Текст книги "Убийство на Васильевском острове"

– Извольте, – врач протянул исписанные листы частному, – вы же сами всё видите?

– Каждый из нас подмечает своё, – улыбнулся пристав и углубился в чтение с того места, когда вышел, не дослушав надиктованного врачом:

«На левом виске, на вершок от наружного края брови, находится круглое, покрытое запёкшеюся кровью, величиной в пять медных копеек пятно, в средине коего находится воронкообразное углубление, величиной в горошину, проникающее в мозговую полость. Вокруг этого углубления усматривается лучеобразно пороховой налёт, внедрившийся в кожу, и местами видны черные точки зёрен пороха. Из этого углубления, по направление к левому уху, полоса крови, смешанная с белым веществом, видимо, мозговым.

Ушная раковина наполнена кровью с мозговою жидкостью. Над среднею частью брови, на расстоянии полу вершка, видна ссадина, величиной в гороховое зерно, пергаментного цвета, ссадина эта не проникает через весь покров кожи. Такая же ссадина, такого же цвета находится на наружном веке, длиной в одну четвёртую вершка, глаза не повреждены».

– Вот видите, а я на подмеченное вами не обратил внимания.

– Иван Петрович, – к приставу подошёл помощник, держа в руках пистолет, – английской револьвер Бомона – Адамса, имеет слабый спуск, поэтому стрелять из него можно, как правой рукой, так и левой На рукоятке бурые следы, я полагаю крови.

– Вы хотите сказать, что капитан Горлов мог покончить с собою?

– Вполне возможно.

– Но резанные раны?

– Иван Петрович, я высказываю мысль, что Горлов мог без посторонней помощи лишить себя жизни.

– Что вы на это скажите? – Пристав обратился к Иванчевскому.

– Вести следствие по вашей части, помоей делать только заключение по тому, что обнаружу.

– Если без формальностей.

– Иван Петрович, по тем колотым ранам, что находятся на теле Горлова, я могу заключить, что имело место убийство. Не может человек так изогнуться, чтобы нанести себе такие раны, притом под прямым углом. Конечно, вскрытие добавит уверенности, но я и сейчас вижу – убийство.

– Могла ли женщина нанести кинжалом такие раны?

– Могла.

– Значит, барышню нельзя исключать из списка подозреваемых, – пристав посмотрел на убитого.

– Иван Петрович, – вмешался помощник, – простите, но выстрел раздался послу ухода барышни и вестового. Их мы можем исключить.

– Вы правы. Остаётся только Поплавский. Притом он сказал, что никто посторонний не мог проникнуть в квартиру.

– Если он виновен, то зачем это ему отрицать. Наоборот, он должен настаивать на том, что вор проник сюда и Горлов стал случайной жертвой.

– В ваших словах есть толика правды, но не думаю, что сей малый так сообразителен. Возьму-ка его под стражу, чтобы не сбежал.

– Ваше право, Иван Петрович, вы – пристав и карты вам в руки.

– Вот именно.

Врач Иванчевский начал проводить вскрытие ровно в полдень. Дотошно, не упуская ни одной детали, ни одного штришка, имеющего возможность прояснить дело убийства, теперь в этом был он полностью уверен.

После нескольких часов проведённых у тела Горлова, Иванчевский засел за стол для написания отчёта. Поставил перед собою пепельницу, положил сигаретницу, раскурил папироску, а уж после придвинул к себе лист бумаги и чернильный прибор. После написания обязательных формальных фраз врач приступил к самому протоколу:

«Труп лежит на спине с вытянутыми конечностями, причём левая рука несколько отведена наружу. Покойник крепкого сложения. Кожа на правой ступне и на подошве замарана кровью; на правой ляжке видно пятно крови несколько больше ладони; ладонь правой кисти помарана кровью; левая часть, грудной клетки в крови, которая истекала по направлению левой руки. Трупные пятна на спине и груди. Левая ушная раковина наполнена кровью с примесью мозговой жидкости.

В передней части левой подмышки, на наружном крае левой большой грудной мышцы, в 4 вершках от плеча, находится треугольной формы колотая рана, направляющаяся в грудную полость, Положение раны таково, что один угол находится внизу, а два другие лежат по бокам первого и несколько кверху от него, имеют направление параллельное рёбрам и длиной, в 1 вершок. Конечности находились в состоянии неполного окоченения..

