Текст книги "Чужая дуэль"

Глава 4. Искушение.

Заместитель директора департамента сыскной полиции, полковник Сергей Владимирович Подосинский, сорока двух лет от роду, при росте нижнего среднего, весил более центнера. У него была крупная голова с выпуклым лбом, а по бледной, ноздреватой коже лица с грубыми чертами рассыпалось множество звездочек лопнувших капилляров, изобличающих в Сергее Владимировиче любителя сладко поесть и крепко выпить.

Однако в последнее время у Подосинского кусок не лез в горло. Подспудно тлеющий конфликт с шефом – генералом Бибаевым, в любой момент мог полыхнуть открытым огнем. Сергей Владимирович одно время даже всерьез задумывался оставить службу, но в последний момент все же отказался от этой мысли. Тем более что Бибаев, не рискнув остаться без чиновника, волокущего на себе всю повседневную работу в управлении, ослабил давление на заместителя.

Подосинский же не торопился покидать департамент по одной простой причине – ему было очень жаль терять доход от годами создаваемой системы мздоимства.

До Бибаева, само собой, доходили слухи о незаконных заработках заместителя, но реальных доказательств он добыть так и не смог. Получив первый анонимный донос сразу после вступления в должность, директор устроил заместителю безобразную сцену. Не стесняясь в выражениях, он орал на Подосинского, обвиняя во всех смертных грехах. Сергей Владимирович тогда благоразумно смолчал, но дал себе зарок найти и предметно наказать копающего под него негодяя. Однако после этого случая директор больше вопроса о взятках не поднимал.

А сегодня, впервые за долгие месяцы у Подосинского целый день было приподнятое настроение. На него вышел очень интересный клиент. Пустяковая работа обещала солидный денежный гонорар, что было весьма кстати, так как Сергей Владимирович давно задумал перестройку загородного дома.

Накануне вечером надежный посредник доставил Подосинскому на дом письмо без подписи. В послании всего-навсего предлагалось скомпрометировать и посадить в тюрьму по обвинению в убийстве лицо, данные которого будут предоставлены при личной встрече. В случае удачного проведения операции, помимо пятидесяти тысяч рублей, Сергею Владимировичу были обещаны убедительные доказательства неблаговидной деятельности генерала Бибаева, вполне достаточные для снятия его с должности директора департамента сыскной полиции.

От листа дорогой бумаги исходил странный аромат, напоминающий одновременно дорогие духи и лекарственный настой. Почему-то сначала обнюхав, а потом, прочитав письмо, Подосинский вдруг ясно осознал, что ему, наконец, представился реальный шанс избавиться от ненавистного начальника, а может, чем черт не шутит, и даже занять его место. Ощутив давно забытый душевный подъем, обычно осторожный, во всем сомневающийся Сергей Владимирович, привыкший чужими руками таскать каштаны из огня, однозначно решил взяться за предлагаемое дело.

Посредник, дожидавшийся возле черного хода, шепнул полковнику время и место встречи. Подосинского неприятно укололо то, что для рандеву клиент выбрал Лиговский канал, глухую, обладающую нехорошей славой окраину города, начинающуюся сразу за Московской заставой. Условий о прибытии на встречу без сопровождения, как зачастую бывало, не выдвигалось, и Сергей Владимирович решил на всякий случай взять с собой пару вооруженных охранников.

…В три часа пополудни Подосинский подкатил к чудом еще не сожженному бродягами необитаемому четырехэтажному дому. Городовых из ближайшей полицейской части он оставил охранять вход в бывшее парадное. Сам же, стиснув вспотевшими пальцами рифленую рукоятку револьвера в кармане пальто, отправился на поиски нужной квартиры.

Подниматься по узким деревянным лестницам было нелегко, особенно человеку комплекции Сергея Владимировича. Не раз его сердце замирало, когда под ногой предательски трещала ступенька.

Наконец, запыхавшийся и взопревший полковник достиг длинного коридора третьего этажа. Хрустя подошвами по толстому слою мусора на полу, он подошел к единственной сохранившейся в ряде пустых проемов двери. На покоробленном полотне, в пыльном полумраке светилась новенькая овальная бирка с номером тринадцать.

