Текст книги "Погреб. Мистическая быль"

Пятились задом. Путь (коим ездили при колхозах к пахоте или в Ведьмин Кут, где, возможно, был выпас либо деревня, либо же полевой стан) резался транспортом, размывался, трактор разравнивал колеи – стал ров с сорняками. Может, у речки, есть разворот, как знать, но рельеф внизу неизвестен, джип может сесть на мост. Вот и пятились. Дима чувствовал успокоенность оттого, что проезд стал пошире. В третий раз подомнут бурьян – и получится тип просёлка, что сопряжёт, плюс к сотовой связи, Ведьмин Кут с миром.

Вдоль бывших пашен, нынче заброшенных, джип помчал, через русла от водомоин и снеготаяний, колеями, коими прикатили в Кут. Здесь трава не громоздкая, как внизу во рву. Вот бы здесь избу! Воздух здесь не стоял, как в яме, виделись дали и было вольно, солнце сияло, ток в окно остужал.

Вниз влево были участки в виде квадратов, все под бурьяном, ниже – руины… Вот встали избы между развалин. Жизнь начиналась.

Лет двадцать пять назад здесь всё жило; ехали бы вдоль гречневых да ржаных полей справа и огородных картофельных да свекольных нив по-над избами слева, с той стороны, что к пойме…

Встал вдали центр Ивиц: там асфальт стремил к трассе… Дима хотел к ней – избавиться от чего-то. Но он не знал, чего. Знал лишь: то чего – в Куте.

А вот и жилистый, что привёл их в Кут. Мимо, мимо, Дима взмолился… Макс тормознул, дурак! Благоглупое, с выражением нарциссизма лицо являло, как льстит ему лишний раз показать деревенскому брендовый джип с ним, Максом, суперским футболистом и свойским парнем, что запросто погонял мяч с быдлом, хоть поиграть с ним рад и столичный клуб. Бог, сыграв с дилетантами в нищих Ивицах, одного вдруг подвозит. Будет час, местный вспомнит: ехал с великим Максом Бобковым, форвардом «Челси». Вот что Макс думал. Дима же чуял, что с приблатнённым пакостной, недоразвитой, хорьковатой субстанции лучше дел не иметь. Никак не иметь. Тип гнусный, грубый и наглый, крайне опасный.

– К нам садись не боись, – звал Макс пафосно. И, когда тот уселся (в месте сакральном: там, где сидела час назад Лена), Макс включил магнитолу и продолжал затем с дружелюбной ленцой: – За пивом мы… Звать тебя как?

– Как хочешь… – Тип дымил сигаретой. – В зоне был Кнут, слышь… Ваш тот бугай-то, в берцах солдатских…

– Влас? – вставил Дима. – В бриджах?

– Влас-выюбас… Он чё, а? всех круче? Мне – не кури, то, это… Он вас и сцать водит строем? вместе с чувой вашей? Он её порет, мля, зуб дам! Вы, мля, вернётесь – он её… – Паренёк подмигнул им.

Пачкает место Лены и своим хамством пачкает вообще салон, вник Дим! Гад ищет ссоры и задирает их.

– Это… дай-ка мне сотовый, – наклонился вдруг паренёк к нему. – Корифану, слышь, в Тулу. В зоне с ним были… Песня есть, сердце плачит, грустит! В переулки, где урки, Мурка в кровях лежит… – спел он. От паренька пахло куревом, пóтом. Но Дима дал ему свою трубку.

– Хрен просцышь эти ваши приборчики… Шóфер, слышь ты? музло глуши.

Паренёк минут пять болтал с «Михой», брякнув: он с «фраерами» -де в «джипаре крутом». – Миха, сам… Тут такое… – вёл он. – Ведьмин Кут сделает… Ну, до стрелки, брат… Звякну, как… Чё забыл сказать…

Он болтал. Джип стоял на футбольном, том самом поле. Бегали парни; девы курили подле скамейки, томно и грустно. Зной изводил всех.

Гид отдал трубку.

– Чё косоротишься? Не щемись!

– Я… нет! – Дима сбился, зная, что антипатия к пареньку открылась. – Не косоротюсь.

– Нишкни, мля, – выдал тот, между тем как довольный Макс спрашивал:

– А магаз где?

– Где? А в м@нде за мостом ларёк.

– Фотаем? – И, достав полароид, Макс, велев Диме «фотать», вылез в зной в майке, не прикрывавшей мощь бицепсов, шарокатность грудных мышц и икр. – Эй, вы, фотик есть! – звал он.

Хмыкая (девы с радостью), собрались к нему, вставшему в центре, и Дима щёлкал всех, щурясь в солнце. Главным на снимках был – красавéц меж уродцев – Макс. Даже стриженый здоровяк, хоть вровень с ним, представал человеко-бревном.