Кроме раны в грудь, находится рана на левом виске, на три четверти вершка. от наружного края брови круглое покрытое запёкшеюся кровью, величиной в 5 медных копеек, пятно, посредине коего находится воронкообразное углубление величиной с горошину, проникающее в черепную полость. Кругом углубления, как и самого пятна, виден пороховой налёт, лучеобразно внедрившийся в кожи, видны тёмные точки внедрившихся зёрен пороха. Из вышеописанного углубления, к левой ушной раковине идёт полоса крови, смешанная с мозговым веществом. Над среднею частью брови, в полу вершке видна ссадина, величиной с гороховое зерно, пергаментного цвета, с незначительным углублением».

Иванчевский откинулся на спинку стула и зажёг спичку, прикуривая новую папироску, старая отдавала воздуху тоненький дымный след.

– Переходим к внутреннему описанию осмотра, – произнёс врач, но так и остался сидеть неподвижно, попыхивая папиросным дымом. Потом бросил окурок в пепельницу, покачал головой и приступил к дальнейшему изложению.

«Полость головная.

По вскрытии кoжи головы оказалось, что подчерепная кожа нормальна, наружных повреждений не имеет. Под обoлочкой, в особенности с правой стороны, замечено кровоизлияние. В левой висoчной доле, соответственнo отверстию в черепе, имеется повреждение, наполненное кровью, осколками костей и волосами. Следуя за этим местом по направлению к верхушке правoй части затылка, имеется канал, проходящий чeрез все вещество мозга, под мягкою оболочкой правого полушария, найдена сплющенная пуля, соответствующая калибру найденного на полу револьвера.

Полость грудная.

По вскрытии грудных покровов и большой грудной мышцы, с левой стороны обнаружена рана, идущая от вышеописанной наружной раны через толщу большой грудной мышцы, по направлению к 3-му межрёберному промежутку, где, у самого конца рёбер имеется проникающее отверстие в грудную полость, величиной в три четверти вершка; идёт параллельно рёбрам. По извлечении грудных органов оказалось, что рана идёт позади сердечной сумки, через одну из лёгочных вен и достигает передней поверхности грудной аорты, в которой имеется разрез в одну четвёртую вершка.

Органы брюшной полости, точно так же, как и органы полости таза и наружные половые, ничего ненормального не представили.»

Врач запечатал в конверт протокол и вызвал посыльного, чтобы отправить письмо частному приставу. Сам же задумался о бренности человеческой жизни. Вот ходишь, строишь планы на будущее, стремишься занять пост повыше, чтобы денег получать побольше. Ан нет, приходит кто-то и ножом под рёбра или пулю в лоб. И вся недолга.

Вот так и заканчивается человеческая жизнь на взлёте. Одна минута, да именно, одна минута и человека нет. Много ли надо времени, чтобы нанести смертельную рану. Полминуты? Минута? Это уже не важно.

Через того же посыльного частный пристав приглашал к себе, чтобы прояснить некоторые моменты дела. Иванчевский чуть, было, не выругался, но сдержался и поехал на улицу, где казённая палата снимала дом для части.

– Из протокола я вижу, что вы уверены в убийстве?

– Совершенно верно, капитана Горлова лишили жизни насильственным способом.

– Ошибки быть не может? Сперва, человек себя кинжалом, а потом из револьвера? – С надеждой в голосе спросил пристав.

– Исключено, я же в протоколе описал две раны, замечу, что они, обе, смертельные, вы же читали? – Врач сидел в на стуле, закинув нога на ногу и прикладываясь к папиросе, выдыхая ароматный дым, – хорошо, поясню вам, первая, колотая в передней части левой подмышки вторая – огнестрельная в левый висок.

– Очень плохо, – посетовал частный пристав.

– Что плохого?

– Нет, это я себе.

– Могу добавить, что колотая рана предшествовала огнестрельной и что промежуток времени между обоими ранами минуты.

– Минуты?

– Именно.

– Вы думаете, что капитан сперва получил в грудь удар кинжалом, а потом пулю?