– Тьфу ты, нечистая сила, – пробормотал Подосинский и перекрестился.

Вздохнув и взведя в кармане курок револьвера, полковник толкнул дверь. Ржавые петли оглушительно завизжали. Сергей Владимирович вздрогнул, но заставил себя шагнуть вперед.

Большую, чисто выметенную комнату, с наглухо забитыми окнами, примерно пополам делил полупрозрачный занавес, за которым угадывался сидящий в кресле человек. На полу рядом с ним, едва справляясь с окружающим мраком, горела свеча.

– Мне нравится иметь дело с пунктуальными партнерами, – неожиданно старчески проскрипел неизвестный, повторно заставляя Подосинского содрогнуться. – Не стесняйтесь, присаживайтесь. И можете оставить в покое револьвер. Здесь вы в безопасности.

Сергей Владимирович присмотрелся внимательнее и обнаружил старенькое кресло. Так и не выпуская рукояти револьвера, с трудом в него втиснулся.

– Никому не верите на слово? – голос за занавесом наполнился неприкрытой иронией. – Как угодно. Только не пальните ненароком. Я не люблю пустого шума.

Полковник неожиданно успокоился, аккуратно спустил взведенный курок и вынул руку из кармана.

– Правильно. Так будет спокойней всем, – прокомментировал его действия невидимый собеседник, и продолжил. – Если вы здесь, я понимаю, что предложение принято?

– Кто вы такой? – перебил старика Подосинский. – И к чему весь этот маскарад?

– Имейте терпение, – хихикнули за занавесом. – Когда узнаете подробности, то поймете, что этот, как вы выражаетесь маскарад, всего лишь обоюдная гарантия безопасности. Соблаговолите ознакомиться с содержимым правого конверта на подоконнике.

Сергей Владимирович неуклюже выбрался из слишком тесного для его туши кресла и увидел на облупившихся досках под окном два одинаковых белых конверта. Из правого он вытряхнул карандашный портрет и четвертушку бумаги с текстом: «Исаков Степан Дмитриевич, 5 февраля 1843 года рождения, родился в Вышнем Волочке Тверской губернии, из мещан, прибыл из Казани». Напротив даты и места рождения, а также предыдущего места пребывания стояли большие вопросительные знаки.

– Что означают вопросы? – заинтересовался полковник.

– Только то, что сведения сомнительны. Портрет же сделан хорошим мастером и имеет полное сходство с оригиналом.

– Это и есть человек, о котором шла речь? – Подосинский поднес изображение ближе к глазам, напряженно его рассматривая.

– Да, но только это не все. В настоящее время сие лицо проживает в имении Александра Юрьевича Прохорова и находится под его покровительством, потому как нанят для приватного поиска убийцы его сына.

Сергей Владимирович присвистнул и в раздумье наморщил лоб.

– Да, теперь я понимаю, у вас действительно есть серьезный повод оставаться инкогнито. Если я проколюсь, Прохоров не только меня сотрет в порошок, но будет весьма заинтересован узнать имя заказчика. А так как я его соответственно не знаю, чик, и цепочка обрывается. Ловко!

– А почему вы решили, что можете проколоться? – проникновенно заговорил собеседник. – Вы, второй человек в департаменте, сжимающем горло преступному миру города! Вам, имеющему богатейший опыт сыщика, помноженный на опыт политических интриг, всего-то нужно разобраться с жалким дилетантом без роду и племени, случайно оказавшегося в тени крупного деятеля. Нужно элементарно доказать Прохорову, что он обратил внимание на недостойного человека и тот сам растопчет его.

Во время этого монолога Подосинскому почудился знакомый запах, такой же исходил от письма с предложением этой встречи. Сомнения, всколыхнувшиеся в Сергее Владимировиче, вдруг растворились без остатка. Какие могут быть колебания, он же сам Подосинский! А упечь за решетку какого-то жалкого мещанина, когда у него в камерах потомственные дворяне и купцы первой гильдии рыдают, вообще раз плюнуть.

