Текст книги "«…рай Данте, точно ад Мольера…» (сборник)"

Игорь Агейчев
“… рай Данте, точно ад Мольера…”

Посвящается тому, что мне кажется иногда правильным

© Агейчев И.С., 2017

© Оформление. ИПО «У Никитских ворот», 2017

* * *

Чуточку больнее

 
Земля спешит под нашими ногами,
Шар крутится, и жизнь идет быстрее,
Но чувствовать, что плохо не нам с вами,
И было б, может, чуточку больнее.
 
 
Мы в этой спешке видим ожиданья,
Кто жизни рад, кто звездам, что сильнее,
Живем от «ути-пути» до прощанья,
Не ад, но все же, чуточку больнее.
 
 
Мы глупости меняем на серьезность,
И голосим, кто вправо, кто – левее,
Не доброта, а личная «наклонность»
Кому-то рай, что чуточку больнее.
 
 
Сад звезд, нелепых облаков пустыни,
Все это делает весь мир живее,
Пусть так. Но даже миллион в уныньи
Не всем, но все же делает больнее.
 
 
Бог подарил нам дивные игрушки:
Жить счастьем, мир не замечать умея,
Но подарил и память, где полушке
Так кто-то рад, что Богу чуть больнее.
 

Влюблюсь

 
Влюблюсь, пожалуй, заново!
Что мне себя стесняться?
В любви так много странного…
Хотеть и преклоняться.
 
 
Заискивать, выпытывать,
Придумывать, метаться,
На вспышку в ней рассчитывать,
Смотреть и не сдаваться.
 
 
Угадывать, замалчивать,
От чисел уклоняться,
Не вычитать, не складывать,
Взрослеть, и не меняться.
 
 
Обожествлять. Как заново
Глядеть и улыбаться.
Чуть льстить, но не обманывать,
Слегка совсем бояться.
 
 
Мечтать и завораживать,
И удивить пытаться,
По волосам поглаживать,
Уметь соприкасаться.
 
 
Шептать, мечтать, заискивать,
Не дать страстям прорваться,
Хотеть притом неистово,
Терпеть, но любоваться.
 
 
Влюблюсь, пожалуй, заново!
Чему тут удивляться?
Не вижу в этом странного:
Всю жизнь в тебя влюбляться…
 

Чья-то молитва

 
Скупа молитва созиданья,
Ее слова на слух угрюмы,
Творец устал от мирозданья,
От зданья мира очень умных.
 
 
Улыбок, к радости наивных,
Тепла и тонких струн души,
Воспоминаний, таких длинных…
В них расставаться не спешил.
 
 
Чудесных всяких превращений,
И радостей простых, как боль,
Рациональнейших прощений
И взглядов женщин, что со мной.
 
 
Спонтанных, юных озарений,
Не мучавших ничьей души,
Небыстрых, но простых решений
Отдать Вселенной поспешил.
 
 
Пойму, не требуя оплаты,
Отдам, себя не обделив,
Другим не пожалев караты,
Себя песчинкой удивив.
 
 
Не требую, а созерцаю,
Не заставляю, а люблю,
Не пресмыкаюсь, не прощаю.
Горю, горю! А не терплю.
 
 
Все это – есть моя молитва,
Ей ничего я не прошу.
Суть – сердце пусть мое открытым
Побудет. Коль я вновь грешу…
 

Я помню

 
Я помню это удивленье…
Когда она случилась вдруг.
Другая… Словно привиденье,
Сломалось словно все вокруг.
 
 
Я помню это, как рожденье…
Когда, вдруг осознав: люблю,
Не спал, и будто наважденьем
Была ты. И шептал: «Терплю».
 
 
Я помню это как забвенье…
Всего того, чем раньше жил.
Я помню, плакал, ждав сомненья,
Не сомневаясь, что любил.
 
 
Я помню это как презренье…
К своей привычной суете,
Я вижу миг: тебя прочтенье
В твоей тонуло красоте.
 
 
Я помню это как леченье…
От так ненужного себя.
И точно помню, что влеченьем
К тебе я жил, мечты храня.
 
