Текст книги "Прошлое и наследие. Вчера и завтра"

Все собрал, т. е. запаковал в 4 чемодана и повезу с собой. Вам пошлю 2 посылки с книгами и твоим туалетом. И еще книги отправлю малой скоростью. Мелочи житейские раздарил. Оставил кучу поручений Галке и Тазикову. Он называет меня Сусаниным и т. п. Обзывает, шутя, конечно. Камеру пока не принимают в комиссионку. Но мы договорились сегодня сдать пальто осеннее. Галка сдаст в химчистку и в комиссионку, деньги направит в вуз на покрытие долгов за кредит, чтобы я был свободен после службы. Подаю заявление об уходе. Галка оббегает обходную и т. д. Из друзей здесь ни Коли (на путине), ни Боба. Влад с Таней живы-здоровы. Вот, собственно, все самое интересное.

Твой муж названный – (подпись)

Завтра, часа в 2 ночи, поеду.

Милая моя девочка! Иринушка! Я один в купе, немного грустно, и я зауныло пою, что жить без любви, быть может, можно, но как на свете без тебя прожить?

Даже развеселился чуть-чуть, за окном пасмурно, сопки изжились – стали волнами небольшими. Днем было веселее, т. к. очень живописные, крутые полные леса, глубоких ущелий сопки с изредка притаившимися деревушками под черно-серыми крышами и с одним возвышающимся вызывающе зданием а-ля церковь. 6.510–5.480 км.

(Рисунок) Если бы мы жили здесь, я бы снабжал тебя медвежатиной свежей, рыбой из Шилки, грибами, ягодами, птицей. Но, видно, мы с тобой и помрем у мамы на руках. Ничего, это все ерунда, т. к. я тебя очень люблю и еду к тебе. Правда, по теории относительности, чем больше любовь и стремление, тем больше сопротивлений. Чем ближе-тем дальше. Но, думаю, это последнее, что нас с тобой мучает сильно. Я думаю, моя любовь сбережет тебя от трудностей, думаю, что ты достойна этого, но вспоминаю, что тебе все время выпадали солененькие слезы да прощанья, так даже совестно. Милая моя девочка, я прижимаю твою головку и целую в твои мокренькие глазки. Ведь ты не плачешь? Будь стойкой, только люби меня! Тогда ты будешь без морщин и сама прелесть с тонкой талией (тьфу-тьфу), рядом с обветренным и облизанным морозом советским защитником моей подружки и нашего парня. Как парень, очень он тебя беспокоит, слушается ли? Скажи ему, что когда папа приедет, то купит ему горшочек эмалированный с ручкой и крышкой.

Навалил на тебя забот и уехал, тоже фрукт, но ты не отчаивайся. Самое ценное, если ты будешь хорошо учиться. Когда я приеду к 20 декабря, как говорил Наум Зиновьевич, мама твоя будет сидеть дома, а мы работать. Так что тоже подыскивай пока себе работу. Я думаю, что с Хабаровском все обойдется благополучно, как мне обещали. Мне только грустно, что так долго без тебя, а я очень тебя люблю, очень. Только ты пиши мне, как получишь точный адрес.

Вагон наш замолкает, даже пьяные матросы все меньше матюкаются. Познакомился с одним дядькой лет под 40, по национальности – что-то с нижнего Амура, работал в лагерях. Все знакомое по «Ивану Денисовичу», Коле и т. д. Интересно.

Милая девочка, как мои родители и как парня зарегистрировала, получила или нет свидетельство, что у тебя «получился» брак? Напиши мне.

11. 09. 63.

Добрый день, моя милая девочка, мой парень. Пишет вам ваш папа – офицер нашей славной победоносной армии.

…Прослушал я, как вести себя, и стали меня переодевать, мыть и т. д. Отругал старший лейтенант за погоны и нелепый вид пилотки… Поселили нас в казарме с большими окнами. Я во втором отделении. Получил ХБ (хлопчатобумажные брюки и гимнастерку), погоны, сапоги, суконное одеяло, белые простыни и наволочку. Угол готов. Подшил воротничок – я солдат. Смешной только.

…Только ноет сердце, как тебя вспоминаю. Парень еще не мой, только в последний день, когда он очень плакал, мне было не по себе. Я только о тебе скучаю… Со мной только боль от этого, ты – боль моя и грусть. Но ты, пожалуйста, не обращай внимания на мое хныканье, его не перепрыгнешь, а ты лучше занимайся парнем да учись.