– Если бы, сперва, пулю, то должна была последовать моментальная смерть от анемии мозга.

– А так?

– После колотой раны тоже должна была последовать смерть, но организм у Горлова оказался живучим.

– Всё—таки, не мог ли покойный Горлов сам нанести себе кинжалом рану?

– Увы, к вашему огорчению могу заметить, что рана находится высоко под мышкой, на границе большой грудной мышцы, – врач показал на себе, – что не естественно для самоубийцы. Вот посмотрите, – и он карандашом ткнул себя в подобное место, – Направление и длина раны, которая при всяком положении тела изменяется и становится длиннее или короче; так, в том положении, в котором был найден Горлов, колотый канал должен быть длиннее лезвия кинжала. И только, когда капитан лежал на правом боку, убийца нанёс удар.. При таком положении левою рукой никак нельзя нанести себе такого рода рану, даже нельзя концом кинжала попасть в отверстие раны; ну а правою же рукой, хотя и можно попасть во входное отверстие, но никак уж нельзя пройти позади околосердечной сумки и поранить аорту.

– Убедили, а выстрел.

– Что же касается огнестрельной раны в левый висок, то я смею утверждать, что выстрел произведён с расстояния от трёх до десяти вершком. Какой самоубийца будет так рисковать, стреляя в себя не прислонив ствол к тому месту, в которое имеет желание?

– Значит, с некоторого расстояния стрелял убийца в Горлова?

– Именно так. При близком расстоянии рана бывает опалена, а до десяти вершков в кожу попадают зёрна пороха, вот я и делаю вывод – от трёх до десяти вершков.

– Мне понятно, но мог ли Горлов после первой раны говорить или даже пройти в кухню?

– Организм, конечно, у капитана крепкий, – ответил Иванчевский, – но не думаю, тем более что по направлению от кровати до кухни, а потом и обратно пол был бы залит большим количеством крови, да и у самого хозяина левая сторона с ног до головы залита кровью. По поводу говорить. – На миг задумался, – следствием потери крови стала анемия мозга, поэтому капитан лишился речи. – Подвёл итог, – нет, говорить не мог. Что удалось узнать вам, Иван Петрович?

– Немного, но убийцы так пока не нашли.

– Не поделитесь?

– Отчего, пожалуйста.

– Вечером Горлов находился в гостях у неких Ратнеров, оттуда в первом часу ушёл и направился домой пешком. Видимо, не смог найти извозчика, поэтому капитан возвратился в третьем часу ночи домой. Он приказал Поплавскому раздеть его, потом кладёт кошелёк под подушку, револьвер на комод.

– Извините, вы сказали револьвер, как я понимаю, Горлову кто—то угрожал?

– И да, и нет.

– Как это понять?

– Горлов служил в Пятой экспедиции Третьего Отделения.

– Но ведь Пятая Экспедиция ведала драматической цензурой, надзором за книгопродавцами, типографиями, изъятием запрещённых книг, надзором за изданием? Ему что угрожали?

– Было.

– Хорошо.

– Ложится в кровать, так показал Поплавский, говорит, что всё было, как обычно. Горлов не испытывал никакого раздражения или волнения. Слуга ещё говорит, что капитан перед сном читал, так вот он принёс лампу, затворил дверь и ушёл спать сам.

– Дверь чёрного входа он запер?

– Вот об этом я его не спросил. А далее произошло то, что произошло.

– Вскоре после того, как капитан заснул, лёжа на правом боку, с лицом, обращённым к стене, а спиной – к свободному краю кровати; левая рука согнута в локте, плечо выдвинуто вперёд.

Убийца, прятавшийся до той поры, дождавшись, удобной минуты, когда капитан заснул, подкрался к кровати Горлова, берёт его кинжал и наносит удар в левый бок сверху вниз. Видимо, имел намерение поразить сердце. Не успел убийца выдернуть кинжал, как капитан, проснувшись от боли, испуга, быстро приподнимается, делая при этом поворачиваясь влево, и уже сам натыкается на кинжал. Так и получилась необычной формы рана. Убийца, мне кажется, испугался не меньше жертвы, бросает кинжал на пол и скрывается в дверь, ведущую в кухню, оставляя за собою следы крови на полу и дверях. Капитан приподнимается на кровати, склоняется боли, но так сильно, что ударяется головой о спинку кровати. Вот от этого и рана на лбу, ножной части кровати, Убийца, уверенный в успехе своего предприятия, в это время женщины слышат стоны капитана, квартиру покидает барышня, вслед за ней вестовой. Вы узнали причину ухода Синеуса?

