Текст книги "Враг генерала Демидова. Роман"

Глава шестая
Вильно. 1944 год, август

Он шел по Кальварийской улице, обходя на тротуарах загромоздившие их телеги, с которых валились на мостовую ошметки сена, миновал колонну армейских грузовиков с рваными тентами, полевые кухни, возле которых усатые повара щипали лучины. Шел и наблюдал за тем, как отражались в высоких окнах домов, вздымавшихся по обе стороны улицы отвесными стенами, красноватые отблески – в витражных стеклах плавился закат.

Он помнил эти дома. И радовался, что они и остались такими прежними, целехонькими, несмотря на страшную войну, которая смела уже многое с этой земли. Он дорожил ими все эти годы, бережно хранил в своих воспоминаниях эти фасады, причудливо декорированные по прихоти первых хозяев, облицованные холодным серым гранитом или теплым палевым песчаником. Возле парадного с ажурной решеткой, над которой несли бессрочную вахту два стража – полуголые, мускулистые каменные великаны с венками на курчавых головах, он когда-то покупал у пожилой дамы с сонной левреткой первые фиалки, одуряюще пахнувшие дешевым одеколоном.

А у дома, над карнизом которого была выписана фреска – на ней шествовала в вечность вереница господ в многоцветных средневековых одеждах, с пажами, шутами, гончими псами, оруженосцами и любовницами – он впервые увидел Джан.

Что она здесь делала? Кажется, навещала подругу. Или нет. Здесь жила Зинаида Захаровна. Как он мог это забыть? Зинаида Захаровна Бурцева, вечная оптимистка и питерская консерваторка, из бывших. Волей судьбы после всех передряг своей бурной жизни очутилась она в этом городе одна, как перст, без семьи. Она честно отрабатывала свой паек в Доме офицеров и для приварка давала приватные уроки пения женам и дочерям красных командиров. Она же тянула лямку концертмейстера в оперном театре. От театра до дома с фреской было недалеко – рукой подать. Пройти шагов полтораста – да за угол повернуть.

Пройдя эти полтораста шагов, он остановился на углу. Оглянулся, чтобы посмотреть с этой точки на прямую, как стрела, перспективу главной улицы города. И услышал голос за спиной.

– Ваши документы, капитан.

Перед ним стояли трое – впереди молодцеватый, опоясанный портупеей лейтенант с тонкой шеей, с квадратными усиками на гладко выбритом лице, за ним – двое автоматчиков.

– Пожалуйста.

Лейтенант раскрыл командирскую книжку, придирчиво осмотрел ее, словно был экспертом фабрики Госзнака, и даже понюхал лохматые по краям коленкоровые корочки.

– Значит, это у нас кто? Капитан… Конин Евгений…

– Викторович…

– Правильно, – почти с сожалением протянул лейтенант, – в порядке у вас документы. А пропуск через зону оцепления имеется?

– Так точно.

– Предъявить.

Получив желтую четвертушку с печатями и штемпелями, лейтенант проделал с ней прежние манипуляции.

– Товарищ Шилов, – подбежал к лейтенанту коренастый усатый ефрейтор-белорус, с медалью «За отвагу» на застиранной гимнастерке.

– Чего тебе, Сидорчук?

– Ничего. Вас там товарищ майор ищет…

Лейтенант передал документы Конина сержанту, уходя, коротко бросил:

– Заканчивай устанавливать личность капитана и начинай посты проверять.

– Слушаюсь, – кивнул сержант.

После беглого просмотра Сидорчук вернул бумаги капитану, вежливо козырнул.

– Так что, проходите, товарищ капитан, не задерживайте…

Конин взял документы и пошел к главному подъезду оперного театра, у которого толпились нарядно одетые горожане и горожанки, советские офицеры в парадной форме, с орденами и медалями.

Автоматчики, выстроенные в колонну по одному, быстро оцепили тротуар по обе стороны проезда к театру. Рослые, статные ребята, все как на подбор. Шилов с удовольствием посмотрел на строй бойцов роты охраны и восхищенно цокнул.