Сегодня первый день занятий. Забавно и все по форме. Мне пока все известно и даже больше. В нашем взводе я один с вузовским образованием, и меня облекли доверием – я писарь нашего взвода. Веду журнал и записываю всякие фамилии, такой усердный, что выскочил за ворота без пилотки и обратно пришлось нестись за ней и т. д. Говорили с генералом, грубость и упрямство получилось…

Ладно, больше писать не буду. Люблю вас. Пиши мне быстрее. Привет твоим и моим родным. Я.

14.09.1963.

Родной мой Юрушка, ну ты не отчаивайся очень. Что касается меня, то я даже успокоилась немножко. Во-первых, ты будешь всего в сутках езды от Свердловска – это очень успокаивает (вот, видишь, какая я стала рассудочная). И потом, я воспринимаю это как суровую необходимость, которая могла тебя застать и здесь. Может быть, военный быт и очень заполненные дни отвлекут тебя, может быть, там будут интересные люди, появятся знакомства, друзья.

А мы тем временем поправимся. И я, и твой сын встретим тебя здоровыми, бодрыми, взрослыми, соображающими, может быть, кое-что и любить будем в сто раз сильней.

А сейчас наш Игоречек, по словам моей мамы, «такой маленький, а жить никому не дает». Ночи напролет мы с мамой его ублажаем, уговариваем пощадить нас, меняем ему пеленки, грелки, соски, поим его, моем, под утро передаем его моему папе и ложимся спать. Папа прижимает его к своему животу (женской грудью твоего сына уже не соблазнишь) и напевает ему что-то как мужчина мужчине. Наконец, наш Боженька засыпает то ли от послушания, то ли от собственной усталости.

Все разговоры в доме сводятся к одному: покакал он или еще нет. От этого зависит покой всех. Моя мама щадит по возможности меня по ночам, т. к. очень любит своего внука, но втихомолку не перестает мечтать о том, когда она наконец сможет приготовить вкусный суп с помидоркой.

Так мы и живем, хоть в университете все страшно восхитились мной (главным образом тем, как я успела все так быстро), много поздравляли и вчера преподнесли цветы. Я уж молчу о своих трудностях, чтобы не снизить героического накала.

15.09.63. От жены

Получила свидетельство. Трогательно, конечно. Но сына твоего еще некогда зарегистрировать. Папа мой тоже очень привязался к нему и купил внуку фешенебельную коляску, состоящую из двух – зимней и летней. Но Игорек и тут не оценил. Теперь мы воображаем во дворе со своей голубой машиной и продолжаем позорно реветь.

Мне пришло в голову занять очередь в ясли. Завтра же пойду, все разузнаю. Что сделать для тебя, дружочек? Выслать ли тебе фотоаппарат? Бритву? Какая там у вас жизнь? Бывают ли свободные дни?

22 сентября.

Родной мой ненаглядный муж, вот тебе мои успехи:

Зарегистрировала вчера сына. Нарекли его Митюшиным Игорем, внесли в мой паспорт, внесут и в твой.

Побывала один раз в Белинке (в публичной библиотеке), замечательно позанималась четыре часа на свежую-пресвежую от наук голову.

Хотела еще один вечерок позаниматься, да соблазнилась кинофильмом «Я буду танцевать» о Махмуде Эсамбаеве. Жаль только, что смотрела одна, переполненная чувствами. Посмотрел бы ты этот фильм.

В университете все по-прежнему хорошо и по-прежнему хочется учиться. Агнессе я писала и получила от нее письмо, которым она меня свела с ума. Посылаю тебе его без комментариев.

(Письмо было с приглашением приехать работать в Хабаровск в Художественном Фонде, специально держали место.)

Еще Вера Витязева мне написала из Ленинграда. Она там учится, но все пришлось начать с начала. И снова меня потянуло к культуре, к искусству, к цивилизации. Я у тебя ужасно шатающийся элемент. Верно, от глупости. Будь хоть ты у меня столбиком, опорой.

Всегда любила осени. А нынче тяжело. Очень темные, дождливые вечера без тебя. Когда бываю в университете, отвлекаюсь ненадолго от своей семьи – сына. Но жалко маму. Она устает на работе, да еще вечером без меня ей здорово достается. Мальчик нервный и беспокойный. У него еще, кажется, грыжа пупочная – это очень болезненно для него.

