Текст книги "Этюды"

П. О. П.

– Светлов?..

– Да…

– Натан Евгеньевич? С вами хотят поговорить, – голос в трубке был молодой и спокойный. Сменили секретаря… Что им ещё надо? Рано ведь… Хорошо, что не брякнул в ответ какую-нибудь глупость. Да, от таких звонков не отказываются.

– Да, да, конечно, – устало ответил он и откинулся на спинку плетёного кресла. Подушка сползла вниз, и спине стало неудобно. Ладно, потерпим.

– Ало, Натан, ты там? – тон жёсткий, без компромиссов. Как всегда.

– Да. Куда же мне деться, – со вздохом ответил он и поморщился.

– Вот-вот. И не надо никуда деваться. Тут вопрос ещё один возник. Ты нужен.

– Никаких проблем. Что надо сделать? – трубка немного дребезжала, и это вызывало раздражение. И ещё очень не хотелось собирать вещи и куда-то лететь. Особенно в Россию. Но он сдержался. Спокойствие, только спокойствие. Не Борис, и не Каха. Одного раза хватило.

– Ну, за гуся голландского спасибо огромное. Помог однозначно. Потренирует наших футболистов. Глядишь и получится что. Молодец, оплатил его счета. Дальше мы с ним сами решим, как быть. А вот у теперь тут ещё два вопроса. Там на Украине второй круг выборов намечается. Так вот, красавица наша с косичкой запаниковала. Попросила Олежку отдать ей голоса, а он отказал. Залупился по полной. Надо их успокоить. Позвонить, посоветовать.

– Кому, Юле? – нахмурил брови он. Встреча со «взбалмошной парикмахершей», как он её про себя называл «украинскую красавицу с косой», особой радости не вызывала. Неужели в Киев придётся лететь?

– И ей, и Олежке. Скажи, что Петя идёт на первое место и пусть не грызутся, – с раздражением ответил голос. Слух резанули металлические нотки.

– Понял. Убедить надо? – аккуратно спросил он.

– Ну, да. По-своему. Аккуратно. Всё имеет цену. Помоги им найти правильную цену. Юля в теме. Бизнес свой имеет. Намекни ей про поездку в Москву. Понял?

– Да-да, – наконец догадался он.

– А на Олежку плёнку тебе передадут. Он – опущенный. Опера записали всё.

– Тогда легче, – с облегчением вздохнул он. Работа с тренером сборной или с игроками клуба – это одно дело. А вот проклятая политика, будь она неладна – это уже совсем другое. Хотя, какая, чёрт, разница? И тем, и другим надо платить. Жалко, Боря обиделся. Сидит на соседней улице, а общаться не хочет. Ещё в суд хочет подать. Причём здесь, в Лондоне. Что его за блоха укусила. Может, Каха денег не дал?

– Ну, вот и хорошо. Поговори там, с кем надо и приступай. Летать, думаю, туда не надо. Ты – фигура заметная. Не стоит светиться. У него свои люди в Лондоне есть. Так что можешь всё там решить, – припечатал суровый голос.

– Спасибо огромное! – искренне выдохнул он, вложив в эти слова как можно больше благодарности. Тем более, что врать не пришлось. Он действительно предпочитал решать проблемы «на месте».

– Благодарить не надо, – покровительственно проговорил собеседник. И сразу жёстко добавил: – Когда надо будет, полетишь без предупреждения. А пока осваивай футбольную тему. На Чукотке за тебя поработают, не волнуйся.

Он ничего не ответил, только вздохнул. В трубке тоже промолчали. Через секунду раздались короткие гудки.

Дорога до небольшого ресторанчика на Блэкхозроуд с видом на водохранилище заняла полчаса. Но голова начала болеть ещё раньше. Суть разговора была ясна, но форма всегда заставляла чувствовать себя засранцем. Больше всего он любил молчать. Любил просто подписывать счета… или не подписывать. И всё. Как с голландцем. А здесь… Здесь дело пахло политикой. Почему они без болтологии никак не могут? Ладно, решим.

Сумма оказалась небольшой. Олежка, как оказалось, просто получил от «победителя» предложение ещё до первого тура выборов. И довольно щедрое. Поэтому к плёнке с допросом у опера прибегать не пришлось. После этого на связь больше не выходил. Юля сама слилась. Решила «патриотку» разыграть. Ну пусть попробует. Петя ей это не простит. Он – парень непростой. Церковь подтянул Аккуратно так, без шумихи. Хотя он всё равно человек не тот. Вим там нужен такой, чтобы и бизнесменом был, и политиком, и ещё церковный сан имел, тогда другое дело…

Новый старший тренер клуба говорил недолго. Это было хорошо. Для хорошей игры нужны были дорогие игроки. Натан выслушал его и коротко резюмировал:

– Понятно. Хорошо. Умножим на два. Такая сумма пойдёт? – сказал он и встал. Довольно немолодой мужчина опешил и посмотрел на него с нескрываемым недоумением. – Технику обсудите с мистером Слайтером, – кивнул он в сторону стоявшего у двери помощника. Тот, заметив кивок «хозяина», сразу же приблизился. – Вопросов нет? – спросил напоследок он у неподвижного собеседника, но тот только покачал головой. – Вот и хорошо. Покупайте ваших игроков.

Дорога домой заняла больше времени из-за пробок. Позвонила Саша. Роды были трудными. Это был первый ребёнок. Она хотела съездить в храм. Два дня назад прилетел какой-то важный поп. Чуть ли не вторая рука патриарха. Ждали владыку, но у того дела в Москве оказались неотложные. По слухам, срочно вызывали на самый верх. Проверяют. Не верят. Хотя, чего там проверять? Он же и так всё делает, что ему говорят. За ему и Новодевичий отдали, и ещё кучу всего. Владыка ведь не перечит, он – свой человек. И в бизнесе понимает, и на рожон не лезет. Знает, кто его сверху прикрывает. Не тот, кто на иконе. Терпеливый мужик. Правильный. Ну и людей на путь истинный наставляет. Лучше Новодевичий в подарок, чем в ссылку на Соловки. «Мишка на севере» этого не понял. Теперь там, наверное, и встретит старость. Про «Юкос» свой точно забыть может. Навсегда.

Саша встретила очень нежно. После рождения сына она сильно изменилась. А он – нет. Просит денег на салоны и искусство. Наивная. Это – пассив. Денег гламур не приносит. Ну ладно, пусть немного поиграется.

– Что такой грустный? – спросила она, прижавшись к плечу и заглядывая в лицо своими огромными кошачьими глазами. Он поджал губы. – Сверху звонили? – вздохнула она и сочувственно подняла брови вверх.

– Да, – коротко ответил он, завидуя в душе её свежей, ровной коже и красоте. Молодость – сила! Ей – чуть больше двадцати, а ему – глубоко за сорок.

– Чего хотят?

– Не парься. Всё по бизнесу. Проблем нет. Устал я просто.

– Вижу. Не расстраивайся. Радуйся, что с Обамой не знаком. А то бы он тоже денег попросил.

– Да уж. Это точно. Уж и не знаешь, что лучше. То ли Обамой быть, то ли тем, у кого он денег просит.

– У тебя есть выбор? – хмыкнув, спросила Саша.

– Нет, нету, – впервые искренне согласился он.

– А хочется? – как-то странно спросила она. Он поднял голову и внимательно посмотрел ей в глаза. Раньше она об этом его не спрашивала. Натан покачал головой и ответил:

– Не знаю. Лет через десять может и попробовал бы…

– Через десять лет, может, уже надо будет в президенты земного шара готовиться.

– Нет, в России так быстро всё не закончится.

На экране в этот момент обсуждали момент принятия присяги и почему Обама оговорился. Стало неприятно и муторно. В висках появилось лёгкое постукивание.

– Саш, пошли спать, – попросил он.

– Голова? – так нежно спросила она, что он на мгновение даже забыл о боли. – Сейчас, конечно. Я пойду к малышу. Ты только скажи, как завтра? Пойдём в храм? Этот духовник не из политических. Я бы хотела с ним поговорить.

– Давай утром обсудим? – предложил он, чтобы не отказываться сразу. Идти на встречу со священником, хоть и высокопоставленным, не хотелось. Тем более сейчас.

Сон сразу навалился на него, как шкура огромного медведя. Но голова продолжала болеть даже во сне. Перед глазами прошли несколько человек, с которыми он встречался на этой неделе. А потом он вдруг оказался в Кремле. И снова вспотели ладошки. Как тогда, когда Берёза представил его Коржу и Ельцину. Эх, Кремль большой. Туда просто так не приглашают. Перед дверями в большой зал тогда остановили. Слышал, как кто—то впереди произнёс: «Представители крупного бизнеса…» После этого он вошёл и увидел за столом президента. Присмотрелся и не поверил своим глазам. Вместо президента сидел он сам. Наваждение… Натан нахмурился, но в этот момент кто-то подсказал ему сзади:

– Президент Светлов слушает вас…

Натан подошёл, сел, вытер со лба пот ладонью, как в юности. Смотреть на самого себя было невозможно. Казалось, что голова вот-вот треснет напополам и его унесут отсюда вперёд ногами. Он набрал в лёгкие воздух и решил наконец-то поднять взгляд. Деваться было некуда. С огромным усилием Натан посмотрел вперёд и остолбенел. Стены приёмного кабинета Кремля с гербами и золотыми вензелями исчезли, а вместо них на высоченных стенах висели иконы и лампады. Прямо перед ним в поповской рясе, белой шапке и с крестом стоял какой—то человек. От неожиданности Натан вскочил со стула. Но священник улыбнулся ему и сказал:

– Добро пожаловать в храм Пресвятой Богородицы, дорогой ты наш человек.

Натан присмотрелся, и ему показалось, что он сошёл с ума. Это был он. Опять он. Только теперь уже в другом одеянии, в церковном. В голове всё закружилось, и он потерял сознание. Когда очнулся, вокруг были стены родного офиса, с до боли знакомыми папками, ручками, телефоном и жалюзи на окнах.

– Натан Евгеньевич, – послышался голос секретаря Ниночки, – «Дальэнерго» прислало платёжку. Деньги перевели вчера. Вот копия, – перед ним стояла вроде бы настоящая Нина, с настоящим лицом. Он взял у неё факс и махнул рукой. Она вышла. Натан подошёл к зеркалу и внимательно посмотрел в него. Всё было на месте. Почудилось? Что ж, он и поп, и президент, и «чукотский олигарх»? Да, а почему бы и нет?

Дальше события закружились, как в детском калейдоскопе, и всё смешалось в чёрном водовороте.

Проснулся он в холодном поту. Саша приоткрыла глаза и улыбнулась сквозь сон.

– Поваляйся ещё, – прошептала она. – Полшестого ведь.

Но сон не шёл. Пролежав несколько минут, Натан сел на кровати и посмотрел в окно. Сквозь занавески виднелся купол собора Святого Павла. Он нахмурил брови, увидев крест, и перевёл взгляд на здание Парламента. Биг Бэн угрюмо маячил рядом. Неподалёку было здание биржи. Он несколько минут просидел в тупом оцепенении, а потом встал и вышел в кабинет. Там для этикета лежала старая Библия. Он взял её и вернулся в спальню.

Когда Саша проснулась, он водил пальцем по страницам в середине книги и напряжённо морщил лоб.

– Ты, что, читаешь? – удивилась она.

– Нет, ищу нужные места, – сосредоточенно ответил он. – Скажи, а во сколько мы сегодня идём в храм к этому, как там его… помощнику владыки?

– К одиннадцати. А что?

– Слушай, а ты не знаешь, у них там учиться надо, чтобы священником стать?

– Не знаю. А ты что, хочешь в монахи постричься?

– Ну, зачем? Можно поговорить и о другом способе. А сколько там учатся в этой семинарии? Не знаешь?

– Наверное, лет пять-шесть. По крайней мере, я так слышала.

– Пять лет… – пробормотал Натан задумчиво. – Это долго. Но по срокам подходит.

– Что подходит?

– Нет, ничего. Так, слышал, что Серёжа Ванин закончил Киевскую семинарию заочно. Помнишь его?

– Помню. Но о семинарии не слышала.

– А сколько до выборов президента в России?

– Откуда я знаю? Я там больше месяца никогда не жила. Отец из Штатов отправлял погостить у знакомых.

– По-моему, три года осталось. А потом они ещё семь лет добавили. Так-так…

– Перестань чушь нести в такую рань. Ложись, поспи. Тебе всё равно ни попом, ни президентом не стать. Ты же у нас – олигарх!

– Согласен, согласен. По отдельности никогда не стать. А вот если вместе…

ПОСТУПОК

Мысли сумбурно перескакивали с предмета на предмет, не давали сосредоточиться, хотя, казалось бы, ничего нового и неизвестного уже произойти не могло. Радовало только одно – что все, наконец-то, пришли. Немного душно, но ничего, терпимо. Как-то серо всё вокруг. И тихо. Сердце стучит тихо-тихо, где-то сорок восемь – пятьдесят ударов в минуту. Как после тренировки. Видно, как в такт его толчкам качается конец ботинка. И ещё дыхание такое тёплое. Очень чувствует верхняя губа. Вокруг тени. Одни тени. Ходят люди, а видны только тени. Боль внутри утихла – это хорошо. Иногда бывает так плохо, что её никакими силами не сдержать. Особенно последний месяц. Таблеток нет. Из-за этого. Это хорошо. Скоро всё закончится»..

– Встать, суд идёт! – эти громкие, но ненастойчивые слова судебного пристава заставили зал колыхнуться и встать. Пристав был человек пожилой, с небольшим животиком, и исполнял свои обязанности уже не первый десяток лет. Иногда он даже не помнил, как проходил день, потому что монотонное повторение одних и тех же процедур превратило его в некое подобие судебного автомата.

Хотя мест в зале было немного, половина из них были пустыми, что говорило о кажущейся заурядности рассматриваемого дела, хотя на самом деле это было далеко не так. Несколько переносов заседаний по разным причинам значительно поубавили количество публики, ждущей сенсаций и скандалов. Не было на этот раз и репортёров. Кто-то распространил слух, что подсудимый заболел и слушания снова будут перенесены. А ехать просто так на другой конец города никто не хотел.

Зал встал. Встали немногочисленные свидетели, которых наконец-то удалось собрать всех вместе, встал подсудимый, одетый в простой костюм школьного учителя, встал гособвинитель, пожилой юрист в форме, которая с трудом сходилась на его дородном теле, и только охрана не пошевелилась – она продолжала стоять, как всегда, с автоматическим оружием наперевес вокруг чёрной металлической клетки. Взгляды двух десятков людей устремились в одном направлении. В дальнем конце зала открылась дверь, и в неё вошли трое – судья и два помощника. Судья была женщиной бальзаковского возраста, однако выглядела гораздо моложе. По крайней мере, сорок пять ей бы никто не дал. Взбитая причёска из крашеных волос шла её округлому лицу с чистой, гладкой кожей. Брови были аккуратно подстрижены, а губы накрашены нейтральной, слабо-розовой помадой. Очки говорили о том, что у неё было слабое зрение, но они были так аккуратно сделаны, что не сильно бросались в глаза и их тонкая изящная дужка шла ей, хотя многие за спиной говорили, что эти очки превращали её в сову. Фигура судьи уже давно начала терять формы идеальной женственности, но она упрямо старалась затянуть её в приталенный пиджачок со строгим отворотом и юбочку-трубочку до колен, как у молоденьких девушек, работающих секретарями в больших трансконтинентальных компаниях. Звали её Худякова Варвара Сергеевна, и в этом здании, пожалуй, не осталось почти никого, кроме старого пристава, кто помнил бы, что лет пятнадцать назад она была для всех просто «секретаршей» Варькой, а ещё пять лет спустя, когда по рекомендации благосклонно относившегося к ней зампрокурора города решила пойти учиться в юридическую академию, её уже стали называть вежливо-заискивающе Варенькой. Это обращение с постепенной сменой сотрудников окончательно трансформировалось в Варвару Сергеевну, о чём она, порой, и сама жалела, с ностальгией вспоминая весёлую молодость, не отягощённую её нынешним статусом и соображениями морали.

Два помощника судьи были абсолютно непохожи друг на друга, чем вызывали улыбку у всех, кто видел их вместе. Один был высокий, худой мужчина лет пятидесяти, сутулый и угловатый. Он постоянно хмурил брови и старался выглядеть суровым и неприступным. Зачёсанные на лоб прямые невьющиеся волосы уже давно посеребрила седина, а время изрядно проредило их густоту. Единственное, что бросалось в глаза на его лице, были короткие острые усики, за которыми он явно ухаживал с особым рвением. Большие руки только подчёркивали худобу его тела: кисти рук и пальцы были покрыты выпирающими венами, а узловатые суставы фаланг казались неестественно большими, гораздо больше, чем у нормальных людей. В целом, он казался довольно суровым и принципиальным человеком. Второй помощник отличался добротным телосложением, невысоким ростом и открытым, широким лицом. Его весёлые глаза бегали из стороны в сторону, румянец не сходил с лица даже в жару, а светлые вьющиеся волосы только усиливали впечатление ребячества и несерьёзности, которое он производил на окружающих.

– Садитесь, – чётко произнесла судья, и зал заскрипел сиденьями старых стульев. Сел и подсудимый. Все искоса поглядывали в его сторону, но открыто смотреть на него никто не осмеливался. Харлампиев Владимир Александрович, бывший военный, майор в отставке, работавший до последнего времени преподавателем средней школы номер восемьдесят один, обвинялся в самом тяжёлом преступлении, которое можно было совершить в двадцать пятом веке, – в преднамеренном убийстве человека. В зале в качестве свидетелей присутствовали директор и несколько преподавателей школы, старший дворник кондоминиума, хозяйка квартиры, которую он снимал, соседи пострадавшего и его родственники.

Подсудимый сел ровно, облокотившись на спинку стула всей спиной. Он смотрел куда-то вдаль. Взгляд у него был спокойным и даже каким-то безмятежным. О чём он сейчас думал, где витал в своих мыслях, с кем разговаривал в душе, – всё это было неведомо находившимся в зале людям, то и дело бросающим на него быстрые взгляды. Судья тем временем прочитала введение и перешла к основной части. Зал то и дело вздыхал и перешёптывался, реагируя на её слова, но подсудимый оставался неподвижным, как статуя.

– … добровольно признался в том, что десятого ноября пришёл на квартиру к Герасимову Герману Георгиевичу, инвалиду третьей группы, проживающему по адресу… – судья долго зачитывала мелкие подробности названия и цифры, – где после непродолжительной беседы Харлампиев нанёс Герасимову удар кулаком в горло. В результате смещения колец трахеи и нарушения дыхания травма оказалась несовместимой с жизнью. Герасимов умер мгновенно. Харлампиев признался, что нанёс удар сознательно, с целью убийства Герасимова. Суть предварительной беседы, произошедшей между ним и Герасимовым, подсудимый сообщить отказался. Сразу же после происшествия Харлампиев вызвал милицию и признался в содеянном. Единственное, что он заявил, это что Герасимов заслужил такой конец. Подсудимый отказался от защиты адвоката…

«Что говорит эта женщина? Что она знает? Её голос звучит, как дробь маленьких барабанов на детском параде. Так обычно звенел борт при взлёте, когда они недостаточно быстро набирали высоту: как будто мелкие камешки стучали по металлическому борту. И этот голос тоже, как камешки по борту. Что-то читает, смотрит в бумагу, поправляет очки. Очки – маленькие иллюминаторы. Летала ли она когда-нибудь в космос? Ну, хотя бы на Луну?.. Вряд ли. Маленькие иллюминаторы. Маленькие глаза. Лицо округлое, светлое. Наверное, была когда-то красивой. А сейчас по бумажке читает что-то. И люди её слушают, как будто им слышно, что она говорит. Ведь она от них отгорожена своими иллюминаторами. Господи, какая чушь в голову лезет! Но живот и горло не болят, – и то хорошо. Надо расслабиться. Надо расслабиться. В правом лёгком опять боль тупым камнем стала стучаться по рёбрам. Надо расслабиться»..

Подсудимый никак не реагировал на слова судьи, и после некоторых процедурных моментов та предоставила слово стороне обвинения для опроса свидетелей. Все с облегчением перевели взгляды на прокурора, потому что во время чтения документа судья то и дело поднимала взгляд на подсудимого, и все остальные тоже невольно следовали за ней. Но смотреть на него было трудно. Не то, что рассматривать. И только один мальчишка из младших классов, хорошо знавший сидевшего за решёткой человека и до сих пор не веривший во все обвинения, не боялся смотреть на него дольше других. Но тот не замечал его и продолжал сидеть в неподвижной позе, уставившись в окно.

Государственного обвинителя звали Плотников Сергей Сергеевич. Он был человеком опытным и довольно сведущим в своих вопросах и не один десяток лет провёл в этой системе, поэтому знал, как быстро и грамотно делать свою работу. Но сегодня утром у него, как назло, разболелась поясница, и теперь он всё больше подумывал не о том, как получить от свидетелей нужную информацию, а том, как побыстрее вернуться домой, чтобы принять ванну и заказать сеанс удалённого иглоукалывания.

– Спасибо, ваша честь, – поморщившись, кивнул он судье и повернулся всем своим грузным, вязким телом к залу. Стул под ним заскрипел так отчаянно, что Судья Худякова удивлённо вскинула брови вверх, ожидая падения. Однако закалённый в долгих судебных баталиях стул выдержал и замолчал. Прокурор нахмурил брови, просматривая свои записи, и обратился к залу: – Прошу пригласить свидетеля Перову Зою Ивановну, хозяйку квартиры, которую снимал потерпевший Герасимов.

С переднего ряда поднялась невысокая, сухенькая женщина лет пятидесяти, явно робевшая и не знавшая, как себя вести в данной ситуации. Она нервно теребила в руках сумочку, стараясь не волноваться и таким образом снять душевное напряжение. Она даже решила сесть на первый ряд, чтобы не смотреть людям в глаза, но это только усилило её волнение. Прокурор поднял на неё взгляд, и она застыла, чувствуя, как холодеет спина и немеют ноги.

– Уважаемая Зоя Ивановна, – начал он, – вы сдавали квартиру Герасимову давно?

– Да, – пролепетала та. – Лет пять уже.

– То есть, вы знали его достаточно хорошо, да?

– Ну, да. Я же приходила постоянно.

– Как часто вы приходили?

– Раз в месяц, чтобы посмотреть, как там у него всё. В порядке ли. Ну, и плату получить, естественно.

– Понятно. А как вы могли бы охарактеризовать Герасимова? Каким он был? Не казался ли он вам странным, замкнутым, непонятным? Не вызывало ли его поведение какие-нибудь сомнения, подозрения, так сказать?

– Да нет, ну что вы! Очень внимательный был. Всегда со мной разговаривал, не так, как прежние жильцы. Нормальный был человек. Не пил, не курил. Платил тоже всегда вовремя.

– А кого-нибудь постороннего у него в доме вы не наблюдали? Мужчин, женщин, детей?

– Не-нет… Ну, что вы! Не было у него никого. Тихо так, скромно жил. Дети иногда из школы забегали. Но они так, просто, мимолётом. Любили они его. Сильно. Мне так казалось, – при этих словах человек за решёткой поморщился, но ничего не сказал. Зоя Ивановна продолжала: – Я никогда не видела, чтобы они там что-то такое делали… Нет, всё нормально было. И в доме всегда чисто было, прибрано.

– А вы знали, что у него есть родственники, сестра?

– Нет, не знала.

– А вы знали, что Герасимов жил на пенсию по инвалидности?

– Нет, не знала. Он платил мне вовремя. Чего мне было в его личные дела соваться.

– Понятно. Спасибо, Зоя Ивановна.

«Тихо шуршит под лавкой мышка: шур-шур, шур-шур. Перебегает из одного угла в другой, ищет крошки. А крошек нет. Мышка старая уже и слепая. Так когда-то рассказывала бабушка о мышах. Сейчас-то мышей уже нигде нет. Люди, как мыши. Тоже шуршат. Ну и пусть. Теперь уже всё равно. Герыча нет, сдаст квартиру кому-нибудь другому, такому же „герычу“ или приезжей семье. И будет дальше жить на свои крошки. Шуршать по жизни, пока не умрёт. Но намного позже. Намного…»

– Прошу вызвать в качестве свидетеля Марьянову Елену Ивановну.

Вперёд вышла молодая женщина с резкими чертами лица, довольно привлекательная, но тонкие, нервные губы и жёсткий взгляд немного портили это впечатление, внося в образ напускную строгость и высокомерие.

– Елена Ивановна, вы – директор школы, в которой работал Харлампиев Владимир Александрович.

– Да, господин прокурор.

– Скажите, ведь вы проработали с ним довольно долго, почти пять лет. Что вы могли бы вкратце сказать о нём?

– Да, около пяти. Владимир Александрович за всё время работы в нашей школе пользовался авторитетом и уважением учеников и преподавателей.

– А кто его вам порекомендовал взять в школу?

– У нас есть документ из Министерства образования. Дело в том, что у нас эта позиция была незакрыта очень долгое время, и никто не соглашался совмещать свой предмет с этими. Так что… мы писали заявки и в городской комитет, и в министерство, но долго, очень долго никакого ответа не приходило. И вот, когда пришло письмо с подписью самого министра, мы очень образовались, и даже не волновались… А что мы должны были сделать? Мы же не полиция нравов! – директор раздражённо пожала плечами и хмыкнула, как будто её в чём-то обвиняли. – И почему мы должны были волноваться? Ведь в министерстве тоже люди думают и несут ответственность. Мы же должны кому-то верить!

– Вы не волнуйтесь, Елена Ивановна. Копия документа о назначении у нас есть, – успокоил её гособвинитель. – Продолжайте спокойнее… Так что же случилось в последние полгода?

– Проблемы начались, когда некоторые ученики стали приходить в школу с невыполненным заданием, однако прекрасно отвечали на уроке, и знали весь материал лучше, чем их одноклассники. Они даже хвалились этим. Вроде бы надо было радоваться, но со временем таких детей становилось всё больше, и они образовали что-то, типа группы. Вот… И несколько раз с ними разговаривал Владимир Александрович. Индивидуально. В результате, он сказал мне как-то, что у него есть подозрение, но ему надо его проверить. А ещё через какое-то время дети из этой новой группы так называемых гениев стали пропускать уроки, якобы, по болезни.

– Да, я просмотрел справки. Все они выданы одним и тем же медицинским учреждением. И диагноз у всех детей одинаковый. У вас это подозрений не вызвало?

– Честно говоря, нет. На справки мы не реагировали. Болеют многие и часто. Так что… Вы понимаете, я получала сигналы из различных классов уже очень давно, но выявить точно источник проблемы мы не могли. Ведь дети такие скрытные, вы же знаете. Так вот, когда Владимир Александрович обратился ко мне с заявлением, я сразу же решила разобраться с этим вопросом. Мы провели педсовет с учителями и приняли решение вызвать проблемных учеников сначала без родителей для, так сказать, предупредительной беседы…

– Простите, что перебиваю, это было первое письменное заявление Харлампиева? – спросил гособвинитель. – Я имею ввиду, раньше сигналов, как вы выразились, от него не поступало? В устной там или иной какой-нибудь форме?

– Ну, вы знаете, так тоже сложно сказать, – раскрасневшись и запинаясь, попыталась уклончиво ответить директор.

– Да вы просто скажите, без сложностей: говорили вы с Харлампиевым на эту тему или нет?

– Понимаете, мы каждый день говорим о стольких вещах, в которых ещё помимо всего прочего проскальзывают и такие другие вещи, как вы понимаете, что очень сложно сразу в этих многоуровневых проблемах определить, о чём была речь. Возможно, что мы и упоминали об этом несколько раз. Да, кажется пару или тройку раз. Да, да, я точно вспомнила, ровно три раза мы обсуждали эту проблему, и мы сошлись на том, что с детьми надо работать. Что мы и сделали, вызвав их всех по одному в школу для беседы.