– Дабы вы не сомневались в серьезности намерений, – продолжал увещевать голос за занавесом, – откройте второй конверт. В нем аванс в сумме десяти тысяч рублей.

От таких денег Подосинский не в силах был отказаться.

– И последнее, – заказчик уже не вызывал неясного раздражения. – Постарайтесь привязать Исакова к убийству Прохорова-младшего. Таким образом, вы убьете двух зайцев – нам поможете и маньяка поймаете.

Полковник хмыкнул:

– Повесить на Исакова все трупы, включая Прохоровского сынка, не проблема. А если этот маньяк снова начнет убивать? Больно уж почерк у него специфичный. Что тогда?

– Вы свое дело сделайте, и навсегда забудете про весь этот ужас, – отрезал собеседник.

Подосинского вдруг окатила ледяная волна.

«Во что я впутался?» – мысль уколола, но тут же канула в небытие подсознания.

Свеча неожиданно погасла, и наступила полная темнота. Найдя дверь на ощупь, озадаченный полковник начал нелегкий спуск вниз. О том, что все было наяву, напоминал только плотно набитый деньгами конверт во внутреннем кармане пальто.

Глава 5. Утро добрым не бывает.

В одиночестве закончив завтрак, я двинулся выручать Андрея Васильевича Стахова, 1833 года рождения, из государственных крестьян, мелкого воришку и неудачливого грабителя, больше известного в криминальной среде как Ржавый. Он не так давно освободился, отсидев три года за попытку разбойного нападения на Московском тракте.

На этот раз для поездки я выбрал неброский закрытый экипаж, использовавшийся, как правило, для хозяйственных нужд.

…Полицейская часть встретила тревожной тишиной и безлюдьем. Единственная живая душа, страдающий с похмелья в своем кабинете, злой как тысяча чертей, околоточный надзиратель Селиверстов нахохлился за рабочим столом. Подчиненные, отлично понимая состояние начальника, попрятались кто куда.

Подняв на меня налитые кровью глаза, он едва заметно кивнул и прохрипел в уныло повисшие усы:

– Привет... О-о-ооооо…. – сжав лицо ладонями, простонал околоточный. – Входи, только дверью не хлопай… Башка трещит так, что жизнь не мила…

– Да уж, так бывает. Обычно, чем веселее вечером, тем поганее утром, – криво ухмыляясь, я наблюдал за мучениями околоточного. – Однако клин клином вышибают, – перед полицейским выросли две литровые бутыли с пивом.

В глазах Селиверстова протаяло желание жить. Еще до конца не веря в чудо, он медленно, дрожащими руками, взял одну, ловко свернул пробку и надолго приложился к горлышку. Заглотив зараз половину содержимого, околоточный отвалился на спинку стула, блаженно закрыл глаза и несколько минут медитировал. Я, наблюдая, как его лицо на глазах приобретает цвет более подходящий живому человеку, и даже как-то порадовался за товарища.

Наконец открыв глаза, Селиверстов, уже в полный голос, с чувством сказал:

– Нет, вот ты истинный друг! Не то, что эти, – он сплюнул на пол, – Как тараканы по щелям забились и трясутся. Видят же сволочи, шеф буквально помирает. Нет бы, проявить разумную инициативу, сбегать в лавку за лекарством. Так ведь ни одна скотина рогом не пошевелила!!! – внезапно, грохнув кулаком по столу, как резаный заорал околоточный, затем шумно выдохнул и как ни в чем ни бывало, спокойно продолжил. – Ты-то чего ждешь? Присоединяйся, – он широким жестом указал на вторую бутыль.

– Нет, брат, – твердо отрубил я, – у меня сегодня еще дел по горло. Это я тебе, голову поправить. Только здорово не разгоняйся, а то не дай Бог в запой сорвешься.

– Да ну, брось, что тут пить-то, – отмахнулся Селиверстов, – Вот допью твое пиво, – мечтательно закатил он глаза, – и брошу... Дня так, скажем, на три… Или на четыре. Давно пора организму дать встряску, – полицейский ловко отправил непочатую бутыль под стол.

– Слышишь, Петр Аполлонович, – перешел я к цели визита. – Ты мне, помнится, давеча Ржавого подарить обещал?