Сегодня приехала твоя мама. И сразу зацеловала внука. Я запрещаю, она не слушается. Колдовала, заговаривала его грыжу.

Внешне она выглядит очень бодро, как всегда. Побудет только недельку, т. к. ей там, конечно, нужно капусту солить. У Лели нога распухла, она не приехала (Леля-тетя, вторая мама Юрия, своей семьи у нее не было).

Юрушка мой, ты напиши на Хабаровск, 35, чтобы тебе выслали оттуда твою корреспонденцию. Там лежит мое письмо и телеграфный перевод твоей мамы – 10 рублей.

Любимый, мне ведь без тебя очень тяжело и физически, и морально.

В адрес парня все еще поступают подарки в виде всяких ползунков и нагрудничков. Герман взял пленку. Напиши мне, родной, обо всем. Идет дождь. Люблю тебя очень. Но во сне мне снится крик – Игорев клич. Твоя Ира.

Очень, очень жду твоих писем. И тоскую очень. И.

P.S.

Юронька, вот я и пришла немного в себя от письма Агнессы.

Очень ли тебя огорчает наша будущая жизнь в Свердловске? Не будем огорчаться, нам здесь не будет плохо. И это не навсегда. Ведь я не домосед. В прошлом году я мечтала не только о Хабаровске, мечтала о Камчатке, о многом. У нас с тобой еще много впереди. Будет только интересней и более зрело. Наш сын подрастет здесь, я кончу учебу, что-нибудь сделаешь ты, а потом перед нами все. Главное, когда мы вместе, для нас все хорошо. Мы еще поездим, побродим – посмотрим мир. И сын у нас будет расти, свой, собственный.

Уже ночь. Купали мальчика. На кухне. Твоей маме все не так. Завтра буду их всех фотографировать. Еще не пробовала без тебя… Спокойно ночи, любимый мой. Целую – Ира.

23.09.63. От мужа.

Миленькая моя! Моя хорошенькая толстушечка! Я еще от тебя не получил ни одного письма, а так хочу тебя почувствовать. Пристаю к прохожим со своими горестями и начинаю немного о тебе рассказывать: какая ты у меня бываешь умная и хорошая, даже на душе светлей.

Я сдружился с капитаном, начальником взвода, который уже прошел войну и много шляется по жизни. Он из Душанбе. Огромный лоб с лысиной на макушке и нос горбинкой. Умный и развитый дядька. Сегодня мы с ним гуляли по городу. Наше училище почти в центре. Город приличный, с центральными широкими улицами, большими домами, и очень много зелени кругом, парковые лужайки, где сходятся улицы, с фонтанами, очень хороший город. Старые улицы дореволюционной застройки, небольшие изящные домики, как в Свердловске. На улице людно и шумно, и не мог я, конечно, не встретить знакомых. Встретил Славика Савчица, Вовки моего из Златоуста брата, который там рядом что-то монтирует. Вот смех! Договорились встретиться в ту субботу, т. к. меня только в субботу и в воскресенье отпускают.

Вчера до вечера ходил по городу и все, как выпущенный из застенка, смотрел на разноцветных людей. Но больше всех я люблю тебя. Я пошел читать. Иринушка, у меня к тебе просьба, пожалуйста, относись с уважением к мужу (Ефремов «Лезвие бритвы», «Нева», № 6,7,8… Вчера вечером два раза смотрел «Я буду танцевать», а сегодня умудрился – «Иоланту» в нашем клубе).

Сегодня ходили с Георгием Марковичем по Омску, знакомились еще, были на Иртыше. Погода здесь отличная, по Иртышу у пляжа юлят взад и вперед парусники… А сейчас я сижу перед зеркалом и любуюсь своей физиономией в погонах и очках, с залысинами, и грущу тобой, милая моя женушка. Вопю: пиши мне. 2 часа, 10 мин. 23.9.63

Милая Иринушка! Сейчас все спят. Я дневальный. Уже около 2-х ночи. Я один бодрствую, и ты со мной, и никто не мешает мне быть с тобой, моей любимой девочкой.! Целую!

25.09.63.

