сотни людей стоят в очереди за благословением. Поехал я в Переделкино, где, по слухам, находился отец Кирилл. Но там его уже не было. Говорили, что опять принимает в лавре.

Наступили Рождественские праздники. Людской напор не ослабевал. Отец Кирилл принимал по двести человек в день. Это стоит уже за пределами возможности человека, и сердце не выдержало. Старец слег. Как мы все нудимся по своим скорбям, не жалеем тех, кто полностью отдает себя нам, и осознаем сие, только когда лишаемся возможности общаться с носителем благодати!

Я по-прежнему оставался перед бурной рекой и не знал, как перебраться на другой берег. Скорби разделила моя добрая знакомая монахиня Варвара. Она как-то странно посмотрела на меня и участливо сказала: «Бог милостив, может, скоро и увидите батюшку». Через несколько дней от нее получаю сообщение: «На Крещение в пять вечера будьте у кануна Трапезной». Сердце забилось в радостном предчувствии. Из Москвы в лавру я просто летел.

Посад встретил легким морозцем. Плотный тихий вечер уже наливался темнотой, и снег с невидимых небес узорным пухом тянулся к земле. На смотровой площадке, что на пути от вокзала, невольно остановился. Дух перехватило. В вечернем покое, отринув суету ушедшего дня, под мириадами снежинок в свете прожекторов струилась наверх белокаменная красота. Она увлекала с собой, захватывала, возносила. Какая же это великая мощь! Лавра действительно устремляет человека вверх. Особое чувство приподнятости испытывает большинство из тех, кто переступает ее порог и оказывается на святой земле.

Первая тропка, конечно, к преподобному Сергию Радонежскому – скорому помощнику в скорбях и печалях. В храме немноголюдно и очень покойно. Можно было невозбранно уйти в себя и усердно помолиться. Здесь не нарушалась золотая ниточка, что зыбким лучиком связывает нас в этом состоянии с горним миром. У раки совсем небольшая очередь. Я приложился к мощам, и скорее в Трапезную.

В назначенное время незаметно, как тихое сияние, появилась матушка Людмила. Она улыбалась: «Сейчас Варвара сходит и узнает, сможет ли батюшка встать с постели и будет ли служить панихиду по иноку Иоанну. А пока постоим на всенощной». Народу в этом изумительном по красоте храме было немного. Великий праздник Богоявления закончился, назавтра поминался Иоанн Креститель, отмечали Собор Предтечи, так что в церкви были только свои.

Мы стояли у самых дверей. Многие из прихожан приветливо кивали моей соседке. Здесь ее знали. На чтении кафизмы появилась матушка Варвара. Тихонько шепнула нам: «Батюшка только сегодня поднялся с постели. Завтра попытается отслужить панихиду. Нам велено быть к двум часам».

Утром в половине седьмого мы снова были в лавре, стояли в Троицком соборе. Ранняя служба в этом древнем храме, где покоятся мощи преподобного, несравнима ни с чем. Монашеский хор торжественно возносит твою душу до небес, где она невидимо плывет, завороженная красотой знаменного пения. Я нигде и никогда ничего подобного не ощущал. Тела как будто не было, а душа пребывала в океане разлитой вокруг благодати. Только здесь я по-настоящему постиг силу и красоту Божественной литургии, именно здесь было насквозь пробито огрубевшее от мирской жизни сердце, здесь рухнула последняя плотина, которая уже давно шаталась под напором живительных струй.

Около двух часов мы уже стояли в коридорчике у служебного входа келии, где отец Кирилл принимал посетителей. Проходящие с жалостью поглядывали на нас, как на ненормальных. Ведь всем было известно, что батюшка болен и не принимает. Но вот произошло какое-то движение вокруг, как будто легкий ветерок прошелся. Открылась стеклянная дверь, и в проеме возник худощавый старец в монашеской мантии. Чуть выше среднего роста, держится прямо, на черном фоне выделяется длинная седая борода, взгляд пронзительный, глаза лучистые и добрые. Пока сопровождающий келейник открывал дверь, батюшка нас благословил. Я впервые прикоснулся к сухой пергаментной руке старца и как будто встал у двери, которую отец Кирилл, беря на себя наши грехи, чуть приоткрывает в другой, неведомый нам мир.

Подошли еще архимандрит Сергий и иеродиакон Никон, известный своим мощным кряжистым басом далеко за пределами лавры. Батюшка раздал всем иерусалимские свечи и начал панихиду. В кадильнице курился настоящий ладан, тоже привезенный со Святой Земли. Неземной аромат вместе с проникновенными молитвами захватывал, уносил наши души вверх.

