Текст книги "Проклятие Индигирки"

– С Раисой советовался? – пряча улыбку, спросил Крупнов.

– Без меня обойдутся, – с деланным равнодушием отмахнулся Михаил. – Всех денег не заработаешь, а мне спешить некуда. Чего по баракам скитаться.

– Темнишь, – пропел Крупнов. – Колись, какие условия Раиса поставила?

– Какие условия, никаких условий, ей-то чего? – пряча глаза, засуетился Михаил. – Чего колоться-то? Дура и есть дура! – Он обреченно вздохнул, но постарался принять надменный вид. – Говорит, ты старайся, и я уж постараюсь двенадцать через двенадцать. Дура! Ну, я малость объяснил, как у ней будильник после этого зазвенит!

– Дома старайся, – подмигнул Плескач. – Дом – это… – Он поискал сравнение, так и не подобрав, собрал пальцы в кулак. – Дом! Мы с Серым вот в родных краях побывали, тех, этих повидали, и что? У них своя жизнь. У нас – своя. Разошлись дорожки. Еще месяц гулять, а я сам не свой, назад тянет.

– Часом, заместо меня не хочешь? – неожиданно спросил Михаил.

– Видал гуся?! – хохотнул Плескач, поглядев на Крупнова. – Ему в барак неохота, а мне, выходит, в самый раз?

Крупнов хорошо помнил тот вечер и не мог понять, какая муха укусила Плескача. Он не знал, что Зыкину понадобились опытные бульдозеристы.

«Что ж, так и будешь за Крупновым бобиком бегать? – шумно выдыхая воздух, спрашивал он. – Вы пашете, а газеты про него пишут, ордена ему, почет, небось под Героя уже дырку крутит. – Он потел, часто доставал платок, вытирая лоб и шею. – Только это все побрякушки, ты же себе настоящий памятник при жизни положишь. Сорок лет о дороге мечтают, а мы ее сделаем».

Крупнов тогда с удивлением подумал, что человека, наверно, до конца никогда не понять. Не узнать, что у него в душе и что заставляет ее мучиться. Почему вспыхивает в нем ненависть к тому, что недавно еще казалось мило, и наоборот? Отчего охватывает лихорадка честолюбия? Что за неведомая темнота, поднимаясь из глубин, заставляет делать то, чего от него не ждали, или сделать так, что и понять невозможно и долго надо искать в нем укрытые пружинки, о которых он и сам не подозревал.

С тех пор прошло два года. Вчетвером они пошли к Плескачам. Зоя, в ожидании желанного примирения, вовсю старалась на кухне. А в комнате с Константином сидел Перелыгин. «Вот пройдоха, – подумал про Константина Крупнов. – Специально Егора притащил, дипломат хренов».

– Новую дорогу хочу посмотреть, – сказал Перелыгин. – Зыкин говорит, еще никто не ездил, завтра утром двинем прямо до Городка.

– А я думал, – не удержался Крупнов, – про хождение в старатели Кости Плескача писать. Рассказал бы Егору, почему утек со старательского фронта?

– Наше дело телячье, – миролюбиво ответил Плескач. – Сказали: баста, значит, баста. Давайте за стол. Отметим возвращение блудного сына. Зоя! Ну сколько ждать! – крикнул он жене, вошедшей с тарелкой свежих овощей.

Всем видом он демонстрировал смирение, чтобы Крупнов по извечной своей прямолинейности не лез на рожон. Ему еще предстоял с ним разговор. Он вернулся без ощущения хорошо сделанной работы. После них осталось не поймешь что: проехать можно, а не дорога.

– Напишите лучше, Егор, как у нас родители детей голодом морят, – сказала Евгения Никитична, накладывая на тарелку незаменимый оливье. – Что так смотрите? – заметила она недоверчивые взгляды. – Девочка в шестом классе в обморок на уроке упала. Сначала бог знает что подумали, а оказалось – голодный обморок: на картошке да чае сидела, родители экономят.

– Кто ж такие? – щурясь будто от солнца, спросил Крупнов.

Евгения Никитична посмотрела на его лоб, прочерченный наискось морщиной до самого носа – примету вскипающей злости, и махнула рукой:

– Что, на собрание вызовешь?

