Текст книги "Петербургский сыск. 1874 год, апрель"

Глава одиннадцатая. В ночлежном доме

До Чернореченской, хотя и было, недалеко, но времени совсем не оставалось. Часы давно пробили полночь, можно упустить Кузьку Добрянского. Узнает об аресте Голдыша и ищи по России.

Задержать Петьку Иван Дмитриевич решил с утра, тем более, что тот ни сном, ни духом о скопившихся над головою тучах.

Путилин поднялся из—за стола и подошёл к шкапу и распахнул дверцы, на одной створке изнутри вставлено большое зеркало, а крючках, прибитых к задней стенке висело чистое, но заношенное с заплатками одеяние. Иван Дмитриевич посмотрел в зеркало, повернув голову сперва вправо, потом влево.

– Хорош, – пробубнел он и скривился, – кистеня только и не хватает.

Переодевание заняло немного времени, дольше возился с бородой и париком, чтобы, не дай Бог, не в подходящий момент съехали в сторону или того хуже оказались на полу.

Осмотрел себя с головы до пят.

«Ничего, – пронеслось в голове, – в темноте, а тем паче при свете лучины или свечи меня не опознать».

На звонок явился дежурный чиновник с красными от бессонницы глазами, дежурит третью ночь, напросился у начальника, что сна лишился и теперь мается. На Ивана Дмитриевича посмотрел без удивления, привык к перевоплощения за время службы.

– Жуков здесь?

– Да, чаи гоняет.

– Позови—ка его ко мне.

Чиновник вышёл, тихонько затворив за собою дверь.

Миша же зашёл, как всегда без стука.

– Иван Дмитрич, звали?

Путилин почесал ухо.

– Да, Миша, – с огорчением произнёс начальник сыска, – с тобой соваться в ночлежный дом не просто опасно, а прямо таки преступно.

– Иван Дмитрич. – обиженно засопел Жуков, – через некоторое время вы меня не узнаете.

– Нет, Миша, – решительным голосом оборвал помощника Путилин, – зови Ваську, придется его с собой брать.

– Но…

– Миша, – прикрикнул начальник сыскной полиции и совсем тихо продолжил, – Василия приведи и побыстрее, времени остаётся все меньше.

Жуков вылетел из кабинета, он так и не понял по поводу времени, но не стал больше изводить начальника словами.

В камере пришлось будить Ваську, который развалился на тонком матрасе и оглашал богатырским храпом не только место своего ночлега, но и прилегающий коридор.

– А? Что? – тёр глаза задержанный.

– Пошли, – кивнул головой Жуков, – Иван Дмитрич зовёт.

– Ну вот, – тяжело вздохнул, – я ж все рассказал.

– Ступай.

Увидев в кабинете стоящего у окна какого—то босяка в рваной, но чистой одежде, с окладистой наполовину седой бородой и космами нечёсаных волос на голове, Васька по хозяйски прошел к столу и опустился на обитый синим бархатом стул. Закинул ногу на ногу и небрежно посмотрев через плечо на Мишу, произнёс:

– Ну и где, Иван Дмитрич? Я чаю горячего хочу и спать.

Жуков с усмешкой во взоре смотрел на начальника.

– Василий, внимательности у тебя нет, – Путилин заложил большие пальцы рук за веревку но поясе, заменявшую ремень.

– Я, – только и сумел выдавить из себя задержанный, узнав голос Ивана Дмитриевича, и рот приоткрылся в изумлении.

– Я – это. я, – проговорил начальник сыскной полиции.

– А…

– Сегодня, видно, придётся, Василий, нам остаться без сна.

Задержанный сделал руками в воздухе несколько движений и замер, не закрывая рта.

– Вижу, Василий, твои сапоги прохудились, деньги иногда имеешь, а ноги мокнут.

– Да я…

– Именно ты, мы, кажется, размером схожи, – Иван Дмитриевич достал из шкапа новые сапоги, – надевай, – и не дав ничего сказать задержанному, добавил, – надевай, нам сегодня одно дело предстоит и я не хочу, чтоб ты приболел после него.

Василий повиновался явно с удовольствием, поднялся и сделал несколько шагов по кабинету.

– Не жмут?

– В самую пору, – заулыбался задержанный.

– Пальтишко смени, – и Путилин протянул верхнюю одежду из заветного шкапа, – великовато, но ничего, зато без заплаток. А теперь, поговорим, как мужики.