– Кого-кого? – наморщил лоб околоточный. – Какого-такого Ржавого?

– Ну, вот, приехали? – развел я руками. – Такого Ржавого. Стахова Андрея Васильевича, который у тебя в камере за драку парится.

– А на кой хрен он тебе нужен? – подозрительно прищурился на меня Селиверстов, но тут же рыгнул и обмяк. – Впрочем, мне-то какая разница. Раз обещал, дарю. Для хорошего человека ничего не жалко.

Околоточный пошарил в ящиках стола, и достал медный, с прозеленью на боках, устрашающего вида колокол.

– Специально с утра подальше засунул. Как на службу пришел, было попробовал, так чуть голова не взорвалась. А теперь, – он глотнул из бутылки, – теперь можно. – И с остервенением затряс допотопным средством связи. Нестерпимый звон наполнил помещение, так, что я на время оглох, а когда слух восстановился, полюбопытствовал:

– Ты, Буханевича, что ли с обедом решил вызывать?

– Темнота ты в полицейских делах, – надулся Селиверстов, – ничегошеньки в них не понимаешь. Это ж самое, что нинаесть универсальное средство. На помощь вот можно позвать. По котелку, опять же, ненароком непонятливому заехать. Ну, а допрашивать подозреваемого, находящегося в том же состоянии духа, как я до твоего прихода, самое милое дело. Разок, второй, звякнешь, и он соловьем уже заливается. Все, что было и не было вываливает.

Да-с, до клемм полевых телефонов на половых органах и противогазов с заткнутым шлангом, используемых в качестве сыворотки правды этот мир еще не дорос. Придется перенимать местный передовой опыт.

Околоточный прислушался, и снова поднял руку с колоколом, но тут скрипнула дверь и в щель несмело просунулась прилизанная голова:

– Звали, Петр Аполлонович?

– Опа! – бросив колокол на стол, с размаху хлопнул себя по ляжкам Селиверстов. – Явление Христа народу! Нет, ну ты посмотри?.. Зва-а-а-ли, Петр Аполлонович, – пискляво проблеял он, передразнивая Никодима, и тут же, подавшись вперед, взревел разъяренным медведем. – Да вас, аспидов, пока дозовешься, либо сам сдохнешь, либо кто прибьет!.. Где с утра шлялся, скотина!..

– Да я… – заскулил Никодим.

– Что я?!! – перебил его околоточный. – Снова Клавку по углам тискал, вместо того, чтобы делом заниматься! Дождешься ты у меня, переведу в помощники городового! Будешь по ночам пьяных с улиц таскать!

Никодим стоически пережидал гнев начальства. Стоял, не поднимая глаз, всем видом выражая покорность подчиниться любым репрессиям.

Я немного похихикал в кулак над рассчитанным на публику разносом, а затем решил напомнить о себе:

– Петр Аполлонович, ты бы насчет Стахова распорядился, а?

– Тьфу ты черт! – Селиверстов с грохотом задвинул ящик, в котором до лучших времен упокоился колокол. – Не доводи до греха, Колесников, ой не доводи!.. Слышал? Стахова сюда с вещами, мигом! Одна нога здесь, другая там!

Никодима снесло выполнять распоряжение, а околоточный, подперев щеку, пригорюнился:

– Нет, ну вот ты мне скажи, как с такими болванами работать? Ведь ему что в лоб, что по лбу. Может их пороть, как при Петре Алексеиче, а, Дмитрич?

Я вздохнул, припоминая элементарные принципы управления коллективом, и решился, пользуясь моментом, немного просветить Селиверстова:

– А ты, Петя, не пробовал каждое утро своих вояк собирать, задачи им конкретные ставить, а вечером исполнение спрашивать? Ты попробуй. Смотришь, через месячишко и первый результат в виде раскрытых преступлений появится. Только делать это нужно каждый день, без перерыва. А кто не справляется засветло, пусть ночью пашет, или грешит в воскресенье. Полагаю, за это Бог простит.

– Слушай, – околоточный озадачено почесал в затылке, Ну, ты голова! Прям завтра с утра и начну.