– Втолкуем до печенок. – Плескач решительно взял бутылку, разлил по рюмкам.

– Педагоги завагонные! – У Зои взвились подрисованные дужки бровей. – Пускай лучше Егор пропечатает! Позор-то пострашнее. И что за уроды? – всплеснула она руками. – Людей постеснялись бы.

– Плевать они хотели. – Михаил пошарил глазами по столу. – Это раньше к людской молве прислушивались, а теперь вместо совести полено из-за пазухи торчит. Откуда наплодились, черт бы их побрал! И ведь прут, как тараканы. Раньше такие сюда не добирались.

– Всякие ехали. – Крупнов через стол в упор посмотрел на Михаила. – И лет им, сколь нам. Не в том беда! – Он нахмурил лоб. – По десять лет на узлах сидят, как на вокзале, и рубли для другой жизни считают. А другой-то нету! Мы двадцать лет здесь, что ж у меня тут не дом?

– Когда-нибудь все разъедемся, – тихо произнес Плескач. – Выроем золото, и уйдут люди. Чудно, правда? – Он обвел всех тревожным взглядом. – И не останется после нас ничего.

– Как это? – напряглось круглое лицо Раисы. – Куда ж все подеваются?

– Я жил в таком месте, – сказал Перелыгин. – Рудник с войны олово добывал, руда кончилась – поселок захирел.

– Но люди-то живут, – возразила Раиса.

– Геологи остались, а больше нет ничего.

– Деревни вон по всей стране вымирают, – сказал Плескач. – А без золота чего здесь делать.

– То деревни, – недовольно поморщился Крупнов. – У нас же на пустом месте жизнь поставлена. Земли много, да только людей мало. Не должна такая земля пустовать. – Он уставился в стол. – А золота еще – копать не перекопать.

В стороне от больших дорог и крупных городов говорливым ручьем течет приисковая жизнь. Ручей то подсыхает, еле сочась по отшлифованным столетиями камням, то, напившись талыми снегами, полнеет, разливаясь с шумным кипением. То светлеет до хрустального сияния, до вкуса нетронутой природы, то угрюмо темнеет от коричневой смуты.

Восемь похожих, но каждый со своим норовом приисков Комбината моют золото, неся непрерывное движение жизни этой земле в нехитром, мудром повторении. Зародившись в молчаливых долинах, она текла день за днем, и всему в ней находилось место, как и всюду, куда приходил человек.

Невозможно было представить, что люди уйдут, оставив дома, что опустеют детские сады, школы, клубы, спортивные залы и только собаки останутся бродить по безлюдным улицам. Никогда не возникала перед Крупновым эта картина из какого-то чужого, обособленного мира. И сейчас, когда эти мысли неожиданно промелькнули в голове, он подумал, что кто-то должен принять такое решение, поэтому задал себе вопрос, подразумевающий ясный и простой ответ, ставящий все на места: «Да кто же скомандует бросить все это?»

Перелыгин слегка толкнул в бок спящего Касторина. Они въехали в поселок, который выглядел в конце зимы так, словно пережил варварский набег.

Все здесь было знакомо Перелыгину: и ухабистые улочки, и дома, и конусы эфелей за поселком, и длинное приземистое здание конторы, куда они входили с Касториным.

Директор прииска дожидался их.

– Ну что, чайку и двинем на участок. Крупнов новый промприбор поставил – чудо, а не прибор. Может, летом на нем Золотую Звезду намоет! – Он весело подмигнул Перелыгину и постучал по столу. – Тьфу-тьфу, не сглазить!

Тетрадь Данилы

Бориска

На Колыме я узнал о Бориске. Первым в этих местах был все же он. Доходили рассказы, что еще в незапамятные времена местные жители Колымы и Индигирки стреляли желтыми пулями из мягкого тяжелого металла.

Скорее всего, так и было, только свидетельств не осталось. А тут-первый старатель Колымы!

Все приезжающие на Колыму или Индигирку рано или поздно слышат историю про Бари Шафигуллина, казанского татарина, заболевшего «золотой лихорадкой» в начале века. Про него еще много напишут разного. Кто-то скажет: хищник-старатель, кто-то назовет романтиком.