– Всегда готов, – глаза Василия блестели и стыдливо добавил. – это мне?

– Тебе, считай мой подарок.

– Благодарствую, Иван Дмитрич, – руки гладили лацканы пальто, – как я понимаю, нам с вами придётся на Чернореченскую?

– Быстро схватываешь.

– Господин Путилин, я…

– Василий, я ж понимаю, что среди тех людей тебе жить, ты только поздороваешься там: «Здравствуй, Кузьма» и все, можешь быть спокоен, что кто—то тебя заподозрит.

– Как Иуда…

– Василий, ты благодари Бога, что отвёл тебя от вчерашней крови. Не то я пустился искать по столице тебя.

– Знак свыше, – задержанный перекрестился.

– Договорились?

– Что мне остаётся, – посетовал Василий, – только вот оставили вы меня, Иван Дмитрич, без пайки утренней, – и посмотрел на начальника сыска карими глазами.

– Не забыл я, – и Путилин протянул задержанному зелёную банкноту, которую с начала разговора держал в руке.

– Благодарствую, Иван Дмитрич, спаситель вы мой.

Доехали до опустевшей Зимней Торговой площади, далее Путилин с Васькой по тележной улицы пошли пешком, чтобы, не дай Бог, кто не заметил из знакомцев. Миша с двумя агентами поехал дальше, чтобы там ждать, когда Иван Дмитриевич выведет Кузьму на свежий воздух. В ночлежном доме опасно арестовывать Добрянского, там много босяков, которые на дух не переносили людей в полицейской форме.

Двери ночлежного дома открывались в восемь часов и до полуночи заполнялся настолько, что некоторым припозднившимся приходилось спать на полу, но один из углов всегда был свободен и там отдыхали, вернее, отсиживались после совершенных налётов, краж или иных более тяжких злодеяний некоторые злоумышленники. Иван Дмитриевич об этом знал, сколько раз совершались облавы и все впустую, то ли кто—то из участка предупреждал, то ли стоят, как они говорит, на стрёме мальчишка, которому гривенник от щедрой души положат. Вот и сейчас Путилин, хоть и шёл с виду спокойным, а на душе кошки скребли. Не за себя, а за Ваську. Себя перестал жалеть четыре года тому, когда из—за измены ушла жена с детьми. Тогда так тоскливо стало на душе, что стал сутками пропадать на службе и старался сам идти туда, где более всего опасности. То, что его никто не узнает, он уверен, не первый раз лезет в такое место, ведь не посылать же в осиное гнездо Мишу. Слишком молод и горяч, голова, конечно, на месте, но вот иногда сперва сделает, а уж потом голову прилагает. Учишь – учишь, толк есть, но прорывается взрывная натура. Вот кто всегда с холодной головой, так штабс—капитан Орлов. Умница, хотя…

– Че надо? – раздался голос над ухом, до входа в ночлежный дом оставалось несколько шагов.

– Дык холодно на улице, – заискивающим тоном произнёс Путилин, за его спиной стоял Васька.

– Местов нет.

– Нам бы с приятелем, хоть под нарами, хоть в проходе.

– А деньги есть?

– Эт мы приготовили, – и Иван Дмитриевич достал из кармана шесть монет покопейке.

– Тады сами ищите себе там, – человек неопределённо указал рукой, – шоб я вас тут не видел.

Путилин со спутником быстрым шагом вошли в дом. В носу защипало от тяжёлого запаха немытых тел, дыма от дешевого табака, прокисшей пищи.

– Там, – Васька тронул Путилина за рукав и повёл на второй этаж, где тяжёлый дух, казалось, посвежел, и дышать стало легче, – Ваня, – прошептал попутчик, – платить не надо было бы, я ж заветное слово знаю.

– Не светись, – только и произнёс Путилин, пока не пришли в заветный угол.

Добрянского не было.

Путникам оставалось только одно, лечь на скрипучие доски нар, покрытым таким тонким матрацем, что ребра чувствовали каждую дощечку.

Ожидание не добавляло радости, Васька один раз поднимался и уходил. У Ивана Дмитриевича начинало стучать, не иначе бешеное, сердце. А вдруг Васька предупредит преступников, тогда от начальника сыскной полиции ничего не останется. Рядом Нева, камень на ноги и на корм ракам и рыбам. Путилин прислушивался к каждому звуку, сжимаю ставшую тёплой рукоять пистолета.