– Муйня! – Паренёк с хорьковидным лицом смял снимок. – Хрень, не умеешь.

– Ладно… Скосить бы! – вёл Макс. Не поняли. Он, купаясь в симпатиях одуревших от зноя пьяненьких дев, добавил: – Нам бы косца ещё. Есть, кто выкосит к речке в Ведьмином Куте?

– Кто-кто… Пихту дед… – вставила дева в джинсах, коя и в первый раз, Дима помнил, не соглашалась, чтоб их в послали в Кут.

– Как так?

Взор её дрогнул. – Ну, не пойдёт никто, – повторила. – Я ведь сказала.

Видно, что добрая, хоть с печатью положенных здесь веселий: пьянством да сексом и пошлой музыкой. Изо всех, Дима чувствовал, лишь она, дева в джинсах с неприбранной на лбу прядью, к ним расположена. Из-за Макса. Он ей понравился.

– Место тёмное… – дева молвила, опустив глаза и беря сигарету. – Зря вы там…

– Косу даст кто? Сам скошу. – Макс изрёк и представил, как звучит лихо: он, москвич, косит. – Даст кто? Не даст?

– Чёб косу порвать? – Паренёк хорьковатого вида сплюнул. – Разве за тыщу.

– Много! – скалился Макс-дурак. – Я в аренду беру ведь; в лизинг.

– Фря тебе лизинг. А косу – тыща.

Местные ржали.

Макс посмеялся – и согласился.

Мальчик помчал за обшарпанный клуб, к избе. Перебалтывались в ожидании, так как тысяча – это водка. Даже пять водок и десять пива, то есть возможность продлить тусню.

Дима понял: Макс глупит страшно, ибо готовность за час косьбы выдать тысячу говорит: у них денег немерено. Это вызов. Сельские могут их грабануть (сами либо наводкой). Влезут к ним ночью, кончат всех да сбегут. Трупы будут лежать. Годами. В Ведьмин Кут ведь не ходят; дева сказала: место дурное… Макс разжёг зависть соло с мячом и джипом за два лимона; жар подогрела вылезшая – купаться-де – в стрингах Лена. Тысяча за наём косы понт венчает: типа, мажорчики из Москвы с проституткой, что заголяется при чужих; знать, хочет…

Макс балагурил, чтобы блеснуть, не видя, как парни хмыкают.

Мальчик прибыл с кривой, ржавой, порванной в пятке узкой косой на кривом, почернелом косье.

– Отточится. Клёво косит! – щерились местные. – Коса злая!

Макс расплатился, но хорьколицый деньги вернул. – Кент, ехай, и мне шесть водок, да ещё пива. Сдачу себе возьми.

Все заржали, – все, кроме Димы. Макс согласился, так и не вникнув, что уронил лицо.

Тронулись вниз к мосту, дальше – вверх к шлакоблокам.

Зной достиг пика. Пыль вилась страшная, всё в пыли. Ни души. Куры – в ямках, клюв нараспашку, а крыло веером. Пахло битумом. Псы не лаяли, провожая джип. Воздух зыбился. В деревянном ларьке близ железной колонки, полки за пыльным стеклом жёг луч. Выбрел в белом халате некто, возраст за семьдесят. Он их выслушал и пришёл вскоре с пивом и прочим в коробе на тележке. Всё было тёплое.

– Пиво, – скрёб он небритую скулу, – держим в тени всегда. В солнце химия не пивная. То есть в сенях стоит. Короб – ваш, взяли много… Чьи вы?

Дима не понял.

– Ну, вы к кому тут?

– Стылого нет? – встрял Макс. – Я о пиве.

– Был припас, разобрали. Бегают пиво пить, дифицит. Анамальность.

– Люди где? – вёл Макс. – Вымерли Ивицы. Лишь подростки.

– Люди где? – толковал старик, провожая их к джипу. – Кто молодые – все на работе. Ну, а кто старше или кто в отпуске – по домам сидят. Шантрапа футболистит… Вы в холодильник… а лучше в речку. Речка-то где от вас? Вы к кому тут приехали?

– К ведьме в Кут, – Макс рывком поднял короб в багажник. – Слышал?

– Вы тогда пиво-то – в ведьмин погреб, разом остынет… – хекнул дед, сдав им сдачу. – Ваши пять пятьдесят… Порядок?

– Где ж её погреб? Мы не приметили.

Сдав им сдачу, дед быстро глянул из-под бровей. – Учёные? Экспедиция?

– Что? – бросил Дима, вытерев пот со лба. Беспокойства усилились.