Так или иначе, Бари с соседом по деревне Сафеем двинул на Лену мыть золотишко. Но там после расстрела рабочих в 1912 году было вовсе невмоготу, и оба решили поискать счастья под Охотском. Ходили слухи, будто там богатые россыпи. Нанялись каюрами в торговый караван и добрались-таки до Охотского побережья, но их ждало новое разочарование, и решили искать счастья на Колыме. Пришли туда с купеческим караваном летом 1914 года.

Надо хотя бы раз оказаться в колымской тайге один на один с природой, чтобы понять, какие могучие это были мужики, пришедшие с примитивным скарбом – им нечем было даже опробовать кварцевые жилы.

В долине Буюнды, впадавшей в Колыму, они обнаружили кое-какие золотые знаки, но зацепиться за золото не успели, помешала война – пришлось вернуться на побережье. Там они выждали зиму и двинулись к Среднекану. Били шурфы, отогревая землю кострами, работали до поздней весны 1915 года, когда и наткнулись в устье небольшого ручья на богатую россыпь.

Они расплатились с купцами, закупили инструмент и продукты, все было хорошо, россыпь давала отличное золото. А потом случилось непонятное. В начале семнадцатого года Сафей уехал пополнять запасы, но к сроку не вернулся – распутица надолго отрезала Колыму от побережья.

Бориску обнаружили якуты. Говорят, он сидел на краю шурфа. Место вокруг было опутано суровыми нитками. Странное впечатление производила внезапная смерть мощного, здорового мужика. В землянке оставались продукты, а на шее висел мешочек с самородками, значит, ни голодной смерти, ни нападения быть не могло. Непонятная, загадочная смерть Бориски породила и до сих пор рождает легенды. Как ни странно, самое «убедительное» объяснение для такой таинственной смерти дали нашедшие его якуты. Они уверены, что Бориска, прокопав дырки в земле, потревожил злых духов, и им это не понравилось.

Похоронили Бориску в шурфе, на краю которого его и нашли, в той же дырке в земном шаре, отправив бедолагу, выходит, прямиком к тем злым духам, что забрали его жизнь, но, вероятно, в тот момент никто об этом не подумал.

Весть о загадочной смерти старателя быстро расползлась по всему побережью. Найденное золото, которого раньше никто не видел, и таинственная смерть Бориски – что еще нужно для слухов и легенд. Но сразу двинуться проторенной дорогой смельчаков не нашлось. Только через несколько лет Сафей вернулся на Среднекан, подав заявку на добычу золота на том самом ручье, назвав его Безымянным.

Не знаю, слышал ли историю о Бориске Юрий Билибин, но его экспедиция в двадцать восьмом году шла тем же путем и даже случайно нашла спрятанную Бориской банку из-под кофе, наполненную доверху золотым песком. Билибин предложил назвать ручей, на котором Бари с Сафеем мыли золото, Борискинский, а прииск, поставленный на месте разведанной здесь богатой россыпи – Борискин. Прииск этот работал до пятидесятых годов, больше двадцати лет. Хорошую россыпь учуял Бориска. С таким чутьем, да подучившись, он мог стать выдающимся промывальщиком, какие встречаются редко и ценятся на вес золота.

В конце тридцатых, когда прииск добывал благородный металл, на вскрыше торфов экскаватор случайно откопал могилу Бориски. Пеолог, работавший там, рассказывал мне, что тело хорошо сохранилось в мерзлоте, только сильно почернело. Он был поражен огромным ростом, могучими плечами и руками человека, добывшего первое колымское золото.

Бориску похоронили неподалеку, за полигоном, теперь его уже никто не побеспокоит, разве что духи.

Глава девятая

Пунктир времени

✓ Совет Министров СССР принял Постановление «О порядке выплаты пенсий лицам, занимающимся индивидуальной трудовой деятельностью».

✓ Прошло Всесоюзное совещание представителей инициативных групп крымско-татарского движения в доме М. Халилова.

✓ Увеличены налоги с индивидуально-трудовой деятельности.

✓ Подписано соглашение о создании международного советско-болгарского объединения на базе Новокраматорского машиностроительного завода в СССР и комбината тяжелого машиностроения в болгарском Радомире.

