Текст книги "Я начинаю путь…"

Глава 7
Пожар в борделе во время наводнения

Итак, затеянная Анатолием Николаевичем интрига развивалась хоть и не в соответствии с первоначальным планом, но все равно в нужном ему направлении. Внимательно следя за происходящими сейчас событиями, барон сам себе поставил «минус». Чем проще методы, тем больше возможности добиться желаемого. Как ни крути, но о движении трезвости первым вспомнил Гозман, а не он, барон Берг. «Какой роскошный повод для ареста школьников откопал этот придурок! Такое мало кому в голову придет. Мне, например, точно никогда бы не пришло. Кто сейчас помнит про закон, который приняли сорок лет назад и давно уже не применяют на практике?»

Тут речь шла об одном интересном законе, который был принят под давлением Всемирной лиги правозащитных организаций. Суть его состояла в том, что употребление в названии организации слова «русский» и производных от этого слова считалось дискриминацией в отношении других народов империи. И даже Церковь вынуждена была заменить в своем названии реакционное слово «русская» на толерантное «российская». В итоге, чтобы не иметь не нужных никому неприятностей, люди перестали в письменном виде употреблять это слово. Вернее, употреблять продолжали, но только в отрицательном смысле. Писать «русский пьяница», «русское хамство», «русская расхлябанность» можно было, но попробуй назвать народные сказки русскими, а не российскими, как сразу тьма защитников поднимала вселенский шум. Стало опасно открыто вспоминать о том, что М. В. Ломоносов был русским, а не каким-то там российским ученым. А Д. И. Менделеев? В один прекрасный день давно умерший химик стал одновременно русским антисемитом и великим российским ученым! Вся эта дурь совершенно не касалась других народов Российской империи. Хотя как сказать! Если писать, что бывает на свете «еврейское хамство» или открыто вывесить лозунг «Еврей – значит, трезвый!», то вони и визга будет еще больше.

Странное дело, чем дальше Анатолий Николаевич вникал в подобные тонкости, тем сильней крепла в его душе обида. Казалось бы, ему что до этого? Он обычный остзейский дворянин[8]8
  Совокупное название курляндского, лифляндского и эстляндского дворянства, этнически принадлежавшего, в основном, к остзейским немцам или к шведам. (Примеч. ред.)


[Закрыть]. По материнской линии, конечно, хватает русской родни, но по отцовской – одни немцы. Сам себя он считал прежде всего немцем. И женат он был на немке, урожденной Фитингоф. И дети его соответственно считаются немцами. Но все-таки такое издевательство над самолюбием великого народа ему было неприятно. Почему так? Сам себе не мог ответить.

Поэтому, хоть Анатолий Николаевич и планировал заранее сделать так, чтобы у Гозмана ничего, кроме пустого шума, не вышло, сейчас он хотел иного: чтобы этот придурок как можно сильней опозорился. И кажется, там, наверху, в Небесной Канцелярии пошли навстречу его искреннему желанию.

Первой засуетилась та самая Алексеева. Узнав о случившейся с юными спортсменами неприятности, она развила бурную деятельность. Несмотря на свое слабое здоровье, эта маленькая и хрупкая женщина смогла поспеть всюду. Она утешала расстроенных родителей, она наносила визиты известным филантропам и клерикалам. Она даже не побрезговала навестить лидеров марионеточных националистических организаций. Более того, она опубликовала в ближайшем номере «Невского времени» статью на злобу дня, которую назвала: «Верните народу имя!» А на четвертые сутки с момента задержания подростков, она возглавила не санкционированное никем шествие к резиденции Его Императорского Величества.

Полиция, не ожидавшая ничего подобного, начала действовать не сразу. А когда все-таки прибыла на место происшествия, было уже поздно: к небольшой кучке манифестантов успела присоединиться тьма народа. Прибывший разгонять это шествие спецназ, наверное, впервые в жизни растерялся. Еще бы! Помимо взрослых, среди участников манифестации хватало детей. А самое неприятное было то, что с каждой минутой детей становилось все больше и больше. Давать команду на разгон демонстрации командование так и не решилось. И Анатолий Николаевич их понимал прекрасно. Что бы там ни говорили про жандармов, но применять силу в отношении женщин, стариков и детей, держащих в руках государственные флаги, хоругви и образа, они не хотели категорически.