– Странности в том Куту… – старый начал, но перебит был Максом:

– Мы не научная экспедиция. Отдохнуть сюда прибыли; футболисты совет дали, те, что у клуба.

– Галкин-то? Насоветует… – протянул старик. – Только б жульничать… А не слушали бы шпану.

– Что с погребом? Где он?

– Где?.. Я про погреб зря, к слову… – Дед отмахнулся. – Погреб – внизу он. Рядом лощина. Там он, в конце как раз. Заросло, и не видно… Лучше вы в речку, пиво-то. Домов много. Взять, к вам в последнем есть такой Васин, вы бы к нему пошли. У него б нашлось место, там отдохнули бы. И от Кута далёко… В Кут вы зазря. Кут – Ведьмин.

Дима, закрыв дверь багажника, стал стирать пыль с мизинца. – В чём дело? Что там?

Дед скрёб щетину. – Что? А поверия.

– Раз, – прервал их Макс, – село длится, где этот Васин ваш на окраине, значит, есть и путь низом? Мы знаем верхний. Низом путь есть?

– Нет, – вёл старик. – Был я мал, помню, понизу шла дорога, в сороковые. До девяностых шла. От моста до конца села, как положено. Верхняя-то – для техники: тракторóв и комбайнов, чтобы поля пахать да хлеба косить. Нижняя-то – для жителей, и с булыжником в топком месте, где родники текли… Захирело там после Ельцина, вместо нижней дороги – тропка… То ись, нельзя по ней. И была до Михеева, где был дом его… Разобрали дом. Сам он – в дом престарелых. Сложный он был, Михеев… Так вы по верхней? Правильно. В Кут по низу никак. Там горка, что отсекает Кут. Кут – за горкой, где та лощина. И у той горки склон не для джипа, танк не заедет. Только по верхней… – Дед зашагал прочь.

– Дилер! – Макс улыбнулся.

Меж шлакоблоков, мимо сморённого зноем пса, вновь выбрались на дорогу, тронули вниз, к мосту.

Дима глянул на шедшую к трассе сторону, – и сдержал себя, чтоб не выскочить и пешком не идти туда от беды, что, мнил, ждёт их, – ждёт несомненно. Он был невротик. Чувства в нём красились тьмой предчувствий, словно бы ясный день – мглистостью. И он стал смотреть в лобовое стекло под музыку, хотя та вела к Максу. Зная о сходстве с ударником знаменитой поп-группы, Макс слушал диски, чтоб пассажиры и сам он факт помнили.

На футбольном, у клуба, поле выдали водку местным, стали прощаться. Но хорьколицый их задержал, дав стриженному, обожжённому до краснот, здоровяку прут стали. Глядя на Макса, тот прут скрутил узлом.

– Слышь, так сможешь?

Макс уступил. – Нет.

– Ехай. Срыгни в туман! – он услышал.

Макс молча влез в джип.

Вдруг дева в джинсах, кинув неприбранную прядь зá ухо, подошла. – Класс музыка! Кто? Англичане? Американцы?

– Это? А как же! – Макс включил двигатель.

– Ехайте с Кута, – дева шепнула.

Местные стали пьянствовать.

Вечер

В ров съехали в три приёма. Съехавши, Макс решил, выехав, съехать задом.

– Чтоб, – сказал (хоть на небе ни облачка и они собирались быть здесь два дня всего), – в дождик вылезти…

Дима видел: в грязь в самом деле выехать трудно, в ливень – вдвойне трудней, ибо ров станет водным. Правильней, чтобы джип стоял в направлении выезда, а такое одно. Из рва некуда ехать, кроме как к речке или же вверх. Вниз – страшно, там всё в бурьяне; может, вообще нет спуска до речки. Да и зачем вниз?.. Сразу по выезде Макс съехал задом. Но, передумав, выехал и спустился вновь передком, что здраво. Ведь хуже страшного, невозможного по прогнозам дождя была б кража машины. Чёрт местных знает. Именно вот в такой глуши прячут транспорт после угона. Не паренёк хорьковатого вида – так из райцентра будут угонщики по наводке того ж паренька с качком, что скрутил прут, будто пластмассу…

Стало быть, Макс порою смышлён, как в деле, где он не стал форсить перед местными. Одолей он прут – те решили б в ином взять верх. Проиграй – возомнили бы. Есть закон, что во всём, где слаб ты, лучше выбрать дистанцию меж тобой и врагом, чтоб спрятать, в чём ты горазд, в чём плох. Макс сдался, прут он не стал гнуть. Что понял враг? – а мало что. Разве то, что один из них футболист, также, может, боксёр, как знать. Это сдержит их…

Хватит. Баста… Двигаясь сквозь бурьян к избе под пылающим солнцем, Дима постигнул, что рост тревоги в нём генерируют беды, дескать, от местных. Зло от людей, вот истина. Но не всякий хам – уголовник. Может быть, что беда придёт не от местных. Мало ли урок? Либо вообще беда не придёт…

Стоп. К чёрту! Хватит накручивать! Это нервы в нём. От жары. Через два дня уедут, натусовавшись, и называть будут Ведьмин Кут «чудом». Здесь, как знать, он прожжёт лёд Лены – и что-то будет. Будет любовь… Страсть вспыхнула; он пошёл, забыв страхи.