После службы исповедь. Первого направили меня. Я выложил батюшке последние свои грехи, скорби, сомнения и попросил благословения на работу. Он спросил, готов ли просящий потянуть такой воз. Я дерзнул надеяться. Отец Кирилл помолчал, потом как будто засветился и радостно благословил. Эта минута вспышкой молнии, сверкнувшей рядом, четким оттиском осталась в памяти навсегда.

На поминальную трапезу, приготовленную в комнате ожиданий, батюшка не остался. Он благословил и, сославшись на недомогание, удалился. Старец ушел, но как бы остался, продолжал незримо присутствовать. Такой был душевный подъем и ощущение необыкновенной радости. Это состояние испытывал не только я.

Неторопливый рокот иеродиакона колокольным звоном висел над столом. Отец Никон вспоминал, как они с отцом Сергием в далекие пятидесятые имели послушание на кухне и вместе с иноком Иоанном тянули братскую и рабочую трапезу. К 12 ночи прямо падали от усталости, а в 4 утра брат поднимал их на молитву. Сколько сам спал, они и сказать не могут. Несмотря на предельную нагрузку, никуда бежать не хотелось. Легкость внутри была и радость. Когда они расстались с иноком, заведенный ритм нарушился. Физическая тяжесть ушла, но и радости стало меньше.

Кто же такой инок Иоанн, если ему уделяет особое внимание старец? Чем же он вошел в сердце батюшки, который видел на своем веку многие тысячи людей? Какие неведомые сокровища после себя он оставил?

Пока можно было только утешиться рассуждением, что великое и настоящее никогда не лежит на поверхности. Все, что блестит под ногами, сверкает с экрана телевизора и умильно журчит по радио, – это диавольская мишура тленного мира. Настоящие сокровища сокрыты, до них надо добираться, разгребая завалы души, и только дойдя до лучистых кристаллов, можешь сравнить и понять их настоящую цену.

Следующая моя встреча с отцом Кириллом опять была связана с иноком Иоанном. Меня предупредили заранее, что батюшка собирается навестить могилу друга, и мне надлежало быть готовым к выезду в глубинку средней полосы. Наконец я получил известие и 25 июня 1996 года был на месте. Батюшка должен был приехать к вечеру, но мы, встречающие, вчетвером в ожидании уселись на крылечке деревенского дома заранее. Солнце уже умерило свою дневную щедрость и потихоньку клонилось к закату. Ветра совсем не было. Стояла удивительная тишина. Мы пребывали в мире торжественного спокойствия, умиротворения и красоты. Главной темой нашего неторопливого разговора были отец Кирилл да инок Иоанн, которого матушки ласково называли «дедуля». Для меня это были интересные отрывки – общая картина никак не складывалась. Вытягивать же недостающую информацию в тот момент я посчитал неуместным.

Матушка Людмила вспоминала, как в прошлый приезд она пожаловалась батюшке на колорадского жука, который просто косит картошку. «Ты мне покажи жука-то, каков он из себя?» Принесли. Старец разглядывал матерого и укорял: «Что же ты, дружочек, пришел сюда?» Велел отпустить насекомое. После отъезда отца Кирилла жуки разом пропали.

…Хоть и следили за дорогой, а гости подъехали незаметно. После теплой встречи и обычных приветствий мы на двух машинах тронулись к кладбищу. Там батюшка неторопливо облачился: надел епитрахиль, поручи. Сопровождавший священник возжег кадило, и отец Кирилл начал панихиду.

Удивительная служба. Солнце уже не пробивалось сквозь кроны вековых гигантов, и в вечернем полумраке отчетливые пласты ладанного дыма медленно восходили наверх. «Покой, Господи, душу усопшего раба Твоего…» Молитва тоже поднималась в вечность.

После службы отец Кирилл традиционно раздает иконы. Из его благодатных рук мне достались лики Спасителя и Серафима Саровского. Другие – удивительно, но это так – получили то, что они тайно хотели.

У могилы инока Иоанна. Слева направо: А. И. Золотова, Л. В. Пьянкова, Монахиня Варвара (Золотова), монахиня Людмила (Золотова), архимандрит Кирилл, Г. И. Катышев. 21 июля 1998 года

Ужин в деревенском доме незабываем. Старец держится просто, но чувствуется в нем великая сила. Матушки наперебой угощают, а он наперед оделит всех, а потом и сам отведает. Удивился чернике, что она уже поспела. Хозяйки объяснили, что сегодня в лесу напали на ягодный островочек. Больше нигде ягоды не было. А здесь смогли набрать мисочку.

Я никогда в жизни не бывал в такой атмосфере. Нас обнимала теплота, простота, спокойствие и внутренняя умиротворенность. Наверное, это и есть первоначально данное человеку Богом состояние, которое он по своему неразумию не оценил.

Перед отъездом отец Кирилл каждому сказал что-то теплое и благословил. Мне же дал радость знать, что мы еще увидимся.