Чтобы разрядить ситуацию, к месту происшествия срочно прибыл столичный генерал-полицмейстер Хуцишвили. Нужно отдать ему должное, он сумел уговорить толпу мирно разойтись и не чинить никаких безобразий. Манифестанты разошлись, но лишь после того, как госпожа Алексеева вручила Хуцишвили петицию на высочайшее имя, а сам генерал-полицмейстер клятвенно обещал, что немедленно ее передаст в руки государя. В тот же вечер, если верить газетам, государь император ознакомился с поданной на его имя петицией.

Скандал это происшествие произвело огромный. Не успел окончиться этот день, как газеты и телепередачи стали жертвой нашествия так называемой «прогрессивной общественности». То, что творилось на страницах либеральных изданий и в эфире, иначе чем бардаком назвать было невозможно. Либералы всех мастей внезапно озаботились спокойствием и порядком в государстве. На читателей и зрителей обрушились самые разнообразные призывы и обращения. Причем в таком количестве, что людям мало что запомнилось. Самым ярким и запоминающимся было требование Лиги сексуальных реформ: «Раздавить гадину!» И ведь на этом ничего не закончилось. Масло в огонь подлило интервью, взятое корреспондентом «Городской криминальной хроники» у адвоката Ривкина:

– Соломон Абрамович, что вы скажете по поводу вчерашнего задержания полицией русских шовинистов?

– А почему вы спрашиваете про это у меня? Я что, требовал их ареста? Вы лучше Гозмана спросите про это!

– Тем не менее нашим зрителям интересно мнение лучшего адвоката нашего города по поводу этого события.

– Мое мнение? Пожалуйста! Господа! Вы счастливы от того, что арестована маленькая сказочница? Я, например, огорчен этим обстоятельством. Не думаю, что она и прочие дети представляли угрозу для общества. Вот и все мое мнение по этому поводу.

– Но ведь они грубо нарушили закон, вряд ли вы станете с этим спорить.

– Нарушили. Не спорю. И что, их вот так сразу нужно сурово наказывать?

– Странно это слышать от еврея, чей сын был искалечен русскими…

– Так, погодите! Не забывайте, что этот еврей является неплохим, как вы сказали, юристом. Что вы мне тут сейчас говорите? Как лицо заинтересованное, я наизусть знаю материалы того дела. Все, что твердо установлено, так это то, что те ублюдки, которые били моего сына, разговаривали на русском языке. А Ивановы это были или Гозманы…

– Мне известно, что вы не в лучших отношениях с господином Гозманом.

– Я этого никогда не скрывал. И если он счастлив тем, что испортил праздник детям… В общем, давайте не будем больше говорить на эту тему. У меня просто сейчас нет слов. Одни восклицания!

По разочарованному лицу корреспондента было видно, что он ожидал от Соломона Абрамовича совсем иных слов и оценок.

Так или иначе, но пришло распоряжение столичного прокурора об изменении меры пресечения задержанным. На томящихся в доме предварительного заключения был наложен домашний арест, а расследование происшествия передали органам МГБ по месту жительства виновных.

То есть в руки Анатолия Николаевича. Как раз то, что ему и требовалось.

Больших сложностей в этом деле не должно было быть. Поручая вести следствие поручику Мошкальскому, барон намекнул ему, что не стоит проявлять в этом деле какое-либо особое рвение.

– Поймите правильно, Ксаверий Станиславович, что бы там ни вопили в газетах, но в делах такого рода виноватым станет тот, кто допустит страдания детей.

– Я бы не стал этих детей считать светлыми ангелочками, – возразил Мошкальский. – Я уже докладывал вам о том, что они затевали.

Такой доклад действительно был. Правда, из-за того, что до сих пор среди «мироновцев» не удалось завести постоянных осведомителей, о случившемся накануне манифестации собрании «опричникам» стало известно слишком поздно.