– Вот-вот, правильно. Только до завтра не забудь.

– Не забуду. Не дадут, – потух расправивший, было крылья Селиверстов, – опять напоминалка при генеральских эполетах опять к нам собирается.

– Все по Прохоровскому сынку? – внутренне напрягся я.

– Ну, по нему-то в первую очередь. Да и вообще по всем нераскрытым убийствам холку мылить. Таким макаром как бы самому в городовых не очутиться.

– Слушай Петя, так у тебя что, совсем глухо? – я подпустил в сочувствия голос.

– Глуше не бывает. Ни одной зацепки, – окончательно скис околоточный.

Я в задумчивости прищурился на него:

– Давай-ка так. Мне сегодня с рыжим дай Бог разобраться, а завтра… А завтра ты мне дай полистать материалы по этим убийствам. Глядишь, свежим глазом, может, что и высмотрю.

– Так ты это, правда что ли, в сыске понимаешь? – с неподдельным изумлением вылупился на меня Селиверстов.

Я усмехнулся, выдержал паузу, потом подошел к нему вплотную и зашептал в ухо:

– Понимаю, Петя, еще как понимаю. И даже больше, чем ты можешь себе представить. Ты что же, думаешь, Прохоров меня за красивые глаза нанял?

Селиверстов, обхватив голову руками, тяжело задумался, упершись невидящим взглядом в стол, потом поднял похолодевшие глаза на меня.

– Хорошо. Мне деваться некуда. На волоске подвешен и готов хоть от черта помощь принять. Только имей ввиду, – он запнулся, какое-то время собирался духом, и дрогнувшим голосом продолжил: – Как только я покажу тебе материалы следствия, сразу совершу должностное преступление. Проговоришься кому, и мне сразу конец. Тут уже не разжалованием пахнет, а каторгой… Это раз… А два, если что-то накопаешь, то никаких самостоятельных шагов предпринимать не будешь. Это условие обязательное. И ты мне дашь слово чести, что его соблюдешь.

Я отечески похлопал околоточного по плечу.

– Трепаться о нашей договоренности, Петя, не в моих интересах. Предпринять что-то самостоятельное, тем более. Несмотря на высокого покровителя, я лицо частное, то есть руки у меня коротки. Нам в самый раз в паре поработать. Помочь друг другу. Посему все условия твои принимаются… Нет, конечно, если хочешь, могу поклясться, – я демонстративно оглянулся. – На чем там у вас божатся? На кресте, на библии?

Селиверстов примирительно махнул рукой, оттаивая.

– Да ладно, брось. Я тебе и так верю. Сердцем чую, – он постучал кулаком по левой стороне груди, – Искренне говоришь.

Я отвернулся к окну и перевел дух. На первых порах вроде все складывалось удачно. Мне без особых проблем удалось найти решение задачи, как оперативно добраться до материалов, находящихся в распоряжении полиции.

Не разреши я этот вопрос, пришлось бы потратить уйму времени на сбор первоначальной информации. А интуиция подсказывала, что раскачиваться-то мне как раз и некогда…

Не прошло и получаса, как Никодим соизволил привести Стахова. На свету Андрюшина физиономия производила потрясающее впечатление. Уже успевшие позеленеть синяки делали его похожими на обросшего рыжей бородой индейца в боевой раскраске. Я даже порадовался своей предусмотрительности по поводу закрытого экипажа.

Стахов же, переминаясь у входа, тискал в руках потертый малахай и исподлобья мрачно зыркал по сторонам. Набравшись смелости, заканючил, обращаясь к околоточному:

– Барин, сколь еще в каталажке держать будешь, а? Уши без табака пухнут. Клопы всю кровь выпили. Безвинно мучения принимаю. Истинный Бог, – он троекратно перекрестился. – Без вины. Грех тебе, барин.

– Стахов, не дерзи, – миролюбиво отозвался Селиверстов, раскачиваясь на задних ножках стула. – Кто в непотребном виде по улице шатался? Кто драку затеял, а? Это ж, до какого состояния надо было нажраться, – околоточный, посмеиваясь, повернулся ко мне, – чтобы к первому в округе кулачному бойцу прицепиться? Тот от подобной наглости настолько опешил, что даже умудрился плюху пропустить. Так до сих пор фингалом и светит.