Спокойствие начало покидать Путилина, а скорее всего нетерпение, хотелось, чтобы начавшееся несколько часов в кабинете, наконец, закончилось.

Прошёл час прежде, чем раздались тяжёлые шаги. Со своего места в свете лампадки, висящей у образа Спасителя, Путилин видел, как возле двух ярусных нар остановился мужчина с круглым скуластым лицом, пересечённым под носом пышными усами. Глаз Иван Дмитриевич пришедшего не видел, но чувствовал, как они цепко осматривают окружающее.

Васька не подвел.

– Кузя, ты? Что так поздно?

– А что?

– Потопишь, как медведь на овчарне, спать не даёшь.

– Молчи. – беззлобно прошипел Добрянский, – хотел бы спать. Так без задних ног дрых.

Васька присел на нарах, почесал под рубашкой, одолели блохи своей настойчивостью.

Голос Добрянского Путилину не понравился, от такого можно ожидать всяких неприятных вещей. Теперь возникал вопрос, ранее начальник сыскной полиции хотел вывести Кузьму из ночлежного дома, там, на улице, Жуков с двумя агентами. Но как это сделать, Иван Дмитриевич придумать не мог, заготовленные слова в кабинете сейчас не подходили.

Добрянский продолжал стоять, только тени беспокойно бегали по его ладно скроенной фигуре, потом чертыхнулся и пошёл к выходу. Путилин не стал терять времени, поднялся с нар и последовал вслед за Кузьмой, который заложил руки в карманы начал спускаться по лестнице, бесцеремонно наступая на оставшихся без места бродяжек.

У входа никого не было, тот, что собирал деньги, спал у двери на крыльце в полушубке, зарывшись в высокий воротник. Сердце у Путилина забилось быстрее, что отдало и висках, словно деревянные кузнецы, бьющие по наковальне, когда дёргаешь за палочку.

Кузьма обернулся и впился цепким взглядом в вышедшего следом бородатого мужчину, немного ссутулившегося, словно на спине лежит тяжёлый куль.

– Что вышел? – произнёс Добрянский, оскалив зубы.

– Дух там, – Иван Дмитриевич махнул рукой куда—то в сторону, – тяжёлый. Не привычный я к нему.

– Что тогда в него пришёл?

– Так, ить. Отставку—то барин дал.

– Не нужен, стало быть, стал?

– Оно так.

– И долго у барина служил?

– Да, почитай, цельный год ему товары возил.

– Товары?

– Из порта на склад.

– И что ж тебя выставил?

– Дак, барин за границу укатил, дома свои закрыл и нас, всех, на улицу.

– Что и сторожей не оставил? – Видно было, как загорелись глаза Кузьмы.

– То—то и оно, Федьку —хромого одного оставил. А какой с него сторож—то? – Ощерил зубы Путилин.

– Любопытно, – в задумчивости сказал Добрянский. – А ты хозяйский дом хорошо знаешь?

– Очень даже дюже, – Иван Дмитриевич погладил бороду, Добрянского заинтересовали слова случайного знакомого.

– Соблазна не было?

– Мил человек, да кабы, – и Путилин умолк.

– Не бойся, со мной можно по простому, – Кузьма ступил вперёд и шёпотом произнёс, – я и сам из таких.

– Тады тебя мне сам Господь послал, – также тихо в ответ с радостью в голосе сказал начальник сыска.

– Может, сегодня того…

– А ты, – Путилин осёкся и через некоторое время добавил, – а что? Сегодня Федька пьян.

– Вот—вот, потом случая не представится.

– Едем, – уверенно кинул Путилин.

На Тележной взяли единственную на улице коляску.

– Куды? – Обернулся возница.

– Поезжай по Невскому, – похлопал по его спине Путилин, – я скажу, где повернуть.

Ехали молча, только после Полицейского моста Иван Дмитриевич произнёс:

– На Морскую.

– Там же. – Добрянский замолчал, чувствуя, как в правый бок упёрлось дуло пистолета.

– Да, Кузьма, там сыскное и сиди смирненько, боюсь в тебе лишнюю дырочку сделаю.

У подъезда возница, оказавшийся Мишей Жуковым, произнёс:

– Я уж и не надеялся, что его арестуем, – кивнул головой в сторону Кузьмы.

Глава двенадцатая. Ночной допрос

– Голдыша привезли? – Путилин обратился к дежурному чиновнику, преградившему путь неизвестной компании, в одном из прибывших он, наконец, признал помощника начальника сыска Жукова.