Вопреки ожиданиям, арест Мироновой не привел оставшихся на свободе заговорщиков в уныние и растерянность. Собравшийся в тот же день Мужской Круг принял решение добиваться освобождения своих товарищей и назначил командиров, ответственных за организацию шествия. Но это было еще не все. На следующий день впервые был созван Общий Круг, на котором мальчишкам и девчонкам командиры сообщили о принятых накануне решениях. О самих собраниях служба наружного наблюдения сообщила вовремя. А вот о принятых там решениях – только после того, как все закончилось. У барона волосы встали дыбом, когда ему доложили о том, что на самом деле затевалось. А затевалось страшное дело: предвидя, что шествие попытаются разогнать, «мироновцы» решили этому активно противодействовать. Было принято два варианта противодействия спецназу: «живой щит», а если он не остановит полицию, то тогда Бойцовский клуб должен был вступить в схватку с полицией, чтобы прикрыть отступление прочей толпы.

Вообще-то ребята переоценивали свои возможности. Спецназ, получивший приказ на разгон шествия, этим не остановишь и даже не задержишь. Вот только последствия! Анатолий Николаевич теперь прекрасно понимал и командира полицейского отряда, который увидел, как в первые ряды манифестантов начали вдруг выдвигаться девчонки, одетые в нарядные платья, а по флангам «живого щита» построились в ударные колонны крепкие парни. Выполнить полученный приказ несложно, сложно после этого отмыться от дерьма, в которое сам, по своей же воле и окунешься. Понятно теперь было и решение генерал-полицмейстера, решившего воздержаться от радикальных мер.

– Ксаверий Станиславович, как бы там ни было, но стоит учитывать то, что наши общественные деятели очень капризны. Это сегодня они требуют «раздавить гадину», а завтра, не приходя в сознание, будут требовать крови детоубийц. А от детской крови еще никто не сумел отмыться…

– То есть все свести к обычным для детского возраста шалостям?

– Это будет совсем замечательно! Надеюсь, что вы справитесь с этим.

Ага! Справился! Мошкальский еще не успел толком приступить к процессу расследования, как его осчастливили еще одной новостью: полномочный общественный контроль за ходом следствия! Вот чего, оказывается, им не хватало!

Вообще-то такая мера контроля временами применялась. Если у общества были сомнения в объективности следствия, тогда оно велось с участием компетентных специалистов из независимых общественных организаций. Обычно это делалось, когда подозреваемому грозило очень суровое наказание. Участие в следствии независимого специалиста обычно приводило к тому, что обвинения либо снимались вообще, либо дело переквалифицировалось в сторону более легких статей. Но это в обычном случае. А нынешний обещал стать особым. Общественным контролером был назначен не кто иной, как Гозман!

Было от чего впасть в изумление. Прекрасно зная эту тварь, барон понимал, что добиваться Гозман будет отнюдь не смягчения статьи обвинения. Этот русофоб постарается выжать из ситуации все возможное, и потому спустить дело на тормозах не выйдет. Как ни крути, но это старый и опытный крючкотвор, способный мастерски выдавать карася за порося, легко заткнет за пояс любого из подчиненных барона.

И что делать? Отказаться от такой помощи не получится. Наоборот, придется делать вид, что всю свою жизнь мечтал именно о таком сотрудничестве.

– Придется вам, Ксаверий Станиславович, работать на пару с этим господином.

– Мне хотелось бы отказаться от подобной чести!

– Не поддерживаю и не разрешаю! Несите и дальше свой крест. Ну а я со своей стороны обещаю вам всяческую поддержку.

А поддержку в любом случае придется оказать. Барон даже знал, каким образом он это сделает. Так как появление на горизонте светила правозащитного, а на деле сутяжного движения грозило похоронить все лелеемые им планы, Берг решил, что пора пускать в ход тяжелую артиллерию.