Возле калитки Хо валил травы: в куртке и в шортах, пёр к плетню грабли, всё кладя плоскостью; уминал двор. Делалось радостней и просторней. Местность утратила вид запущенной; опасения отошли за плетень в бурьян… Вряд ли Дима и Макс с Власом травы умяли б. Здесь дай восточное трудолюбие… Хо упорен, целен, настойчив; свёл дружбу с Максом, папа которого совладелец судов в порту, где Хо жил. Кроме этого, Хо прибился к их группе, пусть в роли свиты. Хо может быстро, споро, без лишних фраз, то, что трудно иным. Нашёл себе нишу нужного спутника. Хо рукаст, терпелив и смышлён в той степени, что, оставь его в дикости, – через месяц там будет скошено и отлажено, взойдут пальмы, киви и дыни.

– Здóрово, – оценил Макс, вздёрнувши короб с купленным, чтоб не выронить. – Хорошо умял.

– Участь бедных! – прохохотал Хо в блёстках от пота, выставив солнцу тёмные линзы. – Доблый насяльника, ты камандуй нам!

– Лена где?

– Ищет топливо с Власом, больше не знаю.

Шмякнувши короб, подле какого Дима приткнул косу, у крыльца, Макс зевнул нарочито. – Место хорошее… Оторвёмся от сердца, Хо, буханём… Ищут топливо, говоришь?

– Ты в дом зайди, там ход в хлев, а из хлева дверь в сад… Тащи дрова, скоро кончу, буду костёр палить. Буханём мы, насяльника! – и Хо граблями стал толкать к плетню лопухи и всю прочую рудеральщину.

Дима с Максом прошли избу, после яркого света мало что видя, и, через хлев, во вторую дверь, вышли в задники, к груде хвороста, от которого вилась тропка. Сад был торчащие в травах остовы яблонь с редкою порослью слив да вишен. Стоя на ветке в ситцевых шортах, в красной футболке и против солнца, Лена рвала вишни в чашку. Рядом был Влас в траве. Она спрыгнула. Он поймал её. Сразу вырвавшись, она крикнула подходившему Максу:

– Вишни, глянь!

И пошла к ним по тропке… Грудь колыхалась, губы испачканы были вишней, взоры светились, кожа сверкала.

Дима сглотнул.

– Как, съездили?

Макс смолчал. Он спросил подымавшего хворост Власа: – Нравилось мять её?

– В целом, нравилось… – И, вдруг выпрямясь, Влас пронёс мимо челюсть в тёмной щетине. Веяло пóтом, острым, звериным. Вскоре Влас, как горилла, скрылся под притолкой.

Дима чувствовал, что он лишний. В мыслях была грудь Лены. Можно понять, что с Максом: Макс её хочет… Дима оставил их и ушёл к крыльцу, на ступенях какого Влас курил «Беломор». Папиросы Союза всё ещё делали где-то в Сибири.

Что это курево означало для Власа, кроме причастности к славе прошлого? Но, когда Влас курил, Диме мнилось, что его ноги, видные из-под бриджей (в общем-то, не военных, а молодёжных, чуть подлиннее шорт), требовали сапог из кирзы. Дима представил Власа чекистом, что стоит курит перед «врагами». Также представил, как в его тело Влас бьёт кирзухами…

В зное Хо гнул бодяк – бил в страшные, в крючьях листья. Сев на крыльцо в тень крыши, Дима, подняв косу, начал щёлкать по лезвию, неотбитому, ржавому, кривоватому.

– Скосишь? – Влас пустил дым из носа. – Это не просто. Это не тостер.

– Я не умею.

– Кто тогда, Дэвид Бекхэм11
  Известный футболист начала XXI века.


[Закрыть]? – хмыкнул Влас.

Хо, хихикнув: – Наш голубок скосит! Где он? – бросил вдруг грабли и к ним приблизился.

– Где? Воркуют… – Дима махнул от ревности.

Двери хлопнули за спиной.