С тех пор меня не оставлял вопрос – кто же такой инок Иоанн, почему мы о нем ничего не ведаем, почему оказывают ему по смерти великую честь? Матушка Людмила знала много, но, видимо, не все могла сказать, да и благоприятных обстоятельств для разговора не было. Удалось только узнать, что инок Иоанн был дружен с отцом Кириллом во время пребывания своего в лавре и что матушка ухаживала за иноком, когда тот находился в старческой немощи. Наконец случай представился.

В домике инока Иоанна. Слева направо: А. И. Золотова, архимандрит Кирилл (Павлов), Г. И. Катышев, монахиня Людмила (Золотова). На переднем плане монахиня Варвара (Золотова). 21 июля 1998 года

С матушкой Людмилой мы оказались рядом в автобусе, который возвращался из Владимира с панихиды, отслуженной на могиле епископа Афанасия (Сахарова), великого литургиста и подвижника ХХ века. Много лет провел он в лагерях и ссылках, но остался несломленным. Последние годы его жизни пришлись на Петушки родной Владимирской губернии, где владыка в самое мрачное время хрущевских гонений оставался светочем для всех, кто был ему близок. Матушка Людмила и сестра ее монахиня Варвара не только лично его знали, но и выполняли особые, опасные для себя поручения епископа – отвозили письма, в частности в Тбилиси, известному теперь по многим публикациям и книгам митрополиту Зиновию (в схиме Серафиму). Владыка Афанасий оставил после себя большое богословское наследие. Например, он принимал самое деятельное участие в составлении службы Всем святым, в земле Российской просиявшим; его службы русским святым включены в Минею.

Настоятель Успенской церкви в Петушках протоиерей Андрей совершил накануне вечернее богослужение и утром 15 мая, в день тезоименитства владыки, литургию. А после все, кто пожелал, отправились специально заказанным автобусом во Владимир. Там, на кладбище, за печально знаменитой тюрьмой, отец Андрей и отслужил полную панихиду.

В автобусе мне удалось разговорить матушку и наконец заполнить белые для меня пятна в мозаике жизни инока Иоанна. Постепенно все встало на свои места.

Иван Михайлович Соложенцев родился в 1905 году в деревне Кличино Тульской губернии в семье крепкого крестьянина. В то время многодетные семьи были не редкость, а у Михаила Павловича и Ирины Дементьевны Иван стал семнадцатым. Старшие братья уже имели свои семьи, и Иван рос со своими племянниками. Хоть и был Ванюшка самым младшим в семье, никаких поблажек не имел. С четырех лет уже вовсю помогал по дому. Когда исполнилось семь, случилось событие, которое стало как бы началом нравственного возрастания. Как-то Михаилу Павловичу знакомый конюх предложил жеребенка, уверяя, что получил его за работу. Служил знакомый у какого-то крупного ценителя лошадей. Имение то ли продавалось, то ли закладывалось, в общем, было нестроение. Конюх смог, как потом выяснилось, «закосить» только что родившегося жеребенка самых что ни есть чистых кровей. Хоть и похож был жеребенок на осленка, чувствовалась в нем особая стать. Глаз нельзя оторвать. Весь черный, только на лбу белая звездочка и на ногах белые носочки. Загляденье. Конюх запросил за рысака немного – лошадь, корову, шесть овец да еще деньгами. Михаил Павлович согласился. Уж больно красив был малыш. Вручили жеребенка Ванюшке и дали ему имя Раскат. Спали малые вместе, бегали вместе, играли вместе. Не разлей вода. Краюха хлеба пополам. Если Ванюшу кто обидит, жеребенок утешает друга, дергает губами за рукав и не ест.

Подрос жеребенок, стали его к упряжке приучать. Если в коляске Ванюшка, проблем нет. Конь играючи выполнял все приказания, не надо никаких плеток и даже вожжей, понимал друга со слов. Если кто другой в пролетке – не тронется, хоть убей. Ванюшка сядет – с места рванется. Бег чистый, ровный, сильный. В округе не было более быстрого рысака. Вот объявляют конкурс – бега. Кажется, они проходили в Ефремове. Участвовали крупные конезаводы, частные фирмы. Были лошади из Петербурга, Москвы, центральных губерний. Конюх, который продал жеребенка, накануне соревнований оказался проездом в Кличино. Он как раз направлялся на бега, где ему надлежало обслуживать свою команду. Как истый лошадник, конюх не преминул проведать Раската. Знал ведь, что встретит красавца, и все же, когда увидел, обомлел. Он попросил Михаила Павловича показать рысака в работе. На мерной базе Раскат выдал прекрасный результат. Приезжий велел готовить коня на соревнования, остальное он, мол, все устроит, вплоть до сбруи.