В любом случае закон требует, чтобы при допросе несовершеннолетнего обязательно присутствовал адвокат. Интересы дела требовали, чтобы этот адвокат был фигурой сравнимого с общественником калибра. Как и предполагалось ранее, на эту роль лучше всего подходил господин Ривкин. Правда, как адвокат, он не имел опыта ведения политических и правозащитных процессов. Но это несущественно. Другим препятствием был размер гонорара, который мог затребовать Соломон Абрамович. Торговаться с ним было бесполезно. Но тут барон готов был зайти весьма далеко. В крайнем случае, можно разориться и пустить на это все свои сбережения. В проигрыше он все равно не останется. Коллеги по службе и высокое начальство сумеют по достоинству оценить такую жертвенность. Стоит ли говорить о том, как они относятся к правозащитникам? И уж если удастся одного из них показательно искупать в дерьме, то понесенные им затраты обязательно компенсируют из Особого фонда.

«Что еще может заставить уважаемого Соломона Абрамовича отказаться от нашего предложения? Формально он защищает девочку от нашего произвола, так что общество за это на него не станет обижаться. Наоборот, участие в защите – несомненный плюс для его репутации! Зато Гозман будет выглядеть омерзительно! Правозащитник первой величины открыто сотрудничает с тайной полицией! Надо как-то этот момент подчеркнуть. Наверное, стоит к Олегу Константиновичу обратиться. Пусть во время следствия будут присутствовать парочка корреспондентов более-менее консервативных изданий. Обычно мы это не приветствуем, но тут это будет для нас чудесно! А вообще интересно выходит: следователь тайной полиции настроен умеренно, зато правдолюб требует крови!»

Последнее соображение даже подняло настроение Анатолию Николаевичу. Осталось только все правильно организовать. Впрочем, времени для этого хватало, и если его зря не терять, то все может получиться!

Получилось не просто замечательно, а прекрасно! Причем произошло это не так, как ожидал Анатолий Николаевич. Не потребовалось выписывать замысловатые кренделя с целью найти подход к Ривкину. Когда барон вечером посетил Аглицкий клуб, то увидел там не кого-нибудь, а искомого адвоката. И что самое прекрасное, тот сам к нему подошел. Несмотря на то, что ранее их друг другу никто не представлял, они обошлись без принятых в этой среде формальностей. После взаимного представления, они прошли в биллиардную и там, за партией «американки», прекрасно обо всем договорились. И насчет газетных писак не пришлось беспокоить Олега Константиновича. Ривкин сам об этом позаботился. Причем позаботился довольно оригинальным образом:

– Консерваторы на свете бывают разные. Вы наверняка хотели привлечь к освещению событий православных клерикалов.

– А кого же еще?

– Почему бы нам не привлечь к освещению событий еврейских консерваторов?

– Разве русские… пардон, российские читатели читают их статьи? – Бергу стало интересно, что удумал этот ушлый тип.

– Анатолий Николаевич, если вы этого не знаете, то читают, и весьма часто. Возьмите одну из старейших газет, которая всегда называлась «Русский инвалид»[9]9
  Слово «инвалид» в XVIII веке имело совершенно иной смысл, нежели сейчас. Инвалид – это много послуживший и много испытавший на своем веку воин. Поэтому в современном звучании уважаемая в армии и на флоте газета именовалась бы как «Русский ветеран». Согласитесь, такое название вызывает не жалость, а уважение. (Примеч. автора.)


[Закрыть]. Вы просто по долгу службы обязаны ее выписывать. И посмотрите, кто входит в состав редакции этой уважаемой газеты. И где там русские? Фамилию главного редактора помните? Моисей Ортенберг! Везде мы, проклятые, пролезли! Разве не так? А между тем репутация этой газеты весьма высока, – с веселой иронией ответствовал Ривкин.

– Честно говоря, не обращал на это внимание. Хотя… Погодите, и с таким названием газету никто не судит?

– Пытались судить. И переименовывать пытались. Вот только среди военных корреспондентов хватало разного рода пролезших туда Коганов, Рубиных, Вайнштоков… Если вы не знаете, то стать военным корреспондентом в этом издании нелегко. Помимо таланта журналиста, нужно еще либо пройти через «горячую точку», либо иметь награду за беспорочную службу.

– Ей-богу не знал. Даже не интересовался.

