Текст книги "Июль 1942 года. Падение Севастополя"

Игорь Степанович Маношин
Июль 1942. Падение Севастополя

Памяти павших героев Севастопольской обороны

1941–1942 годов посвящается

СЕВАСТОПОЛЬ В ВЕЛИКОЙ ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ВОЙНЕ

Эта книга посвящена одной из самых трагических страниц Великой Отечественной войны – последним дням обороны Севастополя в июле 1942 года. До самого последнего времени многое из тех далеких и страшных событий было под покровом тайны и впервые стало известно лишь благодаря многолетнему подвижническому труду авторов этой книги.

…Я люблю Севастополь, люблю его прозрачно-голубое небо и кружево бьющихся в берег волн, люблю белоснежные кварталы домов под ослепительным солнцем, его гордых полных внутреннего достоинства людей. Я люблю этот город, ведь его нельзя не любить, ибо это Севастополь. Название Севастополь переводят по разному, но самое точное и правильное – Священный город. Он и вправду священный для сердца каждого россиянина, этот город щедро обагренный кровью.

Как и у каждого русского человека, у меня есть свой особый клочок земли, с которым связана вся жизнь и самые дорогие воспоминания. Для меня этот «клочек» – старый бабушкин дом на косогоре у Стрелецкой бухты. Здесь жили еще мои деды и прадеды. Здесь родилась моя мама, здесь же во дворе была и их свадьба с отцом, а затем и моя. Сюда когда-то привезли из роддома меня, а потом уже я привез сюда своего только что родившегося сына. Здесь я научился ходить и отсюда провожал в последний путь самых близких моему сердцу людей… Когда-то здесь было имение местного помещика Тура, того самого, что дружил с семейством Ахматовой и Куприным. В память о нем среди старожилов этой, когда-то окраинной слободки, осталось название Туровка. В тридцатые годы ее переименовали в слободку имени матроса Вакуленчука, погибшего в 1905 году во время восстания на броненосце «Потемкин», но название это не прижилось и вплоть до семидесятых годов слободку по-прежнему, как и в стародавние времена, называли Туровкой. А потом забылось и это.

В старом бабушкином доме много лет стояли две огромные, насквозь проржавевшие бензиновые бочки. Это тоже память моего теперь уже далекого детства. В этих бочках всегда хранили дождевую воду. На металлических ободах их можно было разобрать готическую немецкую вязь: «Вермахт. 1942 г.». Для меня всегда именно они были материальным воплощением минувшей войны и обороны Севастополя. Бабушкины рассказы, да эти две трофейные ржавые бочки…

…Война пришла в Севастополь в 3 часа 15 минут 22 июня. Еще не прозвучал ни один залп на западной границе, еще не погиб ни один солдат, а Священный город уже встретил врага, и первые жертвы на алтаре Великой Отечественной были его…

Хроника того страшного утра такова. В 3 часа 7 минут посты воздушного наблюдения Черноморского флота обнаружили приближение большой группы неизвестных самолетов. Начальник ПВО флота полковник Жилин позвонил дежурному по штабу капитану 2-го ранга Рыбалко, тот тут же связался с командующим флотом адмиралом Октябрьским.

– Прошу «добро» на открытие огня! – спросил он.

– Есть ли наши самолеты в воздухе? – спросил вместо ответа адмирал.

– Нет!

– Имейте в виду, если есть хоть один, завтра будете расстреляны!

– Разрешите открыть огонь в случае нарушения воздушного пространства! – снова спросил дежурный по штабу.

– Действуйте по инструкции! – буркнул в трубку командующий флотом и бросил ее.

К Рыбалко подошел начальник штаба флота контр-адмирал Елисеев.

– Ну что командующий? – спросил он с тревогой в голосе.

– Сказал, что надо действовать по инструкции! – ответил, пожав плечами, Рыбалко.

Елисеев, задумавшись, помолчал пару минут, затем повернулся к дежурному:

– Передай Жилину приказ на открытие огня!

Выслушав приказ, полковник Жилин ответил:

– Вся ответственность на вас! Я все записываю в журнал боевых действий!