Милая моя девочка, голубушка моя. Как я тебя люблю. Видишь, я научился писать и писать про любовь, хотя это мне не привычно, но как-то не могу удержаться. У нас много старичков, и они как-то тихо, скромно относятся к своим женам. Молодые украдкой пишут и меньше говорят. Я, как только освобождаюсь, сразу о тебе вспоминаю, и хочется тебе написать и поговорить. Я лежу обычно после обеда на койке, а в окно видно пасмурное небо и деревья какие-то длинные и тонкие с холодными серыми листьями. Окна большие, узкие и высокие. И я вспоминаю тебя. Над нашей казармой взлетная трасса, и когда очень сильно ударит звук реактивных, я вспоминаю тебя почему-то… А когда я занят, т. е. учимся, не успеваю думать ни о тебе, ни об осени. Это даже здорово, что не все время мучаюсь тобой. Это не только солдатская скука на чужбине, как обычно бывает, это больше. Я ни о ком не вспоминаю с болью, как-то так, что самого немного жалко. Я бы больше написал про грусть, но ты у меня дурная, скуксишься и будет тебе плохо. Ладно, так переживу.

У нас здесь так, что я ожидал худшего. Одели в ХБ и дали теплое нижнее белье, которое лежит у меня под подушкой, т. к. мне жарко в нем. Кормят три раза и очень отменно. Сегодня и каждый раз: в 7–30 каша, масла гр.50, чай, сельдь, 2–30 – суп, каша, компот, в 7–30 веч. – каша, рыба, чай. Я объедаюсь, давно так не ел, разве только у вас да дома. На субботу и воскресенье уже получил увольнительную, схожу – проверю, как мои чемоданы (4) лежат на вокзале в камере, поброжу по городу, посмотрю Омск. Времени у нас свободного достаточно, так что я даже кое-что читаю, бреюсь и вообще – положительный. Только вечером смотрю на тебя и скучаю. У нас радуются, что осталось меньше 90 суток. В казарме у нас чисто, есть даже телевизор, много книг и картежников. Жизнь эта очень нормальная была бы для учебы, если бы еще тебя ко мне. Меня даже радует, когда по асфальту дробный, мощный шаг колонны, и меня даже не возмущают брюки (вид сзади), которые почему-то раньше напоминали лошадей.

Иринушка моя, письма тебе, наверное, не нравятся, так как они сухи и без юмора. Но что-то юмору нету и время берегу для книг. А тебе хочу все написать, чтобы ты чувствовала все вокруг меня, и какие люди… Ты бы поудивлялась, поисправляла полковников, которые смешно выражаются и смешно говорят. Другие спрашивают примитивно и строго, от и до. А есть серьезный один такой, и весь движение, и темперамент, увлекается… дорого ему стоят лекции, но так как он серьезный и член партии, и сознательно настаивает на всех армейских шутках, то это даже хорошо. Наш шеф очень даже служивый, но хитрый и – буфер между нами и всем остальным миром, и очень даже считается с нами, т. к. мы – офицеры. И обращается с нами зачастую не «встать, смирно!», а «товарищи офицеры!» Вот.

А я тебя люблю, и ты мне поэтому дорога, и ужасаюсь, если вдруг война или что-нибудь… Ведь это не имеет права, т. к. нечестно, нельзя так, т. к. ты – самая вещная ценность, и нельзя отнимать молоко у грудного…

А как мой ребенок, что он говорит, ходит ли на горшок, и что с ним делали мои бабушки, мамы? Когда наконец ты мне напишешь? Как не стыдно? Пиши мне чаще. Напиши про моих. Что они думают, как живы? Как Анна Ивановна и Наум Зиновьевич, как они ругаются и что говорят про твоего мужа? Вот. Все. 1000 раз целую тебя, моя милая. Я.

29.09. 63. От мужа.

Моему парню уже целый месяц! Интересно и любопытно, как он ведет себя и какие качества выработала моя милая жена. Надо много такта между сознанием ответственности перед Человеком и инстинктом материнства, любовью к парню и стремлением защитить, и необходимостью приводить в соответствие с требованием общественной жизни, в которой ему придется жить и проклинать своих родителей или благодарить их.