– Какой народ у нас! На подбор! Правда, Антон Иванович! С такими мы любому Абверу башку свернем…

– Что-то ты сегодня слишком… боевитый, Володя. Не к добру, гляди, – усмехнулся Агапов. И строго добавил,

– Что с внешним оцеплением?

– Полный порядок, Антон Иванович.

– На галереях посты выставил?

– А как же? В усиленном режиме.

К Агапову и Шилову подбежал сержант Сидорчук.

– Командующий на подъезде!

Конин вошел в театр. И тут же услышал ропот за стеклянной входной дверью. Рев мощных моторов. Он увидел, как за стеклом парадного входа, сумерки разорвал ослепительный свет. Горели фары автомобилей.

К театру подъезжал кортеж командующего Демидова – три машины: первым – джип с автоматчиками, потом черный «мерседес» командарма, за ним – виллис.

Хлопнула дверцы. Сотрудники охраны заняли положенные им места.

Из второй машины выскочил долговязый и тонкий, но гибкий, как лоза, полковник. Переломившись пополам, он рванул на себя дверцу, и тут же выпрямился.

Из «мерседеса» появился мужчина в отлично скроенном кителе, на широких погонах которого горели генеральские звезды.

– Демидов, сам Демидов…

– Где? Который?

– Да вон, в машине… – услышал Конин ропот публики. Толпа на обширном крыльце оперного театра заволновалась и хлынула со ступеней на площадь, но быстро отпрянула назад – автоматчики оцепления никого не подпустили к генеральскому кортежу.

Демидов не спешил войти в театр. Он оправил китель, повернулся и протянул руку кому-то, кто должен был появиться вслед за ним из салона машины.

Кому протягивал руку Демидов – Конин не увидел. Генерала заслонили чьи-то спины, обтянутые шевиотом и габардином.

Демидов подал руку девушке с задумчивыми, миндальными глазами. Короткие каштановые волосы, тонкие губы, готовые вспыхнуть печальной улыбкой… Скромное шерстяное платье, плотно облегающее ее хрупкую фигурку… На плечах небрежно накинутая серебристая шаль.

Девушка оперлась на руку Демидова, пошла рядом с ним, поднимаясь по ступеням к парадному входу в театр. За генералом двинулась свита – офицеры охраны, чины штаба.

Тучный полковник выдвинулся при приближении генерала из толпы горожан и военных, махнул кому-то рукой. Рядом с ним тут же оказались девочки-двойняшки – умильно-одинаковые, с пшеничными косами, в одинаковых платьях в мелкий горошек. Девочки упорно старались не уронить блюдо с громадным караваем. Степенный старик-литовец, седой, простоволосый, но при галстуке, в белой рубашке и праздничном костюме при золотых часах с цепочкой торжественно держал на красной бархатной подушке связку ключей, потемневших, похожих на те, которыми в колхозах запирались амбарные замки на зернотоках, но еще больших размеров.

Старик поклонился Демидову. Сказав небольшую речь по-литовски, которую никто не перевел, он поклонился еще раз и протянул подушку с ключами генералу. Демидов поклонился в ответ, принял ключи.

– Прими, Сабатеев, – сказал генерал, передавая ключи долговязому полковнику. – В музей определить, для истории.

Тучный полковник, оттеснив толпу, кивнул девочкам с караваем. Девчушки, пыхтя, подтащили к генералу каравай, одна из них споткнулась, и каравай едва не покатился по ступеням. Демидов вовремя подхватил каравай вместе с блюдом, ласково улыбнулся девчонкам и приказал.

– Сабатеев, шоколад – детям.

Расторопный Сабатеев тут же вручил девочкам по плитке трофейного шоколада – откуда появился у него в руках этот шоколад никто понять так и не смог.

Подкинув на руках увесистый каравай, Демидов погасил ласковую улыбку и твердо посмотрел на тучного полковника.

– Тяжеловат хлебушек. Сколько ж кило, комендант?

– Шесть восемьсот. Старались, аккурат к вашему приезду в городской пекарне изготовили, – с гордостью заявил тучный комендант.