– Записывай куда хочешь, но огонь открывай! – выкрикнул ему в трубку Рыбалко.

В небе над Севастополем уже ревели моторы невидимых самолетов. Еще минута и ударили лучи прожекторов, громыхнули зенитки. Так началась Великая Отечественная.

История сохранила нам имена первых ее жертв. Фашистская донная мина упала на дом и разнесла его в клочья. В огне взрыва погибли: Александра Белова (бабушка), Варвара Соколова (дочка) и Леночка Соколова (внучка). За долгую и кровопролитную войну еще погибнут миллионы и миллионы, но именно этим трем выпала страшная участь открыть скорбный и бесконечный мартиролог. Запомним же и мы их имена!

А 30 октября война докатилась и до стен самого города. Именно в октябре 1854 года началась Первая оборона Севастополя. Причем, если тогда она началась высадкой войск европейской коалиции на побережье восточной Евпатории, то в 1941 году именно в том же месте танковую колонну врага встретили матросы 54-й батареи береговой обороны Черноморского флота. На наручных часах командира батареи лейтенанта Ивана Заики было 16 часов 35 минут, когда он скомандовал:

– «Пеленг 42»… Дистанция 35 кабельтовых… По вражеским танкам… Залп!

Так началась Вторая оборона, оборона, вновь явившая миру феномен Севастополя.

Помню в свое время, знакомясь с архивами Приморской армии периода обороны Севастополя, я поразился одному страшному факту. В ежедневных донесениях о результатах фашистских бомбардировок, наряду с графами «убито» и «ранено» присутствовала еще одна – «сошло с ума». Цифры в ней были отнюдь не меньше, чем в предыдущих. Что стало с этими бедными людьми, чей разум не выдержал кошмара войны? Скольких из них смогли вывезти на Большую землю? Сколько погибло в дороге, осталось навсегда лежать под завалами взорванного Инкерманского госпиталя, было расстреляно немцами?

В детстве я часто находил в степи у Стрелецкой бухты ржавые рельсы. Помню, недоумевал, кому и зачем понадобилось тащить рельсы в степь? Как-то спросил об этом деда.

– Это немцы с самолетов бросали? – лаконично ответил дед Степан.

Ответ меня потряс еще больше. Зачем бросать рельсы с самолетов, ведь на это были бомбы, которых у фашистов хватало? Ответ на этот вопрос я узнал многим позже. Бросали, оказывается, все для той же третьей графы… Падая с огромной высоты, рельсы издавали столь жуткий режущий душу звук, что у многих просто не выдерживала психика. Кроме рельс, в виде развлечения, немцы сбрасывали на наши позиции целые мешки гвоздей. Гвозди пронзали людей насквозь…

Чего только не испробовали захватчики под Севастополем, чтоб сломить дух его защитников! Лучшие гренадерские дивизии, укомплектованные двухметровыми саксонцами и лучший авиакорпус генерала Рихтхофена, уже превративший в развалины Ливерпуль, Варшаву и Крит, сотни танков и сотни тысяч бомб, десятки тяжелых и сверхтяжелых батарей, не имевших аналогов в мировой истории, включая 420-миллиметровые гаубицы – «уничтожители крепостей» – «Гамма Мерзер» и «Гамма Гаубитце», 615-миллиметровые «Карлы» и 813-миллиметровую «Дору», один снаряд которой весил более семи тонн. Многим позже, вспоминая о битве за Севастополь, Манштейн писал: «В целом во Второй Мировой войне немцы никогда не достигали такого массированного применения артиллерии, как в наступлении на Севастополь…» Что ж, более чем исчерпывающее признание!