Но ведь ты у меня способная и умная девочка, и я тебя люблю, и парень тоже должен тебя любить и слушаться. Кроме того, он должен впитывать с молоком твоим лекции Павловского и любить музыку. Ему уже надо давать сеансы музыки – как ты думаешь? Как все молодые родители я бы хотел, чтобы наш парень был умнее и способнее всех. Но ум даже, уж про способности не говорю, делают! Тренируют! Если мы знаем, но уже ленивые и старые, то потребовать-то легче. Но это все ерунда, т. к. я-то тебя люблю, и поэтому можно тебе все оставить до моего приезда. Ты бы главное – училась у меня, т. к. ты еще глупенькая, и я вынужден тебя еще больше любить в потенциале, когда ты разовьешь свои внутренние способности. Есть у тебя такие? И я буду целовать в каждую такую способность, т. к. они будут большие.

Напиши про свои дела и как ты отдыхаешь? Иринушка, что нового у вас, что мои родные, что твои? Я же ем до невозможности, а дальше утром делаем зарядку, и приеду к тебе закаленным и сильным. Научился ходить в строю, и вообще становлюсь умным, т. к. мы каждый день учимся по 6 часов.

Иринушка, я очень соскучился по тебе. Ничего, осталось меньше, чем 12 недель. На октябрьские праздники я дневалю с 6 на 7 ноября.

Наконец я получил твое письмо, но на мой-то крик это отписка. Где ты, милая? С парнем ты или еще где? 4 дня после я не мог закончить это письмо, да и сейчас не могу, поэтому пока. Я.

2.10.63.

Юрушка, родной ты мой, ну что же ты? Обиделся ты на меня, что ли? Но это же ужасная несправедливость. За что? За то, что я день и ночь не отхожу от твоего сына, за то, что у меня к нему больше жалости, чем к тебе, за то, что он мне снится, а не ты? Он и сейчас у меня на руках, и мы с ним плачем вместе. А у меня часто-часто бывает настроение покинутой жены с младенцем на руках. Наверное, если бы было так, у меня было бы хоть мужество, а сейчас и его нет.

Очень плохо без тебя. Юрочка, только ты не расстраивай меня, не доводи до слез. Совсем немного надо поволноваться, чтобы исчезло молоко. А без него нашему мальчику гибель. Когда была твоя мама, она так расстроила меня этой грыжей, что моментально уменьшилось количество молока, и мальчик стал голодать. Сейчас как будто наладилось.

Интересно, что ты думаешь, где я могу быть, если не «с парнем», как ты выражаешься? Страшно любопытно знать, что у тебя в голове. А ведь сегодня (именно сегодня!) я вдруг подумала о том, что, несмотря на все, мы с тобой еще очень плохо друг друга знаем. И действительно. Разве могла я ожидать, что так будет воспринято мое письмо. И ты мне не веришь, хоть и не имеешь права не верить.

Конечно, если бы ты был здесь, я бы не относилась так болезненно – почти до трагедии – к своему сыну. Все было бы нормально и спокойно.

Твоя мама была у нас недолго. Конечно, нянчиться ей с таким маленьким трудно. Я, молодая, не успеваю, плачу и расстраиваюсь, а она и вовсе. Так расстроилась, что с сердцем стало плохо. Да еще и не понимает меня также, как и ты. Я ей не даю мыть пол, стирать, а она – «не доверяешь», вполне серьезно. Да еще из-за этой грыжи. Я уже прочитала о ней все, что могла, и поэтому тебе объясню. Пупочная грыжа – это слабость мышц брюшной стенки, т. к. они не упруги, то не могут сдержать внутренности живота, которые выпадают в пупочное отверстие между мышцами и образуют небольшую выпуклость. Для ребенка это бывает болезненно, бывает, что и нет. Грыжа у людей врожденная. Взрослые люди укрепляют свои мышцы, и предрасположение к грыже исчезает. А у грудных детей профилактика совсем простая: вправить пупочек и образовавшуюся складочку кожи заклеить пластырем. Пластырь играет роль сдерживающей мышцы. Когда у ребенка образуется слой подкожного жира, грыжа исчезает сама.

Твоя мама считает, что это ужасная болезнь, которую нужно лечить приемом внутрь всякой серы, скипидара и проч. Я, конечно, не разрешила, она, конечно, обиделась. Что я за мать? Так у нас возник небольшой конфликт, который мы потом уладили.

Твоего приезда все очень ждут. И я особенно. Когда была твоя мама, я могла хоть выйти из дома днем. Теперь я снова одна целыми днями, и нет просвета.