Он понял: Лена в избе… возьмёт сейчас през и – сделает, что невмочь терпеть… Проститутка!!.. Макс придёт гордый, с пошлыми анекдотами и желаньем развлечься: выпить, блин, в мяч сыграть, покосить, побазарить… Макс живёт полной, так сказать, жизнью: спорт, водка, тёлки. А они – в ж@пе. Влас вот прикинулся, что ничто, кроме как покурить, не хочет, пусть и держал Лену в этом саду и, как знать, изнасиловал б её на фиг, дай ему волю. Хо притворяется, что доволен укладкой трав, что «бухнуть» – это главное. Но в мозгах у них Лена, что их вдруг любит и они в чпоке с ней.

В Диме тоже лишь Лена…

…а она с Максом.

Он завопил ей, но только в мыслях: «Эй! Что ты делаешь?! Я люблю тебя!!!»

Шмыгнул носом, слёзы заткали мир.

– Аллергия, – сник он.

– Love штука жуткая… По себе это знаю. – Хо снял очки на миг. Стало видно щекастую, нос крючком, плоскость с щёлками, что вновь скрылись под линзами. И Хо сел на крыльцо – из камня – с пошлыми шутками:

– Нам на камень нельзя. Простата. Рак. Смерть в конвульсиях.

– Камень, – Влас дымил куревом, – тридцать градусов. Мы в тени. А ещё час назад этот камень наш ловил солнце.

– Кто что словил – по фигу. Хрен с ним… Но! Выпить хочется, – похихикал Хо, сняв сандалию, чтоб мизинцем копнуть меж пальцев.

Дима скривился. Не потому что Хо сделал так, а затем, что за всю их поездку Хо зубоскалил, будто общение значит глум… Фиг! Шуточки значат, что мир не стóит. Этот не так, мнил Дима, ведь зубоскалы, тронь их, вмиг сердятся, подтверждая: есть в мире ценное, что за гранью глумлений. И это ценное есть их «ячество». Зубоскалы внушают: всё дерьмо. Тем, кто слушает, вникнуть бы, что насмешнику и они дерьмо – все, кто слушает. Вот и Хо намекнул сейчас, что, мол, Дима «словил» ныть в ревности, Влас «словил» «Беломор» свой. Хо ж «словил» гнуть бурьян двора граблями. И лишь Макс «словил» – в этом фишка – важное, что желали бы все: Хо, Влас, Дима и остальные.

Влас в коробе выбрал пиво. – Тёплое…

– Пиво, – Хо открыл банку тёмного «Клинского», – быть должно восемь Цельсия для питья, пишут. Здесь же все тридцать.

– Брось в речку, и охладится… – Влас, взяв «Очаково», пил взахлёб; кадык дёргался под щетинистой челюстью.

– Мне, – вёл Хо, – к речке?! Чтобы продраться, надо с собой сто пива, чтобы не сдохнуть. Зной ведь! После вы охлаждай пивцо – а Хо спать пошёл? Вот что думаю: Максик скосит. Тренинг здесь классный, а ему в «Челси»… Мы, блин, потерпим. Стылое круче, нет проблем. Но, однако, в конце концов, градус тот же.

– Да, – согласился Влас. – Пусть Макс скосит. А мы и тёплого…

Дима понял: коль скосить к речке, выйдет действительно, что они слуги Макса, кто, трахнувшись, двинет барином принять ванны, мол. Максу весело… «Чересчур!» – вник Дима, взял тоже пиво, вскрыл его и пил залпом, хоть без желания. «С ней не я…» – изводился он. Почему? Отчего с ней – Макс? Смазливость в лад с глупостью и сноровкой бить мяч – важнее? Да ещё деньги… Так всё и есть, блин! Макса все «хочут». Сельская дева тоже не прочь с ним. Дима же, Влас, Хо, дряхлое старичьё, – пьют пиво… Им ведь не хочется, кроме хренова пива, секса и радостей. Они старые.

– Что, растопим печь? – он вскричал, выпив банку и её кинув.

– Ты приостынь, – Влас буркнул. – Тяги не будет. А топить надо. Стены из камня, сырость. Будет не в масть спать.

– Чёрт с этой тягой! – Дима поднялся и убежал в избу, где у печки дрова. Он впихивал ветки в топку, жёг их свирепо.

Тяга, блин?!

Нет её.

Вообще!

То, что Лена с другим, доказывало: тяги нет точно так же, как нет физических и иных законов, в лад коим Лене нужно быть с ним, не с Максом. А это значит, тягу ту – на фиг! Он Лену любит, но, коль законы не оправдались в высшем, то есть в любовном, то – нет законов.

– Тягу им?! – злился он. – Фиг им, тягу-то!