…В один из последних дней июня 1942 года к нашему дому, который к тому времени был одним из немногих уцелевших от бомбежек в слободке, подъехала сразу несколько машин. У калитки встал часовой. На вопрос бабушки, кто они такие, ответили: штаб Приморской армии. Затем ее попросили приготовить комнату для отдыха командующему, который должен был вот-вот подъехать. Комнату бабушка приготовила, но генерал Петров так и не приехал, а на утро спешно покинул наш дом и его штаб. Моей тете (ей тогда было 15 лет) запомнился сын Петрова – молоденький семнадцатилетний лейтенант. Они сидели в нашей беседке и смеялись, как могут смеяться только подростки. Утром мальчишку-лейтенанта увезли. Уже многим позднее я расскажу тете его трагическую судьбу. В 1948 году подполковник Петров будет зверски убит мародерами в разрушенном землетрясением Ашхабаде.

… А мимо дома в сторону Херсонесского мыса брели и брели солдаты и матросы. Немилосердно палило июньское солнце. Над степью на бреющем полете проносились фашистские самолеты, на выбор расстреливая идущих. После рассказов бабушки, я не могу спокойно ходить по этой выжженной солнцем севастопольской степи. Эта прожженная солнцем земля до сих пор пахнет для меня кровью…

Многие ли из городов мира могут записать в свои анналы, что под их стенами полегли сразу несколько армий? Только два: Сталинград, где нашли свой конец 6-я немецкая и румынская армии, и Севастополь…

С декабря 1941 года по июль 1942-го Севастополь фактически полностью перемолол сильнейшую в вермахте 11-ю армию лучшего стратега Третьего рейха фельдмаршала Манштейна. Под стенами черноморской твердыни захватчики положили около 200 тысяч своих солдат, почти весь изначальный списочный состав этой армии. Но главное значение ВЕЛИКОЙ обороны священного города даже не в этом. Подставив свою грудь под удар сильнейшей фашистской армии, Севастополь спас всю страну!

Спустя годы после окончания войны историки дотошно просчитают возможные варианты развития событий летом страшного 1942 года на случай, если бы немцам удалось сходу овладеть Севастополем. А таких вариантов получалось всего два. И от обоих даже сегодня невольно пробирает мороз по коже, ведь в обоих случаях вполне мог бы быть изменен весь ход мировой истории…

При первом варианте гитлеровское командование намечало усилить свой главный ударный кулак – армию Паулюса не менее вымуштрованными войсками Манштейна. Что из этого могло получиться остается только гадать. Вспомним, как наши солдаты, изнемогая, на последнем пределе сил, дрались уже на самом берегу Волги. Чаша весов еще зыбко колебалась. Все могла решить какая-нибудь свежая дивизия или даже полк. А теперь представим только, что вслед за потрепанной 6-й армией на Сталинград накатился бы вал двухсоттысячного отборного манштейновского воинства. Устоял бы Сталинград? Устояли бы мы? Ведь за исходом волжской битвы внимательно следили изготовившиеся к нападению японская и турецкая армии. Падение Сталинграда должно было стать для них сигналом к захвату Дальнего Востока и Закавказья. Сколько миллионов и миллионов жизней пришлось бы положить еще, чтобы остановить эти удары в спину?

При втором варианте развития событий, в случае быстрого захвата Севастополя, 11-я армия Манштейна должна была ринуться на Кавказ к бакинской нефти. Смогли бы удержать ее немногочисленные защитники северокавказских перевалов?

Несмотря на всю трагичность событий июля 1942 года, гибель наших воинов не была напрасной. Свой долг перед Отечеством они выполнили до конца, сделав все возможное и не возможное во имя грядущей Победы. Представим лишь на одно мгновение, что Севастополь пал не в июле 1942, а хотя бы на несколько месяцев раньше. Как могли бы развиваться события? А они бы развивались трагически для нас…

Высвободившаяся от необходимости брать Севастополь 11-я армия Манштейна со всеми средствами усиления и 4-м воздушным флотом буквально на плечах отступающего Крымского фронта переплавляется через Керченский пролив и, сломив слабое сопротивление только что ставшей в оборону Тамани нашей малочисленной 47-й армии, устремляется вдоль побережья на Кавказ, выходя в тылы малочисленных советских войск. Именно об этом мечтал Гитлер, придав этой операции кодовое название «Блюхер».