– Его с вечера предупредил капитан, чтобы вестовой утром принёс документы. Я проверил, это так. Продолжайте, весьма похоже на правду. Но тогда убийца барышня?

– Отнюдь, по моей версии, – пожал плечами Иванчевский, – войдя в комнату капитана, убийца с ужасом видит свою жертву ещё живою и сидящею на кровати, но в полуобморочном состоянии. Боясь, чтобы Горлов, очнувшись, не выдал его, убийца хватает с комода револьвер и забывает об осторожности, стреляет в капитана. В последнюю секунду Горлов хватается за рукоять кинжала, который нашли в руке, и падает бездыханным.

– Значит, Поплавский – убийца?

– Иван Петрович, я же не следователь, а только высказываю, как могло быть на самом деле. Возникает множество вопросов, стоны капитана должны были слышать и барышня, и вестовой, и Поплавский. Мне кажется, что кто—то один не справился бы. А мотивы? Мне кажется, капнув глубже, вы найдёте, что каждому из них насолил наш капитан, не им лично, так близким. Здесь собака зарыта.

– Я бы никогда не догадался.

– Вы себя недооцениваете, Иван Петрович, ещё немного и вы сами решите эту задачу с тремя известными лицами.

– Вы полагаете, – настаивал на своём пристав, – что всё трое замешаны в это дело?

– Иван Петрович, я – врач и моя святая обязанность произвести вскрытие и предоставить вам сведения – наложил ли на себя руки или умер насильственной смертью тот или иной человек. А уж вести следствие. Извините, я не приучен.

Пристав насупился, хотелось бы побыстрее разделаться с таким щекотливым делом, ведь не каждый год приходится сталкиваться с убийством. Мрут люди, так по причине болезней, старости, по случайности, принимают смерть случайным образом или по невнимательности, а здесь. Эдакое было года три тому.

Иван Петрович оживился.

– Если рассуждать так. Женщины, стоящие во дворе видели, как в отхожее место направился Поплавский, когда вошёл через парадные двери, то неминуемо должен был столкнуться с барышней. Он это подтвердил. И стоны раздались после её ухода, отсюда сделаем вывод, что она не причастна к убийству Горлова.

– Я бы так категорично не говорил.

– Отчего?

– Капитан мог застонать не сразу, а спустя минуту, когда барышня шла по улице.

– И то верно, – пристав тяжело вздохнул, – ничего не понимаю.

– Иван Петрович, проверьте каждого из них, хотя кинжалом могли ударить трое, а вот воспользоваться револьвером мог только один, ведь выстрел раздался после того, как не только квартиру, но и улицу барышня и вестовой.

– Оно так, – согласился Иван Петрович и с ехидцей в голосе добавил, – тогда убийца Поплавский, никого чужого в квартире не было.

– Здесь с вами не соглашусь.

– Как так?

– Я бы проверил, в котором часу отъезжал поезд барышни, как она добралась до вокзала.

– Ничего не понимаю.

– Я подозреваю, что она имела возможность вернуться.

– Но ведь…

– Думаю, она не случайно столкнулась с Поплавским на лестнице и задержалась перед парадной дверью.

– Откуда вы знаете о том, что она не сразу пошла по улице? Вы разговаривали со свидетельницами?

– Отнюдь, я предположил развитие сюжета в этом направлении, Поплавский не производит впечатления, что он полный идиот, не обеспокоившийся о мало-мальском алиби, значит, кто-то хотел, чтобы вы не разбирались с этим делом, а просто арестовали слугу за преступление, ведь он один был в квартире с хозяином?

– Один.

– Вот именно, что один.

– Почему вы думаете, что это был не вестовой? Он же вышел из дому, когда были слышны стоны?