 
* * *
 
 
Прекрасно это приключенье!
Не помнить у любви начала,
Поверь, ты словно отреченье
От неизбежности финала…
 

Короткий февраль

 
Отчаянный февраль не врет,
Неся и стужу мне, и слякоть,
Он тщетно требует заплакать,
Но лишь мороз слезу сожмет.
 
 
Не в первый раз февраль мне врет,
Он жжет, ошибок не прощая,
Иголками в лицо бросая
Ее сомненья… «Вдруг уйдет?»
 
 
Февраль летит, стремглав считая
Свои короткие часы,
И словно судьбы на весы
Опять кладет, тепла не зная.
 
 
Под тусклым светом фонаря,
Гляжу я в узкое оконце,
Куда мой дом не пустит солнце,
Где мы во власти февраля.
 

Неразумное

 
О чем со мной поговорить?
Терплю, держусь, тебя хватаюсь,
Стараясь сам себя забыть,
Тебя не вспоминать пытаюсь…
 
 
Обманываю, часто жду
Неторопливой от природы,
Зашедшей на мою беду
Не в сердце, – в разум через броды.
 
 
Сквозь частокол благодеяний,
Через толпу наивных снов,
Не замечая расстояний,
Родив лишь в разуме любовь,
 
 
Пришла. И душу не согрела,
Скрутив сосуды, как скобы,
Ты голове вручила тело,
Не подарив душе судьбы.
 
 
Не замечая, проклиная,
Уничтожая этот миг,
Я жил, совсем не понимая,
Откуда образ твой возник.
 
 
Но на оливковых дорожках,
В тени гигантских лопухов,
Ты, словно в глянцевых обложках,
Являлась через сотни слов.
 
 
И я бежал. Бежал по кругу,
Не замечая, что во мне
Лишь память, что твой стан упругий
Со мной… носилось в голове.
 
 
О чем с тобой поговорить?
И в снах, и в мыслях снова таешь,
Не позволяя приоткрыть
Мне сердце, что врагом считаешь…
 

Баловство любви

 
Природа балует любовью,
С ней сладок и спокоен сон.
Когда с годами своей кровью
Тебя уж чувствую… Влюблен!
 
 
Влюблен в сомненья и улыбки,
В любимый гнев по пустякам,
В час, когда чувства очень зыбки,
В миг, когда пал к твоим ногам.
 
 
Влюблен, хотя тебе желаю
С такою страстью не себя,
Все чаще снова понимаю,
Как тяжко жить, меня маня.
 
 
Как тяжелы со мною годы,
И судьбы наши – дураки,
Неумолима лишь природа:
Ведь врозь мы сгинем от тоски.
 
 
От, что скрывать, скупого мира,
Глухого к жизни «не всерьез»,
В тисках меж денег и кумиров
Пропащего средь глупых грез.
 
 
Как же прекрасно жить, ребята!
Когда по-прежнему влюблен,
Когда по-русски, непредвзято
На легкость духа обречен.
 
 
Когда смешны потуги кукол,
И нет зашоренной тоски,
Когда серьезным словно глупым
Я становлюсь, раз мы близки.
 
 
Влюблен без горе-«валентинок»,
Спасен от мрачности судьбы
Любить надменных и наивных,
Всех тех, чьи только мы рабы.
 
 
Тебе одной скажу, родная,
Пусть это будет наш секрет,
По сей я день не понимаю,
Где взял счастливый свой билет.
 

[1]

X

Пока я жив, я, к счастью, одинок. Боюсь, после смерти мне будет неинтересно с самим собой.

X

Для достижения стабильности в мире очень не хватает всплывшего из океана большого необитаемого куска суши.

X

Любить – это гореть. И никак иначе. Погас – все, можно на перекур.

X

Атеисту сложнее, чем верующему. Ему приходится уважать чужие чувства и презирать свои.

X

Как же глупо отказывать себе в жизненных удовольствиях, заботясь о сохранении лишнего года жизни, когда на крышах так много плохо закрепленных предметов!

X

На какую именно составляющую производительности труда повлияет терпимость к голубым? Затрат на этот процесс куда больше…

X

Мужество – это не только умение признавать свои ошибки. Но и прощать чужие.

X

Отказывать нуждающемуся в просьбе равносильно отказу себе в праве в чем-то сомневаться.