Одновременно группа армий «Юг», захватив выгодные позиции у Воронежа, разделяется на группы армий «А» и «Б». Первая группировка направляет всю мощь своего удара на юг, быстро прорывает неподготовленную оборону Юго-Западного и Южного фронтов и, преследуя отходящие войска, через неделю захватывает Ростов, прорывается к Краснодару и выходит к побережью, где соединяется с полнокровной 11-й армией. А в это время танки 1-й армии генерал-полковника Клейста подходят к горным перевалам Кавказского хребта и захватывают их, так как малочисленным частям, занявшим оборону в горах, угрожают с юга и тыла передовые отряды той же 11-й армии. Закавказский фронт, стремясь задержать противника, стягивает к хребту откатывающиеся соединения 47-й армии, 18-й армии и едва пришедшей в себя после Керчи 47-й армии. Но поздно, резервов нет, немцами к этому времени захвачены: Майкоп, Моздок, пал Грозный.

Открыта дорога на Махачкалу, слабо защищенная лишь курсантскими батальонами военно-морских училищ и войсками НКВД. Захвачен Орджоникидзе и, наконец, Баку. Гитлер стал хозяином кавказской нефти, его заветная цель всей восточной компании достигнута.

Тем временем, группа армий «Б» – отборная 6-я армия Паулюса и 4-я танковая Гота, – не встречая сильного сопротивления и прикрываясь мощным танковым тараном, быстро, в течение месяца, преодолевает расстояние от Курска до Сталинграда и силой этих двух армий захватывает город, перерезав важнейшую водную артерию, полностью отрезав Россию от каспийской нефти. Затем немцы, укрепившись на этом серьезнейшем рубеже, подвижными соединениями поворачивают на север и выходят в тыл советских войск, обороняющих Москву. Военные успехи Германии укрепляют ее международное положение. Наши союзники теряют веру в возможность победы Советского Союза, страны оси, наоборот, воспряли бы духом. Пристально наблюдающие за ходом сражений японцы, наконец, решают, что пробил их час и пора заняться северной проблемой. Нерешительные и колеблющиеся турки поняли, что можно прозевать выгоднейший момент поживиться за счет ослабленного соседа. И вот уже 26 турецких дивизий вторгаются в Армению и Грузию. А дальше… дальше даже страшно себе представить. Жизнь и само существование огромной державы висели бы на волоске.

Вот такая мрачная картина могла бы превратиться в реальность, если бы немцы начали свое наступление именно в мае 1942 года, если бы мы не выиграли эти драгоценные два месяца, если бы не стоял на пути врага неприступный Севастополь и его защитники. Но всего это не произошло, ибо на пути захватчиков был Священный город, сковавший почти на год лучшие силы врага.

Известный английский историк Б. Лиддел Гарт в своей книге «Вторая мировая война» приводит высказывание генерал-полковника Клейста, непосредственно участвовавшего в тех событиях: «Если бы мы начали наступление в мае или хотя бы не позднее 10 июня, 4-я танковая армия, как авангард 6-й армии, с ходу овладела бы Сталинградом. Путь на город был свободен. У русских впереди войск не было. Мы проиграли время, а с ним и победу».

Той же мысли придерживается и маршал К. Москаленко: «Страшно даже подумать о том, что могло произойти, если бы противник начал свое выступление на месяц раньше. На его пути не была создана оборона, мы старались выиграть каждый час, каждый день, каждую неделю, чтобы создать резервы, подтянуть войска».

Конечно, командарм говорил о своей армии, но, в принципе, это полностью относится и к защитникам Севастополя. В конечном счете, это именно они, удерживая свой плацдарм до последнего снаряда, до последнего солдата, вынудили Гитлера перенести летнее наступление на месяц позднее. Именно в этом я и вижу главную заслугу Севастополя, его великий подвиг перед Отечеством. Они все были героями – и те, кто погиб, и те, кто попал в плен, и те, кому чудом посчастливилось выжить. Выполняя приказ «стоять насмерть», они выиграли, таким образом, целый месяц. Если к этому добавить, что под Севастополем немецкая 11-я армия понесла огромные потери и до самого конца обороны оказалась намертво прикована к Севастополю, то это еще больше возвышает подвиг его защитников. Для Манштейна Севастополь стал Пирровой победой. Его обескровленная и измотанная армия не только не увидела берегов Кавказа, ее вообще убрали с этого театра военных действий на переформирование. 16 июля операция «Блюхер» – переправа через пролив – была отменена Гитлером, и вконец обессиленные дивизии вместе с Манштейном и знаменитой пушкой «Дора» медленно потащились под Ленинград, где их окончательно и добили.