– А между тем, милейший барон, вы должны понимать, что это не просто газета. Это воинская часть, и притом заслуженная. Люди там не только работают, они там служат! – Слово «служат» было особо подчеркнуто адвокатом. – А в каких случаях воинскую часть переименовывают?

И тут до Берга дошло: Соломон Абрамович затеял что-то грандиозное. Не просто так он упоминает случай с «Русским инвалидом». Ведь как ни крути, но он прав. Нет в Российской империи такой традиции: переименовывать воинские части, не запятнанные позором. И понятен протест военных корреспондентов: еврей ты там или не еврей, но позор, возложенный на полк, ложится равным образом на всех, кто в этом полку служил. Поэтому делать из «Русского инвалида» российского, значит, поливать грязью достойнейших людей. И что тогда выходит?.. Впрочем, про это позже. Есть более приземленные вопросы:

– Я понял суть вашего замысла. Дальше можете не объяснять. Остается прояснить один очень деликатный момент…

– Вы о деньгах? Не волнуйтесь. Своих денег я не упущу ни в коем случае.

– Смею обратить ваше внимание на то, что родители этих ребят – люди скромного достатка.

– Вот еще что! – фыркнул адвокат. – Вы, верно, плохо думаете про меня. Я вам не Гозман, привыкший жить на стипендию Международного правового комитета да на гонорары богатых клиентов. Я, если что, сумею заработать и на неимущих людях. – И, сделав многозначительную паузу, адвокат закончил весьма оригинально: – При этом я не возьму с этих людей ни копейки!

– Вы идеалист? Не знал за вами этой особенности.

– Что вы! Как можно! Даром – дают только за амбаром! А в приличном обществе любой труд достойно оплачивается. Но кое-что святое в душе у меня есть! Именно поэтому я с вами сейчас не просто разговариваю, а договариваюсь!

А на следующий день началось! Вряд ли Гозман и его помощники представляли, во что это выльется. Видимо, они считали, что все пройдет, как обычно: малолетние шовинисты будут строго наказаны под одобрительный рев прогрессивной общественности. Ривкин своим присутствием на допросах поломал им весь замысел. А ведь он не просто присутствовал. Он не давал светилу либеральной мысли ни запутать детей, ни загнать их в ловушку. Не меньше Ривкина мешали и присутствующие при допросах представители «Русского инвалида» и «Российского военного обозрения». Прогнать их никто права не имел, поскольку они были официально аккредитованы. Естественно, что живое участие приняла в защите преступников и Татьяна Сергеевна Алексеева. Ее никто сюда не направлял. Тем не менее удалить ее у Гозмана не вышло. За коллегу по цеху журналистики вступились военные корреспонденты. Но это еще были цветочки. Ягодки произросли на Невском проспекте. В один прекрасный день состоялось шествие ветеранов Дикой дивизии. Это уже было совсем серьезно. Дикая дивизия считалась элитным соединением, так же, как во Франции Иностранный легион. Ее бойцы принимали участие во всех миротворческих миссиях за пределами Российской империи. Несколько сотен ветеранов прошлись по Невскому до Дворцовой площади, неся эмблемы частей своего славного соединения, государственные флаги и плакат с надписью: «Для врагов мы были РУССКИМИ!» Кто-то пришел на шествие, будучи одетым в форму своего полка. Другие были одеты в строгие костюмы. И у половины пришедших на груди был либо «Орел», либо «Джигит»[10]10
  В реальной истории с конца августа 1844 года для награждения иноверцев был установлен специальный знак: он отличался от обычного тем, что в центре медальона с двух сторон был изображен герб России – двуглавый орел. Сделано это было из соображений тактичности, чтобы не оскорблять религиозные чувства мусульман христианской символикой. Служившие в Дикой дивизии мусульмане подобную толерантность почему-то не оценили. Наоборот, для них желанной наградой был не «Орел» (знак отличия для иноверцев), а «Джигит» (на их жаргоне так называлось изображение св. Георгия, поражающего копьем змия). Первым полным кавалером знака отличия для иноверцев стал юнкер милиции 2-го Дагестанского конно-иррегулярного полка Лабазан Ибрагим Халил-оглы. (Примеч. автора.)


[Закрыть]. Дойдя до Дворцовой площади, они вручили вышедшему к ним дворцовому коменданту петицию на имя государя.

– Вы хоть понимаете, что вы натворили?! – орал взбешенный общественник Гозман. – Еще немного, и эта тупая военщина совсем распоясается!

– Вы, Леонид Саулович, умерили бы свой пыл, – пытался урезонить разошедшегося ни на шутку общественного контролера капитан-лейтенант запаса Вайншток, корреспондент «Обозрения».

– Это вы напрягите свои тупые военные мозги! Сегодня вы потакаете тупому быдлу, а завтра оно вспомнит не ваши побрякушки, а каких вы кровей!

Было видно, каких трудов стоило Вайнштоку, в прошлом блестящему минному офицеру эскадренного тральщика, отличившегося к тому же при разминировании территориальных вод в Эритрее, сдержаться и не ответить на хамский выкрик.

– Я считаю, Леонид Саулович, что вы должны вести себя прилично, – вмешалась в разговор Татьяна Сергеевна. – А еще я думаю, что лучше бы вам снять свои претензии к этим детям.

От дальнейшей ругани Гозман удержался лишь потому, что понял: еще немного – и его начнут бить все присутствующие в этом кабинете. Включая женщин и детей.

Глава 8
Сон Ирины Павловны

Про такую штуку, как домашний арест, я слышала в своей прошлой жизни, но, что это такое на самом деле, даже не подозревала. Дане чего бы мне было этим интересоваться, если у меня никогда не было приводов в милицию. Зато здесь меня дважды в течение четырех лет задерживала не просто полиция, а полицейский спецназ! Удостоилась, старая, небывалой чести! И ведь я не просто задерживалась, а еще и под следствием пребываю.

Домашний арест, который на всех нас наложен, означает лишь то, что мы не имеем права взять и уехать в другой город. Вроде бы и ничего, но вот про спорт и танцы пришлось на время забыть. Сразу после школы – на допрос. А там, пока на все вопросы ответишь, день как-то незаметно заканчивается, и я иду домой ужинать, делать уроки и торчу с матерью на кухне. Можно было бы и в Сети посидеть, вот только нужно и Василису Егоровну пожалеть. Она, бедная, в последнее время вся на нервах. Вот чтобы она лишнего себе в голову не брала, я занимаюсь вместе с ней стряпней и болтаю о разных вещах.

Того гляди, ко времени суда надо мной, она наконец научится прилично готовить. Учу ее, конечно, я. Теперь, благодаря мне, она научилась варить различные супы и уже осваивает мясные блюда. Сперва я ее учила элементарному, а затем, сходив к букинисту, мы купили поваренную книгу. Смешно, что здесь, как и у нас, это была книга Елены Молоховец. А еще смешно, когда дочь учит маму, а не наоборот, как у нас. Но что поделать? Женщины в этой России страх как эмансипированы.

Вот, к примеру: вязание, вышивание, занятия макраме – все это прекрасно успокаивает нервы. Тем не менее не всякая здешняя хозяйка станет этим заниматься. Когда я предложила маменьке заняться вязанием, при этом подразумевая, что я ее легко смогу этому научить, она обиделась:

– Маша! Я ведь от вас никуда уходить не собираюсь. Мне вас нужно вырастить, внуков дождаться… Рано мне еще о Боге думать.

Оказывается, тут извечными женскими ремеслами занимаются только монахини! Тем не менее уговорить ее удалось. Подозреваю, что согласилась она на это с единственной целью: побольше побыть вместе с дочерью. Теперь часто сидит вместе со мной, учится вязать. Кому как, а в ее ситуации это самая лучшая психотерапия. Заодно на мозгоправах экономим. Мне это было привычно, а Василисе Егоровне – в новинку. Отвыкли здешние обитатели от простой жизни! Хотя, может быть, я и неправа. Взять хотя бы Ивана Кузьмича и моего братца Иванушку. Меня привела в состояние шока их неспособность забить хотя бы гвоздь. Оказывается, здесь так не принято. Есть развитый сервис, который за ваши деньги всегда готов сделать доброе дело всем нуждающимся. «Зачем париться самому, если достаточно оплатить предоставленные тебе услуги?» Я это часто слышала и в той жизни. Только я привыкла к тому, что мужчины не беспомощны. «А зачем кому-то платить деньги, если достаточно попросить своих мужчин?» Меня бесила привычка людей этого мира постоянно, по любому пустяку обращаться за помощью к совершенно посторонним.