Посылаю тебе письмо Боба. Я никому не пишу. Что это они там все? И так ребенок мне все перевернул в жизни и в мечтах, да они еще пуще расстраивают. Куда же я дену свое дите, если оно мое и если я уже раба своих чувств, если от меня зависит вся его будущая жизнь, фундамент которой становится сегодня. Ему очень много нужно сейчас, чтобы быть здоровым, чтобы иметь нормальную нервную систему.

За месяц он у нас поправился на 730 гр., сейчас весит 4100, умеет очень хорошо улыбаться («ангелы смешат» – говорит твоя мама) и уже говорит «гы».

Час ночи. Сына все еще не можем усыпить.

Юрушка, дорогой, а у нас стоит золотая осень с голубыми туманами, особенно густыми на болоте, за нашим домом. И ночь белая от луны. Пол в комнате в лунных холодных бликах. Какая у вас разница с нашим временем? Я хочу знать, что делаешь сейчас ты. А, может быть, ты вовсе не из-за меня не мог дописать письмо, а по какой-нибудь другой причине. Ведь я же тебя очень люблю. И все для тебя. Как же ты можешь в чем-нибудь сомневаться?

Пока я одна несу наше бремя. Не знаю, кому из нас сейчас трудней, но мне нелегко.

Юрушка, будут ли у вас какие-нибудь учения практические? Ты, наверное, будешь подвергаться опасности? Напиши мне об этом. Напиши, родной, напиши. Неужели ты сердишься. Я всегда, всегда с тобой. Целую тебя очень крепко. Твоя Ирина.

Милый, тебе нужно про любовь. Я тебя люблю по-прежнему, очень, иначе и быть не может. Только теперь моя любовь стала спокойней, сдержанней, потому что я стала матерью. Ты пишешь, что еще не ощущаешь сына, у тебя его еще нет. А у меня он не только есть, больше, просто нет меня без него. И если ты не чувствуешь его, то ты и не чувствуешь меня, такую, какая я сейчас.

Я сейчас все время думаю о будущем. Поэтому мне и с мыслью о Хабаровске трудно расстаться, с ним я связывала будущее. Но есть и настоящее, и в нем надо находить счастье. Моя мама часто говорит: «Игоречек-наше счастье». А у меня еще не столько любви к нему – сколько страха за его жизнь.

В короткие и чуткие минуты сна я вижу кошмары, происходящие с моим сыном. А крик его с различными интонациями преследует меня всюду. Помнишь, тебе стало не по себе от его плача перед отъездом. Так он кричит часто, подолгу, каждый день, и невозможно его понять и помочь ему. Вчера он не сомкнул глаз с 3-х часов дня до 12 ночи. А ему положено спать 20 часов в сутки. Я расстроилась ужасно, да еще твое письмо. Только мама меня спасает. Я бы давно умерла. А как бы спасал меня ты в Хабаровске, если ты даже сейчас не хочешь меня понять? Конечно, отдых у меня очень своеобразный. От мальчика нельзя отойти ни на минуту. Я не могу поесть, не могу выйти во двор повесить пеленки. Он закатится криком и задохнется. И письмо тебе не могу написать – вполне естественно.

Юронька, я очень нервничаю. И мальчик нервный. И молока у меня мало. Не знаю, что будет дальше, страшно подумать.

Только напиши мне скорей. Плачу и плачу, глупая. Зачем же ты так?

Следующий день. Утро. Сейчас с мальчиком ходили к врачу. Оказывается, он переедает. Вот хитрый. Прибавил за 10 дней 500 граммов, итого – 4600. «Это слишком много», – сказала врач. А у меня настроение стало получше. Люда прислала ему из Москвы какие-то подарки. Пойду, получу.

Вот, милый мой, дорогой. Пиши мне. Очень жду. Очень-очень. И.

6.10.63. От мужа.

Милая! Разве так можно? Неужели не чувствуется, что я жду твоих писем? Или ты не знаешь, что значит письмо для тех, кого заперли на 5 дней и кто ничего не видит, кроме стен. Ты, конечно, не видела, как получают письма, как читают их мои товарищи. Ты не видела, как они, вцепившись и отвернувшись от всех, бегают глазами по бумаге. Так замкнуты, так не здесь! Что мне даже жутко, что у них ничего нет, ничего вокруг не чувствуют.