Безусловно, овладение немцами Севастополем, вернее его развалинами, являлось тяжелой утратой, но стойкость и самоотверженность защитников города не пропали даром. За выигранный у немцев июнь руководство страны, и, прежде всего, Ставка, успели перегруппировать войска, подтянуть резервы, создать новые фронты, преградить путь подвижным соединениям немцев, вывести из-под угрозы окружения отступающие части и т. д. Только к 23 августа Паулюс подошел к внешнему обводу Сталинграда, 17-я армия Руоффа с трудом прорвалась к Новороссийску, а танки Клейста так и не прошли через перевалы Кавказского хребта. Теперь, рассмотрев события 1942 года сквозь призму Севастопольской эпопеи, можно с уверенностью сказать, что не будь обороны Севастополя – не было бы и побед под Сталинградом, Туапсе, Новороссийском, на Кавказе. И в этом величие подвига последних защитников Севастополя.

Вновь, как и раньше, Севастополь заслонил собой Россию, принеся себя в жертву во имя общей победы. В дни первого штурма города, совпавшего по времени с тяжелейшими боями под Москвой, в гитлеровской Германии произошло событие почти не замеченное почему-то нашими историками. Именно тогда один из признанных немецких стратегов, командующий группой армии «Юг» фельдмаршал Рундштедт, в состав которой входила и штурмовавшая Севастополь 11-я армия, неожиданно для всего германского генералитета заявил о том, что необходимо начинать отвод немецких войск на исходные рубежи в Польшу. Линию Москва – Севастополь фельдмаршал считал предельной, за которой Германию ожидает неминуемый разгром. Рундштедта поддержал фельдмаршал Лееб. Гитлер ответил: «Нет!» Тогда Рундштедт предложил отвести все армии хотя бы за реку Миус, но снова услышал «нет». Вслед за этим фельдмаршал подал в отставку. Почему же столь резко выступил немецкий военачальник против осады и штурма Севастополя? Чтобы лучше понять суть происшедшего обратимся к приказу ставки Вермахта от 21 августа 1941 года. Первый пункт приказа гласил: «Главнейшей задачей до наступления зимы является не взятие Москвы, а захват Крыма, промышленных и угольных районов на Донце и лишение русских возможности получать нефть с Кавказа». Уже в октябре стало понятно, что выполнить приказ ставки не удастся, ибо на пути захватчиков встал Севастополь. Отметим, что в годы Первой мировой войны Рундштедт воевал на Восточном фронте, а в 1918 году был и в Севастополе. Кто знает, чем руководствовался гитлеровский фельдмаршал, заявляя о своем нежелании штурмовать Севастополь, только ли одними аналитическими расчетами или же какими-то неизвестными нам чувствами, вызванными невольным соприкосновением со Священным городом…

Сменивший Рундштедта на посту командующего группой армий «Юг» фельдмаршал Рейхенау, прославился, прежде всего, как садист. Участь его была закономерной. Буквально через несколько дней, после вступления в должность, он, стоя над картой севастопольских укреплений, внезапно падает и умирает от кровоизлияния в мозг…

Ну, а командовавший 11-й армией Манштейн? Случайно спасшись при налете нашего самолета, он почти в канун оставления нашими войсками Севастополя потеряет своего сына. Конец карьеры Манштейна тоже знаменателен – восемь лет тюрьмы за совершенные злодеяния. Операцию по штурму Севастополя Манштейн назвал – «Лов осетра». Увы, «осетр» в руки неудачливому рыбаку упорно не давался, и рыбалка явно затягивалась… К слову сказать, тюрьмой закончит свою карьеру и пытавшийся оборонять Севастополь от наших войск в 1944 году генерал Енеке. Этого посадят свои! Как не вспомнить здесь умерших под стенами Севастополя еще в Крымскую войну главнокомандующих: французскими войсками – маршала Сент-Арно и английскими – лорда Раглана. В этом я не вижу ничего удивительного, Священный город посягательств никому не прощал и не прощает.