✓ На пленуме Союза писателей СССР развернулась яростная борьба между «либералами» и «консерваторами». Группировка «либералов» во главе с главным идеологом КПСС А. Яковлевым контролирует журналы «Огонек», «Знамя», «Новый мир». Известный писатель Юрий Бондарев заявил, что в стране сложилась ситуация, подобная июлю 1941 года, когда немцы рвались к Москве… Съезд стал частью политической борьбы, в которую включилось большинство советских литераторов, фактически прекративших профессиональную деятельность и ставших политактивистами.

– На ваш рапорт, товарищ Вольский, получен ответ, – сухо произнес начальник прииска Семен Наумович Барс. – В отправке на фронт вам отказано. – Он поднял большую голову, оторвав усталые глаза от стола, посмотрел на пыльные сапоги стоящего посреди кабинета Данилы, одетого в выгоревшую белесую брезентовую куртку поверх гимнастерки, и так же сухо предложил: – Садитесь.

Маленького роста, плотный, с широким, неулыбчивым, круглым лицом и острыми серенькими глазками, Семен Наумович мало соответствовал своей яркой хищной фамилии. Чтобы казаться выше за столом, из-за которого он при посетителях старался не вставать, ножки самодельного стула с высокой спинкой удлинили, благодаря чему на фоне огромной, во всю стену, карты Советского Союза Барс выглядел почти грозно.

В дверь постучали. Вошел приисковый радист, достал из черной коленкоровой папки радиограмму, молча положил на стол. Не отрывая взгляда от стола, Барс пошевелил головой. Радист повернулся и вышел. Прочитав радиограмму, Семен Наумович достал другую карту, поменьше, и, шустро съехав со стула, расстелил ее на длинном столе. Жестом подозвал Данилу.

– Немцы захватили Ростов. – Он ткнул толстым красным карандашом в карту. – Лезут к Сталинграду. – Прошмыгнул мимо, выхватил из ящика лупу, принялся рассматривать кусочек воображаемой земли, отделявшей немецкую армию от Волги, будто полководец, решающий, как ему эту землю отстоять.

– Видите, что творится? – спросил он, не отрываясь от карты. – Они почти у Волги.

– Поэтому там нужны люди, – глядя поверх стола, сказал Данила.

– А здесь? – взвизгнул Барс, метнувшись к стене и обратно, смешно подбрасывая колени. – Не понимаете, что от нашего металла зависит? Каждый геолог на счету, Вольский, каждый! Прекратите писать рапорты. Вас никто не отпустит, если не хочет лишиться головы. Я – не хочу. – Он свернул карту, забрался на стул и снова пригласил Данилу сесть.

– Скажите лучше, когда будут результаты по руде? Мне нужны подтвержденные запасы.

– Пока и предварительных нет, – ответил Данила.

– Куда они делись? – вскричал раздраженно Барс. – Ваш предшественник дал предварительную оценку запасов. Ваша задача их подтвердить, а вы тянете, черт подери! Дайте подтверждение и заканчивайте доразведку.

– Не имею права, – холодно сказал Данила, поднимаясь из-за стола.

– Я не требую нарушать. – Барс всмотрелся в Данилу блестящими буравчиками. Круглое лицо его выглядело строгим и возмущенным.

«Если запасы не подтвердятся, – думал он, – я, может, и отделаюсь взысканием, а если прогноз верен, за срыв добычи не пощадят».

– Вот что, Вольский, – сказал он после короткого раздумья, – представьте мне подробный отчет о выполненных работах и перечень необходимого для выполнения задачи. И знайте, – добавил он, продолжая буравить Данилу маленькими глазками, – если вы ошибетесь, я отдам вас под суд.

Данила вышел из конторы, прищурившись от яркого солнца. Промышленная зона находилась рядом. Оттуда доносился грохот промприборов. Часовые на вышках лениво посматривали вокруг. Данила отвязал лошадь, оставленную у крыльца, и медленно двинулся к деревянной арке с надписью: «Прииск Капитанский». От ворот вместо забора тянулась колючая проволока – казалось, будто забор кто-то разобрал, выставив жизнь напоказ. Данила кивнул часовому у сторожевой будки и, ведя за собой лошадь, зашагал по дороге.