X

Толерантность – это дань совести. Космополитизм – дань рассудку. Жестокость – страху.

X

Творить – это не создавать новое. Это постигать очевидное.

Театральный кружок

 
Зал. Занавес – страница мира,
Ее, как роль, актер листал,
Он от Шекспира до эфира
Летать за жизнь не перестал.
 
 
Он грезит Пушкина струною,
Душа по-прежнему велит
Играть лишь ей, струной иною
Лишь в миг, когда душа болит.
 
 
Когда потрепанной портьере
Под шум оваций, гром любви,
Актер под шепот: «Я не верю…»
Поплачет, как всегда, навзрыд.
 
 
Когда затасканным Островским
Он вновь себя в другом найдет,
А после, трезвенником жестким,
Высоцким под сто грамм споет.
 
 
Когда, невинный взгляд бросая
Со сцены в дальние ряды,
Актер, уж Чехову внимая,
Бросает в зал смешков сады.
 
 
Он рад улыбке, как проклятью,
В глазах добро не заменить,
И лишь в своих строках понять он
Готов тоску. И не забыть…
 
 
* * *
 
 
…Живет он, маски не снимая,
И каждый день в судьбе – премьера,
Своей всей жизнью понимая,
Рай Данте, точно ад Мольера…
 

Заснеженная душа

 
Уснула древняя столица,
У храмов крыши серебря,
Уснули здания и лица
В сухих морозах декабря.
 
 
В комфорт уж птицы улетели,
Оставив вековой покой,
Взамен бураны и метели,
И липы с веткою нагой.
 
 
Усталый дворник тихо плачет,
Невольно вспоминая жизнь,
Невдалеке, совсем иначе
Девчонка со снежком кружит.
 
 
Пестрят и шубка, и сапожки,
И смех как пестрая свирель,
Ей словно холодно немножко,
А город знай поддал метель.
 
 
Спрямился дворник, выгнув спину,
В душе его вдруг рассвело,
Он словно вспомнил ту картину,
Где детство все его прошло.
 
 
Седой и доброю улыбкой
Свое он сердце озарил,
И словно не сама, так шибко
Снежком от девки получил.
 
 
Несло его сознанье время
В лихие снежные года,
В начало жизни, там, где бремя
Забот всегда твердило: «Да».
 
 
Но дворник жизнь свою иначе
Не согласился бы прожить.
Пускай сегодня он поплачет,
Ничем грехи не отмолить.
 
 
Он помнит все еще девчонку,
Что много лет тому назад
Смеялась так же, очень звонко,
В нее влюбился наугад.
 
 
Он вспомнил, как бывал повесой,
Как от семьи стремглав бежал,
Как пил, как ангелом и бесом
Со дна себя он доставал.
 
 
Шепча привычную молитву,
Старик метлу свою обнял,
Снежком девчонка с сердцем битву
Свершила. Ту, что проиграл…
 
 
И вот уж двое безмятежных
Среди столицы, к холодам,
Сбивая лед с домов заснежных,
Летят к судьбе своей ветрам.
 

Колыбельная

 
Смиренной трусости покой
Не мил, не сладок, непривычен,
Команды не было: «Отбой!»,
И мир мне крайне симпатичен.
 
 
Людей навязчивые взоры,
Спонтанной мудрости роса,
Средь женщин будничные ссоры,
Мужчин наветы за глаза.
 
 
Ты, мир, бескрайне интересен,
Спокоен, бережлив и чист,
Вселенской мудрости и песен
Ты полон. Хоть и эгоист.
 
 
Ты назначаешь и свергаешь,
Пугаешь страны и стада,
Ты с нами словно бы играешь,
Заставив вновь услышать: «Да».
 
 
Да, все почти в богов мы верим,
Да, мы боимся пустоты,
Путь до которой мы не смерим,
Но ту, что нам готовишь ты.
 
 
Да, ты слывешь гостеприимным,
Для искренних, и для господ,
И да, быть можешь ты противным
Для них же, и наоборот.
 
 
Да, ты слегка непредсказуем,
Земля застряла в небесах…
Где, вопреки нашим раздумьям,
Ты судишь на моих глазах.
 