Дым не шёл в проход. Он, спеша, ломал хворост, вталкивал в печь бумагу и раздувал ртом пламя. Дым стлался вспять в избу. Окна – мёртвые и без форточек, он единственно мог открыть дверь в сени. Взялся ток воздуха по-над полом, в коем он ник, согнувшись, и продолжал труд, глупый и тщетный. Слёзы текли – от дыма и от отчаянья… Лена там наслаждается, изводила мысль. Но была мысль и стыдная. Влас сказал, что нет тяги. Вышло: Влас прав, а он вновь неправ?! С давних пор, как он втюрился в Лену, – пятнадцатилетнюю, за которой ходил Влас, – тот, получается, был умней его и правей. Он слабак даже печь топить, а любить слаб тем паче. Love сложней топки. Чтó он для Лены? Он – неумеха, нытик и бездарь.

Выскочив и взяв пиво, он сел на крыльцо, близ Власа… Что он экстерном школу закончил – мелочь. Алгебру знавший, в русском смышлёный, в жизни он нуль, считай. Влас вот вида не подал, что хочет Лену, – он же слезу пустил, истерит почти, мается…

– Ты, Влас, прав. Тяги нетути. – Он пил пиво.

– Типа, избу, – шутил Хо, – ты задымил, да? Спим мы в хлеву?

– Всё выветрит… – буркнул Влас. – Съерундил, Димон, но два градуса дым твой даст; раньше станем топить. Вместо полночи – в десять.

Воспламенённый, Дима вскочил. – Скошу пойду! Но для нас. Те пусть порются!

Он шагнул. Его двинуло. Он едва не упал и понял, что жутко пьяный, да и отравлен чёртовым дымом. Но было весело. Выпив снова, он засмеялся, вышел к сирени, что окаймляла двор. Там, за нею, – бурьян, уходивший вниз. Там была также пойма, новый склон. А там – яркое солнце!

Жуть стало весело! Он вскричал, демонстрируя, что им весело – веселей, чем тем двум в саду.

– Влас, шашлык! Разведём огонь? Будет классно.

– Правильно! – гаркнул взявшийся сытый Макс, кобенясь, чтоб показать им: вот я! только что с тёлки! что вы здесь скисли?

Но все молчали, даже когда, придя, Лена бросила: – Тропку б, кстати, на речку. Хочется влаги!

Но все молчали.

Дима подумал: блеск молчат. Супер круто… Так ей! Раз их забыла, чтобы спать с Максом, – сходно и им плевать. Адекватная сделала б прежде стол для всех, посидели бы… А потом, что ж, сексуй… Но не так, чтобы, кинув их, трахаться, а теперь вот купаться… Фиг ей!

– Ты, блин, сама коси, – ляпнул Дима. – Фифа-царица.

Лена окрысилась. – Свянь, щен!

– Ты, Лен, сама кто?

– Кто?

– Ты не знаешь? – Дима язвил.

– Конец грызне! – Макс прервал, уперев руки в бёдра и на всех глядя, – но, одновременно, и являя: вот я, любуйтесь! Видите бицепсы? шары икр? плашки мышц живота? – Прикольно так побывать в глуши! – вёл он. – Выпить есть, хавать есть… Прокошу – шашлычок скоптим, искупаемся… В общем, жить, это круто. Я жить люблю.

– Ты бог! – хохотал Хо дико.

Макс оглядел косу. – Сделаем! – объявил вдруг, взяв косу на плечо, как в фильмах.

– Нёс косу на плечи! Лису засечи! – выл Дима пьяный.

– Стой! – начал Влас. – Не Димон стой – Апóл стой. Как ты прокосишь? Надо отбить, отточить косу… Молоток с бруском есть?

– В машине, – и Макс ушёл.

Вернувшись, он, выпив пива, сел точить лезвие, бросив Хо: – Сфотай.

Тот стал снимать его с Леной, севшей с ним на крыльце в обнимку.

Дима ярился: если не любит – чёрт с ней.

– Чёрт с ней!! – он крикнул.

Пойма ответила: «Чёрт с ней!!»

Дима впал в раж. – Чёрт! Чёрт!! – вопил. – Эхо!

– Беды накличешь, – хекал Хо.

Лена крикнула вслед за Димой. Пойма ответила. Макс открыл банку пива.

– Тёплое… Не как в баре. Как бы не вырвало.

– В дом внеси, – надоумила Лена. – Там попрохладней. Дом ведь из камня. Надо бы печь топить.

– В дом?! В погреб!! – Дима склонился, чтоб взять бутылку.

Выпив, разделся, выставив впалую, худосочную грудь. Стесняться? Лена не любит, жизнь потеряла смысл. Нету разницы, умный он или глупый, крут или слабый… Пусть, то есть, смотрит; пусть убедится, что, мол, не зря не любила длинного и тщедушного сопляка. Пусть смотрит.

– Хватит пить, облюёшься… Погреб, да? – продолжал Влас, выпив из банки и меж двух пальцев взяв папиросу.