Он шел мимо зеленых лиственниц, северных березок, ковром покрывающих подножие сопки, вдыхал чистый воздух, мысленно переносясь из покоя северного лета на запад, где гибли его сверстники, в то время как он тихо брел по неприметной дорожке за тысячи километров от фронта. Мысленно вырываясь из этой тишины, переносясь в окопы, Данила стрелял по врагу, кидал гранаты, бежал в атаку. Когда проходили короткие, нарисованные воображением мгновения, его охватывала тоска от бессилия что-либо изменить.

Он думал об отце, защищавшем родной Ленинград, о матери, оставшейся в окруженном городе. Неизвестность тяготила, и от одной мысли об испытаниях, выпавших на их долю, он не находил оправдания своей работе.

Перейдя неприметный деревянный настил над небольшим ручьем, он собрал сухих веточек, развел костерок. Из брезентовой сумки, привязанной к седлу, извлек почерневшую консервную банку, завернутую в тряпку, зачерпнул из ручья воды, поставил в огонь. Достал ломоть хлеба, початую банку тушенки. Быстро управился с едой и сидел у воды, слушая ее тихое течение, потягивал кипяток из банки, вприкуску с наколотыми кусочками сахара. Ему вспомнился первый маршрут, рабочий Вертипорох, спасший его от медведицы. Как глуп он был тогда! Вертипорох, работал рядом, контролировал промывку, следил за отработкой полигона.

Вспоминал он и Рощина. Интересно, тот так и не видит связи между их работой и бараками? Но совет Рощина запоминать происходящее вокруг Данила не забывал. Правда, теперь, когда он мог представить разбросанные на территории в тысячу километров прииски и десятки тонн добываемого золота, мысль что все можно было сделать так же быстро, но иначе, не казалась такой очевидной. Ни он, ни кто-либо другой сейчас не думал о жертвах и тяготах. Не могло быть ни тягот, ни жертв, которые шли бы в сравнение с теми, что несла война, и он с горечью признавал: иначе сегодня это проклятое золото не достать.

Мысль его вернулась к разговору с Барсом. Назревал скандал. Данные предварительной разведки не подтверждались, и Данила чувствовал: не подтвердятся. «Барсик (так его звали за малый рост) поторопился, – размышлял Данила. – Отчитался за прирост запасов, а запасов нет. Но добычу начали. За такое без головы останешься, – вздохнул он. – Дела…»

Он выпил еще две банки чаю, залил тлеющие угли и ловко запрыгнул в седло.

Хмуро расхаживая по кабинету, Семен Наумович Барс дожидался начальника лагпункта Присяжнюка, кроя себя последними словами за то, что поддался уговорам Рюшкина доложить о приросте запасов по предварительной разведке. «Намудрил, подлец, с дружком, бывшим главным геологом, а ты уши развесил! Однако этот… – Барс подумал о Даниле. – Упрямый черт. С Рюшкиным разберусь, будет рапорт писать о неотходе среднего содержания. Но пока оттайка, – прикидывал он, – надо недостачу покрыть, после разбираться будем. Срочно нужны люди. Люди нужны», – повторял он, меряя шагами кабинет, выбрасывая вверх колени. Людей мог дать только начальник лагпункта Присяжнюк.

Как только тот вошел, Барс быстро забрался на стул. Находясь рядом со шкафоподобным Присяжнюком, он чувствовал себя совсем неуютно.

Между начальством лагерей и хозяйственниками шла непрерывная и суровая борьба. Лагерное начальство получало вознаграждение за перевыполнение финансового плана заключенными и было заинтересовано, чтобы производство как можно больше отчисляло средств за выполненную зэками работу. Поэтому никто не обращал внимания на приписки бригадиров из тех же заключенных, молчаливо поощряя их. Зато обвиняли хозяйственников в плохом использовании рабочей силы. Те страдали от лагерной бухгалтерии, пытались бороться с валом приписок, требовали производительности. Но зэки выходили на работу истощенными, продукты в лагерях воровали, круг замыкался, и все начиналось сначала.

– Ростов взяли, к Сталинграду прут, – расстроенно сказал Барс.