– Ага, – тут же откликнулся Андрюха, – он то тока с одним фингалом, а у меня вона до сих пор рожа как подушка. Еще не известно, кто из нас больше потерпел. Однако он то по свободе гуляет, а я вона в неволе маюсь.

– Ух, и надоел ты мне, Стахов, хуже горькой редьки – как от мухи отмахнулся от него Селиверстов. – Уже не маешься. Вернее, маешься, но не у меня, – это околоточный решил подыграть, догадываясь, зачем мне понадобился рыжий обормот. – Тебя забирает господин Исаков, и делает с тобой все, что захочет. Ясно?

Я не стал дожидаться, пока до Андрюхи дойдет смысл происходящего, ухватил его за ворот и потащил на выход, свободной рукой помахав на прощанье Селиверстову…

Устроившись на жесткой скамейке напротив меня, рыжий напряженно поинтересовался:

– А тебе-то, барин, на что я сдался?

И нарвался на грубость в ответ:

– Заткнись, и рта без разрешения не смей раскрывать!

Не ожидавший такого поворота Андрюха, съежился, не смея поднять глаз. А я, удовлетворенный мелкой местью за пережитый при нашей первой встрече стресс, направил кучера в поля, подальше от любопытных глаз.

Склонить Стахова к сотрудничеству особого труда не составило. Уже распростившись с жизнью, он готов был мне пятки лизать, а не то, что информацию добывать. Особенно после того, как я непрозрачно намекнул о готовности платить за особо интересные сведения.

Мне, конечно, пришлось немало потрудиться, вдалбливая в рыжую башку нужные мне установки, элементарные основы конспирации и способы экстренной связи. Когда Стахов, наконец, более-менее взял в толк, чего от него хотят, я все же не удержался, и напоследок спросил:

– Слушай, сердешный, а какого ж ты хрена к кузнецу-то полез? Лень было на самого себя руки наложить? Посторонняя помощь потребовалась?

Андрюха насупился и неохотно пробурчал:

– Долгая история.

Вроде, какое мне, в сущности, было дело до пьяных приключений какого-то мелкого уголовника, но в сердце сидела, не давая покоя, тоненькая иголочка. Не рискнув проигнорировать сигналы интуиции, я удобнее устроился на жесткой скамейке и хлопнул новоиспеченного агента по колену:

– Ты куда-нибудь торопишься?

Стахов отрицательно мотнул головой.

– Вот и я нет. Поэтому, давай-ка, рассказывай.

Рыжий еще какое-то время ломался, но я был неумолим, и как оказалось, не зря.

Из повествования Андрюхи выходило, что в тот день, когда я провалился во временную дыру, он с компанией пировал в одном из притонов близь посада Колпино. Пропивали добычу, украденную через подкоп из лабаза в столичном предместье.

Когда веселье было в самом разгаре, неизвестно откуда взявшийся незнакомец в засаленном черном балахоне и натянутой на глаза драной шляпе толкнул Андрюху под локоть, и он окатил себя вином из кружки. Уже изрядно подвыпивший Стахов возмутился и попытался ударить наглеца, но тот ловко увернувшись, выскочил за дверь. Андрюха сгоряча бросился за ним, и был остановлен больно упершимся в шею лезвием мясницкого тесака.

Однако резать Стахова неизвестный не стал, а наоборот, не ослабляя давление холодной стали на горло, сделал предложение, от которого Андрюха поначалу, даже под угрозой смерти, наотрез отказался.

– Представляешь, – кипятился рыжий, – упырь-то мне, прям, глаза в глаза вылупился, и на перо так все сильнее давит, давит. Чую, каюк мне приходит, вот-вот глотку перерубит. Тут уж, на что угодно согласишься, даже мать родную порешить.

Стаховская история почему-то вызвала у меня необъяснимое мучительное любопытство. Я интуитивно ощущал, что приключившееся с Андрюхой непонятным пока образом переплетается с моей судьбой.

– Сможешь его узнать? – перебил я рассказчика.