Понимая особое духовное и стратегическое назначение Севастополя, гитлеровцы даже придумали ему свое новое название – Готенбург, то есть «Город готов». Готенбургу предстояло по их замыслу стать столицей Крыма, которому теперь надлежало именоваться Готенландией. В отличии от всех временно оккупированных областей России, Готенландии предстояло стать территорией непосредственно Третьего Рейха, без каких-либо протекторатов и генерал-губернаторств. Заселяться он должен был только чистокровными немцами. Жители же Крыма и Севастополя (в том числе и татары, столь радостно встречавшие захватчиков!) подлежали поголовному истреблению или выселению. От Гамбурга до Готенбурга планировалось скоростное трансевропейское шоссе, рядом с которым должна была расположиться и полевая Винницкая ставка Гитлера «Вервольф». В Готенбурге должен был базироваться и будущий Черноморский флот гитлеровской Германии. Так что планы фашистов в отношении Священного города были поистине грандиозны. Но к счастью все они были перечеркнуты мужеством советского солдата и матроса!

Удивительно при всем этом иное. Несмотря на официальное переименование Севастополя в Готенбург, сами же немцы даже в официальных документах почему-то упорно продолжали именовать город – Севастополем. Как это объяснить? Возможно, что это происходило в силу сложившейся привычки, или известного прусского самолюбия. Ведь что такое Готенбург не знал никто, зато Севастополь был известен всему миру! Но, может быть, дело здесь вовсе не в этом? Может быть, сам Священный город отторгнул от себя чуждое ему имя, и оккупанты просто побоялись осквернить эту необыкновенную землю своим враждебным ей Готебургом. Увы, это их не спасло. Пришло время, когда они были в несколько дней вышвырнуты с севастопольской земли, испытав не себе то, что некогда готовили другим. Священный город отомстил им за кровь и слезы своих защитников сполна. И совсем не случайно последних гитлеровцев добивали именно на мысе Херсонес, где два года до этого сражались последние защитники Севастополя, погибая, но не сдаваясь… Все вернулось на круги своя и посеявшие ветер, пожали бурю, ибо Священный город всегда и во всем оставлял последнее слово за собой.

…В нашей семье навсегда осталась память о страшном июле 1942 года. На обочинах дорог валялись раненые и убитые. Умирающие умоляли проходящих, добить их. Над степью стоял смрад разлагающихся от жара тел. Всюду царила смерть. А где-то невдалеке гремел несмолкаемый бой, там отбивались от наседавшего врага последние отряды прикрытия, те, кому не оставалось шанса даже на плен.

Дед Степан забежал домой изможденный в выцветшей и просоленной от пота гимнастерке.

– Собирай детей! – прокричал с порога бабушке. – Уходим на Херсонес! Там подходят транспорта! Будем эвакуироваться!

– Нет, – сказала бабушка, не раз видевшая своими глазами, как прямо у берега тонули суда со страшно кричащими беженцами. – Мы никуда не поедем! Посмотри, что твориться на море!

– Ну что ж, – помолчав, сказал дед. – Остаемся дома. Будь, что будет!

Деда Степана схватили прямо во дворе. Ворвавшиеся в дом немцы расстреляли автоматной очередью, бросившуюся было на них, собаку. Мама, тогда еще шестилетняя девочка, запомнила, что выглядели немцы так, как запечатлела их история: с засученными рукавами и автоматами у живота, с гортанными воплями и дикой злобой ко всему живому… Под крики бабушки дедушку долго били прикладами, вымещая свой долгий страх, а затем погнали куда-то под дулами автоматов. Впереди у деда Степана был плен и концентрационный лагерь… Ему удалось уцелеть в этом аду. Позднее он сотрудничал с партизанами, а после освобождения Крыма ушел с армией на запад, дошел пулеметчиком до Вены и вернулся домой только после победы. Потом до конца своих дней работал боцманом, много плавал.