– В камере, – не моргнув, произнёс чиновник.

– Через четверть часа приведите ко мне этого господина, – Иван Дмитриевич сказал, находясь на лестнице, и только в кабинете скривился от боли – ныло в правом боку под рёбрами. Погладил рукой и начал переодеваться.

Когда Миша привёл Добрянского, Путилин сидел в кресле и лицо выражало не только усталость, но и удовольствие от того, что преступник пойман.

– Присаживайся. Кузьма, разговор у нас может быть долгим, а может и совсем коротким, зависит только от тебя.

– Я – то что? – Добрянский криво усмехнулся. – Ничего не делал, ничего не совершал. Ну, ехал с одним бородатым в портерную хмельного выпить.

– Ты я вижу. Кузьма, что—то не понимаешь. Я тебя не за ради карих глаз сегодня выслеживал, а на то уж очень веская причина прикатила с… Мытнинского рынка.

– Да хоть с Сенного, – задержанный и глазом не повёл на слова начальника сыска.

– Мне жаль, что ты не понимаешь. Голдыш—то у нас сидит в камере и ты думаешь он будет молчать о птичнике?

– Не знаю, я никакого птичника, – огрызнулся Добрянский.

– Скажи, что и Петьку Голдыша не знаешь, – Иван Дмитриевич открыл ящик стола и бросил на зелёное сукно ремень, – и это ты не узнаешь.

Кузьма вскочил с места.

– Что вам надо? Не знаю я ничего, не знаю.

– Да ты не суетись, присаживайся, – спокойным, но с металлическими нотками произнёс Путилин, – я тебя не чаю выкушать пригласил.

Добрянский тяжело дышал и рыскал глазами по кабинету, потом взял себя в руки и робко присел.

– Знаю я все, Кузьма, – Иван Дмитриевич вертел в руках ремень, – вот Петька Голдыш уже поведал, как ты свой ремешок старику на шею накинул.

– Врёт он, сука, – попытался огрызнутся задержанный, – врёт.

– Пусть врёт, – раззадоривал Добрянского Иван Дмитриевич, – зато складно.

– Не мой ремень, а его, – кадык Кузьмы дёрнулся, – я на кражу шёл, Петька сказал, что у старика поживиться есть чем. Вот я и пошёл.

– Рассказывай.

– Ну, когда мы вошли, Петька сразу старика молотком по голове, а когда птичник захрипел, то снял ремень и накинул тому на шею. Я и сообразить ничего не сумел, тем более помешать.

– Кто ещё принимал участие в убийстве?

– Господин Путилин, – опять у Добрянского дёрнулся кадык, – не на смертоубийство я шёл, а на кражу.

– Ты не сказал, кто, кроме тебя с Голдышом, там был?

– А что Петька?

– Валит все на тебя, мол, ты позвал, старику голову проломил.

– Вот гад, – сквозь зубы выдавил Кузьма, – двое мы были, кто—то третий должен был быть, да не пришёл. Его я не знаю.

– Добрянский, ты же – вор, что ж тебя на кровь потянуло?

– Я знать не знал и духом не ведал, что так обернётся, – Кузьма успокоился, даже руки перестали трястись, – не желал я смерти старику, видит Бог, – задержанный перекрестился, – если б знал, никогда не пошел бы к птичнику.

– Знал бы, соломки подстелил.

– Ваша правда, я после случившегося хотел уехать, да вот паспорт задержал. Сегодня обещались мне продать, а то не видать бы вам Кузю Добрянского более в столице, – и совсем тихо добавил, – не видать.

Когда Жуков с задержанным удалились, Иван Дмитриевич погладил рукой колено и сжал до боли зубы. Что за напасть? Тело, словно чужое, не только на погоду отзывается, пройдёшь пешком – ноги гудят, не поешь вовремя – желудок начинает капризничать. Не пора ли в отставку, господин статский советник, похлопал ладонью по колену, не иначе призывал к порядку.

Через некоторое время вернулся Миша, лицо сияло, как начищенный до зеркального блеска медный пятак.

– Можно сказать, дело завершено, – Жуков после быстрого шага опустился на стул, где ранее сидел Добрянский.

– Не говори гоп, – Путилин почесал волосы, – Голдыш по земле ходит. Вот, когда он передо мною предстанет, тогда считай, дело можно передавать судебному следователю. Ты допросные листы заполнил?

– Иван Дмитрич. – надулся Миша, – вы совсем меня за желторотого птенца держите.