– Какое там, – огорченно махнул он рукой, – Вот как тебя видел, а лица не припомню. Плывет все в глазах, хоть лопни. Не иначе колдовство, прости Господи, – Андрюха истово перекрестился.

– Ладно, дальше что?

– А дальше, – тяжело вздохнул Стахов, – дальше пришлось мне в душегубы податься. Этот мне ножик, каким только что чуть не прирезал, сунул, да денег пачку. Мужика, опять же, описал, которого прирезать велел. Рассказал где найти его, и исчез, как в воду канул.

– Я, понимаешь, согласится-то, согласился, да идти никуда и не думал, – жаловался мне Андрюха. – А ноги-то сами понесли. Ей-богу сами. Не поверишь, так внутрях припекло, все, думаю, если щас не пойду, сердце прям здесь и лопнет… Ну и пошел… Точно, в том самом месте, как упырь предсказал, чудно одетого мужика повстречал. Мне бы его сразу, не загадываясь, ножиком в печень. А я сплошал, духом никак не мог собраться. Тут-то он меня и подловил дубиной по котелку. Когда очнулся, ни мужика, ни денег. Само собой напился с горя. Тут еще кузнец этот, – вконец закручинился Стахов.

– И странно одетого мужика ты тоже не запомнил? – на всякий случай поинтересовался я, скрывая усмешку.

Андрюха в возмущении шлепнул ладонью по отполированной до блеска деревяшке сиденья.

– Экий ты, барин, бестолковый! Я ж говорю, дубиной по голове получил! Память начисто отшибло!

– Ладно, ладно, угомонись, – пришлось притормозить не на шутку разошедшегося Стахова. – Скажи-ка лучше, денег много потерял?

В Андрюхиных глазах блеснули слезы. Он со свистом втянул в себя воздух, и на выдохе прошептал:

– Полторы тысячи целковых… В жизни стока в руках не держал.

Мне оставалось поблагодарить Бога, что заказчик моего убийства умудрился выбрать столь бестолкового исполнителя, и в конечном итоге еще и снабдил меня средствами к существованию.

Я по-дружески ткнул рыжего кулаком в бок.

– Не журись. Деньги они что? Вода сквозь пальцы. Как пришли, так и ушли. Зато сам цел и греха смертного на душу не взял, – но, судя по выражению лица Стахова, слова мои его не особо убедили. Андрюха впал в ступор, страдая по упущенному богатству.

Имелся только один способ вернуть будущего осведомителя к жизни. Я вытащил из кармана заранее припасенный червонец, и помахал им перед Андрюхиным носом. Вид настоящих, а не воображаемых денег, моментом вернул Стахова в реальность.

Выдавая аванс, я строго-настрого запретил Стахову болтать о наших договоренностях, и еще раз напомнил, что просто так плачу в первый и последний раз.

Устраивая бумажку за пазухой, Андрюха бормотал под нос:

– Я, что, барин, без понятия? Не сумлевайся, рот уже на замке. А разузнать, все, что надо разузнаю. Ты токмо не скупись.

Я погрозил ему пальцем.

– Не торгуйся, не на базаре. Раз сказал, больше повторять не буду: плачу только за работу. Чем лучше работаешь, тем больше получаешь. И наоборот… А теперь ступай. Не нужно, чтобы нас лишние люди вместе видели. Встречаемся через два дня. Не забудешь где? – Стахов отрицательно затряс головой. – Тогда все, свободен.

На самом деле, вполне можно было подвези Андрюху ближе к жилью, но уж больно от него смердело. Я и так, задыхаясь, с трудом дотерпел до конца нашей беседы, а всю обратную дорогу ехал с открытой дверью, проветривая экипаж.

…В имение я прибыл голодный как волк, зато с чувством выполненного долга. Однако спокойно поужинать не случилось. По пути в столовую меня дернуло заглянуть в гостиную в надежде перекинуться парой слов с хозяином дома, и сам того не желая, я застал кульминацию грандиозного скандала.

У окна, прижав кружевной платок к глазам, всхлипывала Мария. Отец же, как тигр в клетке метался от стены к стене. Не успел я переступить порог, как он подскочил вплотную, потрясая зажатым в кулаке смятым бумажным листом.