Если мне нужно, то я умею быть занудной. Доставая постоянным нытьем Машиного отца и братца, я добилась желаемого. Теперь, когда я заявляю, что один из них мне нужен как мужчина, они больше не воспринимают это как дикость, а молча идут и делают свое мужское дело. Кстати, им это настолько понравилось, что в скором времени они оккупировали лоджию и, прикупив разнообразный инструмент, превратили ее в мастерскую.

Когда Василиса Егоровна пыталась протестовать, я стала на их сторону, заявив:

– Мама! Должно же у наших мужчин быть что-нибудь святое в этой жизни!

Домашние уже давно со мной ни о чем не спорят, а лишь обсуждают возникшие проблемы. Вот и мать в итоге согласилась, что домашняя мастерская – это святое! Это то, что превращает мужчину из дикой обезьяны в цивилизованного человека.

Так и тянулась наша домашняя жизнь. После посиделок с мамой мы с Машей ложились спать. Правда, уснуть получалось не сразу. Меня постоянно мучал один и тот же вопрос: «Зачем все это? Кому это понадобилось?»

Судя по всему, вести спокойную и размеренную жизнь у меня не получится. Я так и буду влипать в истории и скандалы. Ну что тут поделать? Не вписываюсь я в этот мир! Мне многое здесь чуждо, незнакомо. Кое-что и вовсе неприемлемо. Самое противное, что это не только мои проблемы. Маша – вот заложница ситуации. Благодаря мне, она уже стала белой вороной, и это только начало.

И все-таки какова цель моего пребывания в этом мире?

Так и не найдя ответа на этот вопрос, я незаметно засыпала и… как-то раз попала в нужный мне сон! Самое интересное, что я ясно понимала то, что это всего лишь сон.

В этом сне я оказалась на своей даче, в своей комнате-студии, где обычно занималась с детьми наших приятелей. Я сидела за столом, а напротив меня расположился человек, как две капли воды похожий на Николаича – приятеля моего мужа и его напарника по дачным «шабашкам». Вот только это был совсем не Николаич. Сидящего напротив меня типа выдавал взгляд. Мне трудно описать разницу, но она существовала.

– Вы, кажется, желали получить ответы на свои вопросы? – не стал тянуть кота за хвост подменыш.

– Для начала я хочу знать, как к вам можно обращаться. Извините, но вы плохо умеете прикидываться другим человеком.

В принципе меня устраивал и этот облик моего гостя. Просто хотелось заставить его продемонстрировать хотя бы часть своих возможностей.

– Я понял вашу задумку. Мне не сложно принять любой облик, который не будет вас шокировать или вызывать отвращение. Но я предпочту остаться именно в этом.

– Вы не очень хорошо играете роль Бога.

– Потому что им не являюсь. Впрочем, имейте в виду: сейчас по времени ограничены вы, а не я. Советую не тратить его даром.

Понятно, пора задавать интересующие меня вопросы. А их было немало. Подумав, я задала самый для меня главный:

– Я жива или умерла? Я имею в виду свое время.

– Могу вас успокоить. В своем времени вы живы и здоровы. Вы там даже продолжаете жить, как ни в чем не бывало. Здесь, в этом временном потоке, находится лишь слепок вашего сознания.

– Вы можете вернуть меня домой?

– Могу, но не стану. Ваша миссия еще не выполнена. Она даже толком не началась. Однако могу сказать сразу: как только она будет завершена, мы вернем вас в то же самое место и в то же самое мгновение, из которого ваша матрица покинула свой мир.