– Мы, – Макс рыгнул, как гром, – брали пойло в тех Ивицах; продавец сказал: погреб. Типа, в лощине.

– А я гадаю, – ожил Хо, – где он, погреб-то. Час ходил-искал.

– На фиг, – Лена взяла курить супер-тонкие сигареты. – Погреб? Фиг с ним… Проблема!

– Лена, проблема, – вставил Хо, – Дом без погреба, он не дом. Фикция! Коль нет погреба, дома нет. Возвели не чтоб жить. Чтоб… сманить сюда, полагаю, – мыслил Хо. – Так-то.

– Чушь! – Лена хмыкнула и прошла к крыльцу. – Это фикция? Стены в метр толщиной, из камня, крыша соломенная, с гнилью; древние двери… и старый сад… Здесь жили. Здесь явно жили! Жили до нас, века до нас! Дом не макет!

– Пусть жили. Это не важно. – Хо, сев близ Власа, глянул на Лену, – тёмные линзы глянули, если точно; ну, а глаза устремились Лене на груди? Это почуяв, та отошла сказав:

– Блин, очки б снимал! Сам в тени, а очки – будто он в Антарктиде. Ты в них на море был, здесь в очках… Цэрэушник!

– Лен, я не против, – хохотом отозвался Хо.

Дима, как ни был пьяным, понял: хохот – знак Хо, примета. Как, скажем, ленин знак – груди, максов знак – культуристский типаж, а у Власа – облик громилы с запахом пота.

– Лен, дело в погребе, – Хо настаивал.

Диме вспомнилась страсть японцев, пусть Хо кореец: создали бизнес кукол в вид настоящих. И составляли гарем из них. В этом всём – отношение к женщине как к объекту лишь удовольствия. Хо кореец. Нрав Хо – восточный. Вдруг Хо в очках всегда, чтоб смотреть на низ Лены? Хо иссмотрел её всю, гад! всю исслюнявил!! Дима озлился. Сам вот он любит ленину душу, мнил он… Но, вдруг подумав, что любит яро круглости Лены, стал молча слушать.

– В нём держат овощи и другой продукт, – вёл Хо. – Погреб – склад важного. Есть погреб – и дом в порядке.

– Всё? – скисла Лена. – Что ж он в лощине, а не у дома, если он важен?

– Для экономии при строительстве. Что в лощине? А там есть склоны, что позволяют использовать и рельефность. – Хо снял очки и протёр их.

Солнце склонялось. Тень от соломенной кровли ширилась. Было душно. Воздух пах травами, камнем, химией джипа.

– Пиво остудим, – начал Макс. – Пиво тёплое, просто дрянь. Хорошо б, – повернулся он, улыбаясь, – в погреб попутно… Я от лощины косить начну, где тот погреб, как продавец сказал. Докошу и проверим… – Он посмотрел на всех, сделав паузу. – Соглашусь-ка на «Челси»…

Лена запрыгала к нему с визгом.

– Да, Ленóк, – Макс твердил, отведя косу и прижав к себе девушку. – Серость, глушь, запустение… А на кой мне? Фиг! Меня мир зовёт. Шварценеггер плевал жить в Австрии, смылся в США, стал великим. Раша не Австрия. Но тем более. Правда, я не актёр…

– Актёр! – встрял Хо. – Пробуй!

– Я не актёр, – Макс хмыкнул. – Я еду в «Челси»… А если сняться, ну, типа, в клипе… Что я сказать хотел? Этот день мой, может, последний в нашенской Раше, – так сказать, в коренной, да? Надо зажечь, да? Чтоб до упаду! Хо, ты снимай, как… Вот, блин, сценарий. Будущий стар жил сельскою жизнью, в старой избе под крышей… Ну, и косил притом… Накосив, сложу стог… Романтика!.. Лен, уедем. Запад, он любит, если звезда создаёт себя… – Макс рыгнул опять. – Сложим рульный миф, стопудово.

Он оглядел косу, отстраняясь от Лены. После он, отойдя к плетню, посмотрел на лощину – «поле работы» – и покрутил косу, будто палку, чтоб явить игры мускулов. После – вышел через калитку, смял близ репейник, чтобы «плацдарм» был, взял косу, как в кино берут, сделал взмах, неуклюжий, куцый. Вдруг, громко крякнув, щёлкнув по лезвию, стал точить его, неумело и дёрганно. Наконец, сделал новый взмах – краткий, слабый, негодный.

Хо снимал камерой. Влас сидел на крыльце. Пивший Дима смекнул: Макс косить не умеет. Лена же таяла от восторга, – веря, естественно, что иначе не косят.

– Жуть, – сказал Дима.

– В целом, дерьмово, – Влас согласился.