– Может быть, – задумался врач. – а ведь вы правы. – Пристав заулыбался. – Барышня ушла, за ней вестовой. Когда спускался по лестнице, слышать стонов капитана не мог, ведь спальня в другом конце, а когда на улице услышал стоны, то припустил бегом, чтобы успеть завершить начатое дело, пока Горлов на него не указал.

– Пожалуй, вы правы, – обрадовался пристав и с изумлением добавил, – оказывается всё так просто!

Пропавшая жена

Тарас Ващук, парубокдвадцати шести лет, с нечесаной копной соломенных волос, горестно улыбался. Редкие усы под носом подрагивали, круглое, как только что снятый со сковородки, блин с ямочками на щеках лицо казалось виноватым.

– Вот, что, Катря, – говорил он жене, – МыколаСпиридоныч подрядил нас отвести зерно в город, так что дня три меня не будет. Веди, – Тарас ещё больше смутился и покраснел, – себя, ну в общем хорошо.

– А что три дня? – Удивилась Катря, но в глазах появился какой—то бесовский блеск. – До города десять вёрст?

– Так нам до губернского, а до него, почитай, полтораста.

Женщина поправила рукой густые чёрные волосы и от этого движения под вышиванкой тонкого сукна колыхнулись тяжёлые груди. У Тараса заныло в груди, и он глотнул скопившуюся слюну, тяжело задышав.

– Когда в дорогу?

– Завтра на рассвете.

– Так у нас звёздная ночь впереди, – женщина провела пальцами по щеке мужа.

Потом томно потянулась, натянув на груди тонкий материал, на скрывавший стройного стана. Щёки Катри слегка заалели и придали лицу женщины нежности, голубые глаза доверчиво смотрели на Тараса, и он не мог прочесть в них ничего, кроме скрытой радости.

Женщина взяла мужа за руку.

– Пока стариков нет, пошли на сеновал, – и он пошёл за женою, словно телёнок за маткой.

Уже потом, даже не оправив юбки, дерзко выставляющей напоказ стройные ноги, Катря потянулась, зарывая ладони в сено.

– Хорошо-то как, – смотрела в потолок.

Тарас, опершись на локоть, с обожанием смотрел на жену. Убрал с груди соломинку.

Как только на востоке начало светлеть, Тарас накинул на плечи жены кожух.

– Пора, – выдавил из себя, и в душе стало муторно и мерзко, словно на жабу наступил голой ногой.

– Провожу, – сказала не терпящим возражения голосом Катря.

– Так прохладно?

– Ничего, – улыбнулась жена, – солнце скоро встанет. А где остальные?

– У перевоза договорились встретиться.

Двинулись в путь. Тарас украдкой посматривал на женщину, не хотелось оставлять её дома на целых три дня.

– Может быть, двинешься со мною? – Предложил мужчина, не надеясь на согласие.

– Да ты что? – Возразила Катря, – стариков не предупредили, да и ехать в такую даль пыльной дорогой у меня нет желания.

– Так ночи звёздные, – мечтательно произнёс Тарас и взглянул на небо. Ни единого облачка. От сини резало глаза.

– Ничего, – как-то слишком весело звучал голос жены, – три дня не срок.

В груди опять защемило.

– Вот и село закончилось, ступай домой в таком разе.

– До перевоза провожу, – женщина прижалась к мужу, обхватив хрупкими руками его локоть.

– Как хочешь.

Ехали молча, Тарас дал свободу волам, которые не сворачивали с дороги, а медленно, словно на прогулке шли по пыльной дороге, позади скрипели колёса второй телеги.

Тепло женского тела грело локоть и не хотелось никуда ехать. Если бы не договорённость и обещанные деньги, ни в жисть бы не оставил одну Катрю, Катерину, которую два года тому взял в жёны. А остался бы дома в тёплой постели.

Старуха—свекровь не обратила внимание на утреннее отсутствие невестки, так бывало. Мужик за порог, а Катря, должная блюсти мужнину честь…

«Господи, послал же такую гулёну, – шептала старая женщина, осенив себя крестным знамением, и даже сплюнула от досады, – куда только Тарас смотрит?»

Пригнали с поля на полуденное скотину. Надо доить, а этой бесстыдной девки нет. Пришлось свекрови делать всё самой без помощницы, а в старые годы руки не те, да и здоровьице начинает пошаливать. Даже коровы и те почувствовали настроение хозяйки, вздрагивали при прикосновении.

Сперва свекровь, хотя и душил стыд, направила стопы к кузнецову дому, находящемуся на краю села, у яра. Сам кузнец, мужчина лет тридцати с покатыми плечами, выступающей вперёд грудью, иной раз пользовался благосклонностью Катри, которая вроде бы таясь от посторонних глаз, но почти у всех на виду, бегала в кузню.

– Э, Арыся, – позвала свекровь кузнецову мать, стоя у тына.

Та отозвалась сразу, словно стояла за дверью хаты и ждала, когда её позовут.

– Что хотела? – Недружелюбно процедила сквозь зубы вышедшая на порог женщина.

– Дело есть? – Опять свекровь озирнулась по сторонам, никто не видит.

– Ну что?

– Нашей—то, – тихо произнесла, словно застеснялась, – у твоего нет.

Арыся сразу повеселела.

– А что опять нету?

– Так у твоего или нет?

– Не знаю, за твоей невесткой не слежу, – ощерилась, – сходи сама посмотри, – и кивнула головой в сторону кузни.

Свекровь только отмахнулась и пошла дальше по селу.

«Ох, Катря, Катря! Угораздило взять в жены девку с барского двора, вот и майся теперь, сыночек! – Вела воображаемый разговор с Тарасом мать. – Ну где её искать? Опять где—нибудь на сеновале её парубок мнёт? Говорила же тебе, не бери её в жены, не бери. А ты, заладил тогда, дивчина красивая, приданное дают. Вот и получил гулящую девку. Ты за порог, а она, – скрипнула остатками зубов, – и где мне её искать? Где? У Васыля или Мыколы? А может у Панасова сына? Стыдоба– то какая, стыдоба!»

Васыль только улыбнулся на вопрос о Катре и пожал плечами, мол, сегодня не видел. У Мыколы аж глаза покрылись поволокой и языком непроизвольно облизнул в миг осохлые губы.

– Не видал, – смешливо произнёс, – а уж если б и увидел, то не отпустил, – добавил со смешком.

Свекровь только сплюнула в сторону и в полголоса выругалась грязными словами.

Мыкола засмеялся.

– Если найдёшь её, старая, так скажи, что Мыкола ждёт.

Панас сам попался по дороге, красивый детина с пышным чубом ростом под сажень и со свежей царапиной на щеке.

– Ты Катрю не видал? – Голос старухи звучал безжизненно и грустно, давно смирилась с выходками невестки, да ничего поделать не могла. Сын, словно прикипел к жене, и всё прощал, хотя о шашнях с другими знал.

– Нет, – огрызнулся патрубок и пошёл дальше, даже не поздоровался, что с ним раньше не бывало, и ни на миг не задержался.

– Где ж мне её искать? – Посетовала вслух старуха.

– Где—нибудь на сеновале, – произнёс Панас, не оборачиваясь.

Свекровь медленно пошла до хаты, потом передумала. В селе никто невестку не видел, тогда она направилась дальше и прошла всю дорогу до перевоза, где Тарас переправился с волами и телегами на тот берег.

Но никто Катрю не видел.

– Фома, – позвала женщина арендатора перевоза, – наклонила голову при входе в избу, чтобы не зашибить голову о низкую притолоку.

– А, – обрадовано улыбнулся старик, – Власьевна. С чем пожаловала? Сына что ль догнать решила, аль на тот берег надо? Так мои молодцы, – у Фомы было четыре сына и они с утра до вечера гоняли по реке два парома, чтобы поспеть переправить всех желающих, – пока на том берегу.

– Нет, Фома, я к тебе поспрашать пришла.

– О чём это? Мы твоего Тараса честь по чести с двумя возами переправили.

– Я о другом, кормилец, сын пусть едет. Я вот о чём, – она понизила голос и скосила глаза, нет ли ещё кого в хате.

Старик кивнул, мол, одни мы, говори.