А ждут как! Это мужчины, но когда подходит время, начинают шикать на дежурного: «Иди за почтой…» А потом: «Тебе опять письмо…» Представь интонацию, или: «А мне не-е-т… Мне, конечно, далеко, еще на собаках… Да и старуха у меня ленивая…»

Я как-то спокоен, даже больше. Если что меня разволнует, я успокаиваю себя. Очень получается, вернее, это даже не то, а просто я замораживаюсь и, если вдруг тоска вцепляется, я отмахиваюсь книжкой, другой мыслью… Иначе нельзя, имея такую несообразительную жену. Нельзя же жить от почты до почты. Иринушка, я тебя не терзаю, если не хочешь, если трудно – не пиши. Я переживу. Я знаю, что бывает время, когда не хочешь, или не можешь взять карандаш в руки. Только хоть изредка пиши, потому что повышенная чувствительность…, когда выйдешь за ворота казармы, и не только инстинкт, а чистое стремление к цвету, форме, желание просто поговорить, дотронуться…и остается одна грусть, больше – тяжесть, так как я тебя люблю и не смогу, не хочу, презираю себя до уничтожения, если даже чуть допускаю на мгновение предательскую мысль загрязнить чувство…нет, не это, а просто сжимается от страха все, если вдруг даже помыслю рядом с тобой, с любовью к тебе какое-то чувствице или чувство. Я спокоен, что без чувства просто плоть напоить я не смогу, я и раньше был брезгливым и не пользовался подобным… Но почему я боюсь? Милая, мне кажется, что это вовсе не потому, что я стар уже и боюсь внутренних потрясений, нет. Просто сейчас у меня ничего нет ценнее любви к тебе, ничего нет… Так сказать, непреходящая ценность, мерило человеческого. Может быть, это от эгоизма? Может быть! Только от эгоизма к тебе!

Довольно! Я тебя, наверное, утомил этой малосвязной чехардой, но это мне стоило моей жизни и сегодняшних воскресных часов. Уже 10 часов. В казарме играют в преферанс, кинг, рассказывают анекдоты и случаи из жизни. «…Устали мы на охоте, попросились к одному крестьянину… Спим как убитые. Ночью я только чувствую, как бок жжет. Говорю: “Володя, дай спичку, здесь наверное клопы есть”. Посветил он на стенку, а там в щели друг на друге сидят клопы и зубами лязгают…»

Вчера от Тазикова письмо получил со всеми предложениями. Милая, я только для тебя, твоей учебы и жизни все бросил в Хабаровске. Я сейчас нигде, временный беспрописочный, бесконкретноцеленаправленный (я не выписан и не уволен еще из Хабаровска).

Прочитал Энгельса, очень-очень понравилось. Особенно про любовь, отношение полов в развитии, становлении. Трудно читать про это в казарме, но обошлось. Когда Энгельс подтвердил, что в любви люди страдают, когда не вместе, что им этого не хватает, не могут быть отдельно, я как-то успокоился, так сказать, по теории выходит у меня все проистекает, и сразу стал искать пути, чтобы увидеть тебя в праздники. Я ведь хотел к тебе приехать дня на два, хотел сюрприз устроить, но не выдержал, так был рад решению.

Вчера нашел второе очень красивое место в Омске – мост новый через Иртыш и вид от него. (Рисунок). Ничего, сфотографирую как-нибудь… Все. До свиданья, милая. Целую. Я есмь.

7.10.63. От жены.

Юра, я теряюсь и просто ума не приложу, как лучше и что лучше.

Дома на меня просто сердятся, когда я вспоминаю о Хабаровске. Малыш наш – это действительно очень много. К тому же мы с тобой настолько несамостоятельная и бедная семья, что страшно, если ребенку придется расплачиваться за все это.

В общем, я нахожусь под давлением своих родителей. Мама говорит, что мы можем ехать куда угодно, а Игоря она нам не отдаст, «так как мы его загубим». Я не знаю, ничего не знаю, ничего. Придумывай, что хочешь.

У меня плохое настроение, плохое здоровье. Совершенно нет возможности заниматься, а о работе приходится только мечтать. Вот и все. Не сердись на меня. Не могу я ни о чем писать. Ничего нет. Ни времени, ни сил. Парень опять кричит. Пока. Ира.