Сейчас, читая многочисленные «откровения» о той войне, может сложиться впечатления, что всех, кто побывал в фашистском плену, неминуемо ждал последующий лагерь уже на своей земле. Это ложь! В этом я убедился на примере своего родного деда. Никто и никогда не собирался упечь его за решетку, никто и никогда не таскал его ни в какие НКВД и КГБ. Доблесть защитников Севастополя была столь очевидной, что их никто и никогда не преследовал.

Дед Степан умер ровно в шестьдесят, едва выйдя на пенсию. За какой-то месяц сгорел от саркомы. Дедушку я помню смутно, помню, как летом катал он меня на ялике по бухте, как вечерами мы ходили с ним в соседний двор, где он забивал «козла» с такими же старыми моряками. А я, тихо сидя в углу, слушал их нескончаемые разговоры о войне.

Многим больше деда Степана прожил его младший брат дед Витя. Во время севастопольской обороны он был снайпером в знаменитой 25-й Чапаевской дивизии. Помню, что еще мальчишкой я все допытывался у него: «Дед Вить, сколько фашистов ты убил?» На это дед Витя всегда задумывался, а потом отвечал: «Четверых, так это уж точно, а больше не знаю. Они же в свои окопы падали, поди выясни!» Деда Витю спасла бабушка. Он каким-то чудом сумел раненым приползти в наш дом. Везде уже хозяйничали немцы. В его ранах копошились черви, и бабушка вычищала их как могла. А через несколько дней фашисты схватили и деда Витю.

Из воспоминаний деда Вити: «Немцы, когда ворвались в Севастополь, были злы страшно. Расстреливали направо налево. Почему – понятно! Им от нас тоже досталось хорошо! Затем, когда нас уже пленными гнали, они смеялись: «Дураки вы Иваны! Вам надо было еще два дня продержаться. Нам уже приказ дали: два дня штурм, а затем, если не получиться, делать такую же осаду как в Ленинграде!» А куда было нам держаться! Все начальство нас бросило и бежало. Не правда, что у нас мало было боеприпасов, все у нас было. Командиров не было. Если б начальники не разбежались, мы бы города не сдали…»

Разумеется, кому-то мнение рядового участника обороны покажется не серьезным, но для меня оно исчерпывающее, ибо дед Витя не бежал из Севастополя, как иные, а остался в нем до конца и видел то, чего не видели многие. Только сегодня документальные источники подтвердят, что старый солдат говорил истинную правду…

После войны дед Витя ни разу не был, ни на каких ветеранских сборах, не было у него и никаких наград, про войну тоже вспоминать особо не любил. Единственное, что принес с войны – каску, да и ту приспособил под миску своему псу. А незадолго до смерти дед Витя затосковал: «Не надо мне никаких льгот и пенсий, хочу лишь, чтобы люди знали, что хоронят защитника Севастополя. Я в этом городе родился, за него воевал, здесь и умру…»

Увы, подтвердить документально службу деда Вити в Чапаевской дивизии нам так и не удалось. Весь дивизионный архив, как и сама дивизия навсегда остались в Севастополе. Хотели, было найти свидетелей, но не нашлось и их. Остались свидетели в земле от Мекензевых гор до мыса Херсонес. И все же, провожая деда Витю в его последний путь, собравшиеся помянули его, как защитника Севастополя, исполнив просьбу старого солдата.