 
Ты слишком слаб и скоротечен,
Чтобы кого-то вдруг гневить,
Ты слишком скуп и столь беспечен,
Что можно без тебя прожить.
 
 
Презрев завистников и славу,
Устав от праздников и лжи,
Приняв смиренье как забаву,
Отдав любовь, ты лишь скажи.
 
 
Как скоротечен, так всевластен,
Как зол, так и в стихах хорош,
Ты, мир, лишь тем уже опасен,
Что слабым не подкинешь грош.
 

Неприкаянные

 
Промчалась мимо волчья стая,
Не псы, не гончие, а черти,
Они не станут, предавая,
Служить добру, лишь только смерти.
 
 
Волков следы на снеге липком
Сковал мороз, словно играя
Со всеми, кто клянет ошибку,
Кто не боится этой стаи.
 
 
А серые, что на рассвете
Неслись на запах свежей крови,
Боятся, что их не приметят,
И трусят, что их только трое.
 
 
Бегут они, как ветер в стужу,
Несутся, лютые, во вьюге,
Им жертвенник совсем не нужен,
Им бок оленя дай упругий.
 
 
Мчит, знай, на север эта тройня,
Инстинктом, голодом беснуясь,
Им север нужен, там лишь бойня,
Им сытно там лишь обоснуйся.
 
 
Волкам готово волчье счастье,
Там кровь кипит на свежей туше,
Но север, он уж в чьей-то власти,
И серый гость ему не нужен.
 
 
Ослабив ход, оскал голодный,
К земле приникла волчья тройка,
Навстречу, речкой непригодной,
Охотники, кричат: «Постой-ка!»
 
 
Прервался бег безликой стаи,
Их север встретил неуклюже,
Охотник, дробью кость ломая,
Им объяснил: он им не нужен.
 

Замкнутый круг

 
Навру себе я, озираясь,
Представив стены и мечты,
В одни стою я, упираясь,
Другие, верно, даришь ты.
 
 
Тайник надежд, родник проклятий,
Чертами строгими пленив,
Ты словно ждешь, что умирать я
Вновь стану, лишь тебя простив.
 
 
Я побегу от воскрешенья,
От боли муторных зарниц,
И вновь – портрет твой в умиленье
На задней стороне ресниц.
 
 
Глаза прикрыв, я успокоюсь,
Сквозь сон почувствовав тебя,
Твой стан, и нежность рук, и голос,
Твой редкий вздох внутри меня…
 
 
Но звезды могут оглянуться,
И на заре открыв глаза,
Секундой лишь я прикоснуться
Могу к тебе, пока в слезах.
 
 
Мои мечты – моя оплошность,
«Бесценной» верности под стать.
Нельзя, уснув, проститься с прошлым,
Проснувшись – в будущем пропасть.
 

Оптимист

 
Я вечно буду виноватым
Судьбой навязчивых идей.
И в самомненьи непредвзятом,
И в мненьи близких мне людей.
 
 
Моей виной утешат горе,
Иные – славу обретут,
Грехов во мне отыщут море,
Поскольку сами в них живут.
 
 
Моей тоской прикроют лица
Шуты, злодеи, палачи,
А если с ними смех случится,
Они лишь крикнут: «Не молчи!».
 
 
Потребуют с меня оплаты
За нежеланье быть собой,
Я улыбнусь – мне ждать расплаты
За дерзость обрести покой.
 

Осадки

 
Шел снег. И было грустно мне,
Как жмет в минуты сожаленья,
Как страх приходит лишь во сне,
Как с болью рвется в пробужденьи.
 
 
Шел снег. С заоблачных высот,
Скрывая грязь и бездорожье,
Легко ведя на эшафот
Тех кто уж смог. И тех, кто сможет.
 
 
Шел снег. При ласковой луне,
Что сатанеет от безволья,
Луне, что видится в окне
Лишь одиноким, не застолью.
 
 
Шел снег. Он шепотом весне
Все говорил идти потише,
Чтоб шум от будничных измен
Стал для зимы совсем не слышен.
 
 
Шел снег. Не ведая примет,
Не разбирая направленья,
Он словно дал себе обет
Предать обманы все забвенью.
 