– Да я вот насчёт Катри…

– Что с ней? – Брови Фомы взлетели в гору, но лицо не выдало ничего, хотя мысль промелькнула. Муж, значит, за порог, а жена пошла по селу передок тереть.

– Увязалась она, думаю, Тараса провожать в шестом часу, так до сих пор не появлялась. Не видал её?

– По чести сказать не видал, – ответил старик, – может просмотрел? Когда в окно выглядывал, мои Тараса перевозили, гружён он был сильно, а вот бабы с ним не приметил. Может, сыны мои что скажут? Подожди.

– И на том благодарствую, – сказала свекровь и вышла из избы.

К берегу, как раз, приближались паромы.

Власьевна подождала и подошла к старшему сыну Фомы, но тот только пожал плечами, что Тарас переправлялся без жены. А второй добавил, что лицо у старухинового сына бледное было, словно покоя лишился.

– С чего ему быть таким? – Тихо проговорила старуха и направилась к селу.

– Знать опять Катрязагуляла, – раздался за спиною смешливый голос одного из сынов Фомы. Власьевна только втянула голову в плечи. – Видно, опять отходил её за это перед отъездом. Отдыхает от побоев под кустом, – вторил второй голос, и парень потянулся до хруста, вспоминая ласки Тарасовой жены.

Власьевна никогда не беспокоилась так за невестку, а в этот раз, словно тяжесть на душе от предчувствия беды. Не вздохнуть, не выдохнуть, давит сердце, и слезы на глазах выступают.

Не стала заходить домой, а прямиком направилась к старосте.

– Иван Сидорович, – старуха скрестила руки на груди.

– Ну что тебе? – Староста, дородный мужчина с большой головой на толстой неповорачивающейся шее, отдувался, запрягая коня.

– Катря пропала.

– Как пропала? – Иван Сидорович остановился и посмотрел рыбьими безжизненными глазами на Власьевну.

– Ушла с утра Тараса проводить, так он один переправлялся, а она домой не вернулась.

Староста пожевал ус в раздумье.

– Иди, старая, домой, придёт твоя Катря, куда денется, – хотел добавить, что тело лаской натешит, так и прибежит, но сдержался.

– Так пол дня её нету, – возразила Власьевна.

– До вечера подожди, там видно будет, – но не удержался и со смешком добавил, – а лучше до утра, может после ночи она сама объявится.

Прошёл вечер, ночью Власьевна долго не могла заснуть. Ворочилась с боку на бок, и выходила на крыльцо, заглядывала на постель. Катря так и не появилась.

Ещё больше встревожилась старуха, когда на следующий день пригнали скотину на полуденное. Сельчане, прослышавшие об исчезновении молодой женщины, забегали справиться, появилась она или нет. Кто из любопытства, кто с сочувствием, а кто рази того, чтоб посмеяться над Тарасом.

По селу пошли пересуды. Новостей всегда мало, а здесь такая.

В полдень под влиянием возникших слухов в хату Власьевны пришёл староста, придав исчезновению Катри более серьёзное значение. Иван Сидорович был сам напуган, такого ещё не случалось, чтобы человек ушёл и бесследно в воду канул.

– Что делать-то? – Шёпотом спросил у старухи, приблизив губы к её уху.

– Почём я знаю? Ты – власть, ты и решай.

Староста с минуту помолчал, нахлобучил на голову шапку и вышел из избы.

Надо бы становому сообщить, а если объявится, скрипнул зубами Иван Сидорович, пристав голову снимет за панический настрой.

Староста решил вечером выгнать сельчан на розыски пропавшей женщины.

Пересуды и слухи не прекращались. На каждый роток не накинешь платок, вот и изгалялись в придумывании причин исчезновения от шутейных до самых страшных, которые принимали всё более жуткий вид. Стали поговаривать, не Тарас ли руку приложил. А здесь и перевощиковы сыны от себя слух пустили, что Тарас в то утро сам не свой был, говорил путано.

Несколько дней проискали Катрю, но так и не нашли не живой не мёртвой.

На третий день староста снарядил сотского к приставу:

– Скачи и сообщи, что пропала в селе женщина и расскажи про Тараса. Понял?

– Что ж не понять.

К вечеру сотский вернулся с приказом, как только Тарас вернётся в село, сразу его посадить под замок и отослать посыльного к становому.