Что же, уже легче. Значит, мне больше не нужно беспокоиться о своих родных и близких. Ведь за время моего отсутствия с ними ничего не сможет случиться. Стоило мне так подумать, как подменыш дал мне понять, что чужие мысли для него являются открытой книгой:

– Не советую преждевременно радоваться. Дело в том, что по вам еще не принято окончательное решение. Может случиться, что миссию свою вам придется поочередно выполнять в совершенно разных мирах. Кроме того, учтите, что физическая смерть вашего биологического носителя будет еще и смертью вашего слепка сознания.

– Значит, я могу и не вернуться? Веселенькую долю вы мне назначили…

– Зато теперь вы знаете, что жить и умирать придется по-настоящему.

– Зачем вам это нужно? Вы так развлекаетесь?

– Нет, дорогая Ирина Павловна, я не развлекаюсь. Я просто хочу с вашей помощью изменить этот мир.

Боже мой! Как это знакомо! Все как в дешевой гол-ливудщине! Герой или героиня должны спасти мир! Они это серьезно? И как они все это себе представляют? Я что, похожа на существо со сверхспособностями? Никогда такого за собой не замечала и «звездной болезнью» не страдала

– Вы ошибаетесь Ирина Павловна. Этот мир не требуется спасать. Его нужно только слегка изменить. И он изменится. Правда, менять его будут совершенно иные люди. Но сперва поработать предстоит вам. И это не обсуждается!

А вот давить на меня – это лишнее. Будь незнакомец хоть кем, хоть Богом, хоть чертом, но я пока еще человек, пусть даже и в чужом теле. А у человека есть очень неприятное для любой сверхсущности качество – свобода воли. Я, конечно, не смогу на равных противостоять тому, кто намного меня сильней, но это еще не значит, что мной можно помыкать. Что там про самоубийство пишут? Грех, говорите? Неужели? А в чем грех-то? Уж не в том ли, что ты оставляешь Бога с носом? В данной ситуации намеренный уход из жизни – это всего лишь способ нарушить планы противника.

– Не стоит преувеличивать свою значимость, – немедленно ответил на мои мысли подменыш. – В случае вашего преждевременного выхода из строя мы легко найдем вам замену. Развитие здешнего общества рано или поздно заведет его в тупик, но это произойдет не сегодня и не завтра. В принципе вмешаться можно будет и через сто лет. Так что время нас не поджимает. Ваш преждевременный уход будет всего лишь нашей мелкой неудачей, от которой никто не застрахован. Принципиально это ничего не изменит. И не стоит считать нас великими гуманистами. Любые изменения в жизни общества неизбежно порождают тьму маленьких трагедий. Ваша смерть – только одна из них. Да и о своем носителе подумайте. Маленькой Маше вряд ли хочется умирать из-за того, что некая старая карга, которой она доверяла, решила потешить свою гордыню.

– Бьете на жалость? Напрасно! Мне нет нужды заставлять Машу совершать самоубийство. Все, что сейчас у меня есть моего, – воля и сознание. Мне хватит собственной воли для уничтожения своего сознания. А Маша… Она всего лишь станет жить без моих подсказок, что ей ничего, кроме пользы, не принесет. Так что прощай, мой мальчик! Конец связи!

После этих слов я проснулась. Придя более или менее в себя, я обнаружила, что бодрствует только мое сознание. Машино, наоборот, погружено в сон, настолько глубоко, что вывод о том, что сон мой не случаен, напрашивался как сам собой разумеющийся. Обычно мое пробуждение будило и ее. А сейчас все не так, как обычно. Значит, подменыш мог определенным образом воздействовать на нас. И вряд ли он так просто откажется от своих намерений, какими бы они ни были. Вопрос о том, как мне поступить в этой ситуации, встал в полный рост. После долгих раздумий я решила, что выслушать подменыша все-таки стоит. Я от этого ничего не теряю. То, что ему не удалось ни подчинить мое сознание, ни подавить мою волю, внушало оптимизм. Сказано – сделано, стоило пожелать, и сон мгновенно пришел. Причем тот же самый.