– Знаю, – вздохнул Присяжнюк. – Думаешь, почему людей мало, – сразу направил он разговор в нужное русло. – От нас, слава богу, не забирали, а по стране полмиллиона освободили, тех, кто по мелочи сидел. Мои тоже пишут, на фронт просятся.

– И у меня писателей хватает, а кадров тю-тю… – Барс хлопнул ладонью по столу, направил стальные шурупчики на Присяжнюка. – Выручай, Евсей Карпович.

– Та гдеш я тебе их сыщу? – Присяжнюк развел большие пальцы сложенных на столе рук. – Обещают этап, а будэ, не будэ – не ведаю. Так и пригонют, поди, контриков. Щас контрики густо идут. Може, тогда… – Он посмотрел на Барса почти преданными глазами.

– Водичка замерзнет, пока твоих контриков дождешься, – вкрадчиво сказал Барс. – Мне сейчас кадры нужны. И много. Выручай, – попросил он. – Надо дырку заткнуть.

– За шо я тебя люблю, – пробасил Присяжнюк, – шо не трешься кола куста, як телок, рака за булыгу не водишь. Коли со мной попросту, так и я с чоловиком по-доброму. Куда тебе хлопчики трэба, – улыбнулся он, – а?

Барс исподволь буравил Присяжнюка острыми глазками, пытаясь разгадать: продаст или нет? Но отступать было поздно.

– По руде неотход, – одолевая сомнение, произнес Барс. – Хочу на Медвежьем копнуть.

– Лады, – прищурился Присяжнюк, – сыщу тебе бригаду. Сознательные. Пахать будут. Только… – Он помолчал, что-то прикидывая в уме. – Каждый день им сверхурочные и числом тридцать душ накинешь.

Присяжнюк заламывал цену, но Барс решил не торговаться.

– Аппетит у тебя, однако, – усмехнулся он.

– Так ить, – развел ручищами Присяжнюк, – пайку урезали, половина доходяги, третьего дня сразу четверо загнулись, а выходы делать надо, лето ж – глазом моргнешь, и белы мухи летят…

– Ладно, ладно, – согласно перебил Барс. – Но у меня встречная просьба: подкорми людей, чтобы не ползали как тараканы беременные. – И, отметая возможные возражения Присяжнюка, призывая оценить свою сговорчивость, добавил энергично: – Уж потерпи пару месяцев.

– От силен, чертяка! – Присяжнюк довольно покрутил головой. – Не упустишь своего! – Погрозил мясистым пальцем. – Ох, не упустишь. Лады! – рубанул он воздух ладонью, с видом покладистого, но продешевившего торговца. – Одно дело робим, – добавил он серьезно. – Когда начнем?

– Завтра, – развел руками Барс.

В октябре, как и полагалось, сильно похолодало, снег мелкой крупой припорошил пожелтевшую траву и медленно стекал с вершин сопок в долины, как сгущенное молоко.

Но промывка не заканчивалась. Хотя прииск и перевыполнял план, ждали осенне-зимнюю промывку, а проще – ОЗП. Богатое месторождение на Медвежьем спасло Барса, но он выглядел угрюмым. Думы о пустом руднике не оставляли его. От Данилы он требовал доклада каждый день и мрачнел, слыша неутешительные известия. Казалось, ему стоит большого труда удержаться, чтобы не взорвать всю эту гору к чертовой бабушке.

Данила сидел в камеральной палатке и рассматривал промытые пробы. Почти все они были пустые. Подсечь шурфами рудное тело не удавалось. Оно исчезло, испарилось. Бить вторую зиму шурфы не имело смысла.

В центре палатки, на буржуйке, сваренной из бочки, зашипел чайник. Данила снял его, высыпал в алюминиевую кружку заварку, залил кипятком.

– Угостите чайком, разведка? – в палатку вошел Рюшкин. – Один? А я вот разжился, – засуетился он, доставая из карманов шинели хлеб и банку американской ветчины. – Или вы, Вольский, чифирем балуетесь? – рассмеялся он, приподнимая с кружки рукавичку. – Давайте пожуем, потолкуем, – предложил, подсаживаясь к столу. – Пусто? – Рюшкин кивнул на мешочки с пробами, вскрывая консервы ножом.

– Пусто, – подтвердил Данила.

– Новые линии наметили?