 
Шел снег. А я, как обомлев,
Стоял, внимая красоте,
Простить, забыть я не сумев,
Бежал сквозь белый дым к мечте.
 
 
Шел снег. Нетороплив был бег,
Мечта надеждой притворялась,
Что не прощу себе я век,
Где что мечталось, не сбывалось.
 

[2]

X

Без страха мы безоружны перед природой. Без смелости – перед Богом.

X

Не совершать свои ошибки невозможно. Поэтому я тщательно слежу за их разнообразием.

X

Несчастнее людей, лишенных совести, только люди, лишенные фантазии.

X

Жизнь мы обязаны любить, ведь она – всего лишь плацебо смерти.

X

Жадность – ненависть к другим. Зависть – ненависть к самому себе.

X

Ни одно место так не красит человека, как покрашенная скамейка. И ни один человек так не красит место, как я после слабительного.

X

Не бывает полезных знакомств. Бывают только искренние симпатии либо навязанная дружба.

X

Плохое воспитание – избыток заботы. Равно как и плохое образование.

X

Чтобы удовольствия от жизни приносили радость, я всю жизнь смотрел в лицо неприятностям…

X

Красивый человек – наследие генофонда. Красивая женщина – совершенство природы.

Человек без судьбы

 
Он призрак. Он таит в себе
Прошедших лет простую радость,
Он благодарен той судьбе,
Что все еще ему осталась.
 
 
Он вспоминает те мечты,
Которыми обогатился:
Любить ее до простоты,
Знать, что с ошибками простился.
 
 
Его уж нет, он привиденье,
Он слепок детства Бытия,
Где он в навязчивом сомненьи
Все смысл искал. Почти как я…
 
 
Он – миф. Часов очарованье,
Что к будущему нас влекут.
Почтив секунды ликованье,
Миф в вечность шел, куда зовут.
 
 
Где он со страхами простится,
Где будет он опять смешон,
На чью-то красоту польстится,
И вечно будет в ней влюблен.
 
 
Он – призрак. Жертва ожиданья,
Земных хлопот пустой продукт,
Ни счастья он, ни состраданья
Не знал. Нигде его не ждут.
 
 
Он раздражает легкой жизнью,
Презреньем к славе и к богам,
К безумным тризнам и унынью,
К привычкам пить по четвергам.
 
 
Его удел – лишь сожаленье,
Что время сыплет свой песок,
Не предаваясь наслажденью
Испить из жизни хоть глоток…
 

Ей стало девяносто три

 
Простое: «Я не позабуду», —
Душой наивно вдруг твержу.
Когда-то: «Больше так не буду», —
Бубнил. И этим дорожу…
 
 
Откуда боль, откуда – радость?
За то, что в шумной пустоте
Так много памяти осталось
К твоей волшебной красоте.
 
 
И к красоте твоей улыбки,
И к строгим ноткам голосов,
Которыми ты «очень шибко»
Учила не бояться слов.
 
 
Учила жить, «и не вертеться»,
Желала света и любви,
Просила к той лишь присмотреться,
О ком готов всю жизнь молить.
 
 
Ты вспоминала и вздыхала,
Тебе судьбой была дана
Такая жизнь, что очень мало
В ней было нас. Но вот одна…
 
 
Одна решенья принимала,
Одна терпела свою боль,
Одна меня ты понимала,
Одна… Но были мы с тобой!
 
 
С высоких праведных небес,
Из-под седого небосвода,
Ты видишь наших судеб лес,
И знаешь, в чем наша природа.
 
 
А знаешь, точно понял я,
Сейчас вот: «Слезы подотри», —
Сказала ты. Уход приняв,
Ты с нами. В девяносто три.
 

Будем жить

 
Как жизнь сложна, так смерть проста,
Душа невинна, улетая.
Что хитрый, негодяй, простак,
Все равноценны, погибая.
 
 
Но люди, что остались жить,
Необратимо умирая,
Что смогут душам предложить,
Тем, что уходят, улетают?
 
 
Всесильной памяти кусок,
Листок со строчками прощанья…
Чуть больше стал я одинок,
Бледнеют жизни обещанья.
 
 
Сложнее верить мне, что учишь.
Пустое… Тень сомнений, сгинь!
Ты, Боже, забираешь лучших,
Чтоб худшим не облегчить жизнь.
 