– Старались, говоришь, – мрачнея, протянул Демидов. В голосе его зазвенел металл.

– Так точно, – смутился комендант.

Демидов передал хлеб Сабатееву, на коменданта смотрел по-прежнему строго…

– Больницы и сиротские приюты пайками обеспечены?

– Так для армии продовольствия не хватает! Тылы отстали, товарищ командующий.

– Два часа тебе, Зайченко… исправить положение… – отрывисто бросил Демидов и шагнул прямо на коменданта. Тучный полковник отскочил в сторону, вскинул ладонь к козырьку.

– Так точно, товарищ командующий!

– До конца концерта доложить!

Комендант вытер платком лоб, поспешно направился к своей машине…

Демидов в окружении штабных прошел в театр…

Глава седьмая
Вильно. 1944 год, август

В переполненном зале театра публика, в основном военная, волновалась, с нетерпением ожидая начала концерта. То и дело гремели аплодисменты…

В оркестровую яму спустился дирижер. Левой рукой он прижимая к потертому фраку пухлую папку с партитурой, маэстро прошел к пюпитру, потоптался и раскрыл пухлую папку, перебрал стопку нотных листов.

Дирижерская палочка взмыла вверх и застыла…

Дирижер округлил глаза, скользнув взглядом по лицам музыкантов.

В плотной стене черных фраков духовой группы зияла брешь – третий справа стул никто не занял.

Дирижер осторожно положил палочку на пюпитр, нахохлился и стал похож на грифа, только что приземлившегося в раскаленной пустыне. Стараясь не картавить и говорить как можно спокойнее, дирижер поинтересовался.

– И где же наш уважаемый тромбон!?

Сверху, у края оркестровой ямы свесился жесткоскулый офицер – на его погонах тускло поблескивали эмблемы и звездочки военврача второго ранга.

– Демидов здесь! – прокричал военврач.

Оркестранты заволновались. В углу закашлялся чахоточный старик, придавленный контрабасом. Военврач посмотрел на контрабасиста и отошел от края оркестровой ямы.

– Ну, вот! А как прикажете мне исполнять концерт без тромбона! – простонал дирижер, будто военврач только вонзил ему в спину рапиру, – Кто-нибудь его видел, я спрашиваю?

Женственный юноша-альтист, тараканьи усики в ниточку, привстал со своего места, неуверенно ткнул смычком в сторону чахоточного старика с контрабасом, пропел фальцетом.

– Контрабас с ним ехал…

– И… что? – затаив дыхание, с надеждой спросил дирижер старика под контрабасом.

Старик вытер подбородок клетчатым платком, икнул и пробормотал – язык у него заплетался на морской узел.

– Так… он это… Я в буфете посмотрю…

Если бы старик с контрабасом был сделан из смолистой сухой сосны, он непременно вспыхнул бы ярким пламенем – взгляд дирижера прожигал насквозь.

– Набирают в оркестр неизвестно кого! – заломил руки над головой маэстро.

Старик пошатнулся, держась за стенку, пополз вон из оркестровой ямы.

Дирижер постучал палочкой по пюпитру, требуя внимания и тишины в оркестре.

Но из третьего ряда, где располагались арфа и флейта, раздалось совершенно неприличное, заливистое хихиканье. Дирижер заметил за спиной дородной дамы с треугольником стройного офицера с капитанскими погонами – Евгения Конина. Он нашептывал что-то отчаянно веселое молоденькой девушке с флейтой и ее коллеге с арфой.

– Девочки! Почему у нас… посторонние?! – просипел маэстро.

Неопределенных лет пышногрудая арфистка и юное создание с флейтой – с неудовольствием оборвали беседу с капитаном Кониным. Капитан, пристально посмотрев в сторону, поднял обе руки и приложил их к сердцу, принося таким жестом свои извинения дирижеру за грубое вторжение в мир музыки.

Старик-контрабасист, спотыкаясь, выбрался из оркестровой ямы, и у самого выхода, словно почувствовав спиной взгляд Конина, обернулся.

Но капитан, только что стоявший рядом с «девочками», исчез.

– Шнапс не водка – много не выпьешь… Но скоро все исправим, будьте уверены, товарищ полковник. В нашем Военторге уж так заведено. Как тылы подтянут – сразу все довольствие нормализуем, – буфетчик за словом в карман не лез. Полнолицый, румяный, он хлопотал у стойки, переставлял стаканы, и болтал, болтал…

– А что ж вы не пьете? Ничего, я пробовал, шнапс приличный, вроде нашей самогонки, – кивнул буфетчик на рюмку, зажатую в сухих полковничьих пальцах.

– Трепач ты, Казимир, – Сабатеев устал слушать говорливого буфетчика. Да и шнапс полковник на дух не переносил. Но служба службой. Вздумалось генералу Демидов у буфет посетить – дело Сабатеева обеспечить безопасность. Майся Сабатеев у стойки, грей в ладонях рюмку с трижды проклятым фашистским шнапсом. Да посматривай. Собачья доля. Сабатеев скрипнул зубами, в который раз медленно огляделся по сторонам – вроде бы ничего подозрительного.

За столиками соседнего с буфетной зала было немноголюдно. Сабатеев наблюдал за тем, как проплывали мимо лично им проверенные официантки, штабные офицеры угощали местных женщин вином и шоколадом.

Сабатеев покосился на угол, в котором за столиком расположился Демидов вместе со своей спутницей. Буфетчик Казимир принес вазу с пирожными, а белокурая официантка – серебряный поднос с кофейником и чашками. Демидов торопливо разливал по чашкам дымящийся кофе, улыбался, рассказывал, очевидно, что-то веселое.

– Обнаглела, стерва… ишь, как хвостом, генералом крутит, – вздохнул Сабатеев, поморщился и вылил рюмку шнапса в горшок, в котором красовался куст бегонии, выставленный буфетчиком на стойку для интерьера.

Конин стоял у колоннады, у самого входа в буфет, опираясь на трость. Возможно, если бы трости, этой прочной, тяжелой, отделанной серебром палки, не оказалось под рукой, он рухнул бы на вощеный паркет. Сердце непривычно часто, чугунно загрохотало в груди, он почувствовал внезапный приступ дурноты, когда…

…в десяти шагах от себя увидел ее – Джан. Да это была она, очень похудевшая, тонкая, но ставшая еще прекраснее той прежней Джан, которую он провожал через парк летом сорок первого к дому ее отца, профессора-германиста.

Глубоко вздохнув, он выждал, когда ослабели гулкие удары в груди и висках. Затем достал пачку папирос, и, по-прежнему не спуская глаз с Джан, размял розоватый мундштук.

– Герцеговина Флор! Московские?! – уважительно сказал уже знакомый Конину лейтенант, так придирчиво проверявший его документы на театральной площади.

– А я вижу, вы тут больше к немецкому привыкли, – капитан Конин кивнул на ближайший стол. На нем пестрели этикетками, расписанными готическими буквами, пузатые бутылки.

– Курить в районе буфета запрещено, – заявил лейтенант.

Конин невозмутимо перетер зубами папироску, щелкнул зажигалкой, прикурил, спрятал пачку папирос в карман и прищурился – прямо на него семенила статная блондинка в крахмальной наколке. Держа поднос на отлете, эффектно покачивала тугими бедрами.

– У нас, правда, не курят, товарищ капитан, – кротко улыбнулась Конину официантка

Конин смял пальцами папиросу, усмехнулся официантке в ответ…

– Строго тут у вас…

Девушка остановилась, окинув Конина с головы до ног многозначительным взглядом.

– Как сказать… А я свободна… сегодня… после концерта…

– Намек понял, – кивнул Конин, старательно не заметив, как вспыхнул недоброй завистью правый глаз дотошного лейтенанта.

– Вы на работе, товарищ официант, – сухо процедил лейтенант. – Следуйте далее…

– Иду, иду, товарищ Шилов, – пропела блондинка, и, уходя, обернулась к Конину:

– У нас вино есть грузинское… Захотите поухаживать – прихвачу бутылочку…

– Шагай, шагай, шалава, – не выдержал Шилов.

– Хам, – хмыкнула лейтенанту официантка и удалилась, лавируя между столиками.

– Отцы нам дали. Напареули и цинандали, – нравоучительно сказал прямо в лицо опешившему Шилову Конин.

– Вы… – Шилов хотел тут же поставить капитана на место, но банкетный зал внезапно наполнили грохот каблуков, подбитых гвоздями, отодвигаемых стульев, гортанная заморская речь. Веселые, ловкие брюнеты ворвалась в помещение. Вместо гимнастерок они все, как один, были одеты в ладно скроенные заграничные френчи, украшенные крестами, медалями, среди которых иногда попадались и советские боевые награды.

– Французы. Этих еще не хватало, – с глубокой сокрушительной горечью выдавил из себя Шилов, улыбаясь гостям. Он повернулся к Конину, но капитана рядом с собой не нашел.

– Погоди, вальдшнеп, узнаем какие у тебя перья, – присвистнул лейтенант и огляделся. Капитана точно нигде поблизости не было. Пропал.

– Здравствуйте, товарищ Инин, здравствуйте… А мне уже звонили из Главпура, сообщили о вашем приезде. Сколько же это не видались? – генерал Демидов долго тряс руку Инина. Обычно сдержанный и скупой на эмоции, генерал на этот раз не собирался скрывать радости. Военкор даже расчувствовался.

– Полгода, – сверкнул толстыми линзами очков Инин.

– Хорошо, что к нам собрались… Тут такие дела творим! Нам есть о чем рассказать, а вам написать… Для истории! – генерал Демидов тряс руку военкора

– Да я в дороге подсобрал малость материала, но ваше мнение о ходе операции вашей армии, товарищ командующий, для меня будет особенно ценным.

– Где побывали? В каких частях?

– Вот у летчиков в эскадрилье «Нормандия-Неман». Встретил там старого знакомого. Еще по Парижу.

Инин указал на стоявшего рядом с ним летчика – на его парадном мундире красовался орден Боевого Красного знамени, через левое плечо была перекинута портупея, а к ней прицеплена сверкающая алжирская сабля с темляком, свитым из золоченых нитей.

– А, товарищ барон, – улыбнулся французу Демидов, слегка пожурил его, – снова личное оружие не по уставу… Мы же договаривались…

Француз нахмурился.

– Если вы о сабле, мой генерал, то… Это фамильное оружие баронов де Луазонов. И, сражаясь с бошами, я, как представитель древнего гасконского рода…

– Не обижайтесь, Бертран. Но устав есть устав. Вон у комэска Шаповаленко отец тоже у Буденного служил, так он же на вылеты без шашки летает. А в пятой эскадрилье? Так там каждый второй из кубанцев. Этим что, тоже с саблями на асов Геринга бросаться? Запорожская Сечь получится…

– Кажется, фамильная сабля нашему барону в бою не помеха, Серж, – сказала певучим голосом девушка с грустными глазами, прикоснувшись к руке генерала и этим умиротворяющим жестом как бы призывая командарма сменить тему разговора, не мелочиться.

– Да, я не о том, Джан… – сразу стушевался Демидов, – Конечно, товарищ Луазон – лучший ас эскадрильи «Нормандия Неман»…

– Бертран сбил два мессера… Сегодня, под Ковно, – с гордостью ввернул Инин, – Я уже дал информацию в «Красную звезду»…

– Поздравляю вас, Бертран. О чистого сердца. – сказала Джан и протянула французу руку.

Бертран де Луазон, церемонно благоговея, с чувством поцеловал руку Джан.

Демидов неодобрительно покосился на барона, но промолчал, только кашлянул сердито. И тут же подчеркнуто официально сказал, по-строевому, словно на полковом плацу перед строем.