– Они ничего не дадут, – сухо ответил Данила.

Рюшкин внимательно посмотрел на него и стал молча выковыривать из банки ветчину, раскладывая на куски хлеба.

– Вы, значит, ошибиться не можете? – Он оглянулся, поискал глазами. – Кружка найдется?

Данила принес кружку, отлил заварки, плеснул из чайника кипятку.

– А если все-таки покопаться? – проговорил Рюшкин более мягко. – Были же результаты.

– Выходит, поторопились. – Данила понимал, чего боится Рюшкин, и в нем забурлило резкое, противоречивое; все тяготы, тревоги и волнения последнего времени стали собираться в большой клокочущий ком.

Он с раздражением слушал Рюшкина о продолжении разведки. «Вон какое выворачивается из тебя нутро, – размышлял Данила. – Шкуру спасаешь. Рапорты небось не пишешь, на фронт тебе неохота. Вертипорох предупреждал, что зона ломает тех, кто ей сопротивляется. Но тот разговор был еще до войны, – вспоминал Данила, – а война все меняет».

– Вот они где чайком прохлаждаются, – недовольно ворча, в палатку вошел Барс.

Данила встал, уступая место, принес ящик из-под взрывчатки и кружку.

– Чаю хотите? – спросил он.

– Не откажусь, – согласно кивнул Барс. – Совещаетесь? – повернулся он к Рюшкину. – Вот и я думаю, куда такое богатство подевалось? Что скажешь, разведка?

– Выводы делать рано, – сдержанно возразил Рюшкин. – Мы вот с товарищем Вольским обсуждаем, как лучше продолжить разведку.

– Вы же были против, Вольский? – Барс удивленно быстрыми глазами взглянул на Данилу. – Изменили мнение? Почему? Потрудитесь объяснить.

– Я по-прежнему считаю, – сухо ответил Данила, подавая Барсу чай, – что быстро предварительные данные подтвердить невозможно.

Барс отхлебнул из кружки.

– Вы правы, от нас ждут быстрых результатов, а не отговорок.

– Приказывайте, но результат останется прежним, – упрямо повторил Данила.

– Да он просто не хочет, – рявкнул Рюшкин. – А за саботаж по законам военного времени…

– Подождите вы с ярлыками, – поморщился Барс. – Что предлагаете? – повернулся он к Даниле.

Чувствуя вокруг себя сгустившуюся опасность и не веря, что с ним может что-то случиться только из-за простой, очевидной мысли, подсказанной ясной логикой и здравым смыслом, Данила твердо сказал:

– Вызывать комиссию из управления.

Он заметил, как напряглось лицо Рюшкина, как стрельнули холодом и тут же уперлись в стол его глаза.

– Не слишком оригинальная идея. – Барс вскочил, шариком прокатился по палатке. – Вам известно ее решение? А если она прикажет продолжать, тем самым признав вашу ошибку? Взвесьте-ка все еще раз. Жду вас завтра. Пойдемте, Рюшкин. – Он распахнул дверь палатки. – Посмотрим выработки.

Позже Данила еще раз прошелся по шурфам. Ничего нового. Он вдруг подумал, что с этим месторождением тоже кто-то, возможно, связывал какие-то надежды, как он с Унаканом. Когда до него дойдут руки? А дойдут, еще неизвестно, не повторится ли такая же история. Когда-нибудь сюда тоже вернутся, проверят все, прежде чем поставить окончательную точку. А пока… Данила представил лицо человека с тяжелым подбородком и черными пронзительными глазами, который, посылая его в эти края, требовал искать «быстрое» золото. «Конечно, – думал Данила, идя вдоль подножия сопки к костру, где грелись работяги, – начальник управления прав. – Данила ухмыльнулся. – Только нет легкого золота».

Все же напутствие, данное этим человеком, добавляло ему сил и уверенности.

По склону сопки и в долине, повсюду, стояли редкие, сбросившие листву и хвою, похудевшие деревья. Их бесстыдно оголенные ветки, будто от озноба, вздрагивали под напором ветра. У костра зэки из бригады Присяжнюка грелись, курили, пили чай. Присяжнюк держал слово. Мужики работали не за боюсь, их не качало от голода, в бригаде чувствовался порядок. Данила поздоровался, достал две пачки чая, отдал старшему, Михаилу, встал поближе к костру, вдыхая дымок вперемешку с чистым прохладным воздухом.