Год

 
Секундой кажется мгновенье,
А год – осколком Бытия,
Его немое протяженье,
Боюсь, не осознал лишь я…
 
 
Он будет упомянут в книгах,
В скрижалях, в чьей-нибудь мольбе,
В невыразительных обидах,
И в трижды сломанной судьбе.
 
 
Год замер, словно в ожиданье,
Ему так стыдно уходить,
Не хочет быть воспоминаньем,
Не хочет. Он не хочет быть.
 
 
Его судьба – не есть примета,
Ни в чем сей год не виноват,
Но как же хочется ответа,
И время повернуть назад.
 
 
Как же мила ты мне, Отчизна!
Как дорог шелк твоих тревог
За нас, сынов твоих, капризных,
Всегда найдешь им уголок.
 

Возвращение

 
Поэту не нужна ни слава,
Ни муза под его окном,
И ни к чему ему забавы
И солнце знойным летним днем.
 
 
Ему и не за чем стыдиться
Ту, что скорей спешит обнять,
Поэту нужно лишь влюбиться,
Чтоб что-то дельное сказать.
 
 
Чтобы желать, и не бояться,
Чтоб, пересиливая страх,
Остаться, на века остаться
В ее нечаянных слезах.
 
 
Чтобы бороться, не стесняясь,
Не за мгновенье, не за жизнь,
Чтобы любовь свою читая,
В ее душе смерть пережить.
 
 
И вот тогда соединятся
В их душах все, и даже страх,
И радость Богу поклоняться,
Добро улыбок на губах.
 
 
Тогда, тогда поэт очнется,
Не станет в нем ни капли лжи,
Всегда обратно он вернется,
Ты лишь «Зову» ему скажи…
 

Бури благородны

 
Литыми небесами,
Холодными шагами,
Как будто бы босыми
Шел южными ветрами.
 
 
Зачем штормит удача?
Владелица невежд?
Зачем злой рок гнет мачту,
Наместницу надежд?
 
 
Зачем я улыбаюсь,
Так радуюсь, так плачу?
Ведь так я жить стараюсь,
И так люблю отдачу.
 
 
Наверное, я верю.
Я радуюсь штормам.
Штормами счастье мерю,
Не веря лишь умам.
 
 
Лишь бури благородны,
В них властвует игра,
В них есть всегда порода,
И им всегда пора…
 

Маска простака

 
Снимите маску мне шута,
В ней обречен на убежденья,
Да и влюбленного – не та,
Ну что в ней, кроме огорчения.
 
 
Снимите маску сластолюбца,
Ни разу не был власть я люб,
Уж точно не пойдет – безумца,
Нрав у безумцев не так груб.
 
 
Зачем вы вдоволь посмеялись
Над моей маской простака?
Так вы же сами и остались
Ничем не лучше дурака.
 
 
Не верю больше я в театр,
В огромный славный маскарад,
В котором в маске – всяк оратор,
А я уж, сняв их все, не рад.
 

[3]

X

Не то чтобы мне неохота. Скорее – непонятно и скучно.

X

Любил всех возрастов покорность…

X

Всем лучшим и новым мир обязан человеческой душе. Поскольку в природе разума – страх перед любыми переменами. Ведь они таят опасность.

X

Я бываю благодарен толпе фанатиков за счастье почувствовать себя в одиночестве. Которым часто фанатею.

X

Поскольку собака кусачая от жизни собачей, завел черепаху. Которая бывает от своей жизни двухсотлетней.

X

У кошки девять жизней. У человека – столько, сколько он способен себе выдумать.

X

Улыбаются от доброты. Ржут – чаще от страха.

X

У алкоголя есть достоинство и недостаток: он придает уверенность, но тратит ее не по адресу.

X

90-60-90. Неравнобедренный любовный треугольник.

X

Невозможно быть великим без истории. Ни человеку, ни государству. Но чтобы создать историю, нужна дерзость. И ее слишком часто заменяют хамством на любом уровне.

Смычок

 
Потрепала скрипка за живое,
Да смычок осунулся уже,
Ей подвластно пение любое,
Но вот он подвел на вираже…
 
 
Сколько лет служил он вдохновеньем,
Верным другом, не готовым вспять,
Ей скрипач не нужен – умиленье,
Лишь смычок, что день, давал опять.
 