– Надо ж для порядка спросить? Агенты где?

– Так я их ещё с Тележной домой отправил, что им сюда возвращаться?

– Совсем в начальника, Миша, превращаешься, глядишь и мной командовать начнёшь.

– Да я…

– Ладно, не красней, ты правильно поступил, а теперь иди, отдохни. В восемь по голдышеву душу поедем, надо этого подлеца призвать к ответу.

Три часа сна и тело вполне пригодно для дальнейшего несения службы. Даже боль куда—то отступило, видимо, не захотела мешать правосудию.

Заря давно окрасила небосвод в красноватый цвет, и своим пурпурным сияньем наступившее утро прогнало с небосвода ночные звезды, Свежестью веяло с Невы, по темной глади, пересекаемой мелкими белыми барашками, сновали лодки с торговцами, перевозящими через реку товары, с пассажирами, спешащими на службу. День начался, а с ним новые суетливые заботы. Город жил непредсказуемой жизнью, по своим установленным законам: дворники мели деревянные тротуары, фонарщики давно погасили огни в лампах, кони цокали по булыжной мостовой, только Миша Жуков, невыспавшийся, а оттого и злой, ежеминутно тёр тыльной стороной правой руки глаза и прикрывал ею рот, захваченный в плен зевотою.

Путилин сидел в коляске, казалось со стороны, с безучастным лицом, хотя заныло опять колено и мысли направлены на него, чтобы не дай Бог, кто приметил его боль.

Он сидел, опершись на рукоять неизменной трости, до того потертой, что на Рождество чиновники по поручениям преподнесли новую, которую Иван Дмитриевич поставил на видное место в кабинете, но продолжал ходить со старой, словно она превратилась за долгое время в третью руку. В трости был секрет – при нажатии на едва заметную кнопку в одной руке оказывался четырёхгранный клинок в полтора фута, а во второй – ножны. И то, и другое оказывалось опасным оружием, которым хорошо умел владеть Иван Дмитриевич с юношеских лет.

Когда бы не приехал Путилин или агенты сыскной полиции, помощник пристава коллежский регистратор Холодович неизменно находился в участке, в неизменных

щегольских сапогах, в которые аккуратными складками уходили плисовые шаровары, и в форменном кителе. Илья Егорович поднялся из—за стола, грозно стрельнул в городового, приведшего начальника сыскной полиции, взглядом. поправил волосы, разделённые пробором посредине головы крупными кольцами кудрей, натянуто улыбнулся. Не иначе хотел сказать: «Ну что, за преступником пришли? Хотите себе присвоить?». Но из губ прозвучало:

– Доброе утро, господин Путилин! Рад вашему визиту.

– Доброе, Иван Егорович! Надеюсь, за ночь ничего на участке не произошло?

– Вашими молитвами, – Холодович считал, что Голдыш в «клюве» принесёт сведения и. может быть, тогда он, наконец, переступит столь ненавистный чин коллежского регистратора.

– Позволите? Иван Дмитриевич был учтив и улыбчив, указывая на стул.

– Простите, что я не предложил сам, присаживайтесь, господа, – Холодович занял свое почетное место за столом, на котором он не сидел, а именно восседал., – чем могу быть полезен.

– Я боюсь показаться назойливым, но мне необходимо поговорить с… Голдышем, – и увидев насмешливый взгляд помощника пристава, в котором читалось: «Что без помощи сыскному не обойтись?», Иван Дмитриевич замотал головой, – не подумайте, Иван Егорович, что у меня намерение присвоить лавры нашедшего убийцу. Не, нет, мне необходимо с ним побеседовать по другому вопросу. Согласитесь, что неразумно мне заниматься поисками Петра, когда, как я думаю, вам известен каждый не только его шаг.

– Иван Дмитриевич, – польщённый словами Путилина помощник пристава зарделся, – я распоряжусь, чтобы доставили Петьку сюда.

– Не надо привлекать к его персоне внимания, мне кажется, вы можете организовать тайно его визит.

– Да, я распоряжусь, – и Холодович вышел.

– Иван Дмитрич, – удивлённо произнёс Жуков, – как же так…

– Поверь мне, Миша, что так будет лучше.

– Чаю? – С порога сказал вернувшийся коллежский регистратор.

– Не стоит беспокоиться, Иван Егорович.

– Чем ещё могу быть полезен?