На третий день Тарас не вернулся.

– Надо за ним снарядить стражу, – говорил староста помощникам.

– Так это ж должен становой распорядиться?

– Именно так, – стучал пальцем в нетерпении Иван Сидорович, – вот шельмец наш Тарас, злодейство совершил и в бега, ну я его, – стукнул кулаком, что чарка расплескалась, – нет, чтоб свою гулящую вожжами, та он… Ну, шельмец.

– Знал, кого берёт, – поддакнул один из помощников.

– После барского стола и чёрствый хлеб сладким покажется, – съязвил второй.

Только на седьмой день к перевозу подъехали подрядившиеся отвести зерно, и среди них выделялся хмурым настроением Тарас. Зло смотрел на всех, в особенности на сыновей Фомы.

– Что дело зачинается? – Обратился к Ващук младший из братьев.

– Какое дело? – Отмахнулся парубок.

– Не ведаешь, какое?

– Что мне ведать? Я цельную неделю в пути провёл.

– Таки и не ведаешь?

– Отстань.

– Отстать—то можно, – хитро прищурил глаз старший из братьев, – так дело тебя, дурака, касается.

– Что вы тут загадками говорите? Сговорились, что ли?

– Не знаешь?

– Не знаю.

– И про Катрю не знаешь?

– А что с ней? – Зло сказал Тарас.

– Тебе ж виднее, – отвечали.

– Да идите вы, – выругался парубок и отвернулся от сыновей Фомы.

Не успел Тарас доехать до хаты, как там уже и староста и сотский сидят и ждут.

– Мамо, – крикнул парубок, входя через низкую дверь. Хотел полюбопытствовать про жену, но не успел. За руки схватили дюжие хлопцы и в миг завязали руки за спиною. Только после этого поднялся с лавки староста и, качая головой, произнёс:

– Вот так—то.

– Э, – возмутился Тарас, – что деете?

Но никто на слова не обратил внимания, бросили в телегу, как мешок с зерном, и повезли в волостное управление, где прибытия задержанного ждал становой пристав.

Перед ним предстал ничего не понимающий Тарас, только глазами моргал и с испугом взирал на пристава.

– Так—так, – начал становой, низенького роста мужчина в скрипучих начищенных до блеска сапогах. Переваливался с носка на пятку и казался надутым селезнем. – Так—так, – повторил он.

Тарас, хоть и перевёл дух, но взять в толк не мог, что это его ни с того, ни с сего притащили в волостное управление. Глаза теперь налились злостью, но сдерживал себя.

– Значит, Тарас, так. О злодеянии твоём нам известно…

– О каком? – Не выдержал парубок и перебил станового.

– Ты бы пока помолчал, – сказал тихо староста, сочувственно посмотрел на задержанного.

– Я повторю, что дело твоих злодейских рук раскрыто, – пристав смотрел зло и недобро, – ты только об одном скажи, куда подевал жену свою?

– Дома она, – недоумённо сказал Тарас.

– Где дома? – Ухватился за слова парубка становой.

– Где? Дома.

– Где дома?

– Да в хате моей.

– Э, – произнёс пристав, – ты ж её убил?

– Как убил?

– Ну тебе виднее, как.

– А где она? – Теперь настал черёд Тараса спросить станового.

– Ты ваньку не валяй! – Пристав аж заикаться стал. – Не то с тебя живьём шкуру сниму. Отвечай, куда жену дел?

– Не понимаю, о чём вы.

– Не понимает, – горячился становой, не понимает, видишь ли. Кто Катрю убил? Ты. Кто спрятал? Ты.

– Как убил?

– Опять за старое. Вот велю тебя розгами отхлестать, вот тогда заговоришь у меня, соловьём запоёшь, – пригрозил пристав, цедя сквозь зубы.

Тарас засопел.

– Я тебя в бараний рог, убивец проклятый, говори, куда тело женино подевал.

Парубок продолжал молчать, только зыркал горящими глазами по комнате.

– Я кого спрашиваю? Где Катерина?

– Ваше благородие, ну не могу я знать, куда она подевалась. Уезжал, домой шла, а меня в селе семь дней не было.