Это была не косьба, а смех. Макс не шёл с каждым взмахом, как косцы-профи. Взмахов и не было – лишь тычки, что трясли бурьян. Он лишь рвал траву, оставляя неровную травяную щетину. Часто носок косы взрывал землю либо взвивался. Макс прошёл метра три вниз… лезвие звякнуло; на косье вис обрывок.

Хо прохехекал: – Кончен труд? Типа, взъелась коса на камень?

Дима ржал – но не что коса порвалась, а что Лена с мажорчиком, кто не может, кроме как мяч гонять, ничегошеньки.

– Ехай в Англию!! – выл он.

Макс поднял камень, чтоб показать им: вот, мол, виновник, – и зашвырнул камень вниз в лощину.

– Хрень… – засмущался он. – Съездим, Влас, я ещё прикуплю косу… и возьмём, кстати, выпить. Выкосим ход к воде. Да и зной спадёт… Сколько? Восемь? Мы за час… мухами!

И Влас встал, хотя выпил, вроде бы, много. Он уступил вдруг. Даже казалось, что он лакействует перед Максом. Впрочем, Макс прав был: пиво закончилось. А Влас пил не пьянея. Много пил также Хо. Круг травы у крыльца в бутылках и в мятых банках из алюминия.

Сходно пьян был и Дима, но, тем не менее, он решился пить вусмерть. Было, что вдохновляло в Ведьмином Куте. Здесь – точно первый час человечества из пяти человек, и один из них женщина. И здесь нет ни традиций, ни вер, ни правил: всё-всё возможно. В это вник не единственно Дима, в это вник также стойкий, самодостаточный цельный Влас, что явственно мнит напиться. А это значит: что-то случилось. Невероятное. Может, максовы планы взять Лену в Лондон? В школе Влас за ней бегал… то есть не бегал, а поджидал её, провожал хмуро, яростно, и его так боялись, что не осмеливались встревать. Влас дюж был, и он пах зверем. Лишь Аполлону он уступил её, чтя спортивность и атлетичность, хоть был сильней и без круглых мышц… Либо ленина нутряная страсть к Максу Власа смирила… В Ведьмином Куте, Дима вник, Влас, в тоске из-за скорой разлуки, вздумал напиться.

Как джип уехал, Лена пошла курить на кривой «Максов выкос» перед лощиной. Дима побрёл за ней и стоял, свеся длинные лохмы с пасмурных, в стельку пьяных высот своих, ей на плечи. Страсть накатила, стоило Лене вынуть вдруг розовый и гламурный смартфон (клон пухленькой, с налитыми грудями Лены). Плюс ещё зной был, что мозг туманил. Как Лена кончила телефонный трёп: «Мама, норма… Мы в Тульской области…» – Дима, рухнувши, стал хватать её ноги, снизу вверх, норовя вознестись до шеи.

– Жесть… – она злилась, ткнув в него, к ней прилипшего, пальцами. Сигарета из губ её выпала. Отключив смартфон, Лена стала пихать его и второй рукой. – Спятил… Ты, крезанутый… Я скажу Максу… – Лена твердила, но, впрочем, тихо, чтобы не слышал близ избы Хо.

Он сжал её. – Я люблю тебя! – Он шалел от такой к ней близости.

– Всё, Дим, хватит… Ты, блин, как мальчик… Ну, отвали, прошу…

– Я люблю тебя!!

– А я – Макса. Тему закрыли.

– Нет, не закрыли! – он повторял. – Что Макс? Что за Макс?! Он не любит!

– Любит не любит – а Макс мужчина, – фыркала Лена. – Ты не мужчина. Женщина говорит тебе, что не любит… Ты, как репей, пристал… Отвали… – Она пятилась.

– У меня всё горит внутри! – Он трусил за ней на коленях. – Я так люблю тебя!

– Мне плевать. То он шлюхою обзывает, то, дескать, любит…

– Нет, я клянусь!!

– Дим, стухни. Мы с Максом счастливы… Хочешь правду? Я вас не вижу: ни Хо, ни Власа. И ни тебя. Вник? Я вас не вижу. Просто нули… Макс… Макс… Он… Умри – я верна ему буду. Макс – он мужчина. Макс мой кумир навек…

– В школе ты была с Власом… – плакал он. – Ты всё врёшь!

– Отвали. Была маленькой… Школа, школа… Я была девочкой… А вот ты был!! – взвилась она, сверху вниз злобно глядя и не толкаясь; он, прекратив хватать, лишь стоял застыв и держа её талию. – Ты никто был, козявка! – крикнула сипло Лена. – Ты на себя глянь. Кто ты, Дим? Истеричный сопляк, ничтожество… Ничего ты не можешь.