– О! Мне не хотелось бы обременять вас своим присутствием, может быть, мы могли бы подождать в другом месте, чтобы не занимать вашего времени?

– Что вы, Иван Дмитриевич, Господь с вами. Мне лестно, что начальник сыскной полиции, который, к сожалению, не так часто балует нас своим присутствием.

– И слава Богу, – улыбка не сходила с губ Путилина. – значит, вы сами справляетесь с поимкой преступников.

– Что есть, то есть, – произнёс Холодович, переполненный гордостью и похвалой.

Пустой разговор продолжился бы далее, если бы в дверь без стука (прямо, как Миша, промелькнуло в голове Ивана Дмитриевича) не заглянул полицейский и потом отступил в сторону, пропуская в кабинет Петра Ткаченко, по прозвищу Голдыш. Невысокий, широкий в плечах и руки, словно у кузнеца большие, но бледные и без каких бы то ни было грубых следов, Петька всю жизнь воровал и никогда по—настоящему не работал. Зачем? Когда—то он заявил судебному следователю, если деньги сами плывут к тебе, только успевай их подбирать.

– Ну, здравствуй, Петя, – первым произнёс Иван Дмитриевич.

Голдыш остолбенел на пороге и втянул большую, расчёсанную голову в плечи.

– Здравия желаю, Ваше Превосходительство, – выговорил каждый звук в приветствии, хотя маленькие глазки бегали и выражали беспокойство, но лицо окаменело.

– Ты, Петя, проходи, не бойся, – Путилин посмотрел на Мишу, который поднялся и придвинул стул поближе к начальнику сыска, – вот присаживайся, – указал рукой. – есть у меня несколько вопросов к тебе.

Голдыш присел, положив руки на колени, посмотрел на помощника пристава, ожидая от Холодовича слов поддержки, но тот молчал. Петка терялся в догадках, зачем он понадобился Ивану Дмитричу. Этого болвана помощника пристава можно обвести вокруг пальца, а вот старую ищейку Путилина так просто не обвести. Про него целые легенды среди преступников ходят.

– Да, я всегда готов, Ваше Превосходительство, – Голдыш взял себя в руки.

– Петя, – поморщился Путилин, память – у тебя короткая или позабыл моё имя—отчество.

– Никак нет, – Голдыш отвечал по—военному, – не забыл, но не привык так запросто с… – и умолк.

– Пустое, Петя, все пустое и чины, и должности, главное, чтобы человеком остаться, а не превратиться в бездушное животное. Вот волки, когда стадо режут, у них только голод, а человеком иные чувства движут. – Холодович внимательно смотрел на начальника сыска и не пропускал ни единого слова, боясь, как бы не стал Путилин интересоваться убийцами птичника, – Мне тут сказали, что знатным ремнём ты подпоясываешься, – Иван Дмитриевич бросил на стол ремень, которым задушили птичника.

Голдыш хотел вскочить, но на плечи надавили руки Жукова.

– Иван Дмитрич. – взмутился помощник пристава, – вы ж обещали.

– Обещал злоумышленников, которых этот господин назовёт не трогать, – трость Путилина упёрлась в ткаченкову грудь, – их и не трону, – потом повернул голову к Голдышу, – так признаешь ремень или нет?

– Нет, – прошипел Петька и повернул голову к Холодовичу, ища защиты от произвола сыскного начальника.

– А Кузя Добрянский так и показал, что Петя снял ремень и набросил на шею, но прежде стукнул бедного старика молотком. Так было, Петя? Или врет Добрянский?

– Нет, Иван Дмитрич, на это меня не возьмешь, – Голдыш перешел на «ты», – не мог Кузя тебе такого сказать, его—то в столице давно нет.

– Здесь ты прав, хотел Добрянский уехать, да незадача, паспорт ему только сегодня обещали.

Петя снова сделал попытку подняться, но Жуков крепко держал за плечи.

– Зачем ты, Петя, к дому птичника заявился утром, неужто не знал, что меня вызовут? Подозрение хотел отвести?

– Да не думал я, что так обернётся.

– Все, – поднялся Путилин, – меня служба ждёт. Надеюсь, – Иван Дмитриевич обратился к побледневшему Холодовичу, – доставите Петюню в сыскное отделение без происшествий.

– Так точно.

После того, как Голдыша увели, начальник сыскной полиции поворотил лицо к Ивану Егоровичу:

– Побольше доверяйте голове, а не словам закоренелых преступников. Разрешите откланяться.