– Поздравляю, капитан Луазон. Рад также сообщить, ваш вклад в нашу общую победу достойно оценен Советским правительством и лично Верховным главнокомандующим товарищем Сталиным. Вам присвоено звание Героя Советского Союза. Орден Ленина и звезду Героя вручу вам лично. Послезавтра. В ратуше.

– Для меня это большая честь, господин генерал, – сказал барон, не отрывая глаз от улыбнувшейся ему Джан.

Демидов поджал губы. Правая щека генерала мелко дрогнула.

Инин вновь сверкнул очками, оглянулся и сказал намеренно громко.

– А я слышал, что сегодня здесь будет сам Яхонтов. Верно, товарищ генерал?

– Сталинский бас? Не может быть! – удивился француз.

– Я его пригласил, по просьбе Джан, – сдержанно сказал Демидов.

– О! У Джан чудесный голос, – затараторил барон, окинув взглядом ее неброское, но со вкусом подобранное платье и шаль. – И вкус… исключительный…

Джан улыбнулась.

– Перестаньте, Бертран… Вы меня смущаете…

Но де Луазон не унимался, не в силах совладать с темпераментом

– О, я уверен, такая прелестная девушка достойна выступления в парижской Олимпии… Я так и представляю… Громадные афиши… Имя в сиянии огней… Кстати, у вас очень странное для России имя… Джан…

– В общем-то, папа назвал меня Жанной… А Джан… Поэт один придумал… для рифмы… Приклеилось…

Инин качнул головой.

– Неплохой поэт, судя по всему…

– Очень хороший, – грустно улыбнулась Джан.

– Имя вам удивительно подходит… – воскликнул барон де Луазон. И тут же вскинул обе руки, как дирижер, начинающий концерт, – Я хотел бы выпить за вас, прелестная Джан!

Демидов хотел что-то сказать быстро и резко, но барон предупредил его замечание.

– Вы позволите, мой генерал?

И генерал только вздохнул.

– Отчего же нет? Выпьем за победу, за Джан, за всех нас, товарищи…

Луазон прищелкнул пальцами, подав знак буфетчику, а тот уже держал наготове бокалы с искристым вином…

Барон поднял бокал…

Зазвенел хрусталь. Генерал, Инин, Джан – все дружно выпили и улыбнулись друг другу.

Луазон скривился после первого же глотка.

– Как вы можете пить эту кислятину! – и закричал буфетчику, – Казимир, тащи шампанское! Я знаю, подлец, у тебя есть. Под прилавком.

Буфетчик укоризненно покачал головой, но через секунду… Выстрелила в потолок пробка, в сверкающих бокалах вспенилось игристое.

– Трофейное… Вдова Клико… Для особого случая берег, товарищ барон, – кричал Казимир барону.

– Мерси, мой друг! Сегодня такой случай!

Бертран протягивал бокалы Демидову, Джан, Инину. Девушка всплеснула тонкими руками.

– Ах, Бертран, какой же вы смешной…

– Я смешной… Но почему?

Инин басил, оттесняя плотным телом француза подальше от заметно мрачневшего Демидова. И одновременно старался вежливо не повернуться к командующему профилем.

– Смешной, смешной. Джан, скажу вам по секрету – барон таскает на рынок свои голландские рубашки. Скоро дело дойдет и до панталон.

– Лучше я останусь без панталон, чем мы в такой день – без шампанского!

И вновь задорный, искренний смех…

Джан смахнула кулачком влагу с глаз, лукаво улыбаясь, и неожиданно…

…вздрогнула. Словно электрический разряд пронизал ее. Она повернула голову, и в простенке, на галерее увидела – Конина…

Бокал с шампанским упал из ее рук…

Демидов обнял Джан за плечи, заглянул в бледное лицо

– Джан, что с тобой?

– Нет… ничего… голова… закружилась… душно… прости…

Джан выпрямилась, поправила на плечах шаль, отстранилась от Демидова.

Она обернулась и посмотрела вновь туда, где только что увидела Конина. Но там мирно беседовал с седовласым литовцем, вручавшим генералу ключи от города, смуглый горбоносый майор.