– Простите ещё раз, что перебиваю, – сказал гособвинитель и повернул голову к судье – для справки, ваша честь: персональный диктофон Харлампиева, который он, кстати, добровольно носил всё это время с собой, зафиксировал девять! – на этом слове гособвинитель сделал вескую паузу и многозначительно поднял палец вверх. – Повторяю, девять бесед с директором только на эту тему. После девятой беседы им был написано первое заявление на имя директора школы. Всего их было три. Три письменных заявления. После третьего и произошла та встреча учеников с преподавателями школы, о которой сейчас упомянула директор школы. У меня всё. Простите ещё раз за то, что прервал вас, Елена Ивановна. Итак, вы говорили о беседе с учениками.

– Да, мы провели беседу со всеми учениками, и они осознали свою вину. Они дали честное слово больше не водиться с этим… этим… Герасимовым. Так что эффект от проведённого мероприятия был налицо.

– А каким человеком вам казался Харлампиев в личной жизни? – неожиданно просто и бесхитростно спросил прокурор.

– Ну… это очень непростой человек, – замявшись и бросив косой взгляд в сторону решётки, промямлила директор. – Сложный. Противоречивый. Многое, так сказать, намешано. Сразу всё и не опишешь. Непростой человек… Он вёл несколько предметов, и к его ученикам никогда не было никаких претензий. Результаты проверки успеваемости всегда были положительными. Он почти всё время проводил в школе, занимался с детьми. Они вместе построили нашу гордость – школьную обсерваторию. Ну, в общем, это очень сложный человек, как я уже сказала. Он никогда не говорил, что думает, но всегда так задавал вопросы, что было непонятно, что он имеет в виду.

– Понятно… – покачал головой гособвинитель.

– А как дети называли Герасимова в ваших беседах? – спросил гособвинитель и посмотрел на Марьянову поверх очков.

– Ну, по-разному… – замялась та.

– А всё-таки?

– Как-то так уменьшительно.

– Что же, ласково как-то? Назовите, пожалуйста. Это же не грубо звучит?

– Нет. Просто непривычно. Герыч, Героин, Горе – вот так они его называли.

– Нда-с… Спасибо большое, Елена Ивановна, прокурор крутил в руках ручку, провожая усталым взглядом её хрупкую, нервную фигуру. – Ваша честь, позвольте пригласить в качестве свидетеля сестру Герасимова Зинаиду Георгиевну Власову.

Судья кивнула головой, и с места поднялась невысокая полноватая женщина непонятного возраста. Она выглядела настолько просто, что, закрыв глаза, трудно было с первого раза воспроизвести её образ по памяти.

– Зинаида Георгиевна, спасибо, что нашли время прийти на это заседание, – начал прокурор. Власова коротко кивнула головой и сглотнула. Прокурор одобряюще кивнул ей в ответ. – Вы, так случилось, остались единственным человеком, который близко знал Германа Георгиевича. Расскажите нам немного о нём, пожалуйста.

Сестра Германова поджала губы и начала не сразу.

– Герман с детства был трудным ребёнком, но он никогда не позволял себе обижать младших или слабых. Вы знаете, мы жили без отца, а матери было трудно уследить за всем в доме. Ну, как его описать? Нормальный, простой человек был. В детстве мечтал стать пилотом. Но учился плохо, поэтому и поступить не смог в училище. Пить он не пил. Да и не курил никогда. Не знаю даже, когда к этому вашему странному порошку пристрастился. Это, что, наркотик был?

– Нет, это был стимулятор мозговой активности, не вызывавший привыкания и зависимости, но постепенно разрушавший определённые зоны мозга, – кратко ответил прокурор.

– Ну, да. Вы уже говорили. Вот. Я в восемнадцать лет уехала в Новосибирск, там вышла замуж, у нас родился ребёнок. С мужем живу до сих пор. Всё нормально. А с ним с тех пор с ним и не виделись.

– Вы не пытались связаться с братом? Узнать, как он тут? Что делает, как живёт?

– Да нет как-то… Не было желания особого.

– А почему? Ведь он ваш единственный родственник.

– Знаете, сложно всё так. Даже не знаю, как это сказать…