Твой Боб – прожектер, сам знаешь. Ему и верит-то страшно.

8.10.63.

Юра, извини. Я знаю, что ты ждешь письмо, но пишу его уже несколько дней. Считай, что каждый день по письму. А не пишу, так как все думаю.

Чтобы жить в Хабаровске (а поеду я туда только работать), совершенно необходимы ясли для ребенка и квартира, чтобы как-то раскрепостить меня. Жить так, как мы жили в прошлом году, при теперешних обстоятельствах невозможно. К тому же меня страшно унижает то, что мы с тобой вечно нуждаемся в помощи своих родителей (особенно я, теперь еще со своим ребенком), мне просто элементарно стыдно. Мне кажется, что и ясли, и квартиру так просто и сразу не получить. Все это затянется. А если тебе поехать вперед все устроить, то затянется и наша с тобой встреча.

Юра, все, что я написала – ужасные препятствия, да еще, если учесть, что мы очень и очень огорчим моих и твоих родителей. Не знаю, не знаю. Решай. Если ты возьмешь все это преодолеть на себя (с меня хватит ребенка), я не возражаю.

Юра, извини, что я все о себе. Но если мне будет очень трудно, то и тебе придется разделить эти трудности.

Не сердись на меня. И.

Дорогуша, ты, пожалуйста, не сбегай на праздник ко мне без разрешения. А то еще задержат тебя там или вообще отдадут под суд. Лучше отпросись, дорогой. Хорошо бы тебя увидеть. Прощай. Целую.

Твоя Ирина.

12.10.63. От мужа.

Иринушка, здравствуй. Как твои дела? Как наши дела? Меня запулили письмами, чтобы быстрее соглашался на Хабаровск, и Галка, и Агнесса, и Эдик, и шеф. Вот и все, а что касается меня, то я мирно служу, выстукиваю ногами.

Погода здесь слякотливая – дождь без или со снегом, у нас шинели с эмблемами и погонами. Вчера впервые мне отдал честь солдат – вид, значит. Занятия мои идут прилично, учусь хорошо, и кое-что читаю. Вчера мы занимались на улице в непромокаемых спецкостюмах – по матчасти. Очень мне нравится лазить, щупать, дергать.

«Это было еще когда паровозы водили. И на затяжных спусках инструкторов к нам подсаживали. И был один такой вредный дядька! Заноза такая! Всегда после рейса напишет, напишет… Ну вот, его и решили проучить. Один парень молодой, машинист уже был, узнал, что к нему этого подсадят, отрегулировал тормоза что надо… и поехали. Инструктор сидит, смотрит. Подъезжают к спуску. Машинист раскочегарил скорость 70 км… Спуск начался, скорость увеличивается. Инспектор: «Сбавь скорость» – машинист подкрутил песочницу. А знаешь, на старых паровозах песочница (чтобы песок на рельсы подсыпать для лучшего сцепления) рядом с тормозом справа приделана. Этот покрутит песочницу… А поезд скорость набирает. Инструктор: «Тормози!». Этот крутит, а поезд все увеличивает скорость. У инструктора волосы дыбом. Видит – крутит машинист, старается – а бесполезно. Поезд все увеличивает скорость, и мысль у этого сразу: отказали тормоза! Да тут еще машинист: «Отказали!» Тогда этот дядька аж… присел. «Ребятки, что же делать, ведь у меня дома дети, двое… Ребятки?!» И со страхом, с надеждой в лица заглядывает. А машинист с головы кепку и об пол ее: «Эх! Что дети! Тут жизнь молодая пропадает!..»

Потом за тормоза и потихонечку… раз, раз и ровненько к станции подъехал. А тот на летучке разобиделся на бригаду, рассказал все, а как только кончил, то все депо за животы… Весь вечер хохотали…

А однажды одному вреднющему машинисту, кемарил он, перед носом красный сигнал повесили. Так он проснулся, видит – проезжает красный, сразу за рычаги, давай взад-вперед шуровать. Снова смотрит – снова чертовщина, и одуревает, догадался… долго потом обижался на нас…

Иринушка, ты это можешь и не читать, если тебе не интересно. Мне понравилось. Вот и все. До свиданья. Целую тебя, моя миленькая, любименькая девочка. Привет семье. Муж твой я есмь.