 
А она рыдала и просила
Одного лишь: струн не отпускать,
Вовсе не от рук, за кем носилась,
От смычка, вернувшегося вспять.
 
 
Век струны – и гладок, и приятен,
Скрипки скрепы, ведь живут века,
И как ни был бы смычок опрятен,
Первым он уйдет наверняка.
 
 
Вот смычок от нас и отходил бы,
Скрипка сорвалась с последних нот,
Но скрипач, каким артистом ни был,
Словно знал секунды поворот.
 
 
И к большому зала изумленью,
Отмахнулся от конферансье,
Тот, что с идеальным натяженьем
Быстро нес смычок на смену ей.
 
 
Было то великое искусство,
И смычок прекрасно понимал,
Что как бы ему ни было грустно,
Он в руках маэстро погибал.
 
 
Зал притих. Застыли на галерке,
Скрипка с придыханьем понеслась,
Как бы ни пронзительно был звонким,
Струнам его скоро смерть нашлась…
 

Ангел

 
Город спал. Ему не спится,
Чуть услышав голос свой,
Он тотчас к окошку мчится,
Вдруг поговорит с собой?
 
 
Верно, хитрый собеседник,
Что вербуют по ночам,
Все-то так. Уже Сочельник
Средь своих святых начал.
 
 
Кто же ты, ночной повеса?
Сонм старинных голосов,
Может быть, предвестник беса?
Он поговорить готов?
 
 
Или это шутки ради
Сам с собой заговорил?
Иль к какой-нибудь преграде
Сам себя ты вдруг подбил?
 
 
Но не чудится тот голос,
Громче он и веселей,
Он уж, вроде, вот, на волос
Рядом. Торопись скорей!
 
 
Может, что-то разузнаешь,
Или выпросишь чего.
Голос, он к чему? К награде!
Он уменья одного.
 
 
Объяснить, простить, повысить,
Все же ночь-то непроста,
Слышишь? Будто бы «Возвысить»!
А канун ведь Рождества…
 
 
Присмотрелся он в оконце,
И стакан воды испил.
Там, навстречу лучам солнца
Куст березки в окна бил.
 
 
Пригорюнился наш малый,
Приуныл, прилег, уснул…
На плече его усталый
Ангел тихо лишь вздохнул…
 

«Беру я вдохновенье в страсти…»

 
Беру я вдохновенье в страсти,
Его моим ковшом – да горы,
Не источник книги, – власти!
Дамы, позадернуть шторы!
 
 
Ум беру из-под полы,
Там его всегда навалом,
Ум – лишь часть чьей-то игры,
Чаще – смесь воды с отваром.
 
 
Воля – это ж очень просто,
Часть раздетой, ну… мадам,
Часть – просеянного проса,
Остальное – не отдам.
 
 
Доброта – вот что живое,
Не отвары, не стихи,
Рецептуры тут, не скрою,
Нет. Есть лишь одни грехи.
 
 
Если дружишь с головою,
Страсть твоя течет иль бьет,
Волей давишь все живое,
Грех лишь зло прилежно ждет.
 
 
Вы просили, дамы – вольте,
Нет ни слабости во мне,
Ни грехов, таких, что вскройте, —
Не приляжете во сне.
 
 
К моей старой, доброй мине,
Все еще я не забыл:
Нету в девушке рабыни,
Есть во мне лишь то, что мил…
 

Орден

 
Железный, сильный, чуть потертый,
Верчу в руках я орден твой,
Он вовсе не из обреченных
Лет и стремлений. Но покой,
 
 
Что мне дает твоя награда,
Рук и ума твоих гранит,
Он так силен… Его мне надо,
Он память о тебе хранит.
 
 
И! Вихрем сквозь десятилетья!
Сквозь комитеты, боль больниц,
Сквозь слез, пусть сильных, междометья,
Не зная времени границ,
 
 
Несусь к тебе я неуклюже,
К твоим улыбкам и теплу,
И к голосу, что так мне нужен,
И к хохоту, что поутру.
 
 
К твоим рассказам и объятьям,
И к безразличию к толпе,
Которой мог и волю дать ты,
А мог и подчинить себе.
 
 
К твоему прищуру деревни,
Но педантичности во всем,
К мольбам к тебе: «Деда, окрепни»,
К желанию побыть вдвоем…
 
 
Верчу в руках я орден твой,
Не боевой, и не героя,
Он будет навсегда с тобой,
Он своего совсем покроя.
 
 
Железный, сильный, чуть потертый,
С звездой – частичкою тебя,
И скромной фразой: «Знак почета»,
Как будто в памяти клеймя:
 
 
Не смей сдаваться, слезы вытри,
Мерзавцев, пыль – под каблучок,
Про волю помни, но будь хитрым,
И береги семью. Как мог…
 

Лунные качели

 
Уж бурый вечер ждет морозов,
Снега сошли с кривых берез,
Стихов пейзаж не хочет, – прозы
Он жаждет сквозь морозных слез.
 
 
Он ждет, когда запорошится
И заметет его луга,
Когда метель закопошится,
И хрустнет снег в ее ногах.
 
 
Природа мучает зимою,
И тучей тьмы под горизонт,
До солнца жадною порою
Весна когда еще придет!
 
 
Ни русских сказок небылицы,
И ни обрядов вековых,
Ничто не ждет зиму-царицу,
Я к облакам ее привык.
 
 
Уж бурый вечер и морозы,
Ночь обещает баловство,
Под бегство туч луны угроза
С пейзажем ждет свое родство.
 
 
Желтеет сквозь морозы месяц,
Смешной, нелепый хулиган,
Поди лет миллиардов десять
Висит он, хоть Земля строга.
 
 
То приютит его как друга,
То спрячет от чужих очей,
То явит прелесть его круга,
То скроет, словно он ничей.
 
 
Он путешествует по небу,
Живет в моих спокойных снах,
В его качелях был ли, не был,
Неважно. Я в его руках…
 

Враги и друзья

 
Мне солнце светит в наказанье,
И звездный свод уж стал не мил,
Безвкусных дней очарованье
Я вкусным ядом все испил.
 
 
Дурман обманчивый просторов
И темнота усталых лиц,
Унылый вид земных узоров, —
Математических таблиц…
 
 
Я заставляю улыбаться
Себя по разным пустякам.
И все мечтаю рассмеяться
В лицо бесчисленным врагам.
 
 
Их много. Рабство и усталость,
Наивность и седой покой,
Еще сомнение старалось
Повелевать повсюду мной.
 
 
Открыл глаза, вздохнул пошире,
И «нет» сказал своим врагам.
А на их место в этом мире
Друзья пришли к моим ногам.
 
 
Клялись мне в верности не дюжей
То праздность, счастье и покой,
То страсть походкой неуклюжей
Холодною вела рукой.
 
 
Ко мне бежали щедрость с ленью
И сны надежд – пиров сыны.
Я понял: не в «друзьях» спасенье,
Лишь в ощущении вины.
 
 
Я виноват, что не старался
Любить друзей по пустякам,
И виноват, что приближался
Со страхом я к своим врагам…
 

В наказанье

 
Что ж я живу-то, в наказанье?
Зачем на весь я мир кричу
О том, что мира созерцанье
Ждать в одиночестве хочу?
 
 
Что ж я боюсь-то, в наказанье?
Откуда преданность и боль
От своего же понимания,
Что вечно нам не быть с тобой?
 
 
Что ж я молюсь-то, в наказанье?
Прекрасно зная тьму веков,
В которых все души вниманье
Томилось в глупости оков.
 
 
Что ж я пишу-то, в наказанье?
Считая чистые сердца,
И порождаю то сознанье,
Что внемлет сроку до конца.
 
 
Что ж я молчу-то, в наказанье?
Щадя изменчивый покой
Всех тех, кто грезит обладаньем
Хоть капли власти надо мной.
 
 
Что ж я смеюсь-то, в наказанье?
Ведь вижу я и гнев, и зло,
Совсем смешно то расстоянье,
Что разделить от них смогло.
 
 
Что ж я люблю-то, в наказанье?
Ведь не был я красив и мил.
Но так свежо тебя желанье,
Что наказанья полюбил…