В дни обороны города в нем был писатель Евгений Петров, тот самый – автор и создатель бессмертного Остапа Бендера. Потрясенный увиденным, он написал: «87 лет назад каждый месяц обороны был приравнен к году, то теперь к году должен быть приравнен каждый день. Сила и густота огня, который обрушивает на Севастополь неприятель, превосходит все, что знала до сих пор военная история… Города почти нет. Нет больше Севастополя с его акациями и каштанами, чистенькими тенистыми улицами, парками, небольшими светлыми домиками с железными балкончиками. Он разрушен. Но есть другой, главный Севастополь – город адмирала Нахимова и матроса Кошки, хирурга Пирогова и матросской дочери Даши. Сейчас этот город моряков и красноармейцев, из которых просто невозможно кого-либо выделить, поскольку все они герои…»

Мир застыл ошеломленный новым подвигом Священного города. Американская «Нью-Йорк Таймс»: «Оборона Севастополя… была великолепным событием в мировой истории. Теперь мы понимаем, что после Севастополя Москва и Сталинград не могли пасть и что сила русского народа, в конечном счете, добьется победы. Оборона Севастополя – это достижение духа советского народа, духа, проявившегося в горячей ненависти к врагу и в страстной любви к самому маленькому камню, лежавшему на русской земле…»

Английская «Таймс»: «Мы отдаем должное блестящему вкладу в общее дело, сделанному Севастополем. Севастополь стал синонимом безграничного мужества, его оборона безжалостно смешала германские планы. В течение длительного времени Севастополь возвышался как меч, острие которого было направлено против захватчиков».

Даже фашистская печать, вынуждена была, сквозь зубы, признать подвиг Священного города: «Германская армия натолкнулась под Севастополем на героический отпор. Город оказался неприступной крепостью, осада которой не предусматривалась».

Летом 1997 года я посетил самое печальное и трагическое место севастопольской земли – мыс Херсонес. Именно там разыгрались когда-то последние акты обороны. Мыс Херсонес – последний отчаянный рубеж обороны Севастополя, за которым было уже только море. Мой старший товарищ, участник обороны Севастополя моряк и поэт Григорий Поженян написал о страшных и героических последних днях обороны проникновенные строки:

 
… А он горел, и отступала мгла
От Херсонеса и до равелина.
И тень его пожаров над Берлином
Уже тогда пророчеством легла.
 

…Был уже вечер, и наша машина долго петляла по размытой дождем дороге. Вместе с друзьями и детьми мы ехали на знаменитую 35-ю батарею. Я не был на мысе уже много лет и ожидал увидеть там что угодно, но увиденное все же потрясло меня. Первым попавшим нам на глаза памятником был огромный металлический крест… в память погибшим немцам! Готическая надпись значила, что является этот крест памятником примирения!!? Не знаю, может быть, и вправду пришло время иных оценок каких-то событий минувшего, но только не прощения захватчикам, да еще столь вызывающе кощунственно воздвигнутого на костях убитых ими людей…

Потрясло меня и иное. Немецкий крест, несмотря на только что прошедшие обильные дожди сиял прямо-таки вызывающей чистотой. Может кто-то, отрабатывая получаемые деньги, специально вымывал его. Стоящий же в какой-то сотне метров дальше небольшой монумент защитникам героической 35-й батареи буквально утонул в грязи. Не довольствуясь этим, какие-то неизвестные подонки забросали комьями грязи доску с именами павших. Найдя какие-то ветки, мы с сыновьями долго, как могли, выковыривали грязь. Меня душила обида за тех, кто когда-то лег здесь на последнем рубеже и горькое чувство бессилия изменить что-то в дне сегодняшнем…

Но вот и сам зловещий мыс Херсонес. Голые, безжизненные берега-обрывы. Вокруг нет ни единого куста, ибо природа, кажется, забыла об этом месте. Когда-то здешняя Голубая бухта славилась удивительной прозрачностью воды. Ныне сюда выведена городская канализация, и фонтан нечистот буквально бьет из ржавой трубы в море. В тот день на близлежащем полигоне черноморской морской пехоты шла отработка артиллерийских стрельб. Снаряды с ревом уносились в морскую даль и падали, вздымая фонтаны брызг. Далеко внизу под обрывом гудел прибой, и набегающие волны то и дело накрывали прибрежные камни, торчащие из воды, как клыки гигантских чудовищ.