– За осьмаки спасибо, начальник. – Довольный Михаил, рассовывая по карманам чай, подал кружку Даниле. – Пока мои тут отабуниваются, я вам кое-что в выработке покажу.

Данила обвел взглядом мужиков, думая, что все они неуловимо похожи друг на друга. Их потухшие, уставшие от бесконечного ожидания глаза, словно оголенные ветки деревьев, тоже пережидали бесконечно долгую паузу в жизни.

Сквозь поднимающийся в небо дым костра плыли, дрожали, змеились кусты, деревья, и вся лежащая справа долина принимала неясные очертания, как непонятное, не постижимое ни для кого будущее, расплывчато маячившее впереди. Даниле захотелось прямо сейчас расплыться вместе с дымом костра, подняться в чистом, прозрачном воздухе над этой землей в вечное, никем не нарушаемое безмолвие. А потом собраться из рассеянных в вышине молекул и вернуться обратно, когда не будет ни зоны, ни бараков, ни мужиков с одинаково потухшими глазами.

– Шепнули, начальник, – тихо проговорил Михаил, когда они с Данилой отошли от костра, – грохнуть тебя собираются. Наводка не из зоны. У честняков к тебе претензий нет, потому и предупреждают. Советуют исчезнуть на пару дней, пока не поймут, откуда сквозит.

Он повернул назад, крикнул:

– Завязывай перекур! – И двинулся в выработку.

Данила вернулся в камеральную палатку. Закрыл изнутри дверь на палочку, взял из металлического ящичка ершик, масленку с оружейным маслом, расстелив тряпку на столе, повертел в руках бывалого вида наган, покрутил барабан, прислушиваясь к металлическому пощелкиванию фиксатора, разобрал, смазал, вытер лишнее масло, вставил в барабан патроны, запасные засунул в отделение для обоймы, заткнув сверху тряпочкой. Хотел убрать револьвер в кобуру, но продолжал вертеть его в руках. Всматриваясь в поблекшую сталь, в строгие четкие линии, складывающиеся в гармонию законченности и даже какого-то совершенства, он старался вернуть состояние равновесия и способность нормально оценить ситуацию.

Кому же он помешал? Но как ни пытался Данила обмануть сам себя, якобы путаясь в догадках, как бы искусственно ни ворошил память, стараясь приглушить то правильное понимание происходящего, которое угнетало своей правильностью и ясностью, приходилось признать: опасность грозила от Барса и Рюшкина.

Наконец он убрал револьвер, встал с видом человека, принявшего решение, подбросил в печку поленьев, поставил чайник, тщательно вымыл руки, положил перед собой чистые листы бумаги и написал: «Начальнику геологического управления “Дальстроя” товарищу…»

Закончив писать, перечитал рапорт. Слова бесстрастно и четко передавали мысли. И так же бесстрастно и четко проводили черту между сегодняшним днем и будущим, которое обязано измениться. Теперь его судьба и жизнь еще нескольких людей зависят от этого рапорта.

Вдруг Даниле показалось, кто-то приблизился к палатке. Он весь обратился в слух. Стояла обычная тишина, только монотонно подвывала печка да потрескивали поленья. Данила подошел к двери, прислушался. Рука сама собой нащупала сбоку кобуру, отстегнула накладной ярлычок, сдвинула кобуру влево, поближе к животу. Он замер у двери, не придвигаясь к ней, едва сдерживая дыхание, готовый уловить любой шорох, идущий снаружи. Но там ничего не происходило. Данила неслышно вынул из петель палочку, взялся левой рукой за ручку, набрал в легкие воздух и, резко толкнув дверь, прыжком выскочил из палатки. Тут же от палатки метнулась черная тень, разразившись обидчивым лаем. Северная лайка по кличке Арап, что на лагерном жаргоне означало «наглый», увидев его, затихла, доверчиво прижав уши, завиляла хвостом и двинулась было навстречу. «Чтоб тебя, Арап!» – выругался Данила, оглядываясь по сторонам, презрительно хмыкнул и вернулся в палатку.