– Нет, вы только полюбуйтесь на нее, Степан Дмитриевич! – тыча трясущимся пальцем в сторону дочери, брызгал слюной Прохоров. – Брата еще земле не предали, а она!.. Она!.. – захлебнувшись от возмущения, он зашелся в кашле, покраснев до багровости.

Не на шутку перепугавшись, как бы благодетеля раньше времени не хватил удар, я подхватил его под руку, довел до кресла, бережно усадил и сунул в руку так удачно оказавшийся на сервировочном столике стакан с водой. И только когда он начал понемногу приходить в себя, осторожно осведомился:

А что, собственно, Александр Юрьевич, стряслось?

Все еще продолжая давиться кашлем, и судорожно глотать воду, он протянул мне листок, который все это время продолжал комкать в руке.

Разгладив бумагу, я понял, что передо мной нацарапанная торопливым почерком любовная записка, подписанная смутно знакомыми инициалами. В ней, помимо живописаний прелестей Марии Александровны, имелось приглашение на свидание в десять вечера у задней калитки, расположенной в самой глухой части громадного сада.

Место встречи было выбрано со знанием дела, так как этим выходом и днем-то пользовались крайне редко, разве что садовник вышвырнет сухие сучья на густо поросший кустарником пустырь. А с наступлением сумерек туда вообще никто не забредал. Я так и не взял в толк необходимость сооружения этого прохода. Ну, если только для подобных тайных свиданий.

Ознакомившись с посланием, я, с одной стороны понимал реакцию Прохорова, а с другой, некоторым образом сочувствовал его дочери. Безусловно, до интрижки со скандально известным провинциальным повесой ее довели взыгравшие гормоны. А то, что отца от таких выходок того и гляди хватит инфаркт, подумать она ни коим образом не соблаговолила. Невинный такой детский эгоизм.

Бесповоротно утвердившись в решении никогда не жениться, чтобы в последствии не иметь детей и связанных с ними бесконечных проблем, я приступил к реанимации Прохорова, одновременно, отчаянной жестикуляцией за его спиной призывая Марию немедленно удалиться.

После ухода девушки, Прохоров недолго сопротивлялся моим уговорам отужинать вместе. В итоге я, вместо заслуженного отдыха до начала двенадцатого, незаметно зевая в кулак, выслушивал жалобы на неблагодарность детей, и угрозы тем, кто посмеет посягнуть на честь его дочери.

* * *

…Мария Александровна Прохорова, единственная наследница колоссального семейного состояния, как ошпаренная выскочила из гостиной. За дверью остались пребывающий в бешенстве отец и пытавшийся его успокоить малознакомый господин, намедни представившейся как друг дома.

Девушка аккуратно сложила и спрятала за корсет совершенно сухой платок. Вытащила из потайного кармашка пудреницу, откинула крышку и посмотрелась в мутноватое зеркальце. Злорадно усмехнулась, не обнаружив на лице следов недавней истерики, которую она так искусно разыгрывала перед разгневанным родителем. После, воровато оглянувшись, подобрала юбки и на цыпочках пробежала к неприметной лестнице, ведущей на половину прислуги.

На площадке третьего этажа, под самым чердаком, окутанный дымом из прокуренной трубки, сгорбился на колченогом табурете дряхлый лакей. Он начал служить еще до рождения нынешнего главы семейства. Обитатели имения, как хозяева, так и челядь, давно уже воспринимали старика как неотъемлемую принадлежность дома, порой просто не замечая ветерана.

Когда Мария, запыхавшаяся от долгого подъема, остановилась перед ним, слуга даже не подумал привстать, приветствуя хозяйку, а только вопросительно приподнял седую кустистую бровь и недовольно бросил:

– Ну?

– Что ну? – раздраженно фыркнула барышня. – Зачем такие сложности? Сколько времени мне теперь прикажешь вымаливать прощение? А тут еще Исаков этот, или как его там. Он мне положительно не нравится. Откуда он вообще взялся?

Проигнорировав первую половину вопросов, старик начал отвечать с последнего: